Фатум. Том шестой. Форт Росс

Часть 6 Цель оправдывает средства

Глава 1

Власть и богатство – это своего рода опухоль, команданте, которая, разрастаясь, убивает чувства своей жертвы,– капрал Вентуро, стараясь лишний раз не встречаться с Сальваресом глазами, надвинул на густые брови лакированную шляпу.

– Ну, а что же тогда, по-вашему, бедность, amigo? —де Аргуэлло натянул посеребрённый повод, придерживая своего черного, как смоль, жеребца.

– Пожалуй, это страх, дон, страх бедности… Увы, в этом мире он свойствен всем, кто рожден не в соломе, кто носит на портупее шпагу и служит его величеству королю…

– Вы говорите так обреченно, мой друг, точно страх бедности – это самое тяжелое нравственное заболевание, которым страдает наше грешное человечество, не так ли?

– Может быть и так, команданте, мне трудно судить, я солдат.

– Да, наш мир, капрал, напоминает мне публичный дом, где за поцелуй платят тысячу реалов, а за душу —пять сенсов. Ныне быть добродетельным тяжело. «Будь им, и ты будешь счастлив»,– так, помнится, говорят нам святые отцы. Но я хочу их поправить, Вентуро. Возможно, ты и будешь счастлив, но будешь и одинок. Мир не любит белых ворон, он заклевывает их или отгораживается каменной стеной монастыря. Ты, amigo, можешь возразить мне, сказать, что подобное утверждение безнравственно, но я отвечу: безнравственность – это нравственность тех, кто живет лучше нас, и только. Разве наш вице-король, герцог Кальеха дель Рэй, тому не достойный пример? Ну вот, то-то и оно… Если верить Библии, все мы произошли от Адама… Адам был человеком – и этим всё сказано. Он сорвал запретный плод, право, не потому, что сие был плод… Нет, друг мой,– Сальварес лукаво прищурил кофейные глаза, опираясь левой рукой на луку седла.

– А почему же? – Вентуро задержал в руке открытую фляжку с водой.

– Очень просто: потому что плод был запретным. Человечество всегда было порочным. Дружба, любовь, верность, честь – что там еще? Ах, ладно, пустое,– дон Сальварес небрежно махнул черной перчаткой.– В наших местах есть древняя поговорка: «Есть только три верных друга: глухая жена, старая собака и золотые в кошельке». Вот так-то, капрал. Ведь если задуматься и разобраться, что правит миром? Можешь даже не спорить: нажива и деньги. А что такое богатство? Да очень просто: это отнятые чужие деньги. Этим из века в век и занимаются люди.

Каменистая тропа, по которой ехали всадники, круто пошла в гору, и им пришлось следить за своими лошадьми и думать о собственной безопасности. Вентуро начал подниматься на одну из сплошь усыпанных глыбами гор. Временами рейтарам приходилось спешиваться и вести уставших животных в поводу. Кругом теснились желтые и красные вершины.

Расставшись с наместником Чуаларе сеньором де Сантосом, бригадиром Рока и падре Ромеро, Сальварес не по-считал нужным отправиться в Монтерей. Вернее, он собирался сделать сие, но несколько позже. Пока у него были дела поважнее: он должен был встретиться с людьми Монтуа, а генерал Ордена не прощал ошибок…

Свою «летучую сотню» лейтенант оставил у реки Салинас, волонтером незачем было зреть «черных янычар»⁷¹ его святейшества. Собственно, и капрал Вентуро в этом пасьянсе был лишним, но глухая тропа в каменистых ущельях Габилана⁷² была полна опасностей и требовала подстраховки.

Сальварес остановился перевести дух, его драгунская уставная шляпа пестрела темными пятнами пота.

– Эй, придержи, amigo,– сын губернатора подтянул ослабшую подпругу, выровнял сбившийся потник и закурил сигару.

