Последний замысел Хэа

"Понятно, – сказала девушка, немного подумав, и удивилась тому, что ещё на это способна, – теперь мне всё ясно. Теперь понятно, что произошло в этом мире. Когда мы проснулись".

"Да, ваши тела поменялись".

Хранитель начал рассказывать о других всевозможных опасностях, которые могут подстерегать впереди. Первая слушала, слушала, и, по мере того, что она узнавала, ей становилось тревожно. Опасностей было немало, мир, казавшийся милым и ярким, оказался коварным. В её собственном мире опасностей было меньше. Но, может, так только казалось?

"Они дадут вам олуна, – сказал наконец хранитель, – Он поможет идти. За Синим лесом стоит Фиолетовый. Не идите к Демону сразу, посетите тот лес. Там растёт дерево Аяды, праматери избранных. Когда-то она его посадила, своими руками, и сама за ним же ухаживала. Дерево кажется мёртвым, но это не так. В его опустевшем стволе собирается влага, и эта влага живительная. Испейте её, и вы увидите узоры".

"Чем эти узоры помогут?"

"Они создают помехи всему, что следит, всему, что может мешать. У Демона есть приборы, у него очень много приборов, они излучают лучи, но эти лучи ломаются, если встречают узоры".

"Всё, хватит, – перебила рассказчика девушка, – у меня голова идёт кругом. Надо помыться, поесть, и в путь".

“Глупо всё это, конечно – сказала она себе, – мы идём к абсолютному злу, и что-то хотим просить. А может, убить это зло, задушить вот этими пальцами?” – девушка посмотрела на руки.

И вздрогнула.

Надо чуть успокоиться. Да, это страшно, но что остаётся? Выхода нет. Точнее, он есть, но его надо найти.

Как говорила бабушка, препятствий на пути не бывает, бывают лишь ситуации.

Эх, бабушка, бабушка, как мне тебя не хватает…

Перед самым уходом ей показали ползунчиков, которые ползали в загоне – маленьких, размером с ладонь, и подросших, почти как хранители. Это были длинные, похожие на гигантских чёрных гусениц существа, без конечностей и с телом, разделённым на отдельные сегменты. Чем-то они напоминали шестилапов в самом начале развития. Но голова была страшная. Тупая морда кончалась кольцом, по всему краю которого были посажены зубы. Мелкие, похожие на маленькие заострённые пирамидки. Это кольцо сжималось и разжималось, становилось то меньше, то больше, наводя на не очень приятные размышления. Вокруг первого круга располагался второй, представлявший собой ожерелье из красных точек. Глаз, как ей объяснили.

Похожих существ, но не таких крупных, она встречала, в подлеске, но не приглядывалась. И хорошо, что не приглядывалась. Ползунчики были хищниками, которые могли откусить кусок плоти, внезапно, потому что хотели есть.

А ещё они были существами, в телах которых подрастало потомство. Молчаливых и умных хранителей. Придёт время, их оболочка порвётся, и наружу вылетят паучки, маленькие, невесомые, словно пушистики, только оторвавшиеся от материнского тела, пока без яйца, с неокрепшими лапками, а точнее, с зачатками этих лапок.

А пока ползунчики кушали, и кушали, надо сказать, преотвратно, сжимая и разжимая круглые рты. Первую чуть не вырвало, когда она глядела на мясо, которое резали зубы. Но хранители, наоборот, были благодушны, и как будто с умилением смотрели на трапезу. "Вот он, разрыв шаблона" – подумала девушка, вспомнив, что так говорил ей отец, когда они случайно увидели, как нежно шептун целует детёныша. Своими пухлыми мясистыми губами.

"Ползунчики – вечные спутники избранных, – говорил паучок, – Точнее, тех, кто ими считался. Когда они любят друг друга и трутся телами, ползунчики получают любовь и начинают расти. Потом сползают на землю. Их забирают и помещают в питомник, пока не появятся детки."

Всё это думал хранитель, а Первая слушала, слушала, и понимала, с каким удовольствием он это рассказывает. И все эти звуки, все эти цоканья, свисты – всё оказалось ненужно. Любви не нужны пояснения, любовь – её видно.

