Комендантский час

Братья стали разбирать этот завал, пока не заметили ткань под ним. Убрав ветки, они приподняли её, обнаружив вход в подземелье.

– Черт возьми, ты был прав! – сказал офицер.

– Саша, достань, пожалуйста, пистолет. У меня вновь дурное предчувствие.

Александр незамедлительно достал оружие и приготовился к стрельбе. Брат же его взял спички и, подсвечивая стелящуюся пред собой темень, сказал офицеру: « После вас!». В подземелье царили сырость и холод, однако по мере приближения к особняку становилось теплее. Наконец коридор был пройден, и перед братьями возникла еще одна белая завеса. Избавившись от неё, Александр с Ярославом попали в сокрытую от прочих часть подвала. Здесь не было бочек, зато были странные квадратные колонны из кирпича, подпирающие потолок. На стенах висели цепи, прикрепленные к забетонированным кольцам, и масляные фонари. Ярослав видел мало. Когда очередная спичка потухла, он достал новую, снял со стены один из фонарей и зажег его. Слева от входа стоял ломберный стол с тремя крепкими креслами. На нем лежали игральные кости и колоды карт. По правую же сторону, но дальше, ближе к одной из колонн на цепи лежала девушка в просторной белой рубахе. Она не двигалась и не издавала ни звука. Увидев её, парни тут же ринулись на помощь. Повернув её на спину, они приметили азиатскую внешность, а так же то, что её нос был сильно поражен какой-то болезнью.

– Надо срочно позвать Сенцевского, я этим займусь! – сказал Ярослав и, оставив фонарь, бросился на выход.

Александр стал прощупывать её пульс, но почему-то не смог определить, присутствует ли он. Он стал искать ключ от цепи, что сковывала шею пленницы. Связка оказалась спрятана в ящике стола. Отворив замок, офицер взял хрупкую девушку на руки и отправился прочь. Ступая по холодному коридору в полной темноте, он пытался отыскать встречный свет. В этот момент рука девушки легко сжала запястье юноши, и он понял, что девушка жива. Выбравшись на воздух, Александр побежал в сторону поместья. Вскоре навстречу вышли полицейские. Доктор, не надев ничего на рубашку, пронесся мимо них. Он принял девушку к себе на руки, пока Александр снимал пальто, чтоб прикрыть её. Укутанную пленницу принесли в зал, соседствующий с кухней, поскольку там было теплее всего. Девушку положили на диван, предварительно подстелив плед. В ноги сунули грелку. Широкое лицо азиатки лишь подчеркивало впалось щёк.

Вскоре появился Вендль, распорядившийся приготовить для больной бульон и стопку водки. Сенцевкий, после недолгого внешнего осмотра, пришел к выводу, что девушка больна сифилисом, причем в тяжелой форме. Её нос был поражен не меньше, чем ухо покойного Василия.

Евгений попросил братьев и следователя покинуть комнату, чтобы не мешать ему работать. Троица направилась обратно в зал. Каждый был по-своему потрясен.

– Как отреагировали дядя со старухой? – спросил Александр у брата.

– Оба были в шоке от услышанного, хотя бабка в меньшей степени. Она сразу поняла, зачем нужен был этот ход из зала.

– Чтобы незаметно покидать имение?

– Старуха страдает бессонницей и почти не спит. Если бы эти трое постоянно выходили через главный вход и отправлялись в лес, то рано или поздно она бы их заметила.

– А задним ходом они не пользовались, потому что приехали вы и жили над ним? – спросил вдруг следователь.

– Получается, что так, – ответил, немного подумав, Ярослав.

– Значит, они пользовались этим секретом редко. Возможно, механизм состарился, потому шкаф и не встал ровно на свое место, – предположил офицер.

– Точно! – произнес Вендль. – Через эту рабыню они и заразили друг друга. Точнее, Седых заразил Василия.

– Каким же ублюдком был отец! Чертов развратник, даже представить трудно, на что он был готов ради удовлетворения похоти.

– Когда я служил на Кавказе, я слыхал про эпидемии этой болезни. Не исключено, что наш полковник привез эту заразу с фронта, – сказал Александр.

– Учитывая особенность протекания болезни, думаю, он и не подозревал, что болен. Первичный шанкр ведь проходит и без лечения, – продолжал рассуждать Максим Иванович.