Прямо перед ними возвышались темные горы, высокие и неприступные. Крутые, острые вершины нескончаемой стеной тянулись с севера на юг, и нигде между ними не было видно прохода. Багровый шар солнца клонился к западному горизонту и алый свет заливал окрестности.

– Нам стоит поторопиться, дон,– капрал, спрыгнув с коня, остро низал взглядом сгущавшиеся сумерки.– Десять лиг то в гору, то под гору… Дьявол, так можно угробить лошадей, сеньор.

– Мы у цели… – медленно прозвучал ответ,– дальше я поеду один.

– Один? Это опасно, команданте! – Вентуро тревожным взглядом еще раз охватил особенности сего глухого, нелюдимого места.

Сойдя со своей лошади, он торопливо подошел к Сальваресу и открыто взглянул на него, хотя и не прямо в глаза.

Место, где они сделали краткий привал, представляло собой дикое, мрачное зрелище. Отсюда начиналась узкая ложбина, окруженная высокогорным можжевельником, сплошь покрытая жухлой травой, низкорослым шиповником и бальзамином⁷³. В низинах, где ручьились скальные ключи, трава была ярче и крепко пахла цветом багуль-ника⁷⁴.

– Что-то не нравится мне тут, команданте.

– А мне напротив,– усмехнулся Сальварес и, не вынимая сигары из губ, похлопал по плечу капрала.

Вентуро замолчал, беспокойно поправил ремень и опустил глаза. Ему было непонятно двусмысленное, полуобнаженное значение этих слов. Еще более мексиканцу был непонятен смысл сего перехода. Эти места как ни какие другие подходили для «десперадо», разбойников, грабителей и убийц. Сердце капрала ущипнул легкий холодок страха. Его изрытое оспой, обросшее седеющей щетиной лицо выглядело серьезно.

– Что, пугают эти места? – Сальварес в очередной раз вернул сигару в угол рта, затянулся, и пепел в фиолетовом сумеречье вспыхнул рубином.

Капрал, не поднимая головы, пожал плечами. Но он чувствовал на себе взгляд лейтенанта и был вынужден сказать:

– Да, команданте, настораживают.– Он снял шляпу, откинул пестрое индейское серапе, нашарил в жилетном кармане обломок расчески и тщательно зачесал назад припорошенные сединой редеющие на макушке темно-каштановые волосы. Пальцы Вентуро нервно играли с костяным гребнем. У него были грубые, покрытые шрамами руки человека, который с детства познал тяжкий труд: рыл канавы, клал камень, ходил за плугом и никогда не расставался с оружием.

– Ты знаешь что такое бунт, капрал? – мимо лица Сальвареса плыла серая паутина табачного дыма.– Это язык неуслышанного. Наша природная глухота породила в народе грубость – потуги рвани продемонстрировать свою силу. Обычное дело… Чем больше у собаки выпадает зубов, тем яростнее она кусается.

– И всё же… они люди, сеньор. Я сам… – Вентуро развел руками и замолчал. За крепко сжатыми губами прятались стиснутые зубы. «Какого черта мы заехали сю-да?.. Зачем?» – беспокойство и всевозрастающая внутренняя тревога жгли изнутри, ему хотелось выговориться, но субординация и гневливая вспыльчивость младшего де Аргуэлло заставляли его благоразумно молчать и не лезть в бутылку.

Ко всему прочему Вентуро не привык, чтобы командир спрашивал его, советовался с ним, и оттого нервничал всё сильнее. Ладони его непривычно взмокли; нестерпимо хотелось умыться родниковой водой и глотнуть свежего воздуха. Отвечать на вопросы команданте ему было в тягость, словно глаза не переносили вида Сальвареса, и каждый раз, когда он оказывался рядом с ним, внутри что-то обмирало и делалось тяжелым, едва ли не созревшим для по-хорон.

– Что же, возможно, в твоем ответе и есть зерно логики, amigo. Все люди братья… Творенье Божье… Но вот беда: мысль о равенстве, быть может, и хороша, но не практична. Как говорит наш падре Доминико Наварра: «Молиться Иисусу легче, чем служить Ему».