“Есть легенда о Старом Хэлое, – продолжал паучок, – красивая и поучительная. Было время, когда избранные забыли о пяти добродетелях, давили землю, шумели, не знали цену своим поступкам и цену явлениям мира. Смотрели, но не видели, делали, но не творили. Тёрлись не ради любви, а чтоб успокоить свой зуд. Остался один только праведник, и звали его Хэлой. Был он старый и дряхлый, никто не хотел его слушать, собратья грешили и веселились у него на глазах. "Как стыдно" – подумал Хэлой, и воззвал тогда к Хэа, а Хэа его услышала. Наделила она праведника великими способностями, в том числе превращаться в любого зверя и принимать любую пищу. Обратился Хэлой ползунчиком и стал пожирать грехи. Пожирал, пожирал, пока не понял, что с грехами пожрал и собратьев. Потому что всё, что собратья делали, было греховным. Решил Хэлой умереть, чтоб унести пороки в могилу. И умер. А из тела праведника вылетели новые, уже чистые избранные, которые не грешили.“

Скрип-скрип… Скрип-скрип…

Во дворе показалась телега, небольшая, но всё же достаточная, чтобы им путешествовать. Вёз эту телегу… нет, не топтун. И даже не лошадь. Существо, на которое были надеты оглобли, стояло на четырёх коротких, но крепких лапах, чуть расставленных по бокам. У него было круглое, словно бочонок, тело, большая голова, которая сидела на хорошо заметной, но толстой шее, длинные ушки (или рожки? Да, пожалуй, что рожки), крупный лоб под этими рожками и красивые, как огромные капли, глаза.

"Это олун, – ответил хранитель, – он поможет идти. А это помощник странствий" – в руке паучка появился предмет, похожий на компас. Такая же стрелка, которая всё время показывала одно и то же направление.

"Великий Родник, – сказал паучок, – он всё время показывает на место, откуда берёт начало Великая Река. Иди по стрелке. Пройдя Синий лес, чуть правее, увидишь Дом. На высоком холме. Ты поймёшь, что это за дом. Линии не округлые, плавные, как всё в этом мире, а острые, словно изрезанные. Там живёт Демон. Перед тем, как отправиться в Дом, не забудь зайти в Фиолетовый лес, дерево Аяды откроет узоры, и эти узоры спасут".

"Но вас то они не спасли, – заметила девушка, – вы то не ходите к Дому"

"Мы то не ходим" – ответил хранитель, спокойно. Он не заметил сарказма.

Первая фыркнула.

Ладно, откуда ей знать, что да как? Может, они не боятся, может, и правда не могут. Демон же умная тварь, этот Демон меняет миры, и он же продумал защиту.

Девушка вдруг поняла, что пытается их оправдать, этих мелких молчаливых существ. Будто, оправдывая их, она оправдывает и собственную миссию.

Было ощущение, что на неё возлагают надежду, возможно, последнюю, и груз этой надежды давил. Груз надежды и груз ответственности, которые судьба положила на плечи маленькой хрупкой проводницы.

Особенно когда всё селение высыпало наружу и смотрело, не двигаясь, как на картине, на повозку, которая тронулась.

"Обратно возвращайтесь по Великой реке, к Зелёным пещерам, вернётесь, откуда вы вышли, – услышала она самое громкое и самое последнее напутствие, – Да пребудет с вами мудрость Хэа, плодовитость Аяды и добродетель Хэлоя".

"При чём здесь плодовитость", – подумала девушка.

И нахмурилась.

Мутный лежал на повозке и немигающим взором смотрел на светящийся Навус. Теперь он казался ярче, потому что лес, по которому топал олун, становился темнее. Но ещё оставался зелёным. Вернее, сине-зелёным. Появились другие оттенки, близкие к синему, огоньки светились голубоватым (хотя были и жёлтые), деревья стали потоньше, а кристаллы почти исчезли.

