Фатум. Том шестой. Форт Росс

Глава 3

– Помоги себе сам…

– …и Бог поможет тебе,– Сальварес, напряженно вглядываясь в клубящуюся сынь ночи, закончил слова условленного пароля.

– Omnia in majorem Dei gloriam⁹⁴,– послышалась суровая в своей лаконичности древняя латынь. Из расплывчатой мглы возникли черные тени, надвинулись и прояснились.

Де Аргуэлло, ощущая внутреннюю дрожь, невольно отступил на шаг. Перед ним возникли четыре высокие фигуры в черных рясах. Высокие клобуки были глубоко на-двинуты на брови, скрывая лица. Двое стояли у редкозубого венца тысячелетней твердыни, двое медленно приближались с зажженными факелами в руках. Запавшие их глазницы мерцали острыми, как сталь, взглядами, на сединах играли алые блики огня, на поясе каждого в ножнах позвякивало оружие.

Не доходя двух или трех футов, они остановились, царапая его холодом своих глаз.

– Ты один, сын мой? – глухо, как брошенный ком земли в могилу, сказал один из них.

– Да, патер. Со мной лишь капрал, но он остался там…

– Мы знаем это. Как знаем и то, что ты ослушался голоса своих наставников… Поэтому не удивляйся, когда ты найдешь только труп своего слуги.

– Но зачем? Какой смысл убивать его? Он всё равно ничего не знает! – в сердце драгуна впился острый шип беспокойства.

– Он уже знает дорогу сюда.

– Нет-нет! – взгляд офицера, точно не веря, заметался по молчаливым лицам.– Не кажется ли вам, что всё это заходит слишком далеко. Да, я получил хороший урок. Получит и он. Вентуро больше никогда сюда не вернется, патер, клянусь честью…

Стоящий впереди монах мрачно улыбнулся, лицо его сложилось в сухие пергаментные складки.

– Это верно подмечено. Сюда он никогда не вернется. Потому что никуда не уйдет отсюда.

Сальварес не ответил, глаза его остекленели, внутри расплылось обжигающее холодом пятно.

– Видишь ли, брат мой, люди слишком хитры, злы и жестоки. Непосвященные не заслуживают жизни и Божьей благодати. Наши действия – это голос Ордена. Помни: мы, иезуиты, безгрешны, сын мой.

– Значит не все… Падре, не делайте этого…

– Ты разочаровываешь нас, сын мой. Слишком много слов. Всё на земле творится ради правды Иисуса. Наш генерал не дает другого ответа своим солдатам. Следуй за нами, тебя ждет посол из Мехико.

Пламя факелов закачалось, сухая земля мертво захрустела под ногами святых отцов.

* * *

Когда-то в детстве Сальваресу вместе со старшим братом Луисом нравилось бывать в подземных пещерах, коих с незапамятных времен было много в предместьях асьенды Эль Санто. Вместе со стариком-прозелитом⁹⁵ из племени модоков Пять-Стрел-На-Спине-Облака, прекрасно знавшим эти места, они ловили там слепых рыб и бесцветных речных крабов.

Бывало, братья целыми днями бродили вдоль путаных рисунков течений подземных рек. Часто берег того или иного ручья становился узким, в две или три взрослых ладони, напоминая скорее каменный карниз, чем привыч-ную тропу. Порою приходилось пробираться и ползком, на животе, по тесному туннелю из порфира⁹⁶, гнейса⁹⁷ или базальта⁹⁸. Индеец зажигал смоляной факел из ветвей специально отобранных деревьев, и багровое, как спелый гранат, пламя дрожало и отражалось в сверкающих, гулких кварцевых сводах и в мирно журчащих хрустальных водах подземного потока. Склоняясь над черной прозрачной водой, они подолгу, с любопытством юности наблюдали за лениво плавающими в ней бледными рыбами и другой живностью, затем шли дальше или с завороженными серд-цами слушали индейские истории и легенды, на которые был богат и в часы откровения не скупился Пять-Стрел-На-Спине-Облака.