– А как же быть с русскими, дон? – под глазами Вентуро набрякли тяжелые мешки, по обе стороны от крупного горбатого носа ярче обозначились борозды глубоких морщин.– Плюнуть на мнение нашего народа мы можем: кнут и цепи у «позорных столбов» сделают свое дело, но русские…

– Каждая нация, Вентуро, имеет право на собственное мнение,– усмехнулся Сальварес, бросая под низкий каблук окурок,– если оно совпадает с нашим. Компромисс в сем вопросе не дурной навес, но плохая крыша. Omne nimium nocet⁷⁵. Pro domo sua…⁷⁶ мой отец никогда не пойдет на это. Русский медведь должен сидеть на цепи и знать свое место. Ложь, капрал,– это тяжкий грех перед Господом… Но, заметь, очень действенная помощь в беде. Поэтому если она понадобится для Новой Испании, вряд ли мы будем воротить от нее нос, ссылаясь на скверный запах. Политика – путаная тропа, приятель. Если ты сделал в ее стременах карьеру, тебя ожидают награды и лавры… Если же оступился и опозорился, ты всегда можешь пересесть в другое седло. Но самое ценное в политике —короткая память. Вот видишь, многое уже забылось, что мы обещали русским, но, верь мне, мы похороним и всё остальное.

– Но почему, сеньор? – возмущенное сердце капрала бешено колотилось.– Ведь было время – мы помогали друг другу… Монтерей, Санта-Круз, Пало-Альто не раз просили помощи…

– Забудьте, капрал.– Сальварес ткнул плетью в широкую грудь волонтера.– Мелкий ум всегда тщится знать исключительное. Ум значительный – заурядное. Впрочем, вам этого, один черт, не понять, Вентуро.

– Почему вы так считаете, команданте? – хриплый голос собеседника обиженно дрогнул.

– Почему? Да потому как сие так. Спокойно! Ну-ка, капрал, может быть вы назовете мне главные отличия осла? – песок битым стеклом захрустел под сапогами Сальвареса.– Ну так что? – снова шаги.– Выходит, я прав, ты даже не можешь ответить на этот смешной вопрос.

Мексиканец, вконец смущенный и загнанный в угол, почувствовал, как по телу, под одеждой медленно, улитой пополз пот.

Шаги опять нетерпеливо направились в его сторону, и Вентуро крепко, как лошадь, похлопали по щеке. Он поднял карие глаза и увидел совсем близко перед собой лицо своего командира.

– Так какие отличия, м-м?! – резко, с наигранным интересом спросил лейтенант. С красивого загорелого лица смотрели пугающе дерзкие, горящие глаза, схваченные первыми трещинками наметившихся морщин.

– Наверное, уши, дон… – Вентуро подавленно обтер тыльной стороной руки сухие обветренные губы и замолчал.

– Это ослиные рассуждения, капрал. Упрямство – вот золотое зерно ответа. И оно, это тупое упрямство,– де Аргуэлло вновь, только сильнее ткнул плетью мексиканца,– сидит в вас, как морковь в земле. Впрочем, довольно пустой риторики на эту тему. Вы должны уяснить одно, Вентуро: тот, кто живет только надеждой, увы, умирает голодным. Калифорния – наша родная, солнечная Калифорния, черт побери,– это лучшее место для жизни! Особенно если ты апельсин или слива. Это наша житница, приятель. И если мы потеряем ее… – кофейные глаза Сальвареса мстительно полыхнули черным огнем,– потомки нам не простят сей позор. Мы должны драться за каждый камень этой земли, а не прислушиваться к чьему-то там мнению. Надо уметь любить свою родину, свою колыбель. А от любви, как известно, есть только одно средство: любить еще более.

