Когда оживают легенды

Глава 7

Всюду, куда бросал взгляд мистер Рональд Бэркли, простиралось море влажных крыш, бульваров, стройных, как по линейке посаженных деревьев. Многочисленные фаэтоны с высоты третьего этажа его особняка были похожи на черных жуков-скарабеев, сонно ползающих за цокающими лошадьми туда-сюда…

В сумеречном свете угасающего шумного дня Вашингтон казался мистеру Бэркли хмурым и однообразным, как какой-нибудь заштатный городок европейской провинции. Звездный час будущего великого города еще не пробил, но стрелки часов уже вовсю отсчитывали легендарные мгновения его истории. Память об этих днях благодарные потомки отольют в бронзе, а Старый Свет с уважением снимет шляпу.

У кормила демократии, которую по крупицам, с немалой кровью собирали отцы-основатели, теперь стояли их внуки – без напудренных париков и золоченых пуговиц, но такие же пылкие, молодые душой и неунывающие. Ведь недаром их путеводным стягом было плещущее на семи ветрах звездно-полосатое знамя свободной республики.

Мистер Бэркли поёжился: без накидки на чугунном балконе становилось прохладно. Он тяжело поднялся с плетеного кресла и нехотя шагнул в сонную тишину кабинета. Огляделся. Сумрачно, хмуро, как и снаружи. Превозмогая озноб, подошел к пузатому ореховому бюро, достал из картонной коробки кубинскую сигару. Терпкий табачный аромат далеких “сахарных островов” всегда действовал на него бодряще и успокаивающе. Он чиркнул спичкой, выпустил из ноздрей сизое облачко дыма и, кое-как набросив на плечи мягкий полосатый плед, снова вышел на балкон.

Последние лучи внезапно вынырнувшего солнца зажгли в вечернем грозовом поднебесье багровые костры. Глядя на это мистическое небесное пожарище, Рональд Бэркли ощутил острый приступ поутихшей было тоски. Где-то в глубинах его подсознания, вновь разрастаясь, затеплился крохотный язычок огня, который уже шестые сутки нещадно жег его душу, не давая толком ни уснуть, ни забыться.

Год назад у конгрессмена Бэркли умерла дочь Долли —милое крохотное существо с ярко-синими, как два василька, глазами, с влажным бутончиком розовых губ и золотистыми локонами волос, словно отражение солнца на тихой глади воды.

Осиротевший отец прерывисто вздохнул, глубоко затянулся.

Девочка скончалась от белокровия.

Следом, не пережив обрушившегося горя, ушла из жизни миссис Пат, его жена,– тихая, заботливая мать и верная, любящая подруга. Рональд вспомнил легкий бег ее нежных пальцев по черно-белой ряби клавикордов и едва удержался от слез: лучше миссис Пат никто не ласкал его слух Моцартом…

Прошедший год с кровавым вихрем событий (затянувшейся гражданской войной с Югом, тысячными потерями, искалеченными людскими судьбами) несколько притупил горечь личной утраты. Работа и время рубцевали рану. Но неделю назад, после встречи с Далтоном, коллегой по службе, и его сомнительного презента страшные воспоминания опять нахлынули на Бэркли и, точно могильной плитой, придавили грудь.

“Нет, на балконе решительно похолодало”.

Лакированные каблуки Бэркли гулко простучали по ясеневому паркету кабинета. Дрогнувшей рукой он бросил окурок в высокую бронзовую пепельницу с изображением драматической зимовки континентальной армии на завьюженных холмах Валли-Фордж ³¹. “Да, было времечко… спаси и сохрани, Святая Дева!..” Потоптавшись у массивного стола, морща в раздумье лоб, он запалил четыре свечи, лег на душный велюр большого резного дивана и прикрыл набрякшие, воспаленные веки. И вновь, точно с легкой руки сатаны, завертелось в рыжем огне, забилось в пароксизме дикое видение: онемевшее от ужаса, перекошенное лицо Долли с черной дырой от пули во лбу. Слух Рональда резал истошный визг дочери, визг страха и боли, вернее – полнейшее его отсутствие, отчего он физически ощущал чудовищность своего кошмарного видения во сто крат отчетливее и сильнее.