Старик давно умер и по христианскому обычаю был предан земле, но Сальварес до чеканной ясности помнил его длинные, чуть не до колен, белые, как снег, волосы, выгоревший ситцевый платок с серебряной шейной пряжкой, который сбегал голубыми струями по его грязно-коричневой, изрезанной глубокими морщинами шее. Запомнил он еще и взгляд старика, какой-то особенный, сильный необъяснимой печалью, смотревший перед собой в невидимую точку.

Да, Пять-Стрел-На-Спине-Облака многому научил братьев, щедро открыл им многие премудрости подземного мира, но сейчас, следуя за немытыми спинами монахов, углубляясь всё далее в темные и сырые своды незнакомой пещеры, которая, казалось, не имела конца, ему стало не по себе.

– Долго еще, большая она? – Сальварес цепко вглядывался в густой фиолетовый сумрак пещеры, сменившийся мраком подземного лабиринта.

– До конца еще никто не доходил,– последовал сухой и куцый ответ брата Мансано.

Узкая тропа сделала очередной поворот, образуя густую дельту многочисленных ответвлений, но монахи уверенно продолжали свой путь, выбрав из них нужное. Казалось, иезуиты могли бы обойтись и без света – столь хорошо знали они каждый поворот подземного пути. Летучие мыши с пронзительным писком сорвались с насиженных гнезд и хлынули в темноту, испуганные огнем и появлением людей.

Сальваресу стало не по себе, когда он вдруг ощутил на своем лице влажный холод бегущих к шее пальцев и тихий, как шелест опавших листьев, голос одного из своих провожатых:

– Теперь уж скоро. Здесь поверни налево, следуй за братом Эстеро. Но будь осторожен, ступени крутые.

Сын губернатора Монтерея беспрекословно подчинился. С первого же шага он опустился в грот по колено и, цепко придерживаясь рукой за шершавую стену, скрылся внизу.

– Не бойся, смелее,– фыркающее пламя смолянистого факела высветило грубо вырубленные в камне ступени, а чуть позже озарило высокую стену, отражаясь в бесчисленных изломах кварцевой породы. Зияющая пустота дох-нула подземной сыростью и плотным запахом плесени.

Спустя примерно сотню-полторы коротких шагов ход процессии прервался такой же крутой, без перил лестницей. Поднявшись по ней и проследовав за Мансано в узкий скальный проем, Сальварес вновь изумился, ощутив игольчатое покалывание меж лопаток.

В просторной открывшейся взору пещере, украшенной старыми гобеленами и ткаными шпалерами⁹⁹, за грубо сколоченным столом восседал незнакомый ему человек в бурой рясе под белой мантией, какие носили обычно босоногие карамелиты¹⁰⁰. Сухие пальцы, боле похожие на когтистые лапы вурона или коршуна, монотонно перебирали крупные зерна четок. Четыре оливковых светильника горели в медных плебейских треногах по обе стороны незнакомца, пятнисто высвечивая его волевое лицо.

Глядя на всю эту суровую, почти аскетическую обстановку, Сальварес невольно вспомнил лоснящуюся золотом роскошь храмов Мехико, Дуранго, Леона… густой бой часов на соборных башнях, величавый звон испанских колоколов и пестрые толпы паствы. А каких родов Христова воинства там только не было! Красные мантии кардиналов и фиолетовые епископские цвета, черные рясы и крахмальные белые воротнички, усы и бороды, сверкающие кресты и ордена, не хватало, пожалуй, лишь красной камауры¹⁰¹ самого святейшего папы.

– Скорее уважь вниманием посла Монтуа, брат! —по-слышалось сзади злобное шипение, в спину толкнул чей-то костистый кулак.

Однако Сальварес не шелохнулся: замерев, он прислушивался к гулким и частым ударам сердца, и только будто собирался произнести обычное воинское приветствие, заведенное в братстве Иисуса.

– Смелее, сын мой. Здесь не каморра¹⁰². Я прибыл издалека по приказу нашего генерала, его высокопреосвященства Монтуа,– густая, чуть с проседью борода веедора¹⁰³, а быть может, датария¹⁰⁴ «черного папы»¹⁰⁵ – де Аргуэлло не знал – покровительственно качнулась, темный агат глаз затлел особым доверительным вниманием.– Non multa, sed multum¹⁰⁶ подсказывает и раскрывает нам глаза на истину. Я вижу, тебя смущает мой наряд?