– Но что можно любить, сеньор, если вы сами говорите, что миром правят нажива и деньги, что люди из века в век крадут друг у друга самое сокровенное, самое дорогое?..

– Э-э, нет, приятель. Крадут воры. Это они живут в уверенности, что крадут все. Я говорил тебе о другом, что, к сожалению, в этом мире с уверенностью можно вещать лишь о двух вещах: о смерти и о королевских налогах… О черни, которая борется якобы за свободу, а на самом деле за власть, то есть за возможность угнетать других. Все эти псы лают до хрипоты о верности делу и своим знаменам лишь до тех пор, пока им нечего делать и терять!

Сальварес, распаленный речью, на миг замолчал, прислушиваясь к сгустившейся темноте позднего вечера, а у капрала вновь ёкнуло в груди: «Зачем мы здесь? Чего ждет лейтенант?»

Воспользовавшись паузой, он двинулся в сторону своего коня, чтобы утереть его мокрую спину пучком травы, но командирский голос снова стреножил его:

– Не так быстро, капрал. Я не отпускал вас. Что, трещит голова? Иногда полезно заставить работать мозг. Хочешь сигару?

Пораженный вниманием офицера, Вентуро неуверенно протянул руку, вжикнул огнивом и благодарно кивнул сыну губернатора.

– И всё-таки жаль, команданте, что мир так паскудно устроен,– он снова глубоко затянулся и медленно выдох-нул полную грудь ароматного дыма.– Жаль, что крепче всего на свете люди стремятся побольше подмять под себя, из кожи лезут за теплое место – пусть даже это место будет главного плакальщика на похоронах. Жаль и другое, что мы просим Бога простить нашего ближнего лишь то-гда, когда сами его не простили.

Мексиканец замолчал. Вынув изо рта почерневшую от слюны сигару, он задумчиво уставился на ее мерцающий конец.

– А разве так должно жить истому католику, дон? Эх, все мы одним миром мазаны, сеньор. Нет-нет, я не о вас, не о вашем брате и не о вашем отце,– встрепенулся Вентуро и хмуро сплюнул отгрызанный грязный ноготь с безымянного пальца.– Выходит, отстаивать догмы бывает легче, чем жить по ним. Когда у тебя ветер в кармане – хочется есть. Когда есть серебро – хочется женщину. Ко-гда есть и то и другое – не хватает здоровья… Когда же есть всё – рождается жуткий страх. А это всё оттого, что живем желудком, забывая о Боге. Отец с детства учил меня работать, а не любить работу. «Так угодно Христу»,—любил говорить он. Эх, да что там, сеньор де Аргуэлло, всё верно… Шершавой щекой повернулась к нам жизнь.– Волонтер сцедил темную нитку слюны и хрипло выдохнул.—Раньше было принято спасать душу и честь, а ныне —задницу. Вы уж простите на грубом слове. А ведь того не понимают, глупцы, что сей порядок заведен не нами. Если король и церковь за тебя – хотел бы я знать, кто будет против? Но нет, ныне так не думают, разве что старики… Теперь и самому преуспеть мало. Надо, чтобы захлебнулись неудачей другие. Вот что такое нынче успех. А церковь? Разве осталось у неё прежнее почтение, сеньор? «Церковь и молитва – ваше спасение и щит»,– вещает проповедь, а что говорит народ? Церковь и священники имеют такое же отношение к Богу, как придорожные вывески ближайшей таверны к жареному цыпленку и острому соусу дендэ или шиншима⁷⁷. Жажду и чувство голода они вызывают, но утолить их не могут. Что тут скажешь, дон… О времена, о нравы! – воскликнул волонтер, глядя на Сальвареса, закрывавшего рукой лицо от последних умирающих лучей солнца.

– Так говорит безбожная грязь, капрал,– де Аргуэлло снова замер, по-волчьи хватая слухом тишину скалистых кряжей.– Негодяи и подлецы, которые по недомыслию выдумали, что видят мир не таким, каков он есть Но я хочу в ближайшее время всему этому положить конец. И можешь довериться… не я один. Всех их ждет верная смерть, я знаю это.

