Последний замысел Хэа

Медленно, готовясь к тому, что увидит, она повернула голову.

И чуть не свалилась в воду.

Река исчезала. Буквально. Она затекала под берег.

За берегом, который покрывал то ли песок, то ли мелкая крошка из непонятного материала, был выдолблен грот. Камни вокруг этого грота светились, похоже, это были те самые камни, которые добывают в Заводье. Но те, что в Заводье, мелкие, и попадаются редко, а эти огромные, собраны воедино и формируют сияющий свод.

А рядом, чуть сбоку, стояло существо, наверное, самое неприятное из всех неприятных существ. Нет, там, маара или склизняк, ну, или, допустим, какой-нибудь таракан – всё это мерзость. Но те хотя бы молчат. А эти стрекочут, пищат, скрипят, с таким умным видом, с таким чувством собственного достоинства, что хочется взять и засунуть. Обратно. В яйцо.

Да, это стоял паучок. У паучка была палочка. И концом этой палочки паучок показал на лодку.

А лодка летела. Буквально. И задержать эту лодку могло только чудо.

"Оо. Началось" – подумала девушка, постаравшись сгруппироваться.

Но, к счастью, удар был не очень. Лодка вонзилась мягко.

Путники вышли и попытались пройтись. Конечности затекли и стали немного чужими.

"Вы кто?" – услышала девушка. Нет, не услышала, получила, будто пакет. Взяла и открыла.

Техник мигнул, как-то вяло (сдерживается, подумала Первая, он всё же умеет сдерживаться), и, видимо, что-то сказал. Точнее, послал в ответ.

Паучок начал булькать.

"Мы в Малый Мир, – продолжал думать Рубо, на этот раз он посылал хранителю мысли, которые слышали все, возможно, считая, так думала Первая, что это невежливо – разговаривать только вдвоём, – Я провожаю двух аномальных. К Сиятельному".

"О, к Сиятельному, – хранитель процокал, – дело хорошее."

"Он хочет кого-то из этих. Ну, чтобы войти во вкус".

"О, во вкус аномальных. Я понял, – паучок постучал своей палкой, и слегка зашипел. "Словно гусь" – подумала девушка, – я обожаю Сиятельного, но зачем ему эта морока? Мы сами исследуем аномальных".

"Возможно, Сиятельный сделал нелёгкий и трудный выбор. Как Старый Хэлой из легенды. Он сам воплотился в ползунчика, а из тела вылезли новые".

"Новые избранные. Да, – просвистел паучок, – и эти избранные стали на путь Искупления. Они искупили грехи первых предков".

"Так и Сиятельный" – тихо промолвил техник.

"Но я удивлён, что ты слышал о наших легендах".

"Нет, я не слышал. В меня вложили”.

"В тебя вложили. Как мудро. Зная легенды, знаешь прошлое, а зная прошлое, можно конструировать будущее. Разбирая прогнозы назад, строить прогнозы вперёд."

"Будущее становится определённым" – дополнил Рубо.

"О бог наш Обиженный, – подумала девушка, – с нами то он ребёнок. А тут экой важный".

"Ну что же, – стражник мотнул своей мордой, – не буду задерживать. Ты, как я вижу, новенький, таких железных помощников я раньше не видел".

"Выпускают на двадцать девятом уровне, – послал информацию Рубо, – я первый. Но нас будет много. Как только погаснет солнце, завод запустят по полной."

"О, солнце гаснет. Уже"– прокрякал хранитель.

"Уже??" – изумилась Первая. Их миссия стала еще более трудной – не просто не дать чему-то случиться, а направить это случившееся обратно. Во времени.

“О да, аномальная, да. Как много же с вами мороки, – хранитель стучал своей палкой, – какие-то вы очень сложные. Но раз уж Сиятельный сам решил вас исследовать… Скажи” – повернулся он к Рубо.