Птичьи пальцы неспешно отложили четки на стол и, дернув шнурки, сбросили одежду карамелита, под коей скрывался траурный цвет сутаны солдат Иисуса.

– Давай же познакомимся, сын мой. Отныне я для тебя отец Мараффи. Тебя мне представлять не стоит: слава и дела твои летят впереди.

Сальварес, польщенный словами посланника, быстро подошел к нему и, низко склоняясь к его правому колену, взволнованно приложился к зеленому кабошону на морщинистой руке.

– Скажи, друг мой, что мадридский гонец?

– Он мертв, падре,– с готовностью откликнулся де Аргуэлло.

– Хвала Всевышнему! Concordia parvae res crescunt, discordia maximae dilabuntur¹⁰⁷. Так должно было случиться, так случилось. Я рад слышать это из твоих уст. Наш генерал будет доволен. Что для других грех – у нас, братья, достижение цели. Забудьте сомненья во славу Христа – это всего лишь набор предрассудков, приобретенных в желторотом отрочестве. Не стоит слушать голоса и тех, кто вознамерился усовершенствовать человека… В конце концов они превратят его в обезьяну. Глупо, братья, брать в руки резец, когда о сем уже позаботился Создатель. Наши недруги францисканцы, капуцины, трапписты, доминиканцы, их примасы – имя им легион – пытаются переустроить мир и грешную суть человека… Но зачем? Монтуа прав, тысячу раз прав, когда говорит нам: «Пусть люди, объевшись глупости, зависти, чванства, остаются такими, как есть. Пусть думают во грехе, что они правят сами – и ими можно будет управлять». Каждая провинция уверена, что ось Земли проходит именно через центр ее захолустья. Ты, сын мой, наверняка считаешь именно так, что ваш Монтерей – центр Вселенной? Не обижайся,—отец Мараффи подался назад, скрывая в тени правую половину лица, которую обезображивало огромное пурпурно-фиолетовое родимое пятно, начинающееся от морщин нижнего века и доходящее до скорбной узги рта. Оно походило на карту неизведанной страны с изрезанными, как морское побережье, контурами границ. На эту сторону было неприятно смотреть, особенно по контрасту с чистым левым про-филем.

Сальварес промолчал на вопрос прелата, тот лишь снисходительно потрепал его по щеке, одобряя всем своим видом сдержанность и выдержку своего послушника.

– Садись, сын мой.– Рука с загадочно мерцающим перстнем указала на длинную скамью, стоящую вдоль голой стены, при этом на какое-то едва уловимое мгновение авгурова¹⁰⁸ улыбка тронула дотоле безжизненно сомкнутые губы падре Мараффи.– Садитесь и вы, братья, обсудим наши дела и подведем черту.

Отец Эстеро и отец Мансано вместе с двумя другими монахами, имен которых де Аргуэлло не знал, с благодарностью приняли предложение посланника своего генерала.

Когда все чинно расположились на широкой скамье, датарий из Мехико, похожий скорее на опытного ветерана-конкистадора нежели на смиренного священника, воздел правую руку с крестом:

– Итак, братья, друзья и соратники в исканиях духовных, да пребудет правда на наших устах, и в душах наших, и в сердцах. Доброго воскресения всем вам! Все вместе мы странствуем в сем мире во имя высшей мечты, величайшей из всех… Да, мы оторваны на этой земле от всего Старого Света, как некогда древние сыны Израилевы во исполнение помысла Господня!.. И для того чтобы мы действительно смогли построить Новый Иерусалим – наш город на Холме здесь, в Новой Испании,– мы должны прислушаться друг к другу. Великая сила любви, о да, сила Его божественной любви должна слить воедино сердца наши, испанцев и краснокожих… Работников и господ, свободных и рабов, чтобы весь мир брал с нас пример, и дивился нам, и провозглашал. Провозглашал здесь Царствие истинного Благочестия, здесь воплощение слова и духа Господнего… Но мы не достойны ниспосланного нам испытания, мы не выдерживаем это великое доверие… А почему, ответьте мне? Потому, что мы желаем более того, мы алчем то, что не дано нам! Кто-то жаждет богатства, кто-то власти, кто-то славы и прибыли или мести! Должен ли я здесь сказать о тайне каждого из сердец, братья? – глаза отца Мараффи вспыхнули фанатичным огнем, крест взлетел выше, голос задрожал от близких горячих слез.—Я скажу, если хотите… Я открою сердца ваши перед очами Господа… Вспомним, что говорил наш Учитель из Назарета: «Всё то, что вы алчете,– враг мой! Ибо только обо мне должны быть помыслы ваши. И коли преступаете вы заповеди мои, то и падет кара моя на вас, аки камень тяжкий! И сечет вас меч, поднятый вашей же рукой, и сгинете вы безвестно, и унесет неумолимая река времени саму память у вас…»