Растительный мир изменился. Беглянки куда-то спрятались, а те, что остались, светили тускло. Зато попадались красивые и высокие, почти по пояс, цветы, которые девушка назвала колокольчиками. Из их склонённых головок струился свет, похожий на свет от лампы. Он освещал поредевший подлесок, и Первая пригляделась, заметив прыгающих, но маленьких существ, размером с насекомых или твердотелок. В богатом подлеске более яркого леса их попросту не было видно, а здесь, освещённые колокольчиками, как на арене театра, они занимались разнообразными и, вероятно, важными для их маленькой жизни делами. Маленькой не потому что ничтожной, а потому что действительно маленькой. Среди этих малышей попадались ползунчики, но эти ползунчики были размером с гусеницу, и она не пугалась.

От долгого немигания у парня краснели глаза, и их приходилось смачивать. Жевал он уже с неохотой, а однажды, поднимая его с повозки, девушка заметила, что тело стало тяжёлым. Парень не смог сам подняться, и мешком повалился обратно. Сердце забилось. Первая вспомнила, что сказали хранители, села на толстый извилистый корень, и зарыдала.

Пищи хватало, охотиться было не нужно. Правда, кое-какая еда вызывала отвращение, и девушка оставила её на потом, на самое последнее время.

Олун мычал, и она не знала, что это значит – то ли он голоден, то ли хочет распрячься, то ли просится в путь. Рожки на лбу светились, тем ярче, чем темнее становилось вокруг.

Распрягать олуна девушка боялась, инструкций по этому поводу не получала, а потому не снимала упряжь. Только водила, там, где могла проехать повозка, и наблюдала, как животное ест. Она уже знала его предпочтения, и приводила туда, где предпочтений было достаточно.

Первая посмотрела на небо.

И ахнула.

Та половина, что осталась за ней, горела ярким жёлто-зелёным светом, а впереди небосклон почти не светился.

"Ну вот и разгадка, – подумала девушка, – вот что значит светлая и тёмная стороны. Светлая там, позади, впереди только тёмная".

И будто в ответ на возникшие мысли, сел лепесток. Не жёлтый, зелёный и красный, что порхали в Зелёном лесу, а голубой, с фиолетовым краешком.

Первая взяла помощник странствий, сверила направление и посмотрела на Мутного. Потом подобрала вожжи, натянула (она уже чувствовала силу, с которой стоит тянуть), и, вздохнув, отправилась в путь.

Слёзы мешали смотреть, но тропинку девушка видела. И напевала песенку, чтобы совсем не расклеиться. "Мы опять, мы опять на холмы пошли гулять…”

Она идёт на тёмную сторону мира, о котором раньше не знала. О котором никто раньше не знал. Чтобы найти там чудовище, встретиться с этим чудовищем и попросить о милости. Ну или вырвать её, эту милость. Прямо. Из. Пасти. Чудовища.

Лицо у девушки перекосилось, в какой-то отчаянной страшной гримасе.

– А-а-а-а!! – закричала она во весь голос, и дёрнула вожжи так, что олун замычал.

Синий лес оказался сумрачным.

Но красивым.

Деревья были тоньше, но с такими же причудливо изогнутыми стволами. От этих стволов тянулись ветви раскидистой кроны, менее густой, чем в Зелёном, но в сумраке даже более чарующей.

Стволы и ветви деревьев почти не светились, но в кроне горели листочки, или цветы, горели мягким сиреневым, иногда фиолетовым светом. Они были тоненькие, и собирались вместе, как лепестки распустившегося цветка. И этих мелких цветков было много, цветки заполняли собой верхние ярусы леса, и соперничали в яркости со светло-голубыми огоньками и лепестками, порхавшими в лесу.

Подлесок светился слабо. Синий, иногда фиолетовый, за исключением колокольчиков, которые росли и здесь, добавляя необычные для этого леса красно-жёлтые краски.

Свои цвета добавляло и небо – Навус с волшебными вихрями и та часть небосвода, что была за спиной.

Да, Навус. Находясь у хранителей, в её голове вспыхнуло это слово. И Первая испытала щемящее чувство. Как будто её коснулось пророчество. Нет, будто она коснулась пророчества. Хранители называли шар Навусом. И так же, когда-то, назвала его и она. Но она то откуда узнала? Из сновидения? Из случайно услышанной фразы? Но от кого?

Девушка ещё удивлялась – каким это образом хранители дают окружающему человеческие названия? Навус, Хэа, Хэлой. Ведь сами то они эти звуки не издают. "Ты получаешь от нас наши мысли и превращаешь в слова. Ты услышала непонятное, и назвала непонятное словом" – сказал паучок.