Глава 8

Вздрогнув всем телом, он мучительно открыл глаза, посмотрел на холодную, равнодушную белизну потолка и испугался ее мертвого молчания. Крепко чертыхнувшись, он протянул руку к десертному столику, подцепил недопитую, плоскую, как раздавленная дыня, бутылку шерри, и сделал несколько жадных глотков. Неразбавленное бренди обожгло нутро, но облегчения, как и следовало ожидать, не принесло. Отчаяние и горечь засели в душе Рональда основательно; ему казалось, что навсегда. Перед глазами —уж в который раз за эти шесть суток! – с фотографической ясностью всплыло лицо Далтона: холеная борода, глубокий омут артистически-выразительных глаз, восхищающих и пугающих одновременно. Понимая, что уснуть всё равно не удастся, Бэркли не без натуги уселся и, скрестив на груди руки, стал восстанавливать их встречу.

Ярким пятном промелькнул Дворец Конгресса: сияние зеркал, молочный мрамор ступеней, огонь начищенной бронзы, матовые блики позолоты на скульптурах, черные фраки, белые воротнички служащих,– безупречно одинаковых, как пингвины… Словом, всё как обычно, всё как каждый день. Точно со стороны Рональд увидел и себя. Вот он идет по одному из многочисленных коридоров Дворца, устланному персидской дорожкой, идет после плотного обеда, знакомясь по диагонали с утренней прессой. Да, это, несомненно, он – мистер Бэркли, конгрессмен от штата Миннесота. Вот его остановил, легко придержав за локоть, полный, с роскошной бородой господин. Бэркли узнал его тотчас: забавный толстяк Далтон, дока в политике, старый ловелас-неудачник. С чего он начал? Рональд потер виски. Ах, да! Он сказал: “Вы не забыли, старина, мы с нетерпением ждем ваших поправок к докладу на следующем заседании? Тысячи свободных американцев ждут от вас категоричного “да”. Монтана, как и вся Америка,– для американцев, дорогой Бэркли! Вы просто обязаны убедить Конгресс проголосовать за очистку штата от краснокожих ³². Ручаюсь головой, голоса консерваторов будут ваши…”

Рональд вспомнил, как улыбнулся тогда, и не задумываясь, согласно кивнул. “Кстати,– продолжал Далтон, любовно оглаживая бороду (Бэркли не раз ловил себя на мысли, что ему тоже хочется погладить ее или… поджечь).– Держу пари, что уже в следующем году территории Монтаны и Вайоминга не будут белыми пятнами. Они обязаны стать новыми нашими штатами. Как вы думаете? Ведь вы же, старина, представляете штат Миннесота —значит, соседи?” Далтон мазнул лисьим взглядом по вытянувшейся физиономии собеседника. “Именно так, соседи”,—по-прежнему с улыбкой, но уже без энтузиазма ответил Бэркли. Прикинул, какого черта Далтон начинает издалека, и заметил: “Но я бы не стал торопиться на вашем месте. Согласен, колонизация Монтаны идет на редкость успешно: только на прошлой неделе туда отправились три партии переселенцев, закладывается новый форт на реке Милк, но… есть и сложности…” Далтон собрал морщины на лбу. Черты его живого лица стали необыкновенно серьезными. Всем видом он показывал, что настроен на доверительный лад и что ему действительно необходим разговор по душам.

Вместо ответа Бэркли невозмутимо протянул ему свежий номер газеты. Старый лис с живым интересом захрустел им, долго близоруко щурился, делая вид, что читает,—словом, валял дурака. Конгрессмен терпеливо ждал. Он знал Далтона как облупленного и не спешил на помощь. Наконец, терпение толстяка лопнуло, он сдался и сердито буркнул в усы: “Что именно, Бэркли? Не тяните кота за хвост!” – “К сожалению, там водятся не только олени… Индейцы…” – Рональд сделал многозначительную паузу.

