УИЛЬЯМ (возбужденно). Политики – худшие из людей. Политик никогда не бывает нормальным человеком, он вне нормы. Потому что обычный человек должен испытывать огромное количество сомнений, он зачастую не понимает, как ему жить дальше. А вот политик почему-то знает, как жить всем остальным. У него такое политическое сознание. Я политиков терпеть не могу. Чтобы быть политиком, надо быть прежде всего циником.
ФРЕДЕРИК (раздраженно). Ну ты ведь не политик, ты сочинитель. Витаешь где-то в облаках. (Меняет тон на немного торжественный.) Современники очень редко, почти никогда, не бывают благодарны политикам за их свершения. Понять нашу роль в истории могут только потомки. Они очистят реальность от коры текущего момента.
УИЛЬЯМ. Знаешь, чего тебе не хватает, чтобы стать большим политиком? Обаяния. Ты не притягиваешь людей, ты сдержан, сух в общении, немногословен.
ФРЕДЕРИК (скептически). И что же такое обаяние? Научи меня, пожалуйста, ты же у нас великий писатель.
УИЛЬЯМ (встает и ходит по комнате). Это очень важная штука, особенно для политиков. Обаяние – это дружелюбная улыбка, протянутая рука, теплые нотки в голосе, сердечность в обращении, естественность, проницательность. Ты должен понимать, как расположить к себе слушателей, где вставить нужные слова, какую меру красноречия выбрать в разных ситуациях. Вот что это такое. Но не переусердствуй. Люди с избытком обаяния вызывают у меня недоверие. (Садится опять за стол.)
ФРЕДЕРИК. Глупости. Я не могу каждый раз думать о таких вещах. Мне нужно просто выполнять свой долг перед Британией. Давай сменим тему. Как поживает твоя бывшая супруга, Сири? Что ты ей, кстати, выплатил по решению суда при разводе?
УИЛЬЯМ. Очень много. Ежегодно две тысячи четыреста фунтов ей, дочери шестьсот фунтов. Я отдал ей дом в Челси на Кингз-роуд и роллс-ройс в придачу.
ФРЕДЕРИК. Роллс-ройс жалко.
УИЛЬЯМ. Я ненавижу свою бывшую жену. Меня сейчас больше беспокоит то, как она воспитывает нашу дочь Лизу. Ей ведь в этом году двадцать лет. Она внушает Лизе, что прилично можно жить только за чужой счет. Она прививает дочери мысль, что выгодный брак – вот основа благополучия женщины. Мне кажется, что её единственным развлечением является кино, а единственным бурным переживанием – дешевая распродажа в лондонских универмагах. Все плохое в моей дочери от матери. Она оказывает на Лизу дурное влияние, и Лиза никогда не проявляла интереса к тому, чтобы себя содержать.
ФРЕДЕРИК. Ну, ты, кажется, тоже не очень-то стремишься заниматься воспитанием дочери. Зачем ты тогда вообще женился.
УИЛЬЯМ. В наше время женитьба, к сожалению, является обязательным условием приличия. Одно время мне доставляло даже удовольствие представлять себя женатым человеком. Меня привлекало само положение. Оно казалось мне необходимым условием спокойного образа жизни. Ведь существует самая простая и самая совершенная форма существования человека: человек рождается, женится, рожает детей, трудится ради куска хлеба и умирает. Лучше ничего не придумано.
ФРЕДЕРИК. Мужем ты, возможно, быть хотел, но никак не отцом.
УИЛЬЯМ. Горькая правда в том, что никакого брака не было, была бледная декорация, но даже она была для меня обременительна.
ФРЕДЕРИК. Ну, знаешь, брак – дело серьезное. На нем строится благополучие и прочность государства.
УИЛЬЯМ. Я терпеть не мог свою жену. Я подозреваю её в сплетнях и интригах против меня. Она доставляла мне сплошные неприятности. Она эгоистка, лгунья, истеричка, развратница. Сири не просто лгунья, она мифоманка, которая придумывала обо мне злобные истории и рассказывала их так убедительно, что окружающие были почти уверены в их реальности.
ФРЕДЕРИК. В какой-то мере Сири, безусловно, виновата, что вы расстались, но она не заслужила той ненависти, что ты к ней питаешь. У нее отменный вкус, огромная энергия. Она умна, обаятельна, великодушна, приятный собеседник. Модный дизайнер по интерьерам. Она начитана.
УИЛЬЯМ. Начитана?! Я однажды пришел домой раньше обычного и увидел на ее прикроватной тумбочке книгу. Вначале я подумал, и не без тщеславия, что она читает мою. Но оказалось, что нет. И знаешь, как называлась эта книга? «Как правильно выбрать бриллианты».