В синем лесу всё было мельче. И тоньше. Здесь было тише.

Тишина и сумрак казались угрожающими. К тому же Первая знала, от тех, сидящих в Зелёном, что здесь можно наткнуться на деревню других, преданных Демону существ.

И если бы окружающий мир не был настолько красив, если бы своей красотой не успокаивал нервы, хотя бы отчасти, девушка, возможно, повернула бы назад. Бросила всё и повернула.

Да, она храбрая. И безрассудная. Но у храбрости есть предел, и этот предел почти осязаем, настолько близко находится. А она не герой, нет, она проводница, маленькая заплутавшая проводница.

Мутный лежал без движения.

Недавно она сумела опустить ему веки, и смачивать роговицу необходимость отпала. Есть он почти не ел, только пил, и девушка переживала, что парень не выживет. И часто, плача, сидела у изголовья, в то время как олун всё шёл, шёл, и шёл…

Состояние животного беспокоило. Он мычал, и чем дальше они уходили, тем больше. Он всё чаще петлял зигзагами и будто бы с неохотой. Пару раз свернул с тропинки и побрёл в гущу леса, на корни. Как будто ослеп.

"Что с ним такое?" – подумала Первая. И решила дать отдых. Заодно и поспать. Последнее время спала она редко, ведь спать можно было только остановившись. В пути олун мог свернуть не туда. А надо было спешить, надо было спешить, надо было спешить…

Закутавшись в тонкое одеяло, еще с того, большого далёкого мира, девушка задремала.

Проснулась она внезапно.

Проснулась, и поняла, что что-то случилось. Что-то важное и нехорошее.

Последнее время девушку часто терзали предчувствия. Одно такое предчувствие, когда Мутный ушёл в низину, спасло ему жизнь. По крайней мере пока.

И вот теперь…

Первая спустилась с повозки.

Олун лежал.

"Странно, – подумала девушка, – он никогда не лежит". Животное могло только стоять и идти. Всегда на несогнутых лапах.

Она подошла и стала смотреть в глаза. Постучала по шее. Легонько. Немного сильнее. Сильнее. Сильнее.

"Что же я делаю?" – девушка наклонилась к тому самому месту, где во время дыхания выходил воздух.

Тихо.

Послушала снова.

Ещё и ещё.

"Какая я дура, – Первая ударила по земле, – какая я всё-таки дура". Рожки животного не светились. А значит, и думать нечего.

Олун уже не проснётся.

Да он и не спал. Никогда.

Она подошла к повозке, достала карту и развернула.

Лес, поляны, ручей…

Голова не соображала.

Ей толковали, что, где и как. Но она не могла даже понять, в какой части Синего леса находится – в начале или в конце. И ещё собирается к Демону. Бог мой Обиженный…

Первая распрягла мёртвое тело и стала рыться в вещах. Нужно оставить то, что уже вряд ли ей пригодится, и взять только самое-самое. Но вот мешок Мутного… Нет, этот мешок она разбирать не будет. Не она собирала – не ей разбирать.

Девушка рылась, рылась…

И вдруг поняла, что она не просто обычная дура. Она дура полная. Окончательная. Такая, которых не лечат. Потому что таких, как она, вылечить невозможно.

На дне повозки лежала ткань. И Первая вспомнила, что это за ткань, и зачем она там лежит. Вспомнила и заплакала.

Когда она собиралась в деревне, то так погрузилась в мысли, что опустила всё, что сказал ей хранитель.

А тот говорил, что олуны спят. Так, как и люди. Но, чтобы заснуть, им нужно закрыть глаза. Когда на животном упряжь, оно само эти глаза не закроет, потому что не сможет свернуться клубком, а век, как у людей или многих других, у этих животных нет. Поэтому Первой и дали ткань, которой можно прикрыть глаза. Ты прикрываешь – и олун засыпает, мгновенно.

Но проводница забыла. Потому что думала о другом. Потому что в её голове всё носилось, роилось, как в потревоженной улье.

Девушка застонала. От того, что уже не вернуть. Ни события, ни мозги. Ничего.

Но повозку нужно запрячь, Мутного не оставишь.