Далтон хохотал открытым ртом – без комплексов, от души. Рональд Бэркли стоял и молчал. Он был уничтожен в один миг. Индейцы… Боже, какая нелепость! С таким же успехом он мог заявить, что там водятся медведи и индюки… Обычно Рональду нравилось, как смеется коллега: взаправду, как стопроцентный американец, у него самого так никогда не получалось. Но в тот момент он ненавидел этот оскал, ему было противно видеть розовый, точно отварная колбаса, язык, белые, как сахар, вставные зубы и задранную кверху, причесанную волосок к волоску бороду.

“А вы шутник, Бэркли! Простите, старина, вы не пробовали пытать счастье на Бродвее?” – толстяк, как сытый кот, зажмурил один глаз. “Но там убивают американцев, сэр”,– подчеркнуто официально, с ледком парировал Бэрк-ли. “Глупости, дружище, не берите в голову. Наших парней достаточно там. А то, что убивают… – хитрющий взгляд из-под пшеничных бровей гвоздем вонзился в Рональда,—это даже весьма и весьма недурно, коллега… Не будьте простофилей. Наша молодая страна нуждается в крови, чтобы ее… больше любили. Угу? И полно, полно морщить болезненно лоб, любезный! – Далтон был явно в ударе.—Я же не предлагаю вам заложить ваш участок… Напротив, там, на Западе, лежит земля! Много земли, дорогой Рональд,– сияющей и открытой, ждущей, видит Бог, своих покорителей. Это банальная диалектика… Прогресс, наступление цивилизации! Вспомните, как еще недавно нашими отцами и дедами был покорен Средний Запад! Вспомните, их дороги – это были могучие, пенные реки – артерии этой страны. Они строили плоты и лодки, и, заметьте, смело пускались вниз по стремнинам, которые влекли их к сердцу опасностей и бессмертию! Вы думаете, они мучались вашими вопросами? Ломали головы? Ну, что же вы молчите, мой друг? Хватит быть наивным философом и пацифистом, когда богатства неразбуженной земли на Западе ждут, как прежде, смелых и сильных американцев! И хватит слюнтяйства, Бэркли, в конце концов своими настроениями вы лишаете молодую нацию ее ориентиров и великой мечты. Кто еще в мире смог людям подарить такую мечту равных возможностей, как мы? Короли, цезари, лживые лягушатники со своим псевдобратством? Нет, уважаемый коллега. Это людям дала Америка… Ну, разве что еще Христос, но, знаете ли… я всё же приверженец того, что можно пощупать и продать…”

День был отравлен. Бэркли проклинал себя за то, что, как тряпка, сносит издевательства авантажного джентльмена, но таким уж создал его Господь. Не найдясь с ответом, он только тяжело вздохнул и запустил левую руку в карман.

“Скоро от краснокожих не останется ровным счетом ничего. Вы, кстати, в курсе, что в плен взят Черный Орел? Надеюсь, слышали о таком соседе? Убежден, теперь дикари охотнее уберутся с юга Монтаны,– напористо сыпал Далтон.– Вы только вообразите, старина: эта обезьяна находится на пути в Вашингтон! Увы, то, что не смогла сделать армия, должны будем сделать мы. Президент желает, чтобы туземцы мирным путем отдали свои земли”.—“Но пожелает ли этого Черный Орел?” – Бэркли устал от разговора; он мечтал о холодном морсе, сигаре и тишине. Далтон громко засопел и с раздражением резюмировал: “Если откровенно, мне так надоело всё это ребячество. Моя б воля, слюней бы не было. Я выжег бы весь этот сброд в оленьих шкурах… Боже мой, как трещит голова!” – ни с того ни с сего воскликнул он и, болезненно закатив глаза, сдавил что есть силы виски.