Да, нам трудно как никогда! Там, за этими стенами, я чувствую дикость, необузданные страсти и дьявольский промысел! Люди, живущие там, не ведают даже краткого писания конца света и Страшного суда, а те, кто крещен и исповедует веру Христову, погрязли в грехе порока. Ими забыты заповеди сына Божьего. Они давно ступили на скользкий путь лукавого…

Прелат неожиданно смолк, прервав свою вдохновенную, страстную проповедь. Его остановившийся взгляд казалось, ничего не выражал, но Сальварес, да и другие монахи каким-то шестым чувством ощущали великое вол-нение отца Мараффи, которое невольно передалось им самим.

– Братья мои,– голос посланника медленно вновь набирал крепь.– Генеральному настоятелю Общества Иисуса было угодно в бесконечной милости обратить взоры на вас, ничтожных, удостоив своего внимания и благословления. Судьба была настолько милостива к нам, его верным солдатам, что указала и его святейшеству¹⁰⁹ на каждодневные и неустанные заботы нашего общества об обращении подданных его величества короля Кастилии, Леона и Арагона Фердинанда, краснокожих язычников в должное им состояние. Да, наши места не удостоились внимания апостола Фомы¹¹⁰, а жаль… Что ж, тем более почетна наша миссия, братья…

Отец Эстеро беспокойно ёрзнул на скамье, испытывая радостное смущение от этих высоких слов, но затих под укоризненным взглядом посланника, который, заложив руки за спину, величаво мерил шагом пещеру.

– Его величество король своим высочайшим декретом поддержал буллу¹¹¹ его святейшества Пия VII и установил, что, во-первых, апостолическим миссионерам нашего Ордена дадено преимущественное, по сравнению с представителями иных монашеских орденов, право на организацию христианских поселений в обеих Америках; во-вторых, прошу внимания, los padres¹¹², что на членов Общества Иисуса, как и в прежние добрые времена, не распространяется власть светских колониальных властей и даже самого вице-короля герцога Кальехи; в-третьих, нам предоставлено право отчуждения продуктов с земель, обрабатываемых прозелитами, и продуктов их промыслов. Но не торопитесь петь аллилуйю, братья, добра без зла не бывает. Его величество поставил непременными два условия, а именно: как только будут созданы новые миссии и редукции¹¹³ и земли их приведены в надлежащее состояние, мы обязаны будем выплачивать королевской казне ежегодно по одному пиастру¹¹⁴ с каждой индейской головы в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет. Численность населения,– авгурова улыбка вновь искривила бледные губы датария,– определять, разумеется, будем мы сами. И второе: дикари должны быть в обязательном порядке обучены испанскому языку, если эти бестии, конечно,– отец Мараффи вновь пода-вил змеиную усмешку,– проявят должные на то способности. Впрочем, что касается сих требований, мне необходимо вернуться в Мехико и получить дополнительные инструкции преподобного Монтуа. Наш генерал не любит спешки. Dei gratia, los padres, dei gratia¹¹⁵.

– Fiat volunta tua!¹¹⁶ – падре Мансано не смог удержаться от восторженного восклицания.– Это перст Божий, братья! Это виктория! Победа! Теперь пусть трепещут противники и завистники Ордена. Мы получили все преимущества, которые можно было получить! О, благодарим Тебя, Всемогущий, Ты услышал нашу скорбь и наши молитвы!