ФРЕДЕРИК. Ну что же, это очень по-женски.
УИЛЬЯМ. Я прожил с Сири десять лет, и все эти годы были годами мук. Она была вроде делового партнера, который не выполняет условия контракта. Я ей все время объяснял, что мне часто надо путешествовать в поисках новых впечатлений, так как с нею я новых впечатлений не получаю. Но она не понимала этого.
ФРЕДЕРИК. Не надо говорить женщине такие вещи. Оскорбленное тщеславие способно привести женщину в бешенство. Большая часть мужчин требует от женщин достоинств, которых сами не имеют. Терпение в браке есть главная добродетель. Долгие годы супружеской жизни также убедили меня, что ради мира в семье последнее слово следует оставлять за женой.
УИЛЬЯМ. А как она транжирила деньги! Меня просто поражала ее расточительность. Она всегда считала, что тратить деньги на самое необходимое – это очень скучно, приятно тратить деньги на всякую роскошь. Она относится к тому типу женщин, для которых иметь тридцать пар туфель – значит жить в нищете. Она имела обыкновение использовать наш дом в Челси для показа различных образцов мебели и однажды продала даже мой письменный стол. Святая святых любого писателя! Я не переношу подобной бесцеремонности.
ФРЕДЕРИК. Ты ищешь в людях только дурное. Мне кажется, ты вообще не любишь женщин.
УИЛЬЯМ. А за что их любить. Они в совершенстве владеют искусством пустой болтовни, которая у них именуется светской беседой. И очень любят обсуждать свои личные дела со всяким, кто согласится их слушать. Существа с изъяном. Не зря в Библии сказано: «Всякая хитрость ничтожна по сравнению с хитростью женщины».
ФРЕДЕРИК (шумно встает из-за стола и бросает приборы). Ну хватит, я не намерен слушать эти гадости о женщинах. (Собирается уходить.)
УИЛЬЯМ (более примирительно). Вы с женой придете на ужин вечером?
ФРЕДЕРИК (раздраженно.) Не знаю, посмотрим.
Фредерик уходит, забывая на столе свои очки. Уильям нервно ходит по комнате. Он выглядит раздосадованным. Звонит в колокольчик. Входит Эрнест.
УИЛЬЯМ. Эрнест, позовите, пожалуйста, Джеральда.
ЭРНЕСТ. Хорошо, сэр.
Входит Джеральд. Вид у него потрепанный. Одет небрежно. Голова немного повернута направо (последствия травмы шеи). Уильям старается обнять его, но Джеральд отстраняется.
ДЖЕРАЛЬД. Ты меня звал?
УИЛЬЯМ. Да, как ты себя чувствуешь, дорогой? Шея всё еще болит?
ДЖЕРАЛЬД. Сейчас гораздо лучше. Всё хорошо.
УИЛЬЯМ. Ты какой-то грустный с утра.
ДЖЕРАЛЬД (раздраженно). Я устал быть твоим секретарем. Я достоин гораздо большего. Мне надоело мириться с ролью прислужника и находиться в тени твоей знаменитости. Я терпеть не могу быть в услужении, а работу, которую я для тебя выполняю, считаю недостойной себя.
УИЛЬЯМ (улыбаясь). Да, я не спорю. Но пока я не нашел достойного применения (говорит с сарказмом) твоим многочисленным талантам, поработай у меня еще моим секретарем, пожалуйста. Какие у меня сегодня встречи, милый?
ДЖЕРАЛЬД. Не называй меня милым.
УИЛЬЯМ. Хорошо, извини.
ДЖЕРАЛЬД. В двенадцать сорок пять у тебя фотосьемка с Сесилом Битоном. Вы вчера с ним об этом договаривались.
УИЛЬЯМ. Да, помню. Хотя у меня нет никакого желания фотографироваться. Надеюсь, это будет недолго.
ДЖЕРАЛЬД. Далее, в тринадцать пятнадцать обед с Гербертом Уэллсом.
УИЛЬЯМ. Мой дорогой друг. Я буду рад его видеть.
ДЖЕРАЛЬД. После дневного отдыха, в шестнадцать ноль-ноль приедет Мари Лоренсен. Она хотела взглянуть, как поживают ее картины.
УИЛЬЯМ. Странно. Почему только она хочет это сделать?! Ни Матисс, ни Пикассо не хотят взглянуть на свои картины.
ДЖЕРАЛЬД. Я подготовил о ней небольшую справку для тебя.
Передает Уильяму листок бумаги.