Рональд ничуть не удивился столь резкой перемене. Он действительно хорошо знал старого ловчилу и без труда сообразил, что выпад с головой – элементарный трюк, так сказать, обходной маневр, рассчитанный на то, чтобы через изъявление сочувствия легче склонить собеседника к желаемой точке зрения. Бэркли по простодушию уже неоднократно попадался на подобную приманку. Но сейчас он с тайным удовольствием обманул ожидания Далтона и, вместо выражения сочувствия, собравшись с духом, едко спросил: “Вы так ненавидите индейцев? Они украли у вас лошадь?” Далтон сделал вид, что не расслышал иронии. “Помилуйте, Бэркли, я еще ни разу не видел живого индейца! – с наигранной простотой воскликнул он и тут же перешел к открытой атаке.– Так что? Ударим по рукам? Не подкачаете, старина, при докладе?”

Рональд брезгливо покосился на вновь брызжущего здоровьем коллегу, нырнул в черный омут его глаз и тихо, но твердо сказал: “Я воздержусь. Индейцы упрямы, и, боюсь, они еще доставят нам ой, как много хлопот… А главное, уясните, коллега… Наши солдаты воюют не с бандами конокрадов, а с целым народом… Индейский узел – это ахиллесова пята политики Вашингтона… И рубить здесь сплеча я бы не советовал…”

Он постарался поклониться как можно вежливее и хотел удалиться, но цепкие пальцы Далтона словно приросли к его рукаву: “Прошу прощения, дружище… У вас занятная точка зрения на этих живодеров, но, увы, такой кислый вид, точно вы не получили страховку компании за сгоревший дом. Вот! На память о нашем разговоре. Прошу, не откажите, извольте…” Налившись жаром, он извлек из несессера небольшой сверток, напоминающий по форме завернутое в блестящую фольгу рождественское яблоко, и с видимым удовольствием протянул его недоумевающему Бэркли. Тот озадаченно взглянул в лукаво ухмыляющиеся глаза и полюбопытствовал: “Что это?” – “Мой презент,– прогнусавил Далтон и насильно вложил сверток в руку Рональда.– Занятная штучка, смею уверить, с фронтира… солдат какой-то подобрал при Сэнд-Крик ³³.

“Угу…” Он уважил свою бороду миниатюрным карманным гребешком и, дружески подмигнув, раскланялся.

– Да, именно так всё и было,– почему-то вслух заключил конгрессмен и отхлебнул еще шерри.

Презентом оказалась пропитанная ржавыми пятнами крови тряпичная индейская кукла, вернее, оторванная от нее голова. Узкая полоска сине-черного бисера шла вместо волос, глаза, нарисованные углем, почти стерлись, носа и рта не было видно, в центре лба, как третий незрячий глаз, зияла дыра от пули.

Бэркли внутренне содрогнулся: от нее веяло дымом Запада и смертью. Ночью эта страшная, изуродованная голова индейской куклы явилась к нему во сне и напугала его немым воплем ужаса. А когда, не на шутку перепуганный, он присмотрелся к ней, то сам закричал на весь дом: перед ним была оторванная голова его дочери Долли – перепачканная кровью, с дырой от пули в центре лба, которая зияла, как третий незрячий глаз.

Сквозь сон ощущая, как дико токают виски, несчастный застонал. В основании черепа раскаленной точкой сосредоточилась боль. Трясущейся рукой он тронул парящую у его лица голову дочери, и когда отнял пальцы, они стали сырыми и липкими. Он через силу заставил себя посмотреть на них: пальцы были покрыты бордовыми сгустками крови…

Бэркли открыл глаза: рядом с его постелью стояли перепуганные слуги. Рональд припомнил, как дернулся в одну, затем в другую сторону, громко задышал и что-то крикнул, чтобы доказать самому себе, что он не мертвец. Потом приказал прислуге петь и двигать стульями. Он окружил себя живым шумом, щипал кожу до красноты и всё не мог окончательно утвердиться в том, что жив.

Да, именно так всё и было, и повторялось вот уже шесть ночей кряду. Повторилось и сегодня.

Бренди осталось на два пальца. Измученные губы растянулись в глупой улыбке. Бэркли вновь поднял бутылку и опрокинул ее вверх дном.

