Эрика знает, о чем ты думаешь, Фидель. Пантомима слова. Десять рассказов

Я молчал. Стив, будто подслушал мои недавние мысли о скелете. Хорхе выдавил из себя привычный ропот, объединив в нем разные философские концепции, а также и бога, и черта:

– Это кара божья, и все. Его дела. Не думаю, что это заразное опустение города. А может и заразное, черт его знает.

Кевин удивленно и внимательно выслушал спич Хорхе, но не решился перевести для всеобщего сведения.

– А что это за творение божье! – я невольно вскрикнул.

Вся группа моментально прилипла глазами к человеку. Да. Это был человек. Он медленно пробирался к нам сквозь густые кусты. Расстояние уменьшалось. А разрастающаяся улыбка на лице незнакомца немного нас всех успокоила.

– Здравствуйте, господа, – тихим загробным голосом поздоровался чудом появившийся перед нами немолодой мужчина.

– Здравствуйте, – звонко крикнул Кевин и сразу же накинулся на незнакомца с вопросами, стараясь все быстрее узнать, чтобы единственный уцелевший житель города, не дай бог, не исчез также внезапно, как и появился, чтобы не растворился в воздухе как призрак. – Как вас зовут, мистер? Вы здесь живете? А куда подевались все люди?

– Как меня зовут? – начал, было, незнакомец, сделал паузу и посмотрел в стороны, ища место, где бы присесть.

«Кто это может быть? Робинзон Крузо. Что-то вертится в голове. Неужели это он?» – неприятная догадка прошила мой мозг длинной иглой, но в тот момент я не смог прочно ухватиться за нее.

Стив бросился к автомобилю, принес какое-то покрывало, набросил его поверх грязной скамейки и предложил незнакомцу присесть. Тот присел с краю. Поблагодарил. Мы обступили уцелевшего жителя, готовясь услышать что-то интересное и необычное.

Костюм – скомканный, воротник белой рубашки – грязнее лавки, тяжелые ботинки. Без шапки. Небритый. С растрепанными жидкими, полностью седыми волосами. Мужчина в возрасте, лет шестьдесят, худощавый, выше среднего роста. Бледное лицо, как шумерская таблица, вспахано глубокими клиньями морщин.

Незнакомый человек дал нам время себя осмотреть, после чего коротко ответил на вопросы Кевина:

– Зовут меня: Николай. Я здесь живу. А все жители ушли из города, кто куда. Кто – вернулся в села, откуда пришел, кто – отправился в Большой Город или подался за кордон.

– Но, почему люди покинули город? – Кевин с нетерпением дослушал ответ и задал основной вопрос нашего путешествия.

– Потому что в этом городе люди не могут спать, – ответ Николая потряс нас своей простотой и необычностью, тем более после нашего ничем не потревоженного сна.

– Как не могут спать? Мы же проспали ночь в этом городе как младенцы после купания. Как это, уважаемый Николай? – это уже Хорхе не удержался от участия в разговоре. Генри к тому времени давно как включил видеокамеру, а Кевин – перевод.

– Вы все правильно сказали. Спать в этом городе могут только младенцы, пока они младенцы и не знают, что здесь произошло. Вы этого тоже не знали, вот и проспали спокойно ночь в своих снах, – не меняя беззаботной интонации, ответил Николай и вытащил из кармана пиджака кусок какой-то веревки, за ней мятую сигаретную коробку и коробок спичек. Мы отказались от предложенных сигарет. Николай медленно прикурил одну сигарету, дешевую, без фильтра.

Кевин едва дождался момента, чтобы перевести следующие, несколько провокационные слова Стива:

– И вы, мистер, тоже не знаете, что здесь произошло в городе, раз уж живете в нем.

– Я? Нет. Я – знаю.

– Интересно послушать, если это не государственная тайна, конечно.

– Слушайте, ради бога. И нет здесь государственной тайны, потому что здесь нет государства, оно ушло вместе с людьми.

«Неплохое начало», – подумал я.