– А как же дети? Среди скрывающихся в горах жагунсо⁷⁸ и сертанежо⁷⁹ их так много…

– Что делать, amigo! А la guerre comme а la guerre⁸⁰, как говорят французы.

– Кто-кто? – мексиканец настороженно сверкнул цыганскими глазами, подтягивая сползшие голенища сапог. Недоумевающая улыбка белела, как шрам, на прокопченном солнцем лице.

– Это тебе ни к чему, капрал,– офицер дружески ткнул его локтем в наметившийся живот.– Что же касается их выродков, то в этом возрасте смерть встречают легко, amigo. Помни одно: цель оправдывает средства.

Глава 2

Дымный сумрак наступившей ночи затопил лощину. Располневшая луна плыла по аспидному склону в сиянии серебряной россыпи звезд.

Путники, набросив одеяла на плечи, более не чесали языки, курили сигары, временами поглядывая окрест, присматривая за лошадьми.

Всматриваясь в синие очертания скал, наливавшиеся ознобной темнотой, Вентуро треклятил день, когда добровольцем записался в ополчение маэстро де кампо. Деньги, правда, дон Сальварес платил исправно, но проку от них было мало. Дорога в седле съедала и без того краткое время утех, которые, как Божья милость, выпадали на сол-датскую долю. «Уж лучше бы я прозябал в Пескадеро… через год-другой выбился в коррехидоры… завел семью и, может быть, счастье поселилось бы в моем доме…» – капрал прикрыл уставшие глаза, отдаваясь воспоминаниям.

Захолустье, в котором он жил, мало чем отличалось от подобных ему миссий. В Пескадеро правили все те же неписаные католические законы святых отцов-основателей. За преступления и проступки обращенных в христианство индейцев обычно выставляли к «позорному столбу» или проводили «публичное порицание», иногда в тесных стенах самой iglesia, где приговоренного, одетого в особую, грубую покаянную одежду, всячески поносили. Нарушителей покоя секли розгами и воловьими кнутами до двадцати пяти ударов, если осужденного не хотели забить до смерти… Провинившихся женщин, индейских скво, монахи при этом любили сечь сами⁸¹. Существовало и тюремное заключение, первоначально пожизненное, а позже – это уж было на памяти самого Вентуро – замененное десятилетним сроком. И хотя смертной казни как наказания в Пескадеро отродясь не было, святые отцы с присущей им ловкостью всегда умели убирать неугодных. Мало ли где в такой глуши мог пропасть человек: оступился в горах, утонул, погиб в когтях горного льва… Словом, стоит сказать, что этим негласным правилом служители церкви пользовались в Калифорнии, да и во всей Новой Испании с неменьшим успехом, чем в цивилизациях Старого Света.

Краснокожие, доведенные до полного послушания, слепо повиновались сим правилам. Вентуро и сам не раз наблюдал, как туземцы бросались на землю по приказанию своего патера, смиренно, как овцы, получали свои удары бичом, а позже с благоговением благодарили священника и целовали его руки. «Эти несчастные живут в более тяжком рабстве, чем негры, работающие в рудниках»,– говорил как-то заезжий министрбнт⁸² из Сан-Хосе, привозивший в далекие миссии устные указания его святейшества Доминико Наварры.

Однако Вентуро, в жилах которого на четверть текла кровь индейцев талова, был рад заведенному порядку: продукты выдавались жителям Пескадеро с общественных складов и по строго установленной норме. Под своим неусыпным оком держали монахи и приготовление блюд, настрого запрещая есть мясо и рыбу сырыми, приучая варварскую паству к растительной пище и храня при себе ключи от пилйт⁸³ с ч‰чей⁸⁴. Пьянство, к разочарованию многих, преследовалось рясоносниками любого ордена особенно сурово и энергично. И, право, не потому, что отцы-бенедиктинцы⁸⁵, равно как капуцины⁸⁶, иезуиты⁸⁷, францисканцы, доминиканцы и другие ревнители веры были уж такими великими моралистами. Отнюдь, просто пьяный – плохой работник, а сие невыгодно. Вентуро слышал от матери, что рожковое дерево, из стручков которого дикари изготовляли пьянящий напиток, вскоре по прибытии святых отцов их стараниями исчезло, и краснокожим приходилось довольствоваться одним матй⁸⁸ или кактусовым тулапбем⁸⁹.