"Четвёртого пятого третьего шестого седьмого девятого наступит седьмая четвёртая шестая девятая пятая и скажут четвёртому первому седьмые восьмые девятые пошли нас на первое пятое седьмое восьмое четвёртое"

Конечно же, это был пароль, и, конечно же он состоял из цифр. Должен признаться, что цифры были не те, что написаны в тексте, но чтобы продемонстрировать всю красоту и текучесть сказанного, их пришлось изменить. Да, когда хранители произносят, а, правильнее будет сказать, думают вслух, всё, что касается математики, звучит словно музыка. Или стихи.

"Мои последние сомнения отпали, – ответил охранник, – я открываю вам путь. О Малый мир, как я хочу снова там оказаться. Как же тебя не хватает" – он заскрипел, как телега, которая прошла очень долгий и трудный путь.

Потом приподнял свою палку, и стал опускать.

Но в этот момент что-то случилось.

Послышался гул, который заполнил всё – и уши, и ноздри, и голову. Снаружи и внутри, каждая прожилка в камне, каждая клеточка тела как будто встряхнулись. Снова и снова.

Вода накатила на берег.

"Быстрее, быстрее, – скрежетал беспокойный хранитель, показывая на дверь. Та неожиданно сдвинулась, обнажая проём, заполненный светом, – Это был взрыв, скоро прибудет вода и грот окажется под водой".

“Что же случилось?”

“Не знаю. Но взрыв очень мощный”.

"А ты?" – спросил неожиданно Рубо. Зелёные огоньки замигали, не кучно, но быстро. Да, он действительно переживал, не за кого-то знакомого, за существо, которое видел впервые. Рубо, такой восприимчивый техник.

"Не бойтесь, я выживу, – ответил охранник, – Из каких только случайностей не вылезал Серый Фахус. Удачи. И вам, аномальные, тоже" – он цокнул, потом присвистнул, а после чуть клацнул.

Так грустно, что Первая вдруг поняла – Фахус тоскует. Нет, не боится, тоскует. По Малому Миру. Она знала, что именно так хранители называют свой дом. Как она поняла, каким таким чувством? Ведь хранители выражают всё по-другому, это не люди. Но вот поняла.

“Возможно, они не такие плохие, эти хранители, – думала девушка, после того, как кабинка закрылась. Они полетели, почти невесомые, вниз, – возможно, их обманули. Ведь обмануть доброго проще, чем злого. И по белому легче чертить, чем по-чёрному”. Так говорила бабушка. И была, конечно, права.

Она посмотрела на Мутного.

Парень стоял, точнее, висел в их кабине, погружённый в какие-то мысли. Если спросить, в чём же дело, он не ответит.

Её раздражала эта ненужная замкнутость, которая последнее время как будто окутала парня. Всецело.

Девушка посмотрела на Рубо, и вспомнила, как однажды тот говорил об одном предположении, которое высказал Создатель. В сообщении, посланном миру, Создатель пытался понять, что случилось, там, у горы, когда он исчез. Это предположение её поразило, одновременно и простотой и загадочностью.

"Кто-то замкнул вход на выход".

Теперь, смотря на того, с кем она связала последние годы, Первая вдруг догадалась. Она вдруг постигла весь смысл этой фразы.

Да, в Мутном что-то замкнуло.

– Мы собрались здесь, все вместе, чтобы еще раз подумать – что же случилось и что же нам делать, – сказал председатель.

– Что произошло и как с этим бороться, – добавил Холёный, – мы постоянно вот так собираемся и постоянно пытаемся думать.

Это был не сарказм.

Совет понимал – то, что сказал самый колкий из всех сопричастных, серьёзно. Случилось страшное, а они всё сидят и решают.

Время заседаний прошло, будущее неопределённо, и теперь Узкий Круг действительно похож на сборище мудрецов, что заперлись в замке и ждут каких-то знамений.