А незнакомец продолжил:

– Когда-то, не помню, сколько лет назад, недалеко отсюда, – Николай повернулся в сторону и показал рукой в направлении многоэтажных домов, – автомобиль раздавил двух небольших собак. Мать со щенком. Их окровавленные тела с вывернутыми наружу внутренностями целую неделю лежали посреди дороги. Целую неделю они в муках умирали, скулилы, стонали и плакали, плакали и стонали, как люди. Настоящие. Окровавленных слез было столько, что они текли улицей так, что ее невозможно было перейти. Люди равнодушно обходили, объезжали это место целую неделю, пока собаки не стихли. Их потом отодвинули лопатой на обочину. Хорошо спалось людям ту неделю, они закрывали окна, включали громче свои телевизоры и магнитолы. Со всего неба над городом слетелись все ангелы и скорбно махали крыльями, а город спал и веселился, веселился и спал рядом с медленной мучительной смертью самого верного друга человека.

– Невероятно! – вскрикнул Хорхе, задрав голову в небо.

– Может быть и невероятно, – согласился незнакомец и, не торопясь, покуривая, продолжил. – Умолкли под конец недели бедолаги. Но буквально на следующую ночь замученные собаки вдруг вновь заскулили, застонали и заплакали от нестерпимой боли уже во снах всех жителей города. Муки несчастных собак вернулись в сны бездушных людей. Стоны, скуление и плач будили горожан, как только сон касался их век и подушек. Всем снился один и тот же сон, один на всех: люди во сне стояли и смотрели, как умирали собаки. Это не явь, где можно закрыть глаза, уши и сердце. Во сне не спасали закрытые окна, телевизоры и магнитолы, музыка и алкоголь.

Перестал спать весь город.

Обессилив от бессонницы, люди буквально падали на ходу – дома, на улицах, на работе. Невыносимое скуление замученных собак не давало им спать, отнимало сон. Сорок человек скончались. Приезжала комиссия Министерства здравоохранения и захоронения, но уже на следующий день надменные столичные чиновники, поджав хвосты, в ужасе бежали из города. Спали только маленькие дети, но и они теряли сон, как только кто-то им рассказывал о бессоннице взрослых.

Целый год мучился город, а затем все его жители, молча, не сговариваясь, в один день снялись и ушли со всеми пожитками, которые можно было унести и увезти с собой, кто куда.

– А как быть с бродягами, которых войска согнали со всего западного региона? В чем они виноваты? Почему не прижились? – пришел черед моего вопроса.

– Они – невиновны, это – правда. Но есть, как есть, не я это придумал. В этом городе живет лишь один сон. Сон о том, как мучились и умирали собаки. Другие сны обходят эти места стороной.

Мы все закурили. Даже – Хорхе, который бросил курить год назад, о чем не забывал хвастаться при каждой встрече со мной. Ниоткуда-то взялась бутылка виски и пошла по рукам. Отпил глоток и Николай. Затем наш гость (вернее, хозяин, мы – гости):

– Спасибо за угощения, – поблагодарил житель закрытого города, поднялся со скамейки, тихонько попрощался и ушел.

– А почему к тебе не приходит этот страшный сон, Николай? – крикнул ему вслед Хорхе.

– Я никогда не сплю.

– Не спишь? – удивление исказило улыбку Хорхе.

– И вы не спите. Теперь вы знаете о том, что произошло, в этом городе. Здесь к вам будет приходить этот чужой сон, – не оборачиваясь, ответил Николай.

– Но бродяги же ничего не знали о муках собак, почему они не могли спокойно спать? – не унимался Хорхе.

– Я рассказал одному из них. И узнали все, – сказал Николай и растворился в зелени. – Как вы. Сегодня.

– Послушай, Николай? – не унимался Хорхе.

– Боль здесь живет большая, нестерпимая, – то были последние слова незнакомца.

* * *

Камера Генри работала. Теперь уже я попросил виски, и все согласились с тем, что следует повторить ритуал.

