Но наступил-таки день, когда один из пришельцев, проснувшись поутру, прислушался к какому-то шуму внутре летающей тарелки и понял, что исходит он от передатчика ихней телеметрической межгалактической космической связи. Оказалось, что это бубнит ихнее звёздное начальство, уже второй месяц кряду не получающее никакой информации о судьбе экипажа летающей тарелки после совершения посадки на далёкой планете Горевамбабаха (так у них наша Земля называется) и вошедшего в контакт с местным населением. Уже отчаявшись получить ответ и решив, что случилось самое страшное, ихнее начальство снарядило боевой межгалактический крейсер, чтоб уничтожить эту Бабаху в отместку за геройски сгинувший экипаж. Слава богу, что вовремя оказавшийся у приемника пришелец чой-то там правильное вякнул, и старт крейсера на радостях отменили. Но тут же приказали всему экипажу немедленно вертаться взад!
Что делать? Делать нечего, приказы надо выполнять! Да и межгалактический крейсер нам тут совсем уж ни к чему! Перед отлетом домой было решено устроить прощальный вечер с фейерверком, на который потратили все ООНовские ракеты, и катанием веселухинского населения на летающей тарелке. А так, как скорость у ихнего звездолёта после Петровичевых усовершенствований стала ого-го, то за пару дней почти все жители Веселухино побывали на Луне, безвозвратно затоптав там исторические следы американских астронавтов и оставив массу своих (многие – вместе с тапками). Кроме того, на Луне осталась пара мангалов, зонтик от солнца, деревянная скульптура медведя и пяток мешков с мусором (это Петрович велел мусор не разбрасывать, а в мешки собирать). Кстати, шашлыки, пожаренные на Луне, никому не понравились, так как очень быстро остывали. Зато назад парни и девчата привезли в качестве сувениров американский флаг, одиноко торчавший из Луны и какую-то здоровую железяку, которая стояла рядом с этим флагом, вся в пыли. Из железяки этой клёвая силосная башня получилась, но это уже потом было…
А вот перед самым стартом случилась незадача: лететь-то выпимши нельзя! Там, в ихнем космосе, оказывается, свое ГАИ имеется, и оно всё сечёт: и запах, и превышение скорости, и нарушение разметки, и непристегнутые ремни безопасности… Камеры установлены, знаки, сержанты с радарами… Все прям, как на Земле.
– Ну, что ж, – говорит Петрович, – тверёзыми полетите! Все чин по чину!
И следующий день не употребляли. Держались.
А ведь позабыли уже, что словесного взаимопонимания на трезву голову-то не-ет!
И прощание, конечно, было тяжелым: говоришь им «ни пуха, ни пера!», а они не понимают; тебе они дудят чего-то, рисуют в воздухе фигуры, а ты – «ни бум-бум»! Люди – в слёзы, инопланетяне скукожились и стали чернее тучи, в воздухе отчаяния столько, что хоть ножом режь, а что поделаешь: неизбежная разлука сердца рвет, попрощаться с братишками по-человечески хочется, а слов – не понять, как ни старайся…
На капитана с Авдотьей Филипповной вообще смотреть было невозможно: глядя на них, сам Шекспир бы рыдал в три ручья! Одно слово – драма любящих сердец, извечное противоречие чувства и долга!
Но Петрович и здесь не сплоховал! Взял и ко всеобщему ужасу насильно влил стакан кедровой в глотку крайнему пришельцу. Повисла пауза, а довольный Петрович и говорит:
– По правилам ведь тока водитель должен тверёзым быть, а ежли с ним пассажир под хмельком, то не штрафують! Пилотов вам, вижу, пятеро требуется, а всего-то вас – шестеро! Так что одному-то налить можно, для успешного, значить, завершения контакта!