– Я понимаю, – Хриплый вздохнул, – бывший формат заседаний исчерпан. Он не соответствует всей напряжённости ситуации. Но я так же знаю и мудрость – всегда, в любом деле, нужно хранить хладнокровие. Да, солнце погасло. Город взорвали, а вместе с ним знания, которые мы надеялись получить. Гильдия стражей оказалась не той самой гильдией, которая может сплотить наш народ. Я виноват, – председатель прокашлялся, – долгое время моя вера в Шестого, возможно… возможно, я знал его с детства, поэтому верил, поэтому не видел то, что видели другие. Как в стихотворении Темнобрового: "Хорошо видно то, что далёко". Извините за лирику, лирика сейчас, конечно же, не уместна… я просчитался, – Хриплый выдержал паузу, ожидая реакции. Но молчание было глубоким, – что ж… Говорить всё-таки надо. Заложить основу того, что позволит перейти уже к действиям. Средний?

– Согласен, – сказал сопричастный, – события, которые произошли, я бы назвал судьбоносными. В чём-то ужасными. Но выход, конечно же, есть. Поэтому давайте суммируем то, что известно. Тогда будем знать, от чего же отталкиваться, на чём строить планы. Итак, – Средний нагнулся вперёд, чтобы свет, идущий от люстры, освещал и лицо, – солнце погасло. Единственным выходом из создавшейся ситуации представлялось уничтожение Лабиринта, комплекса, построенного теми, кого называют хранители. В этом комплексе, предположительно, находится установка, которая запускает эксперимент.

– Извините, – Холёный решил вмешаться, – предположительно согласно чему?

– Согласно простой человеческой логике.

– Человеческой?

– Да. Другой не имеем. Если кто-нибудь что-нибудь делает, разумно предположить, что он это делает там, где находится. Вам, как бывшему законнику, это известно.

– Принцип локальности, – согласился Холёный, – но в данном случае, дорогой сопричастный, он не работает. Мы не знаем, все ли экспериментаторы в Лабиринте. Вполне разумно предположить, что Лабиринт лишь одно из строений, а установка находится там, где находится.

– Возможно и так. Но наш источник, на данный момент единственный, говорит нам о том, что Лабиринт колоссален. Поэтому "вполне разумно предположить", – Средний обыгрывал своего собеседника, – что в этом месте сосредоточено всё. В том числе и установка.

– Установка, установка, – небрежно отмахнулся Холёный, – мы даже не знаем, что это такое. И есть ли она вообще. Возможно, это вовсе не механизм, возможно, что-то подобное магии.

– Магия тоже предполагает предметы. Катализаторы и умножители силы. Взрыв бы разрушил и их. Вообще то, в данных условиях это было единственное, что мы могли совершить.

– Дорогой мой стратег, – Холёный сказал это громко, – единственное, до чего мы додумались, не значит единственное вообще.

– Хорошо, – согласился Средний. Его спокойствие не могло прошибить ничто, даже страстная напористость собеседника, – что предлагаете Вы?

– Я? – не растерялся последний, – я вовсе не предлагаю. Я в данный момент уточняю. Чтобы фразы звучали правильно. Возможно, у членов Совета есть мнения, и, возможно, они могли бы их высказать. Нам всё равно придётся об этом думать. Мы всё равно что-нибудь упустили. Поэтому, ещё раз – единственное, до чего мы додумались не значит единственное вообще. И нам необходимо это принять. Если, конечно, мы хотим что-то делать. Потому что сидеть и ковыряться в носу мы умеем, и действовать грубой силой – убить там, взорвать, кажется, тоже. Но иногда нужно действовать тонко. Пинцетом.

– Да, – сказал председатель после молчания, – мы об этом подумаем. У Любящей есть человек в Лабиринте. Возможно, он что-то подскажет.

– Возможно, – Холёный вздохнул, – самое важное слово. И самое неопределённое… Ладно, простите, за то, что вмешался. Но я хочу одного – чтобы каждый из нас думал гибко. Мы обладаем властью, и властью не маленькой. Власть предполагает ответственность, и каждое наше решение должно быть обдуманно.

– Решение о взрыве принимали не мы, – подсказал председатель.

– Да, и в конце концов это было достаточно обоснованное решение, – вывернулся Холёный, – оно могло увенчаться успехом, если бы не случилось то, что случилось. Но есть и другие решения, которые ждут.

Председатель прокашлялся:

– Средний.