И Первая встала в оглобли.

"Хорошо, – подумала девушка, чтобы хоть как-то унять свои мысли, – в этом мире мы весим не так, как в своём". И вздохнула, понимая, что это – да, утешение, но утешение слабое.

Она пошла по тропе, умоляя Обиженного, Хэа, Ээфа и всю остальную братию вывести её наконец из этого леса, показать тот холм, на котором стоит Дом, в котором живёт Демон…

Она умоляла.

И он показал.

То, что там живёт Демон, девушка поняла. Сразу.

Хотя домишко и был небольшой.

Стоял он, действительно, на отдельном холме, и достаточно далеко, хотя с поляны казалось, что близко.

Разглядеть что-то было непросто, но Первая пригляделась.

Крыша была приподнята, словно материя, которую держали за край. За все четыре угла. Эти углы поднимались, напоминая домики с четырьмя острыми башенками, которые можно встретить в богатых селениях Междуречья.

В доме горел свет. Желтоватый, как будто от лампы, или, скорей, жёлто-белый. Свет не казался ярким, хотя на холме других источников света не было. Ни деревьев, ни донов, ни тех же беглянок. Впрочем, в этой части Малого мира даже совершенно неосвещённые уголки уже не казались мрачными. В небесах было светло, и девушка знала почему. Потому что мир круглый, и, поднимая голову кверху, она видела его светлую сторону.

Достав карту, Первая постаралась сориентироваться.

По мере приближения к цели она стала мыслить быстрее, ясность и трезвость вернулись. Может, её голова понимала опасность, таящуюся за лесом, а может, она тянула телегу, и физическая нагрузка каким-то образом подтягивала и мысленную? Шкод его знает. Во всяком случае, голова начинала соображать.

Девушка отыскала на карте точку, дерево той самой праматери, которую звали Аяда, и взяла направление.

Идти было дольше, чем до холма, но идти было нужно. Демон владеет знаниями, этот демон коварный и умный, раз уж сумел уничтожить Ээфа. Надо действовать осторожно.

Мутный был плох, и проводница всё чаще припадала к груди – дышит ли он, бьётся ли сердце. А после, вздыхая, впрягалась. И тащила, тащила повозку. Последнее время она как-то подуспокоилась. Может, смирилась, а может, её голова научилась… себя контролировать, что ли?

Скрип-скрип… скрип-скрип…

Интересно, как там дела, в том большом и далёком мире? Как папа и мама? Как на Посту? Как в Длиннолесье? Идёт ли война?

Хотелось вернуться. Даже ни с чем. Просто вернуться. Надеяться на то, что простая проводница каким-то неведомым образом сумеет не просто приблизиться к Демону, но заставит того развернуться, вернуть всё как было, конечно же, глупо. Ладно, она попытается, пускай даже ценой своей жизни. Но если появится выбор – спасти ли ей Мутного или спасти целый мир, то что она выберет? Что?

Фиолетовый лес, в который вступила девушка, оказался мрачней и пустыннее Синего. Светился подлесок, чуть-чуть, листочки деревьев, редкие огоньки и.… всё. Лепестков было мало, и они были тёмные.

Сквозь листву пробивался свет, исходящий с неба, но пробивался он слабо. Всё-таки кроны деревьев были расположены так, чтобы листва поглощала всё, что приходило с небес. Как в зримом Лесу.

Попадалось много сухих, лишённых листвы ветвей. Это были те ветви, что оказались в тени других, более высоких, получивших свою долю света. Листва им была не нужна, потому что внизу царил полумрак.

Было немного холодно, стал появляться туман. Туман стелился в ногах, очень низко, подошвы терялись в дымке. Как будто идёшь по дну мелководья, и скоро погрузишься глубже, и ведь действительно – туман поднимался.

Девушка открыла мешок и достала тёплые вещи – кофту, которую одевала во время своих первых ночных путешествий, ещё с бабушкой, плотные штаны и.… нет, пожалуй, что рано. В этих ботах идти будет трудно.

Из мешка, который нёс Мутный, она достала то мягкое, что смогла там найти. Приодев и закрыв свой самый дорогой и самый ответственный груз, проводница вздохнула и снова отправилась в путь.