И хотя сейчас капрал сожалел о некогда покинутом насиженном гнезде, в глубине души он не мог не признать, что запасы провизии, а именно столь любимое паствой Пескадеро мясо, выдавались далеко не в достаточном количестве. Сами они, что греха таить, частенько недосчитывались голов скота, по словам краснокожих, «убитого лесным злым духом». Но как бы там ни плелись узоры монашеского петбте⁹⁰, а каждый сопляк в миссии крепко держал подо лбом, что количество выдаваемых продуктов, инвентаря и прочих необходимых в хозяйстве вещей всегда зависело от усердия в молитве, а главное – от обработки и пбхоты «собственности Господней». Лошадник и козопас Тамандаре, жену которого украли дикие индейцы с отрогов Сан-Бенито, как-то перчено заметил по сему поводу: «Во времена Святого Павла вера усваивалась слухом, а наши кабокло⁹¹ усваивают ее животом».

Если уж что и выдавалось пощедрее, так это горьковатый чай-мате, а вот потребление соли было весьма скудным. Получали ее повсеместно лишь по большим праздникам и богоугодным торжествам в виде награды особо отличившиеся. Своих запасов соли, хоть тресни, не было, а стоила она звонкую монету. Что говорить, если вместо нее жители сертана⁹² вынуждены были добавлять в пищу золу некоторых деревьев, свойства которой знали еще их далекие предки.

Вентуро бережно затушил о скошенный каблук жирный окурок дорогой сигары и спрятал его в нагрудный карман до другой оказии. Воспоминания о далекой родной стороне согревали его охваченную тревогой грудь.

Сейчас даже воскресные дни, которые монахи намеренно превращали в наискучнейшее время, чтобы самый каторжный труд казался более привлекательным, нежели отдых, виделись ему райским Эдемом. «Да, как всё же странно устроена жизнь,– капрал грустно усмехнулся, разглядывая тускло мерцающую шпору на сапоге.– Ведь было время, когда я помирал в тоске от бесконечной череды унылых дней, от тошнотворных улыбок благочестия, наставлений святости под непрерывное бормотанье отца Амадора, звон колокола и напевную молитву его ослов в сутанах, но вот теперь… – Вентуро обреченно вздохнул, раздавив в ладони назойливого москита.– А всё же, один дьявол, ни что на земле не походит друг на друга, как один монах на другого… Все они перестали быть мужчинами или женщинами… Все они, как грядки на одном поле, да и принадлежат к среднему роду. В наших краях уж сколько сменилось их? А я никогда не мог заметить, какая грань между старым и новым… Попробуй, сыщи разницу одной блохи от другой».

Внезапно лошади точно взбесились: захрапели, испуганно шарахнулись ближе к людям. Капрал вздрогнул от неожиданности, подумав поначалу, что у кустов, где были привязаны кони, объявился щитомордник или туда залетела бесшумная стая нетопырей⁹³, любивших наведываться в стойла или загоны для скота. Но нет, ничего подобного обнаружить не удалось, однако животные продолжали взбрыкивать, выворачивать карие яблоки глаз.

Вентуро охватил цепкий страх. Он торопливо глянул на лейтенанта. Тот – весь внимание – молча и настороженно вглядывался в немую темень. Ни шороха. Мексиканцу мучительно захотелось крикнуть во весь голос, чтобы спастись от гнетущей тишины…

– Тс-с! – Сальварес бесшумно взвел украшенный сложной вязью курок, и тут же услышал задыхающийся приглушенный сип:

– Что это, команданте? Зачем мы здесь? Господи, что там такое?