– Продолжим, – ответил докладчик, – Почему взрыв случился не там? Первая мысль – обманули. Первая и единственная. Пестрокрылый либо отвёл удар от Лабиринта, либо хотел уничтожить город. Возможно, и то и другое.

– Возможно, обманули самого пестрокрылого, – предположил Холёный.

– Возможно, – добавил человек с озёрным акцентом, – песцрокрылые – народ непонятный. Их цели нам неизвестны.

– Как бы то ни было, случилась беда, – Средний сказал это ровно, так, будто бы вёл монолог, – уничтожен город, с которым у нас были особые отношения. Город с важными знаниями и технологиями.

– Кто-то выжил? – спросил председатель.

– Статистики мы не знаем. Пока. Возможно, что-то подскажет Любящая. И третье, – Средний сказал это быстро, видимо, опасаясь, что упоминание самой противоречивой женщины вызовет пересуды и уведёт общение в сторону, – это стражи.

В зале зашевелились.

– Мы не должны подвергать сомнению решения Россыпи, – лектор выдержал паузу, – в данном случае, всё было сделано правильно. Стражи бы не ушли, ни сами, ни под давлением. Шестой оказался безумным. Пожар в Длиннолесье, резня у излучины, сожжение кораблей…

– Извините, что перебью, – сказал председатель, – но есть достаточные причины сомневаться, что последнее сделала гильдия.

– Согласен, – Средний кивнул, – но, думаю, всем нам понятно, насколько она прогнила. Теперь это опухоль, которую вырезали. Правление стражей прошло, и нам выбирать, что же делать. Как всё собрать воедино.

– Выбор в руках Белой Россыпи, – заметил Холёный, – и нам выбирать, ковыряться в носу или нет.

– Прошу, без сарказма, – сказал председатель, – я знаю, что виноват. Долгое время я верил Шестому, наверное, потому, что знал его с детства. И теперь прошу прощения, перед каждым из членов Совета, – Хриплый казался подавленным, – в качестве наказания я слагаю свои полномочия, – в зале задвигались, – я покидаю Совет. Следующее заседание пройдёт в обновлённом составе.

– Я полагаю, ваше решение согласовано? – спросил чей-то голос, с придыханием, похожим на кузнечные меха.

– Белая Россыпь знает. Они согласны. Россыпь предлагает кандидатуру, пускай и ппотиворечивую, но в нынешних условиях правильную.

– На место члена Совета? – поинтересовался Холёный, – или на место председателя?

– На место председателя и на место члена Совета. Одновременно.

– Во как? Сразу и в председатели? Кто же это? Невинный?

– Невинный пропал, – добавил Средний, как всегда бесстрастно и почти равнодушно.

– Так всё же Невинный? – Холёный, казалось, не слышал.

– Белая Россыпь предлагает только одну кандидатуру, – Хриплый выдержал паузу, зная, что то, что он скажет, вызовет неприятие, – женщина, которая знает о том, что случилось, больше всех остальных.

Кто-то присвистнул.

– Понятно, – продолжил Хриплый, – думаю, не стоит называть это имя.

– Причём, как я понимаю, это не двойное, а тройное назначение, – добавили "меха", – в сопричастные, в члены Совета и сразу же в председатели.

– Логика Россыпи понятна. Ситуация тяжёлая. Назначение соответствует ситуации, – ответил Холёный.

– И всё же тревожно, – добавил тихий и вкрадчивый голос, – мы превратились из Ордена в группу поддержки. Только Россыпь и Любящая. Мы ничего не решаем.

– Решаем, – добавил Холёный, – мы можем размазывать сопли, а можем съедать.

"Меха" рассмеялись. Но остальным не зашло. Шутка была неприятна.

Хотя всё-таки это была не шутка. Холёный, обычно весьма остроумно шутивший, в этот раз говорил серьёзно. И Хриплый понял.

– Вы правы, – сказал председатель, – мы знаем так мало, что остаётся ждать. И слушаться тех, кто знает больше.