– Трудно поверить, но и грех не проверить на себе только что услышанное, – Кевин перевел для нас с Хорхе реплику Томаса. – Если мы уже здесь и проделали такой путь сюда.

– Лучше не искушать судьбу, – попытался роптать Хорхе.

– Debes ergo potes. … Двойная оплата, мистер Хорхе, вам и вашему помощнику, – пресек бунт на корабле Стив при помощи устойчивого латинского выражения, означавшего: ты обязан, значит – можешь.

– Ну, разве… ну… вы так просите… останемся. Конечно, если это нужно для науки… только ради науки, – сказал, наконец, Хорхе, заикаясь и прикрывая наукой свои невинные корыстные мотивы. – Ну. Конечно. Ну. Наука – это святое. Я вот забыл спросить Николая, где он здесь достает сигареты? Магазины-то не работают.

Я бы остался в не слишком святом городе и без всякой платы.

– У него бездонная пачка, – не знаю, было ли сказанное мной шуткой.

– Как бездонная?

– Не знаю, Хорхе.

Кевин не смог перевести наш короткий диалог с Хорхе.

Остаток дня мы кое-как провели в гостинице. Никуда не выходили, не было смысла, эксперимент состоял лишь во сне. Сытно поужинали. Молча, допили виски, молча, улеглись в спальные мешки. Заснули быстро. Ночь больно придавила город к земле.

Я не стал ждать, пока жалобное скуление и стоны двух небольших черных собачек, раздавленных автомобилем на дороге, целиком заполнят пространство моего сна. Я стоял рядом на тротуаре в первой шеренге многотысячной толпы и видел все, как и рассказывал Николай. С первыми же услышанными звуками боли я невероятными усилиями воли разорвал стальные нити сна, которыми ночь зашила мои веки. И проснулся. Рядом со стеклянными, испуганными глазами уже стояли Хорхе, Стив и Генри. Закричал и проснулся Томас. Если бы не Стив, который догадался открыть окно, его бы выбило биением наших сердец, настолько сильно они стучались в наших грудях. С потными лицами мы тяжело дышали, как будто только что отмучили марафонскую дистанцию.

* * *

Первые лучи солнца оранжевыми нитками хаотично прошивали зелень окружающих деревьев.

Мы спешно покидали город.

На выезде я невольно оглянулся.

Посреди дороги стоял и улыбался Николай. Рядом с ним играли две небольшие черные собачки, мать – с высоко поднятой мордочкой и закрученным в баранку хвостиком, и лохматый комочек – дитя. Они прыгали и бегали вокруг Николая, качались по дороге и нежно прикусывали друг друга. И не было во всем мире более счастливых существ, чем они, вокруг них вращались, им завидовали все небесные светила. Сегодня ночью им приснился сон, один на двоих. Это был цветной сон.

«Боль здесь живет большая, нестерпимая», – вспомнил я слова Николая и добавил. – «И счастье».

Боковым зрением я заметил, что вместе со мной назад на дорогу смотрит Стив. В зеркале его глаз отражались Николай и две собачки.

В какой-то момент собаки побежали за нашим автомобилем, и мы со Стивом помахали им рукой. Через минуту лес с двух сторон задвинул занавес и спрятал город, его сон и его тайну.

* * *

– Пойдемте с нами в кафе, выпьем по чашке кофе, – пригласили нас с Хорхе англичане по приезде в Большой город. – И рассчитаться с вами нужно.

– Четыре кофе с молоком и два – без молока. Бутылку виски и коробку шоколадных конфет, – сделал заказ Кевин. – Самых дорогих.

– Кто этот загадочный Николай, который никогда не спит? – в какой-то момент вечера спросил Томас.

– Я знал одного парня, отец которого повесился когда-то давно в этом городе, – ответил я после, не знаю какой по счету, рюмки.

– Хороший малый, – сказал Генри. Все согласились.

– Навуходоносор III, – добавил я.