Туман, что стелился снизу, становился всё гуще, при том он светился, красивым фиолетовым светом. Этот свет вызывал сонливость и мешал двигаться дальше. "Зачем? Зачем? – клубился туман, – приляг, отдохни, не спеши…"

Но девушка спешила. Какой-то туман, шевелящийся в сумраке, не может стреножить ту, которая видит цель, которая следует цели и которая не отступит.

Аяда, праматерь хранителей.

Дерево, которая она когда-то посадила, казалось мёртвым.

Невысокое, с широким стволом и низкой, раскидистой кроной, представлявшей собой ветви, изогнутые самым причудливым образом.

Внутри ствол был пуст, и сквозь расщелину в этом стволе можно было увидеть полость.

Самый низ этого дерева скрывался в тумане, похожем на сливки сказочного фиолетового молока, густые и жирные. Сверху раскинулись кроны других, обычных деревьев этого леса, которые оказались необычно высокими и раскидистыми, а их кроны – более плотными, потому что ни один лучик света не пробивался снаружи.

Первая заглянула в расщелину.

"Кто ты?" – услышала девушка голос.

И отшатнулась. Настолько внезапно он прозвучал.

Этот голос не был похож на тот, которым говорят хранители. Более женственный, что ли. Вспоминая слова паучков, Первая понимала, что, возможно, она сама облекла его в женские формы, и, скорее всего, сама так решила, что будет Аяда женщиной, хотя у хранителей нет различения полов, и собратья – по сути такие же сёстры.

Дерево Аяды

"Я Аяда, – сказало дерево, – а ты?"

"Я человек, – ответила девушка, и встала как можно прямее, – пришла из большого мира. Мне нужно встретиться с Демоном".

"Ох, – вздохнула праматерь (прямо вздохнула, Первая это чувствовала), – многие ходили к Демону, и многие брали узоры. Но никто не вернулся, я знаю. Демон как жил, так и живёт на высоком холме, – она помолчала, а после добавила, – наклонись, я увижу".

Девушка наклонилась.

"Что же, – Аяда коснулась её головы (Первая это почувствовала), – вижу, что ты издалёка. Я вижу солнце, которое гаснет. Я вижу страдания. И ключ от этих страданий находится там, на высоком холме."

"На холме" – повторила девушка

"Да, – подтвердила Аяда, – но одолеть Демона трудно. Я вижу его погибель, но эту погибель принесёт не один. Эту погибель принесут трое".

“Один из нас здесь, в этом мешке” – торопливо сказала Первая.

“Техник? – спросило дерево, – Рубо прекрасен, и живее любого живущего. Но это не Рубо.”

“Так может, олун? Он погиб. Может, сходить за ним, чтобы нас было трое, буквально?"

"Я вижу, что ты смеёшься. Даже встречая опасность. Это хорошо. Как говорила твоя бабушка, смех – это лучшее лекарство, тем более смех, который держишь при себе".

"Ты знаешь мою бабушку?" – сердце у Первой стучало в рёбра.

"Я прикоснулась к мыслям. В твоей голове".

"Прямо как Рубо" – подумала девушка. Про себя.

"Прямо как Рубо" – подтвердила Аяда.

Первая рассмеялась. Звонко, но нервно.

"Смейся, – сказала праматерь, – смейся".

И засмеялась тоже. В мыслях.

Но засмеялась.

ТОЖЕ.

"Спасибо, – сказала девушка, после того как утихла, – ты умеешь вселять надежду".

"Прямо как Рубо" – заметил голос.

"Прямо как Рубо… И всё-таки, значит, трое".

"Да, трое. Я слышу биение трёх сердец”.

"Биение трёх, – проводница задумалась, – Так может, я не покончу с Демоном, – сказала она, – а просто добьюсь. Того, что мне нужно".

"Не знаю, – Аяда задумалась тоже, – но я готова помочь… Запусти руку в расщелину. Туда стекает вода".

Первая запустила.

"Умойся этой водой. И умой оглушённого".

"Мутного" – подумала девушка и исполнила сказанное.