– Спасибо, – ответил Холёный, – сейчас такой непростой период. Мы часто спорили, но если бы я выбирал, я бы оставил Вас. Ваше умение находить компромиссы и гнуться там, где это необходимо, было удачным сочетанием. В более спокойные времена. Возможно, даже сейчас. Но возможно и то, что Россыпь права – теперь нужна более твёрдая рука, более бескомпромиссные решения.

– Теперь нужны яйца, – сказали "меха", – которых у нас, увы, нет.

– У неё они есть, – заметил Холёный, и добавил, – я думаю, каждый сидящий здесь понял. То, что случилось – не вызов, не новые обстоятельства, и даже не хрень, какой бы бредовой она ни казалась. То, что случилось – катастрофа. Поэтому и решения соответствующие.

Он проснулся после глубокого сна.

Проснулся, и начал думать.

Надо было прокрутить в голове последние события, с той поры как он принял решение до того самого места, где оказался.

А место было пугающее. Если представить, где это место находится, как глубоко оно спрятано, если вспомнить, что происходит. Хочется заползти, глубоко-глубоко, или бежать, без оглядки, как брума в закрытом кольце. Пускаешь туда эту бруму, и бьёшь. По поверхности. Зверёк начинает бежать, встаёт на колеса, катится, всё быстрей и быстрей, но спастись он не может. И только несётся, не останавливаясь, испуганный, ошалевший. Пока не падёт.

Он сам наблюдал это в детстве, сам запускал в трубу, стучал и смеялся со всеми. А брума летела, слепая от страха, который она испытала. Не в силах понять, что случилось.

Да, брума понять не может.

Но человек – не брума, человек понимает.

Он думал, он долго думал и сделал свой выбор. Осознанно. Теперь отступать уже поздно, да он и не хочет.

Он выдержит, он одолеет. В первую очередь страх. Ведь впереди самое ценное, что может быть в мире.

Впереди знания.

Он на пороге новых, невиданных знаний. И он их получит. Он сделает всё, но получит.

Все удовольствия жизни, правильно сказать – все остальные её удовольствия лишь обрамление, лишь дополнение к самому главному, то, что может помочь добраться до сути. И если отказ от этих удовольствий ведёт к более глубоким, более фундаментальным знаниям, то сомневаться не стоит.

Поэтому, взяв себя в руки, Пытливый поднялся.

И огляделся.

Чтобы увидеть маленький замкнутый куб, все стороны которого – стены, пол, потолок светились противным молочным светом. Вернее, сиянием.

И это сияние стало ярче…

Душа опустилась.

Всё, значит, скоро, совсем уже скоро придут. Замечательно.

Теперь ты во власти маленьких умных тварей, теперь ты во власти хранителей.

Он вспомнил о том, как упрашивал горожанина, которого, кажется, звали Кобольд, чтобы провёл в Лабиринт. И тот согласился, как только увидел. Нет, не какие-нибудь городские замусоленные бумажки, а самые настоящие равнинные деньги. Монеты. Чирики, вырики, гирики – горожане с ума посходили от денег равнин. Что-то купить в этом городе было проще простого. Но почти все его сбереженья кончились. И тогда-то он понял – пора. Пора уходить.

Он высыпал своему провожатому то последнее, что ещё оставалось в его кошельке, высыпал без сожаления, словно прошлое, в которое он не вернётся. Ведь он покупал тот самый билет, о котором мечтал.

И попал.

в Лабиринт.

Не зная, что это такое. Не понимая, почему его приняли. Не задавали вопросов, а приняли, сразу. Правда прощупали странным прибором, с головы до ног, но потом пропустили.

И дверь затворилась.

Навеки.

Хлопнула жизнь, разрываясь на равные части, а может, не равные – прошлое, определённое, такое понятное, тёплое прошлое, и будущее. Будущее, которого он не знал.

Его повели в большую, светлую залу, с высоким таким потолком, в которой, как будто домики, только без окон, стояли заградки. И эти заградки были закрыты.

Он поначалу не понял, чем же воняет. А может быть, понял, но не хотел признаваться. А когда вдруг признался, когда осознал, стало жутко. Так пахло в разделочной, куда он ходил вместе с дядей, где были подвешены туши – свиней, коз, баранов, с которых содрали кожу.