Сальварес подавил внутреннюю усмешку, уж он-то знал: случившееся не обошлось без вице-короля, который, как и его духовник Монтуа, состоял в братстве Иисуса. «Но если здраво подумать,– рассуждал де Аргуэлло,– всё случилось по справедливости».

Редукции, миссии, основанные францисканцами, доминиканцами, бенедиктинцами, монахами других орденов и белым духовенством, разваливались в Новой Испании как карточные домики, как выстроенные замки из песка… Обращенные дикари разбегались по лесам, уходили в горы и пустыни, отлучись от них пастырь хоть ненадолго. Церк-ви и часовни, выстроенные руками прозелитов, пропадали в море буйной растительности, бьющей в этой стране как из рога изобилия, стоило только наставникам перекочевать на другое место в поисках новых «заблудших душ». И лишь поселения иезуитов – тайно, под маской других орденов хранивших верность данной присяге,– продолжали стоять, по словам их приверженцев, «словно камни Христовы посреди селений неверных язычников, как оазисы в пустыне на пути утомленного, обезверившегося путника»¹¹⁷.

Стоит, впрочем, заметить, что пилигримов¹¹⁸ в этих «оазисах» не очень-то жаловали – в своих сокровенных таин-ствах отцы-иезуиты предпочитали обходиться без лишних свидетелей.

И если к сказанному добавить, что казначейство обязывалось ежегодно к выдаче весьма приличной суммы в качестве вспомоществования Ордену в его начинаниях, о чем падре Мараффи из соображений высшего порядка покуда не счел нужным поделиться со своими советчиками, то виктория была действительно полной.

– Наш высший начальник, генеральный настоятель, шлет нам по этому поводу свое благословение, братья, и к сему прилагает ряд инструкций,– тихим голосом продолжил посланник.– Но прежде возблагодарим Господа нашего Иисуса Христа, нашу заступницу пречистую деву Марию и нашего святого покровителя – Игнатия. Воздадим же хвалу им за то, что они столь мудро направляют провидение, дарующее нашему Обществу покровительство свое. Помолимся же, братья, дабы Создатель и впредь способствовал и благоволил нам.

Некое время отец Мараффи оставался коленопреклоненным, как и другие. Губы его беззвучно шептали благодарственную молитву, взор с поволокой был затуманен, на лице проступили алые пятна. Четверть часа спустя он встал, усталым взглядом обвел собравшихся:

– Братья, а теперь приготовьтесь с покорностью и смирением выслушать приказ генерала, ибо он касается каждого из вас и ведет к вящей славе Божьей и нашего великого Ордена.

Посланник потер указательным пальцем родимое пятно, неторопливым движением развернул письмо и начал читать:

– «Довожу до вашего сведения, что для исполнения обязанностей нашего Общества перед Всевышним, которые оно имеет в Новой Испании, и в связи с декретом его святейшества в Ватикане папы Пия VII я принял следующее решение, кое можете рассматривать как мой приказ. Первое – общее руководство по организации миссий среди язычников-дикарей возлагаю на вас, отец Мансано. Миссии впредь именовать, как сие делали наши предшественники, редукциями, то есть местами поселения для обращенных в христианство индейцев. Второе – отцу Эстеро принять непосредственное руководство по организации миссий в Верхней Калифорнии, одновременно назначаю его великим отцом всех тамошних редукций с непосредственным подчинением падре Мараффи. В качестве его первого советника и отца-военачальника назначаю верного сына моего по вере и священному братству дона Сальвареса. Третье – на приспешников ваших и на вас самих возлагаю обязанности обследовать уже существующие миссии других монашеских орденов и составить их подробное описание. Все материалы представлять лично мне либо отцу Мараффи в монастырь Торреона¹¹⁹. Во имя Отца, Сына и Духа Святого. Дано в лето 14 года… Мехико».

Железистый голос патера Мараффи уже давно перестал звучать под мрачными сводами пещеры, а отцы-советчики продолжали стоять у длинной скамьи, в почтении склонив головы,– черные, молчаливые, покорные. Экзерц‰ции спиритублиа¹²⁰ святого Игнатия выбили и из них, принадлежавших к высшей кастовой верхушке Общества Иисуса, способность обсуждать приказ старшего.