– Нет, я не выступлю завтра с докладом… – пьяно погрозил он себе в зеркало.– К черту Далтона! К черту тысячи американцев!.. Я не могу и не желаю выносить приговор… детям… Ясно вам, сукины дети?!

Глава 9

Сумерки фиолетовым покрывалом опустились на великие равнины, покрасив крыши Рок-Тауна глубокой сиренью. Сегодня, как и всегда в этот мягкий, влекущий обещаниями час, в городок пришло оживление. Вымершую днем улицу точно подменили. По ней проносились всадники, гремели повозки, поднимая тучи пыли; между фургонами толкалась разношерстная публика; у коновязей лошади терлись боками, как бобы в стручке. Жители городка, занимающиеся по преимуществу заготовкой леса и бизоньих шкур для континентальной армии, возвращались домой после каторжного трудового дня. Но по пути в “Игл-Рок” – салун старого Адамса – они забывали о бесконечных милях, пройденных за день, о свежих мозолях, заработанных на рубке сосен…

Их ждал новый мир: может, не совсем уютный, но теплый, пропахший от веку табаком Мэрилэнда и виски,– мир, где яркая птичка по имени Дженни пела и порхала меж столов с пивом. А потому народ, стирая каблуки, валом валил “на огонек” к Паркерам, проклиная и черта, и Бога за то, что дыра под названием Рок-Таун не богата на кабаки и женщин…

Продвижение на Запад, вольными или невольными участниками коего они все являлись, началось задолго до того, как первый гвоздь был вбит в тесовые доски Рок-Тауна. Пожалуй, сто, а может и двести лет назад, но лишь сейчас оно набрало такую силу, дыхание и размашистый шаг, какого не помнил за всю историю мир ³⁴.

В салуне “Игл-Рок” был час пик. Распивочный зал, набитый до отказа, как киса удачливого букмекера, гудел пчелиным роем. Пахло жженой олениной, путом, деньгами и картами.

– Уф-ф, момент, сынок! Значит, тебе яичницу, грудинку с фасолью и виски… – косточки бойко скакнули на счетах.

– Вам, джентльмены, виски и только виски, без остального дерьма, что заказал этот будущий мэр нашего города. Ха, ха!

– Получай, Бэлью, и помни, сынок, пророчество старика Паркера… Пять процентов годовых. Если оно сбудется.

– Следующий!.. Сто против одного – мистер Сэттон собственной персоной, рад видеть вашу лысину! Какая жалость, что вы опять не захватили с собой супругу, старина, впрочем, как и всегда. Верно, Сэттон, на кой черт возить свои дрова в лес… Ха, ха! Закажешь по старинке бизоний язык на бутылку джина, о’кей? Что? Что? Я не понял, мистер Старрет. “Ах, здорово вкусно?” – старик усмехнулся и ловко щелкнул пальцами.– А что вы еще можете сказать, приятель? Вы ведь уже две тарелки умяли.

Бармен с дочерью едва успевали обслуживать посетителей. Лица погонщиков скота, трапперов и лесорубов горели не только от пропущенного виски: Дженни, разрумянившаяся Дженни, заставляла сглатывать слюну, оказывать ей знаки внимания, отпускать самые невероятные комплименты, на которые только были способны их неотесанные языки. И хотя в зале не скучали и другие феи Рок-Тауна, ни одна из них не пыталась тягаться с дочкой Паркера. Та без смущения купалась в море соленых взглядов, по привычке почти не замечая их. Разве что иногда она гнула в изумлении бархатную бровь на чересчур вольно протянутую пятерню или, напротив, закинув назад голову, звонко смеялась над робкими потугами перебравшего почтальона или лавочника, окончательно вгоняя тех в краску ослепительным блеском белых зубов. Однако дальше сальных шуток и игривой трескотни дело не шло. Дочка бармена слыла тайной любовницей Диззи Вуда… или Крэйзи, как еще почтительным шепотом называли его в округе. А это обстоятельство на стыке границ Монтаны и Вайоминга было столь же весомо и категорично, как голос кольта. Все об этом прекрасно знали, все делали вид, что ничего не знают; все об этом отменно помнили и, право, не забывали.