"Зримые так не пахнут" – подумал Пытливый, – так пахнут только незримые".

И от понимания того, что человек то ведь тоже незримый, ему стало дурно.

Но почему он подумал об этом? С чего это вдруг? Там были козы. И свиньи. А может, другие животные, ведь у хранителей есть свой, собственный скот. Вот и свежуют.

Но потом они прошли в следующее, длинное, почти бесконечное помещение, коридор, с обоих сторон которого стояли прозрачные клетки, типа больших террариумов, в которых лежат ползуны. Но ползунов в клетках не было. В клетках сидели люди. Люди, полулюди, недолюди, те, что походили на людей, но только отчасти.

В коридоре стоял мерзкий запах. Неубранных испражнений, грязных немытых тел. Настолько тошнотный, что Пытливого вырвало. Сразу. И прямо на идущего впереди.

Тот заскрежетал, словно дверь на несмазанных петлях, зашипел, затряс своей мордой. Сморщенной, словно усохшее яблоко. Пока его не опрыскали жидкостью, тоже вонючей, но уже по-другому. Хранители тут же подняли морды, как будто принюхиваясь, и при этом свистели, сопели, булькали.

Все эти звуки искатель считал языком. Поначалу. Параллельным тем образам, что посылали хранители, своеобразным их дополнением. Возможно, и так. А возможно, всё было проще. Может быть, кряканья, рыканья, клацанья – выражение эмоций. Своеобразная мимика, которой у тех, конечно же, не было. Какая может быть мимика у усохшего яблока?

То, что эти усохшие вытворяли, заставляло желудок сжиматься. Особенно когда ему показали тех, бритоголовых, со швом, окаймляющим голову.

"Мы вырезаем их мозг, грамм за граммом, – булькал его провожатый, – разные зоны. И смотрим, как изменилось их поведение, какие тесты он больше не в силах пройти, на что он не в силах отреагировать."

"Чудовища, – думал Пытливый. Так, чтобы твари не слышали, – Зачем. Они. Это. Показывают?"

Страха ещё не было. Было отторжение, брезгливость, но только не страх. Искатель был поражён. Само неприятие виденного не позволяло перекинуть мостик между ним и всем окружающим, думать, что с ним могут так же.

Пытливый вспомнил свой стол, который стал рыхлым от всех его опытов. На котором он резал, кромсал, свежевал. Твердотелок, лягушек, носатиков. Резал, кромсал, свежевал.

О Всемогущий Обиженный!

Как же похоже всё это на то, что он видел. Теперь.

Где-то на середине этого жуткого пути к нему подошёл человек, средних лет, средней комплекции, но запредельного настроения. Нет, не из куба, не из-за ширмы. Со стороны.

Он был опрятно одет, аккуратно подстрижен и, в общем, держал себя в форме. Нормально так и качественно держал.

Концы его усов были заужены, и чуть поднимались вверх. Рубашка как будто прилипла к телу, как у других горожан, и кончалась чуть ниже талии. Весь облик так диссонировал с окружающим, что само окружающее стало казаться нереальным. И тошнота отступила.

– О, рад приветствовать, рад приветствовать, – подошедший раскрыл объятия и похлопал искателя по спине. Он был доволен, и вправду доволен, такой цветущей физиономии Пытливый не видел. Давно, – я слышал, Вы сами пришли в Лабиринт? С равнины?

– Нет, с города, – процедил сквозь зубы искатель. Слова давались с трудом.

– Ах да, – незнакомец сиял, – но вы родились на равнине. У Вас говор такой. Вы тя-тя-тя-тяните речь. Горожане, они говорят быстрее.

Пытливый кивнул.

– Тюльпан, – человек протянул запястье, – о, как же я рад.

Вся циничность и запредельность происходящего поражала.

Потом, в отдельном помещении, который представлял из себя внутренность куба, Тюльпан рассказал о себе.