– Четыре кофе с молоком и два – без молока – но этого нам уже не подавайте. Хватит. Кофе, говорят врачи, вредно. Принесите нам две бутылки виски и две коробки шоколадных конфет, – громко раскошелился Хорхе. – Самых дорогих, разумеется.

– А я вам скажу, друзья, что боль – это отдельная субстанция, родившись, боль никуда не исчезает, – задумался Стив.

– Как не исчезают все наши слова, – присоединился я.

– У меня тост! – крикнул Кевин. – У всех налито?

– Давай, – поднялся со стула Хорхе.

– За боль, как субстанцию!

– Ура!!!

– Четыре кофе с молоком и два – без молока – но этого нам не подавайте. Хватит. Кофе, говорят врачи, вредно. Принесите нам две бутылки виски и две коробки шоколадных конфет, – Хорхе был в ударе. – Самых дорогих, разумеется.

Кто-то не мог идти сам, кого-то мы несли. Точно не помню, может меня.

Сколько на самом деле было выпито в тот вечер и ночь, на утро не знал никто. Разумеется, в гостиничной комнате мы спали все вместе, одетые на полу, крепче младенцев после купания среди россыпи пустых бутылок.

* * *

Скоро на своих телеэкранах вы увидите сенсационный фильм ВВС под названием «Цветные сны». Объясняя необычный выбор названия для фильма, Стив сказал, что после нашего фантастического путешествия во времени и пространстве ему бы очень хотелось, чтобы все собаки во всем мире видели только цветные сны³.

* * *

Алло, господин Президент
или
Мы его вчера продали, мадам

«Мы увидели столько, сколько смогли увидеть слепые».

Станислав Лем. Эдем.

– Мадам. Смерть вашего мужа вам не принадлежит.

– Вы нас слышите, мадам?

– Она закрыла глаза.

– Она не в себе. Она нас не слышит.

– Я хорошо вас слышу, господа. Но, похоже, вы сами себя не слышите. Смерть моего мужа действительно мне не принадлежит. Тут вы правы. Как вообще может чья-то смерть кому-либо принадлежать? Скорее всего, человек принадлежит смерти с момента появления на свет. Посмотрите, как чудесно устроена эта жизнь: рождение – это смерть. И тогда сама смерть – это рождения. Невероятно. Не правда ли?

– Ваш муж, мадам, – мертв и лежит в могиле, и в этом нет ничего удивительного. Есть смерть, или нет, кому она принадлежит, мы не будем сейчас это исследовать. И вообще, любое мудрствование о смерти в такой трагический для страны момент совершенно неуместно. Мы хотим, чтобы вы прониклись тем, что смерть вашего мужа и нашего Президента не принадлежит даже ему самому. Смерть принадлежит государству.

– Смерть принадлежит государству. Душно. Как душно. … Невозможно дышать. Воздух замер. … Как в могиле. Ни малейшего дуновения ветерка. О каком государстве вы говорите, господа?

– О нашем с вами государстве, мадам, независимость которого была провозглашена тридцать лет назад, и вам это хорошо известно.

– Вам хочется шутить в такой момент, мадам?

– Это была голая декларация, согласитесь, господа. Как следствие, – голое государство, вернее, не государство вообще.

– А это – уже совсем не шутки, мадам. Как вы можете так откровенно презирать государство после стольких лет вашего пребывания на посту первой леди этого государства и так недоброжелательно называть ее основополагающий документ?

– Терпение и спокойствие, господа. Отнесемся с пониманием к убитой горем вдове, которая не понимает, о чем говорит.

– А вы помните одну детскую сказку, господа, забыла автора? О короле, которому два мошенника соткали…

– Мадам, сейчас не время для сказок.

– Время сказок давно прошло.

– Время сказок? Разве мы выбираем время для сказок? Сказки выбирают время, когда им приходить, и нас выбирают, но не каждое детство становится сказкой, особенно в этой стране. Но, тем не менее, все сказки должны быть рассказаны, иначе их детская мудрость обернется нашей глупостью на старости лет.