УИЛЬЯМ. Это очень любезно с твоей стороны. (Садится в кресло. Читает вслух.) Модная портретистка, стиль ар-деко, женские портреты, эскизы костюмов, книжная графика. Любимый художник – Боттичелли. В этом году награждена орденом Почетного легиона. (Комментирует.) Французы раздают орден Почетного легиона направо и налево.
ДЖЕРАЛЬД. В двадцать часов ужин в саду, гонг к переодеванию в девятнадцать тридцать.
УИЛЬЯМ. Спасибо. У меня к тебе будет еще одна просьба.
ДЖЕРАЛЬД. Слушаю.
УИЛЬЯМ. Развлеки гостей после обеда. Пригласи Сесила и Оливию. Организуй прогулку на яхте, поиграйте в теннис, угости их своими знаменитыми коктейлями. Ну ты понял. Можете Уэллса с собой прихватить.
ДЖЕРАЛЬД. Этого неразборчивого ловеласа?
УИЛЬЯМ. Не говори так о моем друге.
ДЖЕРАЛЬД (нехотя). Ну хорошо, я позабочусь о них.
УИЛЬЯМ (игриво). Только не вздумай приставать к блондинке, я буду ревновать.
ДЖЕРАЛЬД (говорит в зал). Нет проблем, она меня не интересует. Сесил поинтереснее будет.
УИЛЬЯМ. И не напивайся, пожалуйста, сегодня вечером. Будет неудобно перед гостями. Последний раз ты напился до чертиков. Ты теперь ближе к бутылке, чем ко мне. А я не могу тратить годы жизни на то, чтобы быть сиделкой и сторожем при запойном пьянице.
ДЖЕРАЛЬД. Об этом можешь не беспокоиться.
УИЛЬЯМ. Надеюсь на это.
Подходит ближе к Джеральду и берет его за руку.
УИЛЬЯМ (нежно). Ты меня совсем забыл. В гости не приходишь. Твоя страсть ко мне исчезла?
ДЖЕРАЛЬД. Я еще не совсем здоров, да и дел всяких много с изданием твоих книг. Тем не менее ты мне еще не безразличен.
Неожиданно входит Фредерик и смотрит на них с явным раздражением.
ФРЕДЕРИК. Я забыл здесь свои очки.
Джеральд сразу уходит.
ФРЕДЕРИК (гневно). Я тебя прошу, прекрати эти безобразия. Ты помнишь эту ужасную историю с Оскаром Уайльдом? Твой Джеральд пьяница, наркоман, развратник и бездельник. Хотя и обаятельный.
УИЛЬЯМ. Что я такого сделал? Я только взял его за руку.
ФРЕДЕРИК. Прекрати. Ты отлично понимаешь, что я имел в виду. Сейчас английское законодательство в этом плане самое строгое в Европе.
УИЛЬЯМ. Знаешь, в жизни есть две хорошие вещи. Это свобода мысли и свобода действий. Во Франции ты пользуешься свободой действий, а в Германии – свободой мысли. Но в Англии вы лишены и того и другого. Вы придавлены грузом условностей, вы не можете вести себя как хотите. Англия – страна обязанностей, которые мне не хочется выполнять, и ответственности, которая меня тяготит. Чтобы почувствовать себя свободным, мне нужно было отдалиться от родины, хотя бы на ширину Ла-Манша.
ФРЕДЕРИК. Вот почему ты уехал из Англии…
УИЛЬЯМ. Мне кажется, что человек может делать всё, что ему нравится, если это не доставляет проблем и неприятности другим.
ФРЕДЕРИК (уже более спокойно). И всё-таки прошу тебя, будь крайне осторожен.
УИЛЬЯМ. Я буду осторожнее. Я хочу поменяться, но не могу. Я всегда думал, что я на три четверти нормальный, а на одну четверть не такой, как все. А оказалось всё наоборот. Может, вы с женой все-таки поужинаете с нами вечером?
ФРЕДЕРИК. Сейчас уже точно нет. Вдруг там еще будут эти… Мы с женой немедленно уезжаем. И, пожалуйста, не общайся с моим сыном Робином. Он к тебе тянется, а ты на него плохо влияешь.
Фредерик уходит. Входит Эрнест.
ЭРНЕСТ. Сэр, во сколько вам подать сухой мартини?
УИЛЬЯМ. Эрнест, вы отлично знаете, что я всегда работаю до двенадцати сорока пяти. Каждый день, без выходных и праздников. Это мое кредо (смотрит в зал). И не забудь, что мартини должен быть обязательно холодным. Сегодня очень жарко.
Уильям уходит вверх по зеленой лестнице в свой кабинет.) Играет музыка 30-х годов.