Он попал в Лабиринт ещё в юности. Собственно, вызвался, сам. Его предшественник, советник Кр, состарился, а хранителям нужен был кто-то, кто сможет давать советы. Люди – слишком сложные организмы, и изучать их необходимо осторожно.

Со временем заинтересовался, стал давать более смелые, более дерзкие советы, сам обосновывал опыты, сам в них участвовал, короче, увлёкся.

Всё это Тюльпан рассказывал буднично, за кружечкой пьянящего напитка, закусывая какими-то палочками и местной кашицеобразной гадостью.

– Здесь хорошо, – говорил он, прожёвывая, – вот Вам, конечно, оно не понятно. Пока. Но есть определённое сходство между двумя народами. Ну, нами, – Тюльпан вытер руки, – и ими. Хранителями. Тут дело в строении. То есть хиральности. То есть… Как это лучше сказать?.. Короче, мы с ними похожи, и можем питаться одним и тем же… Кушайте, кушайте, – советник смотрел на Пытливого, – Как говорят в нашем городе – за всё переплачено.

Желудок был пуст, но желания что-то попробовать не было.

– С непривычки, понятно, – кивнул собеседник. И подмигнул, – а так, это же целая кухня. Малого Мира.

– Малого мира? – Пытливый моргнул.

– Это место, – Тюльпан облизал свои пальцы, – откуда хранители вышли. Их дом. Ну мы, то есть, вышли с Острова, а они вот оттуда.

– Это наш мир?

– Ннни совсем, – советник прищурился, – это… Как объяснить. Это пузырь, но только другой. Не наш. Он мммельче, гораздо. Там, как я понял, даже видна кривизна. Вот наш огромен, – Тюльпан растянул свои руки, – на одном конце – Белая Россыпь, – он посмотрел на одну, потом на другую из рук, – на второй находимся мы. А у хранителей мир, ну, вот, мааахонький, – советник прищурился, будто пытался чего-то увидеть, и сблизил два пальца, – и солнца там нет, как я понял. Есть что-то подобное солнцу, но только не солнце. И всё то там светится. Всё. Не ярко, конечно, но светится. Вот как-то примерно вот так.

– Понятно, – Пытливый сглотнул.

– Ну что, говори. Чего хочешь? – Тюльпан облизал свои губы и приготовился слушать.

Говорить было трудно. Вначале.

Но потом понесло.

Словно сломало плотину, и всё, что копилось, вышло.

Он говорил.

О желании знать, о желании добывать эти знания, о неуёмной, безграничной вере в науку, вере в то, что познание мира – главное, ради чего стоит жить.

Советник казался задумчивым.

Потом он ушёл.

А Пытливого поселили в кубе, таком же прозрачном, как те, в которых сидели несчастные. Но прозрачным он оказался снаружи, внутри было мутно. С пола, стен, потолка лился свет, унылый, как всё, что его окружало. В углу стояло что-то похожее на кровать. И всё. Куб и кровать.

Ему приносили пищу. Он поначалу не ел. Потом по чуть-чуть.

Потом он заснул.

Потом он проснулся.

О, перевёрнутый миг пробуждения, когда ты, беззащитный, выходишь из сна, такой ещё тихий, спокойный, и вдруг понимаешь…

О, ужас.

Искатель начал дрожать. Мелко-мелко. От страха, от осознания, что попался, как твердотелка, прилипшая к кокону, что он всецело во власти чужих. Что он препарат.

И только желание знать, натянутое, словно струна, было стержнем, вокруг которого еще собиралось его содержимое, тем стеблем, который тянулся.

В дверях появился Тюльпан.

Пытливый вздрогнул. Он даже не знал, кого бы страшился больше – тварей из Лабиринта или этого человека.

– Ну что же, – Тюльпан прислонился к стене, и посмотрел на искателя, словно прицениваясь, – Твоё желание знать будет выполнено. Я говорил с самым главным, его зовут Шэа, он мудрый и щедрый хранитель, и Шэа согласен. Можно провести замечательный, ну просто-таки выдающийся эксперимент, – советник причмокнул, – вопрос лишь один. Какую цену ты готов заплатить?