– Полагаю, когда болезнь проявилась у отца, они с другом поехали к деду Прасковьи. А когда, спустя время, поняли, что больны и знахарь им ничем не помог, решили его убить. Девушке повезло, что она не попала под горячую руку.

Следователь вдруг остановился: « Господи, а я ведь её застрелил, эту несчастную девушку…. Амалья была права, во всём права».

– Максим Иванович, лучшее, что вы можете сделать для покойной, это довести дело до конца, – сказал Александр.

– Согласен, – добавил Ярослав.

Вендль стер редкие слезы и, кивнув головой, продолжил идти.

Часть 4.

Следователь общался со старухой, высказывая свои предположения касательно случившегося. Ему оставалось лишь исследовать подземелье, но он хотел дождаться, пока доктор приведет в чувство пленницу, чтобы допросить её. Братья Альшевские же, поднявшись на второй этаж, в бильярдную, застали там своего дядю. Он сидел за столом, приняв задумчивый вид. В одной руке он перебирал темно-синие четки, в другой держал листок с девяностым псалмом, который тихо зачитывал.

«Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его, долготою дней насыщу его, и явлю ему спасение Мое», – прошептал Богдан и, сложив листок, перекрестился, после чего поднял тяжелый взгляд на племянников.

– Так значит, эта девушка жива? – спросил толстяк, на что братья кивнули. – Мда, повезло несчастной. Похоже, истязали её долго и жестоко.

Мужчина поднялся со стула и, положив четки с молитвою в карман, подошел к племянникам. Взяв Ярослава за запястья, он грозно взглянул ему в глаза: « Если бы я знал, на что способен твой отец, клянусь, я остановил бы его. Теперь-то я понимаю, зачем эти двое приезжали в мои края. Сразу можно было заметить, что Вася не слишком заинтересован в делах собственных заводов. Черт бы побрал этого сладострастника».

– Мы все виноваты в этом, каждый из нас, – сказал Ярослав.

Александр же вспомнил о матери, и что-то обидно-горькое вдруг проникло в его разум. Он был зол – и на дядю, и на старуху – на всех, кто мог заметить и прекратить преступления Альшевского, на всех, кто мог положить конец его издевательствам. Но жгучий прилив ненависти вдруг начал стихать, когда офицер вспомнил, насколько хитер был его покойный дядя.

« Ложь была его щитом с детства. Неудивительно, что он умело прикрывался им до самой смерти», – подумал старший брат.

– Если позволите, я побуду один, – сказал Богдан, и братья, все понимая, тихо покинули комнату.

Стоя на лестнице, они увидели, как в зал вошёл доктор, который объявил, что девушка без сознания и он не знает, как скоро она сможет прийти в себя. Следователь, позабыв совсем об этой детали, спросил Альшевских о том, как они вообще нашли ту часть подвала. Ярослав рассказал Максиму Ивановичу и про свои ощущения в винном погребе, и про то, что он видел, как трое мужчин шли куда-то в ночи.

– Знаете, господин Альшевский, – обратился Вендль к Ярославу, – вы произвели на меня впечатление. Вы определенно обладаете куда более высокими стандартами морали, чем я мог подумать.

– И большими, чем обладал его отец, – сказала вдруг Амалья.

Юноша посмотрел на старуху так, как раньше не смотрел: без боли, без обиды, и даже без того самого презрения, которым пытался заменил ненависть. Его бабушка же смотрела на внука с сожалением.

– Простите, господа, но я вернусь к нашей находке, – сказал вдруг Сенцевский.

– Я предлагаю нам с господином Венделем отправиться туда, где мы её нашли, – сказал Александр.

– Да, так мы и поступим, – заключил следователь.

Мужчины решили отправиться в подвал через тайный ход, так как это было быстрее. Отворив книжную дверь, они сделали пару шагов навстречу зимнему лесу. Повторив путь, который не раз проделывали покойники, троица оказалась у входа в подземелье.

– Я до сих пор не понимаю, неужели этот тоннель всегда был здесь? – риторически вопрошал Ярослав. – Не уверен, что Лагерхейн строил что-то подобное для отца.

– Думаю, это новодел, возведенный после твоего отъезда, – отвечал старший брат. – Полагаю, дядя вынашивал план подобного места многие годы.