– Что она несет, господа? Бред. Нас интересует завтрашний день в парламенте, а не проклятые телефонные звонки еще одной сумасшедшей. Хватит терять время.

– Сказки, господа, важнее материнского молока, их невозможно подменить ничем. Саму мать подделаешь, и уже, я слышала, подделывают, а сказку – никогда.

– Пусть говорит. В таком состоянии ей необходимо выговориться. Продолжайте, мадам. Мы вас внимательно слушаем. Говорите. Самую суть. Нас впереди ждут еще несколько важных государственных вопросов.

– Эта сказка написана для вас. Это государственная сказка.

– Хорошо, хорошо, мадам. Только будьте кратки.

– Куда короче. Два проходимца, выдав себя за ткачей, взялись соткать одному королю такую ткань, которую якобы может видеть лишь умный человек, достойный высокой должности, которую он занимает. Через некоторое время мошенники вручили заказчику «ничто», пустоту вместо ткани. Однако король и его свита притворились, что видят прекрасную ткань, ведь иначе получилось бы, что они глупы и не справляются со своими должностями. Король гулял нагишом, а все восхищались его одеждой. Наконец, один малыш, не подозревая, в чем тут дело, увидев короля, громко захохотал и закричал: «А король-то голый!»

– Какая-то чушь!

– Спокойно, господа. Вы окончили, мадам? Вот и хорошо.

– Король, ткань, одежда, мальчик. Бессмыслица убитой горем женщины. Что тут хорошего?

– Хорошо, нехорошо, но всем нам нужно соблюдать спокойствие. Действительно, какая-то довольно непонятная сказка. Но, будем снисходительны к женщине, которая вчера похоронила мужа.

– Снисходительны? Но она издевается над нами. Вы видели, что эта дама вчера у гроба даже слезинки не уронила, а народ – выл от горя.

– Уронила, не уронила. Это их с покойником семейное дело. Нас интересует совсем другие вещи.

– Ой.

– Вам плохо, мадам?

– Тяжело дышать. Хотя бы небольшой ветерок подул. Второй день…

– Тем не менее, мы должны исчерпать этот разговор именно здесь и сейчас.

– Она себя действительно плохо чувствует. Признаем это.

– Мы все понимаем, мадам. Вы похоронили вчера мужа, а страна – Президента. Всем, а в первую очередь нам с вами, чрезвычайно трудно и горестно. Но…

– Но именно сегодня и именно потому, что страна вчера похоронила своего президента, моего мужа, я чувствую себя хорошо, как никогда за тридцать лет со времени провозглашения, как вы говорите, независимости и государства. Вспомнила. Это сказка Ганса Христиана Андерсена «Новое платье короля»

– Как вы можете такое говорить, мадам?

– Жаль, господа, что вы отказываетесь понимать эту сказку. Она реальнее нас с вами… Хотя, почему, жаль? Браво! Вы сегодня, а мой муж вчера – лишь подтвердили магическую реальность сказки, которую я вам только что рассказала. Но в отличие от вас мой муж нашел в себе мужество признать, что он голый, что его президентство – фикция, и одел напоследок своей жизни настоящую одежду. Пусть покоится с Богом. Ни один ребенок уже не бросит ему вслед, что он голый, потому что на нем приличный деревянный костюм гроба. Пусть хотя бы так, но вы?

– Что мы, мадам?

– Вы дальше остаетесь голыми. Вы продолжаете выдавать себя за государственных мужей после того, как разворовали и продали соседям все богатства этого народа и этого райского уголка земли. Истратили и проели все, что можно было, и не можете насытиться. Вам все еще мало. Набрали кредитов по всему миру и живете в долг. Даже кресла, на которых мы сейчас сидим, здание, где мы находимся, земля под ней, заложены в международном банке и вам не принадлежат. Только воздух не можете продать. Ветер. И солнце.