Перед взором заиграли узоры, прозрачные, но отчётливые. Розовые, светло-сиреневые, они петляли вокруг невидимых веточек, словно стебли лозы, тянулись вверх, опускались и исчезали. Но появлялись новые, и тоже петляли. На стеблях распускались цветы, с лепесточками, такими же розовыми, чтобы исчезнуть и вновь появиться.

"Идите, – продолжил голос праматери, после того как Первая умылась сама и умыла Мутного, – и да поможет вам…"

"Плодовитость" – закончила девушка.

"При чём тут плодовитость?" – спросила Аяда.

И рассмеялась.

До холма приключений не было. Да и шаг был другой, более бодрый.

Возможно, помогли узоры, которые ещё не растаяли, возможно, её вдохновил разговор. С Аядой было приятно, девушка получила ощутимый заряд, и несла этот заряд в приподнятом настроении.

Уже подходя к холму, девушка стала нервничать.

Сам холм был покрыт мхом, похожим на тот, что покрывал и низину. Но этот не шевелился и не горел ядовитым светом.

"Спасибо ему и на том" – фыркнула Первая.

Склон оказался крутым, и пару раз девушка всё же упала, и исцарапала руки. Как оказалось, мох был не только противным, он весь был в каких-то иголочках, от которых чесались ладони. Но повозку она удержала, и упрямо продолжила путь. Всё выше и выше.

Всё выше и выше.

Пока не оказалась у дома.

С виду жилище казалось обычным. Деревянным, с окнами, занавешенными какими-то полупрозрачными занавесками и крышей, края которой и вправду тянулись кверху. Возможно, доски, из которых была сделана крыша, были изогнуты. Или согнулись, со временем. Хотя, шкод их знает, было ли это досками.

Девушка подобралась к окну и посмотрела сквозь занавески, чтобы хоть краешком глаза увидеть, что её ждёт. Но ничего не увидела.

Только свет, желтоватый, как будто от лампы. Или от дона.

С сердцем, готовым выпрыгнуть из груди, она отворила дверь. Которая даже не скрипнула.

Хорошо.

В коридоре было темно, а в самом конце коридора, из-под двери на другой стороне, пробивался свет.

"Как он выглядит, этот демон?" – подумала Первая. Хранители ничего не сказали, а может, сказали, да только она прослушала, погрузившись в тяжёлые мысли, а может, устав.

Девушка ещё раз вздохнула и нажала на дверь, ту, на другой стороне коридора.

И чуть не упала, без чувств.

Она опустилась под землю, прошла Лабиринт и одолела полмира, чтобы увидеть. Его.

Развалившись на кресле, похожем на трон (на таких сидят коронованные корольки рудокопов), держа в руке чашу и заложив ногу на ногу, перед Первой сидел самый чудаковатый и, как ей казалось раньше, безвредный паяц.

– Трёхглазый, – промолвила Первая и прислонилась к стене.

Девушка сама была в замешательстве, но она заметила, как растянулось лицо Трёхглазого – на какое-то время, но растянулось, как замерла чаша в руке, которую тот спустя лишь мгновение снова поставил на стол.

– Ну, что же, садись, – небрежно сказал хозяин, как будто ему безразлично, как будто бы всё идёт своим ходом, а эта встреча – одна из огромного множества встреч, и придавать ей особого смысла не стоит.

Всё это пронеслось в голове стремительно, словно стая летящих стриклов. Туман, что покрывал её мысли, развеялся, и эти мысли стали похожи на кубики, те самые, из которых она так любила отстраивать башенки, ещё тогда, в своём детстве, ещё там, на Посту.

– Сидеть не охота, – ответила девушка.

И правда, сидеть не хотелось. Всё там, в глубине, собралось, ответственность зашкаливала, и позволить себе передышку Первая не могла.

– Может, выпьешь?

– Нет.

Трёхглазый взял свою чашу и медленно пригубил. Подчёркнуто медленно.

– Хорошая встреча, – хозяин вытянул ноги и постарался расслабиться. Ну или сделать вид, что ему всё равно. Не получилось ни то, ни другое, – хорошая встреча… как та, на Посту. Ну, и в предгорьях. Как видишь, я помню.

– Да, память тебя не подводит.

– А здесь хорошо. Холмик, света как раз сколько надо, никого больше нет. Сидишь, попиваешь напитки. Прекрасно.