Мужчины медленно пробрались по холодному коридору, подсвечивая путь быстрогаснущими от сквозняка спичками. Войдя в помещение, они увидели, что оставленный Ярославом фонарь все еще не погас. Осмотр помещения не дал новой информации, но следователь, впервые наблюдавший подобное, был потрясён и сравнивал прибежище темных желаний Василия с пыточными инквизиции. Александр же, вдруг припомнив, что связку ключей от замков он обнаружил в ящике ломберного стола, подошел к нему и увидел там некоторые бумаги.

– Самое интересное, что никто не запрещал вашему дяде довольствоваться телами каких-нибудь блудниц, но этого ему было мало….

Вендль подошел к старшему из братьев, чтоб вместе с ним рассмотреть бумаги, однако они были чисты. Помимо них в ящике валялись ножи, странные инструменты и пара бутылочек с опиумной настойкой.

– Не трогайте это, мы исследуем все найденное позже, – сказал Максим Иванович.

Александр обернулся и увидел, как его брат неподвижно стоит в центре комнаты и вдумчиво глядит на кирпичные колонны.

– Ты чего, Ярик?

– Зачем здесь эти колонны?

– Да я откуда знаю, зачем-то нужны.

– Они здесь лишние, они не придают прочности конструкции.

– Тебе виднее, ты же архитектор. Господин Вендль, мы здесь закончили?

– Да, я полагаю, что больше здесь не на что смотреть, – сказал следователь и предложил пойти на выход.

Александр вышел первым, за ним следовал Максим Иванович. Ярослав же, покидая злосчастное место, вдруг остановился и, подумав, решил идти не обратно в дом, а к мастерской, находящейся недалеко от деревни крепостных. Своим спутникам он лишь сообщил, что скоро явится.

Вернувшись в теплый зал, Вендль и Альшевский попытались вернуть шкаф на место, однако это никак не удавалось сделать.

– Мы ничего больше не нашли, – сказал Максим Иванович, обращаясь к Амалье, а точнее к её руке, лежавшей на подлокотнике кресла, которое едва выглядывало из-за зеркала.

– Совсем ничего, господа? – спросил все это время стоявший на лестнице Богдан. Он хорошо отражался в зеркале и был виден Амалье, однако, его племянник и следователь, стоя у шкафа, не заметили его. Александр хоть и не наблюдал толстяка, все же понимал по его голосу, что он глубоко обеспокоен случившимся.

« Пожалуй, не сама смерть Василия, а именно раскрытие его мерзких секретов заставили дядю понять, что он потерял брата, и это произошло задолго до его гибели. Всем нам бывает сложно, когда человек, которому мы безоговорочно доверяем, оказывается не тем, кем мы его представляли. Такую боль испытали когда-то моя мать и я. Теперь от неё страдал и Богдан», – думал офицер.

Вдруг старуха услышала тяжелые и быстрые шаги в коридоре. Дверь в зал открылась, и перед ней предстала та самая пленница. Одетая в длинную, белую рубашку, она держала пистолет доктора Сенцевского в одной руке и окровавленный осколок стеклянной бутылки в другой. Её руки сильно тряслись, а глаза быстро бегали по комнате. Наконец они остановились. Девушка вытянула трясущуюся руку, попыталась прицелиться и выстрелила. Следом прозвучал ответный выстрел Александра, приправленный звоном разбитого стекла. Пуля азиатки попала в шею Амалье, пробив её насквозь. Выстрел же офицера пришелся на голову пленницы, отчего последняя мгновенно погибла.

Богдан спрыгнул со ступенек, достал платок и прильнул к телу матери. Прижимая его к кровоточащей ране, он слушал её последние слова: « Ты….это ты….всё….знал….».

Толстяк нежно прикрыл ладонью рот старухе. Она испуганно поглядела на сына в последний раз, после чего закрыла глаза. Когда следователь подошел ближе, он увидел лишь рыдающего над телом матери Богдана. Александр же стоял на месте, не в силах пошевелится. Он глядел на труп молодой девушки, изуродованной человеком, который сам был уродлив изнутри. Опустив пистолет, офицер подошел к телу старухи.

– Зачем она её убила? – спросил Александр.

– Думаю, она просто была не в себе, – рискнул предположить следователь.

Вдруг присутствовавшие вспомнили о Сенцевском.