– Пока не знаю, но готовься к худшему.

* * *

Лошади вновь захрапели, дергая черным бархатом раздутых ноздрей. По лоснящимся крупам пробегала мелкая частая дрожь, с ощеренных пастей срывалась пена. Что-то явно пугало их, но что?.. Капрал последовал примеру лейтенанта, сухо клацнув курком кавалерийского штуцера, ощутив при этом, как взмокли его подмышки. Он мельком глянул на небо: оно было темным, как жерло подземной реки, а висевшая спелой оранжевой тыквой над ними луна почернела.

– Силы Небесные! Дьяволова нога,– Вентуро дернул оцепеневшим плечом, когда услышал далекий, зовущий в потусторонние пределы леденящий кровь звук рога.

– Это… ОН, ваша светлость… О Madre Dios! Всемогущий Господь да изгонит тебя обратно в ад! – капрал по-давился рвотной массой ругательств и молитвенных строк, хлынувших из его пересохшей глотки.

Они скорее почуяли, чем узрели, как из-за дальних камней, где таяла в темноте черная зелень кустов, в мерт-венном лунном блике скользнула тень, за ней другая, третья… Вентуро забыл про ружье, бросился ничком на землю; язык отнялся, шею окольцевал могильный холод.

– Хватит целовать землю. Останешься здесь,– тихо, но твердо послышался голос де Аргуэлло.– Жди меня до утра и сбереги лошадей. Вы поняли приказ, капрал?

Мексиканец в испуге таращился на дона Сальвареса, отказываясь понимать его действия, не в состоянии даже кивнуть головой. Загребая мысами сапог траву, он насилу поднялся и на негнущихся ногах проводил командира до лошадей.

– Господь пастырь мой, он безумец! – хрипло слетело с посеревших губ, когда стройная широкоплечая фигура драгуна растворилась в черном пологе ночи.

Вентуро беспомощно метнулся к лошадям, затем к оставленному штуцеру, дважды наступив на свою шляпу. Его сердце и мозг впервые в полную силу почувствовали горький бездомный страх. «Зачем мы здесь, зачем?!»

Сжимая в сырых пальцах ружье, пригибаясь к земле, он диковато оглядывался.

Рассыпанные кругом валуны и камни напоминали в лунном свете обломки обомшелых руин; вокруг царила магическая, какая-то особенная непроницаемая тишь. Ему вдруг вспомнились все седые легенды, слышанные еще в подоле матери, о Черных Ангелах, о Vacero, о Синих и Красных духах гор, которые обманчивым эхом заманивают сбившихся с тропы, а затем высасывают кровь из несчастных жертв… «Эти тайные призраки распознают мир по-своему: в солнце им приметны наши движущиеся тени, а при луне, когда крылья ночи обнимают уснувший мир, они могут читать черную тайнопись природы, нам неве-домую».

Вспыхнули молнией в памяти слова индейской знахарки из Лос-Аламоса. Старуха уже давно не жила со своим племенем, разговаривая лишь со змеями, духами и занимаясь ворожбой на белой траве в одинокой хижине:

– Теплую кровь они чуют всё время, чуют с жадной и мстительной злобой. Есть ведь, сынок, и иное чутьё, помимо обоняния, слуха и зрения. Вы, белые, и мы, люди красной кожи, только чуем, что они где-то рядом… Они же нас ощущают много острее…

От этих мыслей хотелось немедля вскочить в седло и, невзирая на ночь и опасность, гнать скакуна прочь, туда, где страх темноты и одиночества могли скрасить теплый свет масляного фонаря и простая, понятная человеческая речь.

Но Вентуро лишь наложил на себя крест и, хотя его желудок сжимался от страха, принялся терпеливо ждать рассвета.