– Тогда вы тоже голые, мадам. Следуя вашей логике, вы вместе со всеми обманывали себя в том, что эта страна является полноценным государством, и ходили голой. И вам не стыдно было тогда, когда вместе со всеми воровал и продавал ваш муж. Вам не стыдно было носить поверх голого тела корону первой леди государства и двадцать лет жить так, что вам сегодня завидуют помазанные короли, сейчас мертвые, живые и неврожденные.

– Что короли? Арабские шейхи.

– Да, господа, я – тоже голая. Эта сказка написана и для меня. Я не нашла и не нахожу в себе мужества ударить себя в живот, как это сделал мой муж. … И деревянные одежды я жду со страхом. Увы. А вам понравился последний костюм Президента?

– Мадам. Замолчите и остерегайтесь даже думать об этом. Пусть будет вечной государственной тайной то, как ушел из этого мира наш Президент. Больше не вспоминайте нигде и никогда, как Президент в своей горной резиденции на глазах у многочисленной челяди распорол себе живот мечом, подаренным ему год назад японским послом. Мы не можем показать народу такую смерть нашего Президента.

– А какую смерть моего мужа вы можете показать народу, вернее, уже показали?

– Его смерть принадлежит государству, мадам. Мы об этом вам уже говорили. А государству нужна смерть внезапного сердечного приступа, от переутомления, от непомерного служения стране и ее гражданам. Народ и история уже получили такую смерть нашего Президента. Интересы государства требуют от вас, мадам, и всех, кто знает о действительных обстоятельствах смерти вашего мужа, забрать их с собой в могилу.

– Откройте окна, господа. Что-то не то делается в воздухе уже второй день. Кисель жары, а не воздух. И ветры уснули все или умерли вместе с Президентом.

– Все окна открыты, мадам. Ничего страшного. Вернемся к государственным делам.

– Что вам от меня нужно? Вы хотите рассказать мне свою сказку?

– Называйте это, как хотите. Завтра мы представим в парламенте краткий отчет о последних днях жизни нашего Президента. Вы тоже должны там быть. Мы понимаем, что вам тяжело. Смерть мужа, похороны и все такое.

– Кстати, мадам, почему именно такую смерть выбрал ваш муж?

– Коллеги! Сосредоточьтесь на главном. И перестаньте задавать вопросы, которые не касаются главной темы нашего сегодняшнего разговора.

– Что вы? Уход из жизни немаловажен. Тем более, Президента страны. Нам следует это знать, как можно раньше. Два слова, мадам, почему не выстрел в висок, перерезанные вены или еще что-нибудь быстрое и менее болезненное?

– Мой муж давно восхищался мужеством императора Японии Хирохито⁴. Он, не знаю, известно ли вам, чтобы остановить массовое самоубийство своих подданных после второй мировой войны пожертвовал своей честью и взял весь позор за бесславное поражение на себя тем, что отказался сделать сеппуку. Я правильно произнесла это слово: сеппуку?

– Правильно или не правильно, мадам, какое это имеет значение? И какое отношение к нашему Президенту имеет его кумир, Хирохито, как вы говорите? Японец же не выпустил себе кишки, сохранил свою жизнь?

– Хирохито пожертвовал честью, чтобы сохранить жизнь многим и лучшим японцам, а мой муж пожертвовал своей жизнью, чтобы сохранить честь своим, здравомыслящим, согражданам. Это ритуальное самоубийство, первый и последний довод честности моего мужа, который взял на себя позор всего народа и покончил с собой как с олицетворением этого несуществующего государства.

– Достаточно, мадам. Нашему терпению тоже есть предел.

– Второй день – ни ветерка. Все замерло, и остановилось время.

– Забудьте о своем ветре. И время не остановилось. Вот тикают часы.

– Часы – не время, господа.

– Господи! Ну, причем здесь время? Ах. … Послушайте нас внимательно, мадам. Завтра наступит завтра, и утром вас доставят в парламент. Вы скажете депутатам, что ваш муж перед самой смертью подписал закон. Когда эти изголодавшиеся оппозиционеры будут совать вам под нос закон и допрашиваться, действительно ли его подписал Президент незадолго до смерти, вы подтвердите, мадам, что видели момент подписи воочию. Вы все запомнили, мадам?