– Так ты отдыхаешь?

– Ну да, отдыхаю. А как же ж? Надо иногда отдыхать.

– Да, тяжело это, видно, бродить по мирам, продавая услуги.

– Ну да… тяжело.

Наступило молчание.

Один развалился на кресле, всем видом давая понять, что в полном порядке. Вторая стояла, касаясь стены, не зная, как подступиться.

"Если не знаешь, куда тебе бить, бей в упор" – говорил ей отец, когда они вместе играли в мяч, а в воротах стоял Прыгучий. Совет ей помог. Прыгучий отпрыгнул влево, и мяч залетел.

Но теперь здесь не мяч, и то, что сейчас происходит, уже не игра. И всё-таки девушка понимала, что с Трёхглазым нельзя по-другому. Заговорит, уведёт её в сторону, запутает мысли. И, пока на её стороне преимущество (она знала, что это так, хотя, казалось бы, какое там преимущество – всемогущий шкодник и маленькая проводница), ей нужно действовать.

– Я пришла не случайно, – сказала она, вслух называя то, что и так было ясно, но этим давая понять, что разговор будет честным, – в нашем мире погасло солнце, и нужно его вернуть. Иначе последствия будут ужасными.

– Вот как, – ответил Трёхглазый. После молчания, во время которого думал, – ну и.… чего же ты… собираешься делать?

– Я – ничего. Изменить ход событий я не сумею.

– Но ты же пришла. Значит, что-то решила. Значит, наверное, есть какой-нибудь план. Признавайся, – шкодник играл в дурака.

"Он хочет перехватить инициативу", – подумала Первая.

– Я пришла попросить, – девушка посмотрела в глаза, – верни всё как было.

– Да? – Трёхглазый казался озадаченным, – каким это образом?

– Я не знаю каким. Но если это возможно, сделай.

– Это невозможно, – шкодник как клещ зацепился за сказанное.

Девушка прикусила губу. "С этим надо поосторожнее. Хотя бы не стал отпираться. Впрочем, доказать, что ничего не вернуть, проще, чем уверять, что ты ни при чём. В этом он прав".

– Но зачем? – Первая выпрямилась, – Зачем ты всё это начал?

В её душе закипало что-то, что-то такое, что начало действовать само по себе. В безвыходной ситуации это что-то взяло себе её мысли, её голос, её движения. И это что-то не было отчаянием, то, что в ней закипало, казалось, знало, куда и в какую сторону закипать.

– Зачем? – переспросил хозяин.

И вдруг стал серьёзным. Настолько серьёзным, что, не знай она так хорошо, как он выглядит, то могла бы решить, что это другой, совсем другой человек.

– На всё есть причины, – шкодник слегка наклонился, – и, знаешь, всё во вселенной меняется. И это что-то меняют те, кто находится выше. А не желай они это менять, не играй в свои игры, то ничего бы и не было. Не было бы даже той пустоты, про которую здесь говорят. В которой какая-то Хэа подоила какую-то Хуру. Всё это создано, чтобы жить, превращаться, чтобы те, что вверху, играли бы с этим всем и получали от этого удовольствие.

– Игры, – ответила Первая, – для тебя это игры. Для тебя этот мир – городок, который кто-то построил, а ты разбиваешь.

– Ну почему разбиваешь. Я изменяю.

– Скажи той низине, которая убивает.

– Ну, это… – Трёхглазый завёл руки за голову, – я только учусь. Пока не попробуешь, пока не потыкаешься, ничего не получится. Сапожник ведь тоже не сразу становится сапожником.

– Сапожник не режет чужую обувь, и не пытается из обрезков выкроить новую… Ну что же, пускай. Это только игра. Вы там, наверху, поиграли, посмеялись и разошлись по домам, – девушка ещё раз отметила позу, слегка напряжённую, а, может быть, не слегка, но которую этот доморощенный Демон пытался расслабить, и заглянула в глаза, – вот только я в это не верю, – сказала она, улыбаясь, – в играх игроков не убивают.

– А, ты про этого, – Демон улыбнулся в ответ. Весьма неопределённо, – жив, этот жив. Я просто слегка… позабавился. Вывел его из игры, так сказать. На время.