– Вы свободны, los padres, ступайте и думайте, как лучше исполнить приказ генерала. Ликуйте и донесите верным солдатам своим радость великого дня. Отныне нам не придется рядиться в рясы других орденов и прятаться за чужими масками. Но будем помнить заповедь его святейшества отца Монтуа: «Глупые никогда не прощают и не забывают; наивные прощают и забывают; мудрые прощают, но не забывают своих врагов». Да благословит вас Господь и каждого из вас. Amen.

Поклонившись, иезуиты молча направились к выходу, когда голос отца Мараффи заставил внутренне содрогнуться де Аргуэлло:

– А вас, сын мой, я попрошу остаться на исповедь. «Всему свое время, и время всякой вещи под Небом: время рождаться, и время умирать; …время разбрасывать камни, и время собирать камни…»¹²¹

Глава 4

– In principio erat Verbum, a Verbum erat apud Deum, а Deus erat Verbum¹²². Ты, конечно, знаешь эти строки Откровения, сын мой. Присядь. Теперь ты первый советник и отец-военачальник нашего Ордена в этих местах. Доверие его преподобия к тебе, сын мой, велико, но помни… не безгранично. Ты сообщил нам радостную весть – гонец из Мадрида мертв, впрочем, сейчас это неважно. Майор де Уэльва с первого шага был патриотом проигранного дела. Этот кадисский выкормыш слишком высоко воспарил. А когда человек столь быстро взлетает, поневоле начинаешь думать: не заложил ли он душу дьяволу. Черная неблагодарность, мой друг, губит людей… Но перейдем к делу: у андалузца был пакет, который он пытался доставить в Монтерей твоему отцу. Не горячись, сын мой, твой отец всегда доказывал короне и церкви, что он мужественный, достойный человек, но…

– Что «но»? – черные глаза лейтенанта опалили отца Мараффи. Следуя взглядом по фиолетовым бухточкам и фиордам родимого пятна на монашеском лице, он встретился с глазами наставника и увидел в них глубокое, мучительное беспокойство, столь знакомое ему по собственному отражению в этих застывших зрачках. Однако сей проблеск души тут же исчез: иезуит опустил глаза, щелкнул «зерном» четок и ровно сказал:

– …но и опасный враг. Не торопись, выслушай меня! – Черты лица посланника Монтуа смягчились. Всем своим видом он демонстрировал настрой на доверительный лад, что ему действительно важен и необходим разговор на равных, и значит ему, Сальваресу, первому советнику падре Мансано, следовало переломить в себе волнения за род-ного отца и ощутить себя ныне не солдатом короля, не сыном губернатора Монтерея, а верным и покорным слугой Ордена.

Взгляд Мараффи стал жестким, и Сальварес, похолодев душой, интуитивно понял: выход у него один – смирение, иначе его ждал конец капрала Вентуро, оставшегося сторожить лошадей.

– Падре, у меня нет грехов, в которых мне надо раскаиваться,– сорвалось с его побелевших губ.– Всегда и везде я следовал лишь приказу нашего генерала.

– Ты за нас или против? – взгляд настоятеля прикипел к лицу драгуна.

– Я за Новую Испанию…

– Мы тоже за нее, сын мой.

– Но почему вы тогда задаете мне такие вопросы? Разве доверие нашего пастора не доказывает мою верность вам? Разве этого хочет Иисус?

– Пути Господни неисповедимы.

– Откуда вы, падре, знаете мнение Бога?

– Я говорю лично от имени церкви, сын мой, коя является инструментом Господа на земле. Я советую тебе взять верх над темными заблуждениями и просветить свой разум. Открой сердце моим словам, и да пребудет с тобой защитница наша пречистая дева Мария. Так знай: расчет андалузца и тех, кто послал его, был безупречен. Слава Христу, что Небо не допустило свершиться задуманному. Ты знаешь, сын мой, враг в лице русских еретиков стоит у наших границ, а текст послания, что вез де Уэльва, призывал твоего отца протянуть руку помощи русским, сложить оружие пред врагом и дать возможность ему укрепиться на наших землях!