– Но мой муж перед смертью не подписывал никакого закона. Я это хорошо помню. Господи! Я действительно не в себе. Что вам стоит подделать подпись, когда вы внесли тысячи поправок к десяти заповедям Божьим? Глупая я.

– Мадам, у вас четверо внуков. Этого вы, кажется, не можете забыть ни при каких обстоятельствах…

– Идя сюда, я знала, что не смогу сопротивляться. Я подтвержу все ваши выдумки, я – тоже голая.

– Мы в этом не сомневались, мадам. Извините. Не сомневались в том, что вы, как вдова Президента, проявите государственную мудрость.

– Не смешите меня и обманывайте себя, господа. Что вам еще нужно от меня? Это все?

– Еще один небольшой вопрос, мадам.

– Давайте. Быстрее. Постарайтесь.

– Двадцать лет назад, в самом начале политической карьеры, ваш муж перед выборами в парламент принял участие в одной двадцатиминутной передаче на местном телевидении. Тогда Центральная избирательная комиссия еще устраивала такого рода шоу за государственные средства. У нас есть запись той телевизионной передачи, но мы хотели бы услышать от вас некоторые пояснения, детали.

– Почему вас интересуют такие далекие события? Мой муж забрал все с собой, все детали.

– То, что нас интересует, он не мог забрать. А забрал – откопаем.

– Спокойно, коллеги. Мадам нормально с нами сотрудничает.

– Напомните мне, о чем идет речь. За последние двадцать лет было столько телевизионных эфиров, что, кажется, мы с мужем всю жизнь горбатились в тесной коробке телевизора.

– Расскажите о телефонном звонке, о котором двадцать лет назад упомянул в телевизионном эфире покойный Президент, тогда еще обычный гражданин, человек с улицы, как любил говорить Президент. Перед миллионной аудиторией он сказал, что сразу после регистрации для участия в парламентских выборах к нему позвонила некая молодая девушка и сказала буквально следующее: «Алло, господин Президент. Вы не должны подписывать этот закон». На что ваш муж шутливо ответил, что, как Президент, ни за что не подпишет этот закон, когда об этом его просит молодая девушка с таким волшебным голосом.

– Воздух завис на месте без движения, скоро он начнет одновременно прокисать, плесневеть и гнить. Мы все отравимся или задохнемся.

– Мадам. Не отвлекайтесь, пожалуйста.

– Было два звонка. Теперь я все очень хорошо вспомнила.

– Два, мадам. Вы правы. Второй звонок, как сказал ваш муж, прозвенел буквально за день до телевизионного эфира. Тот же голос без малейшей злобы бросил в телефонную трубку: «Господин Президент, почему вы подписали этот закон? У нас больше ничего не осталось». После этого девушка положила трубку, а ваш муж, как он об этом сообщил перед телекамерами, не успел ответить абоненту очередной шуткой. Нас интересует, мадам…

– Вас интересует, а я никогда не переставала говорить своему мужу, что он сошел с ума, решив двадцать лет назад избираться в парламент. Одного дня он сообщил мне об этом, а я вместо того, чтобы упасть поперек его пути…

– Мадам, мы все очень хорошо знаем об этом пути. О нем все написано в школьных учебниках: как он, простой адвокат из небольшого городка решил принять участие в выборах, как победил, как пять лет ходил в парламент в протертых джинсах, как пять лет подряд ездил с простыми людьми в общественном транспорте, как лично отвечал на каждый телефонный звонок. Номер его мобильного телефона знала и знает вся страна, весь мир. Это было, как говорят, изюминкой его избирательной компании, которая пленила всех избирателей его округа. Затем эта изюминка пришлась по вкусу большей части страны, и эта большая часть сделала его Президентом.