Был, правда, один круто сваренный парень из Сент-Луиса, по прозвищу Крест. Ходил слух: дескать, он успел распробовать малодоступные прелести Дженни где-то там, в пещере Снейк, под угрюмыми сводами каньона Грифа. И слух этот, по всей вероятности, был не менее близок к истине, чем тот несомненный факт, что Бог сотворил Еву из ребра Адама. Но от души почесать язык по этому заманчивому поводу тоже никому не приходило в голову: ведь голова-то одна, а шериф Роджер, когда дело касалось чести семьи, не имел обыкновения выяснять, на чьих плечах она восседает.

Сама же Дженни ни словом, ни взглядом себя не выдавала. Она по-прежнему очаровательно морщила губы, плутовски щурила бесовские глаза и обольстительно улыбалась почти каждому, кто осмеливался отпустить в адрес сентлуисцев шутку поскабрезнее. Ну, а если как на духу, то она до сих пор вздрагивала, вспоминая, как безрассудная страсть гнала ее по ночам, тайком от Диззи, отца и брата в гулкий и мрачный каньон.

Где-то там, в пещере, и обручился этот смельчак из Сент-Луиса… со смертью. Пуля Роджера разбрызгала его мозги по сухим комьям красной глины – на горе Дженни, на радость отцу, к лютой досаде Диззи.

Позже Крэйзи, снедаемый ревностью, едва не убил свою блудницу. Но когда она прискакала на коне к его логову, такая красивая, с темно-коньячными блестящими глазами, с большущей корзиной всякой снеди и виски в придачу, он только зарычал по-волчьи, размяк и не взялся за нож. А Дженни – заноза в сердце – насмешливо скривила губы, тряхнула искрящейся при свете луны гривой и… просчиталась…

Он бил ее остервенело, как мужика, правда, без выкрошенных из гнезд зубов или сломанного носа. А она извивалась под ним и то кричала, как кошка, попавшая в огонь, то истерично хохотала – над его ревностью и бессилием – и плевала в лицо:

– Ну, чего ты трусишь, Крэйзи? Убей, убей меня! Да только знай, осел: убьешь голову – руки-ноги отсохнут!

– Змея, потаскуха! – рычал Вуд и молотил кулаками уже без разбора.– С кем? С кем ты валялась, тварь? – допытывался он, но в ответ видел лишь бесстыдный язычок Дженни, умеющий делать чудеса…

Да, лихая штучка эта дочка старого Адамса, палец в рот не клади —откусит.

Он встал с нее, униженный и побитый, как пес. Пальцы его были забрызганы ее кровью. Ревнивец затравленно взглянул через плечо: она лежала на золотистом песке, распластанная, как раненая птица. Красная юбка с белыми оборками была задрана выше пояса, обнажая бедра, которые так любили ласкать его руки. Вуд перевел угрюмый взгляд: лицо ее было в крови, но глаза смеялись.

В ту ночь Диззи понял, что в Монтане есть человек, который ни на йоту его не боится, который сильнее его. Этим человеком была женщина – дьявол в юбке, по имени Дженни Паркер. Добрая по натуре, она могла бы простить ему всё, даже свою кровь… Но она не смогла простить Крэйзи его уверенности в полном праве на ее свободу.

С тех пор прошло без малого три месяца. Он мучился и ждал, казнил себя, напоминая Рок-Тауну о своем существовании безрассудными налетами и грабежами на дорогах. Она – с глаз долой, из сердца вон – возилась с отцом по хозяйству, всё реже вспоминая сильные объятия Диззи, его горячие, до боли, поцелуи.

За что она вообще любила Крэйзи-Вуда? Странно, но Дженни сама лишь смутно догадывалась об этом. Пожалуй, за то, что глаза у этого парня были пронзительно голубые, как техасское небо в полдень, и еще за то, что он не боялся ее брата, а перед Роджером в Монтане снимали шляпу все: от последнего пропойцы до командира форта Фэттерман.