– Но это измена! – лицо Сальвареса исказила судорога.

– Именно! Но тише, тише… «Лучший способ развлечь человека,– глаголит мудрость,– это выслушать его…»

– Я вас как будто уже довольно развлек, уважаемый падре.

– Вот видишь,– настоятель, не сбивая ритма речи, по-лисьи растянул губы.– Дети никогда не слушали своих родителей, зато всегда исправно им подражали. Ты точно такой же, как твой отец,– вспыльчивый и упрямый. Кто знает, как бы поступил он, попади ему в руки этот пакет… Кстати, где он? Если сомневаешься – говори правду,– две сизые вены вопросительными знаками вспухли на лбу Мараффи.

Сальварес подозрительно помедлил с ответом. Действительность, казалось, настигла его и впилась холодной дробиной. Готовясь держать ответ, де Аргуэлло почувствовал, как всё его существо неестественно застыло в мучительном ожидании… На какую-то долю секунды он представил себя в маленькой келье в Монтерее, где он, обращаясь к заступничеству Христа, молил о ниспослании ему удачи в завтрашнем дне.

Сальварес судорожно сглотнул застрявший ком в горле. Тяжесть, дотоле сковывавшая его, начала отходить, почтительно и крепко зазвучал голос. Стоя против того места, где восседал отец Мараффи, он смотрел на золотое на-персное распятие на его груди, и это придавало ему новые силы, наполняло уверенностью.

– Считайте, что он у вас, преподобный. У меня есть верный человек, коий хранит эту бумагу в надежном месте.

– Это далеко? – хрипло, словно его горло и легкие боролись за жизнь, выдавил настоятель.

– Изрядно, но мы солдаты священного Рима. Я доставлю вам его через шесть дней…

– Будь осторожен, сын мой. Ныне стало опасно в горах…

– После всего, что было,– Сальварес позволил себе усмехнуться в усы,– слово «опасность» уже не пугает. Орден учил не ощущать боль.

– И что, получается?

– Не очень, но сие меня не смущает, святой отец. Это мой долг и, полагаю, сказанное в моих устах не звучит грязно.

– Что ж, мне приятно слышать эти слова. Хотя и понимаю: быть хлебопашцем легко, особенно когда твоим плугом является перо, а сам ты находишься в тысяче лиг от маисового поля. Но я верю в тебя. Самоуважение, заложенное внутри каждого человека Господом нашим, упорно заставляет идти к однажды намеченной цели. Ты справишься с возложенной на тебя миссией. Кстати, друг мой, тебе стоит отдохнуть, прежде чем ты отправишься в путь. Ты выглядишь очень усталым.

– Благодарю, падре.

– За что?

– За заботу,– Сальварес в должном почтении склонил голову. – Не проигрывает тот, кто играет в одиночку. Я —из таких, святой отец. Дождь не может идти вечно. Я счаст-лив вместе с вами: для братства начинаются солнечные дни.

Мараффи не улыбнулся, не кивнул головой. Он долго молчал, глядя в густую ночь глаз сына губернатора, и думал о чем-то своем.

– Будь начеку, брат мой,– после долгой паузы наконец сказал высокий гость,– и вникай в суть происходящего. О важности оного ты можешь судить по особой тайне, окружающей нашу встречу, не так ли?.. Да, мы доверяем тебе, иначе выбор Монтуа не пал бы на тебя. Ты обязан поклясться именем нашего святого покровителя – Игнатия – и тем, чему, быть может, поклоняешься в глубине души. Ты обязан поклясться и в том, что ни одно слово из нашей беседы не будет повторено за этими стенами ни брату, ни отцу… хотя бы и под пыткой. Ты сам знаешь, брат мой: трое могут сохранить тайну, если двое из них мертвы.

У Сальвареса ёкнуло сердце, но не от беспокойства за своих близких, а от того доверия, коим столь щедро наградил его ныне Орден. Он крепко держал в памяти свою первую встречу с солдатами тайного братства.

…Тогда тоже земля была в плотных объятиях ночи, так же трещали и фыркали факелы, а сухой и твердый, как кремень, голос из тьмы сказал:

– Ты один?