– Двадцать лет назад, когда другие тратили сотни, а то и миллионы талеров на подкуп избирателей, чтобы попасть во власть, мой муж лишь постучал в каждую дверь и сказал: «Люди добрые. До сегодняшнего дня вам было легче достучаться до Бога, чем к депутату парламента или другому столичному чиновнику. Вот вам мой номер телефона. Избрав меня в парламент, позвоните по этому номеру телефона, если у вас будут какие-то проблемы, я попробую вам помочь». Все. Этот телефон теперь навсегда со мной.

– Да, мадам. Именно так. Будучи депутатом парламента, а затем Президентом нашей страны, ваш муж в течение двадцати лет пользовался лишь одним мобильным телефоном, номер которого знали все, и звонили все. И ваш муж двадцать лет при первой же возможности отвечал на все звонки. Он мог легко прервать заседание Совета национальной безопасности страны, чтобы выслушать ничтожную бытовую жалобу какой-то крестьянки. Тогда высший стратегический орган среди других государственных вопросов решал, как помочь простой женщине. Но, оставим эти воспоминания для другой встречи. Нас интересуют только те два телефонных звонка, о которых наш Президент рассказал в телевизионном эфире двадцать лет назад.

– Но вы все знаете, господа? Только что вы сами мне обо всем рассказали, да и видеозапись телевизионной передачи у вас есть. Что я могу добавить?

– Скажите, мадам, эти телефонные звонки были в действительности, или это – еще одно гениальное изобретение в избирательной технологии вашего мужа?

– Звонки, о которых вы спрашиваете, состоялись при мне. В телефонной трубке говорили довольно громко, и я все хорошо слышала. Первым делом, я подумала, что мужу звонит какая-то любовница.

– Если бы это была любовница, мадам! Это было бы очень хорошо. Это далеко не любовница.…

– Но, зачем вам эта старое выцветшее белье, господа?

– Сказать ей, или не стоит?

– Думаю, что мы можем ей сказать, господа. Ничего страшного в этом нет. При абсолютном молчании, конечно.

– Мадам. То, что вы сейчас услышите, также составляет государственную тайну, не меньшую, чем обстоятельства смерти вашего мужа. Вам не следует повторять, что этого не должен знать никто.

– Пусть. Никто. Говорите.

– Две недели назад, мадам, Служба государственной безопасности обратила внимание на один телефонный звонок, который поступил к Президенту на его мобильный телефон. Мадам, вы понимаете, что в целях безопасности Президента и защиты интересов государства мы вынуждены были отслеживать все звонки к первому лицу государства.

– Это не новость. Мой муж знал, что вся его жизнь находится под микроскопом многих спецслужб, и не только этой страны. И что это за звонок?

– С неустановленного пока телефона звонила какая-то молодая девушка. И что особенно, она сказала Президенту те же слова, о которых Президент рассказал в телевизионном эфире двадцать лет назад: «Алло, господин Президент. Вы не должны подписывать этот закон».

– И что ответил мой муж?

– Президент ответил именно то, что и двадцать лет назад.

– Не знаю, должна ли я это понимать. И как?

– Не нужно вам что-либо понимать, мадам. Мы сами во всем разберемся.

– Хотя. … Кое-что становится понятным. Мой муж заранее ответил на второй звонок, сдержав слово. Это хорошая новость для меня.

– Как вам будет угодно, мадам.

– Угодно будет. И скажите мне, наконец, что это за закон такой, ради которого телефонный звонок пробил двадцатилетнюю толщу времени, и который якобы перед смертью подписал покойный?

– На самом деле подписал, мадам! Лично! При вас.

– Подписал. При мне.

– Закон, который позволяет правительству продать ветер.

– Ветер?…

– Вам кто-то звонит, мадам.

– Что?

– В вашей сумочке звонит телефон. Возьмите трубку….

* * *

– Алло. Господин Президент? Почему вы молчите? Молчите, а я скажу….

* * *

– Кто это звонил, мадам?

– Девушка. … Ветер. … Вы его продали.

– Да, мадам. Мы его вчера продали.

* * *