Эх, что тут началось! Занялось прощание по новой – теперь через переводчика, со словами! Мы им: «ни пуха», они нам: «к черту»! И опять слёзы, объятия, поцелуи – еще пуще прежнего! Ихний малый переводил-переводил, да и сам от чувств чуть дара речи не лишился, а тут же еще и все «посошковые» – ему, во все три рта! В общем, туго парню пришлось, в люк его не сажали, а аккуратненько залили…
Наконец, закончили прощаться, оторвали капитана от Авдотьи, запихнули его в тарелку вслед за остальными. Люк задраили.
Не, классная, все же, у нас получилась тарелка, улучшенная нашими российскими деталями: только пыхнула огнем, и – нет её! Ни тебе этого медленного пафосного подъема, ни прощального пролета над головами, ни даже пресловутого следа в небе, никаких этих киношных сентиментальностей. Гиперзвук: раз – и все! Как будто и не было их никогда, этих инопланетян, как будто бы всё это с пьяну привиделось! Если бы только не сине-оранжевое пятно на Луне, да не американский флаг, привезенный оттуда же вкупе с круглой железякой. Нет, было, конечно, всё это было, прилетали, родимые! Не одиноко нам теперь во Вселенной! Глубоко и печально вздохнули веселухинцы и пошли отмечать это дело.
А дальновидная Софья Михайловна занялась новой партией сухарей.
Одна Авдотья осталась стоять: все смотрела и смотрела сухими выплаканными глазами в темнеющее бескрайнее небо, словно видела там ту далекую планету, к которой летел, покоряя парсек за парсеком, её милый, любимый, единственный капитан. Она тихо улыбалась, так как знала, что он тоже смотрит на нее, вжавшись в иллюминатор, охватив его всеми шестью щупальцами и светясь нежным-нежным розовым светом.
Любовь – она ж, итиху мать, не знает ни расстояний, ни времени…
А на третий день после отлёта пришельцев из заросших дурноклёном оврагов в Веселухино потянулись солдаты ООН и британские учёные.
За опохмелкой…
ДИАЛОГ ДВУХ КУЛЬТУР
Симфонические концерты в нашем городке – большая редкость, поэтому, когда я узнал, что будут давать бетховенскую симфонию, а во втором отделении – его же фортепианный концерт, то, понятное дело, помчался покупать билет. Мы, истинные ценители музыкальной классики, знаем: симфоническую музыку надо обязательно слушать «живьём», в концертном зале: только так можно получить настоящее, ни с чем не сравнимое удовольствие – услышать произведение именно в таком виде, как его задумал автор! Всякие там записи, «ютубы» и телетрансляции – это все даже «рядом не стояло», правильно о них говорят: «консервы»!
С этими мыслями влетаю в филармонию, там, возле кассы, как подтверждение, вижу афишу этого концерта с числом и портретом «Людвиг Ваныча», перемещаю взгляд на электронную схему зала, чтобы понять, есть ли свободные места в центре моего любимого 11-го ряда…
И тут понимаю, что что-то не так…
Возвращаю взгляд на афишу и… О, господи: портрет Бетховена красуется на фоне… оркестра народных инструментов! Балалайки там, баяны, домры… Фон этот, правда, был слегка «размыт» фоторедактором, сделан немного нечётким, – для лучшего выделения портрета композитора, – и, вроде, не особо заметен этот «ляп»… Но от нас-то, прожжённых поклонников симфонической музыки, таких вещей не скрыть! Ведь, не смотря на то, что до даты концерта ещё три недели, в моей душе он уже начался: уже звучат во мне те самые мощные бетховенские аккорды, уже началась там вечная битва человека с судьбой – на самом пике душевных сил, на самой вершине вдохновения гения музыки…
…и эта афиша с народным оркестром – как фальшивая нота в самом начале этой симфонии, как «кикс» валторниста в самый ответственный момент…
Блин…
Расстроенный, спрашиваю у кассирши:
– А что это у вас венский классик на фоне балалаек изображён?