Гаснет свет.
Сцена 3
Та же комната, часы показывают 12.45. Уильям выходит из своего кабинета на лестницу. Он одет в белые парусиновые брюки, замшевые ботинки, блейзер, на шее платок. Спускается с лестницы. Входит Эрнест с подносом. На нем бокал с мартини. Уильям подходит к Эрнесту, берет бокал и делает большой глоток. Ставит бокал обратно на поднос.
УИЛЬЯМ. Мартини прохладный, а не холодный, Эрнест. Будьте внимательнее к таким вещам.
ЭРНЕСТ. Прошу прощения, сэр. Сегодня жарко, и холодильнику не хватает мощности. Вас ожидает мистер Сесил Битон.
УИЛЬЯМ. Хорошо, пусть войдет.
Эрнест уходит. Входит Сесил Битон с большой камерой на ножках и сумкой. Вместе с ним Оливия. Битон одет экстравагантно, на нем широкополая шляпа, летний плащ и длинный шарф. Оливия одета в элегантное летнее короткое платье.
УИЛЬЯМ. А я думал, что вы будете один, Сесил.
СЕСИЛ. Я подумал, что вы будете не против, если Оливия тоже побудет с нами. Она подержит лампу и, при необходимости, поможет передвинуть мебель. Ну и ее женский взгляд не помешает.
ОЛИВИЯ. Здравствуйте, мистер Моэм.
УИЛЬЯМ. А что, нужно будет двигать мебель для фотографий? Здравствуйте, Оливия.
СЕСИЛ. Возможно, так сказать, для ракурса.
Сесил настраивает камеру и достает из сумки лампу. Ставит аппарат на треножник. Оливия с интересом ходит по комнате и трогает книги. Уильям за ней наблюдает.
УИЛЬЯМ (Оливии). Не надо здесь ничего трогать. (Затем обращается к Сесилу.) А для каких журналов вы снимаете?
СЕСИЛ. Я работаю с журналами «Вог», «Вэнити Фэир», «Татлер». Я снимал Марлен Дитрих, Жана Кокто, Коко Шанель.
УИЛЬЯМ. Я знал, что вы культовый фотограф. Хотя я ненавижу слово «культовый». Хуже него, по-моему, только «элитный». Если речь не идет о чае, конечно.
ОЛИВИЯ. У него была персональная выставка несколько лет назад. Самая знаменитая его фотография «Девушки – мыльная пена». Она сделана в формате ожившего полотна. Головные уборы девушек выполнены из объемного стекляруса, и на них много страз.
УИЛЬЯМ. Впечатляет.
Сесил заканчивает заниматься с аппаратурой. В это время Оливия поднимается по лестнице к кабинету Уильяма.
УИЛЬЯМ (Оливии). Я не разрешаю никому входить в свой кабинет. Прошу вас спуститься.
ОЛИВИЯ (стоя наверху лестницы). Ну не сердитесь, мистер Моэм, я уже спускаюсь. Я, как все женщины, любопытна и хотела посмотреть, как выглядит ваша гостиная сверху. Так сказать, для панорамного фото.
УИЛЬЯМ. Вам сколько лет, Оливия?
ОЛИВИЯ. Двадцать пять.
УИЛЬЯМ. Я никогда не сержусь на женщин моложе двадцати пяти лет.
Оливия медленно спускается по лестнице.
УИЛЬЯМ (обращаясь к Сесилу). Очень хорошо, что вы решили посвятить свою жизнь искусству. У нас почему-то мужским делом считаются занятия спортом, охота и рыбалка.
СЕСИЛ. Сейчас хорошее время для фотографий. Эра гламура, блеска, ар-деко, голливудского шика. Меня привлекает светская жизнь, богема, мода, балет, монархия. Я очень надеюсь когда-нибудь сделать фотографии нашего короля Георга Пятого.
УИЛЬЯМ. Вы еще так молоды, и у вас еще все впереди.
СЕСИЛ. Я раньше часто фотографировал лорда Эйвона, но теперь он больше не снимается.
УИЛЬЯМ. Это почему же?
СЕСИЛ. После того как ему исполнилось тридцать пять лет, он не позволяет себя фотографировать. Говорит, что хочет, чтобы его потомки знали его только молодым.
УИЛЬЯМ. Оригинально, ну, я уже снимался в более позднем возрасте, поэтому меня фотографировать можно.
Оливия продолжает ходить по комнате и рассматривать картины. Останавливается у одной из них.
ОЛИВИЯ (спрашивает у Уильяма). Это Тулуз-Лотрек?