– Да, падре,– взволнованно прозвучал его ответ и потонул в торжестве тишины.

– Ты пришел искать утешение, сын наш? Ты всё обдумал? Обратного пути у тебя нет… Что ж, хорошо. Тогда оденьте ему на лицо это.

Из темноты медленно проявились угрюмые фигуры монахов, в руках у них была черная ряса и островерхий колпак с узкими прорезями для глаз.

Он что-то хотел тогда возразить, но тот же голос обжег слух:

– Надень или уходи прочь. Законы нашего братства запрещают знать имена и лица ищущих утешение. Уясни: у нас нет такого деяния, кое мы, солдаты Иисуса, не смогли бы понять и пред коим у нас опустились бы руки. Смерть – есть жизнь и спасение. И посему мы должны ожидать ее с великой жаждою и смирением… Следуй за мной, брат наш, тебе ниспослана милость его святейше-ства, преемника великих отцов-основателей Лойолы и Диего Лайнеса¹²³. Ты будешь посвящен в тайны великих.

Теперь же Сальварес зрел лица, которые прежде были сокрыты от него глухой мешковиной. Догадывался он сейчас, кому принадлежал тот сухой и твердый, как кремень, голос… Такой же голос был у отца Мараффи, который ныне давал ему последние наставления.

– Да… тяжелые наступают времена, сын мой, радость омрачается печалью и горем. Потери Испании меня всегда приводили в уныние. А что сегодня наша страна? Неужели эти умники в Старом Свете не понимают, что Новая Испания обречена? Она уже и сейчас стоит на коленях отчаяния. Предатели и изменники – Боже, как много их! Увы, среди нас самих живет и зреет гораздо большее зло, чем на границах, в стане врага. Выслушай меня. Всё зависит от твоего доверия к моим словам. Бог убивает людей – так почему нельзя нам, тем, кто верит, что Свет да одолеет Тьму? Обернись и воссмотри, что окружает нас! Свальный грех, содомия¹²⁴ и кровосмешение… А это всё слуги Сатаны… Казимула! О, где праведный кипящий котел христианского гнева? Где, где охота на ведьм? Слава Небу, Ватикан услышал мольбы истых своих слуг и повелел произвесть то, что следовало начать много прежде. Но теперь наш час! А в этих местах твой и брата Эстеро!

– Да, теперь мой час! – лицо Сальвареса посуровело и сразу сделалось хищным, похожим чертами на стальной абрис беркута.– Мне давно надоело торчать под половицей нынешних законов. Да, падре, скоро в нашей стране будет больше летучих мышей, чем птиц. Я и сам вижу, что ни мой отец в Монтерее, ни его высокопревосходительство Кальеха дель Рэй в Мехико – никто до самого смертного часа не осознает, что происходит сегодня. Нет, учитель, ныне грядет не просто завоевание, а с ним рождение новой империи… Ныне умирает испанская речь и те семена, что посеяны были нашими предками. Идет гибель ясных прин-ципов, высоких чувств и воцарение тьмы и хаоса, откуда, спустя вечность, начнется исход новых богов и героев. Да, падре, да… Но от нас уже не останется ничего кроме развалин былого могущества.

– О, а ты, похоже, мечтаешь переворачивать страницы истории, сын мой?

– Нет, но сражаясь одними словами, победы не одержать.

– Что ты этим хочешь сказать? – голос Мараффи дрогнул от беспокойства.

– Только то, что у нас, в Калифорнии, кроме трех десятков ржавых пушек ничего нет! Мехико далеко, безумно далеко… А русские… Нет, pater, я не хочу пугать вас,– Сальварес, тяжело дыша, подошел к чадящей треноге и затушил захиревший фитиль.– Я просто поделился своими недобрыми снами. Признаться, русских я остерегаюсь меньше, чем гринго. Первых так же мало, как и нас, вторые катятся с Севера словно великая варварская вол-на. Нам нужно суметь продержаться… Когда вспыхнет война с янки – а она придет, клянусь мечом Кортеса,– их удар будет ударом не растопыренных пальцев, а каменного кулака.