УИЛЬЯМ. Нет, это Анри Матисс. Там, вообще-то, на картине есть его автограф. Внизу справа.
Оливия опускает голову и старается разглядеть автограф художника.
ОЛИВИЯ. А скажите, господин Моэм. В чем преимущество быть известным писателем?
УИЛЬЯМ. Преимущество в том, моя дорогая, что если раньше женщины тебе говорили «нет», то теперь говорят «да». (Обращаясь к Сесилу). А скажите, Сесил. У вас фотографии постановочные или спонтанные? Как вы снимаете?
СЕСИЛ. Больше спонтанные. О большинстве своих фотографий я могу сказать, что за несколько минут до их появления я даже не знал, что собираюсь их сделать. Единственное, что я могу сказать вам точно, что я снимаю очень быстро. Будьте к этому готовы. Я стараюсь, чтобы на моих фотографиях мужчины были красавцами, а женщины очаровательными. Для этого есть зоркий объектив и удачное освещение. А вы все время живете на этой вилле?
УИЛЬЯМ. Нет, конечно. Полгода я живу здесь, а полгода путешествую. (Вальяжно.) Обязательно раз в год заезжаю в Лондон. Закупить мыла «Флорис», заказать костюмы у Лесли и Роберта, подстричься в парикмахерской Трамперса, где меня обслуживает Джордж, имеющий обыкновение раз в неделю отправляться в Букингемский дворец поправить прическу королю Георгу. Для меня в одном магазинчике делают особые сигареты с длинным фильтром. Так что мне тоже не чужда, как вы говорите, богемная жизнь.
Оливия настраивает лампу и пробует освещение.
СЕСИЛ (обращаясь к Уильяму). У нас всё готово, можем начать фотографировать.
УИЛЬЯМ. Отлично, с чего начнем?
СЕСИЛ. Садитесь в кресло и сделайте веселое лицо.
Уильям садится в кресло. Оливия ходит с лампой и выбирает лучший свет. Сесил передвигает камеру на треножнике и очень быстро фотографирует. Вспышки раздаются каждую секунду.
УИЛЬЯМ. Вы действительно очень быстро фотографируете.
СЕСИЛ. Я вас предупреждал. У вас очень строгое лицо, улыбнитесь, пожалуйста.
Уильям пытается улыбнуться.
СЕСИЛ. Нет, это всё не то. Лучше садитесь на диван и раскиньте руки.
Уильям нехотя пересаживается на диван. Сесил продолжает фотографировать с феноменальной скоростью. Оливия еле успевает за ним.
Чего-то не хватает. У вас есть серый пиджак?
УИЛЬЯМ. Почему обязательно серый, я могу надеть белый пиджак.
СЕСИЛ. Серый цвет дает человеку ощущение внутренней стабильности.
УИЛЬЯМ. Нет, давайте без серых пиджаков, я не уверен, что сейчас его найду.
СЕСИЛ (Оливии). Давайте переставим это кресло в другую часть комнаты. Здесь не хватает света.
Они берут кресло, где раньше сидел Уильям, и переставляют его в другой угол.
СЕСИЛ (Уильяму). Садитесь теперь сюда и, наконец, улыбайтесь.
УИЛЬЯМ. Да я и так стараюсь, это вы так долго не можете определиться, где мне сидеть.
ОЛИВИЯ. Здесь света еще меньше. Нужно вернуть кресло на место.
Они опять берут кресло и возвращают его на прежнее место. Сесил смотрит в объектив.
СЕСИЛ (Оливии). Вы неправильно лампу держите, держите ее выше.
Уильям со вздохом садится в кресло.
УИЛЬЯМ. Я так и думал, что хороший снимок – это двадцать процентов творчества и восемьдесят процентов – таскание мебели.
СЕСИЛ. Я всё понял. Вас надо снимать стоя. Встаньте на лестницу и наденьте мою шляпу и шарф. Правую руку поднимите вверх.
Он пытается надеть на Уильяма свою шляпу, а Оливия – шарф. Уильям сопротивляется.
УИЛЬЯМ. Да не хочу я надевать вашу шляпу. У меня своих полно. Давайте перенесем вашу фотосессию на завтра, я уже устал фотографироваться. (Со вздохом садится опять на диван.)
ОЛИВИЯ. Я придумала отличное фото.
Оливия быстро садится на колени к Моэму и обнимает его за шею.) Сесил фотографирует.
ОЛИВИЯ (громко в зал). Знаменитый писатель со своей поклонницей. Я говорю «Да!».
Уильям в полной растерянности от такой наглости. Неожиданно входит Джеральд и видит Оливию на коленях Моэма. Оливия, наконец, встает.