– Доктор! – крикнул Александр и бросился к распахнутым дверям.

Остальные побежали следом.

« Где же Ярослав, черт возьми?», – подумалось Богдану, когда он пронёсся мимо входа в особняк.

Добравшись до комнаты, где Евгений ухаживал за пленницей Василия, Александр увидел валяющегося на полу мужчину. Он был жив, однако лежал в осколках, и из его виска лилась кровь. Вскоре подоспели и остальные. Они приподняли доктора и привели его в чувство. Евгений огляделся, сморщился от боли и спросил, где девушка.

– Она мертва, – ответил следователь.

– Мертва? Ох, этого следовало ожидать.

– Что случилось? – спросил Вендль, и Сенцевский начал медленный рассказ.

– Похоже, я стоял к ней спиной, когда она очнулась. Увидев стоящую рядом бутылку водки, она схватила ее, поднялась, и ударила меня, да с такой силой, что я потерял сознание. И, похоже…, – доктор похлопал себя по груди, а потом залез рукой под пиджак, – Боже, она забрала мой пистолет.

– Она застрелила Амалью, – сказал Вендль, придерживая друга за плечо и помогая тому подняться.

– Вот тебе и ответ, почему она её убила, – произнес Богдан. – Помутнение рассудка. Потому-то она вбежала в зал и…. Трудно её винить, её держали в нечеловеческих условиях.

– Какой ужас, – произнес доктор. – Такого мы точно не ожидали.

В этот момент Александр вспомнил о брате.

– Простите, господа, мне надо найти Ярослава.

Поднявшись на ноги, офицер быстрым шагом направился на выход. Выбравшись из поместья, он заметил, что начало смеркаться. Навстречу ему бежали двое полицейских.

– Что случилось? – спросил один из них у юноши.

– Стрельба, но… вы опоздали. Где вас, черт возьми, носило?

– Ваш брат попросил нас о помощи, он в подземелье и ….

– В подземелье?

– Да, его внимание привлекли кирпичные колонны.

– Я понял, ступайте в дом.

В сознание юноши опять вдруг просочилась тревога, и он побежал в сторону леса. В спешке пробираясь через деревья и сугробы, он ни на секунду не остановился, боясь потерять драгоценные секунды. Отыскав, наконец, подземелье, офицер вошел внутрь и направился на свет. В коридоре было темно, слышались глухие всхлипы. Вскоре Александр вошёл в комнату-тюрьму, где увидел своего брата, стоящего на коленях в конце комнаты. Перед ним лежала мощная кувалда, вложенная в раскрытые ладони. Ярослав обернул свое заплаканное лицо к Саше. Оно являло ужас и отчаяние, которых офицер не видел никогда прежде у брата. Парень молча показал рукой на одну из колонн. Взглянув на нее, Александр заметил, что в разрушенной кувалдой части видны человеческие останки. Это были голые кости, одним своим видом указывающие на то, что Василий творил свои ужасы не один год.

Не произнеся ни слова, молодой человек попятился назад. Сдерживая тошнотворные позывы, он выбрался на свежий воздух, где его начало рвать. Мышцы живота, резко сокращаясь, больно сдавливали внутренности. Желудок был пуст. Оттого Александр упал на колени и, разведя руки, поставленные в сугроб, начал кричать. Все, что его окружало, ощущалось отталкивающе мерзким. Ему было противно думать о Василии, своей матери, семье Прасковьи и той девушке, что перед смертью обрела свободу. Он чувствовал липкость крови на своих ладонях, хотя знал, что они чисты. Наконец позывы прекратились, и он, зачерпнув снега, умыл им лицо и поднялся на ноги. Обернувшись, он увидел Богдана. Тот молча стоял напротив племянника, сочувственно глядя на него. Александр подошел к толстяку, крепко обнял его и заплакал.

– Тише-тише, мой мальчик, все кончилось….

– Я хочу уехать отсюда.

– Это не проблема, я заберу тебя.

– Да, но….. Я не хочу, чтобы меня что-то связывало с этим домом, с этим местом.

– Мы уедем навсегда.

– Все эти смерти, ужасы…. Люди про это все узнают, точно узнают.

– Узнают, но разве нам обязательно иметь что-то общее с людьми, что не были нам чужими лишь по злой шутке судьбы?

Александр отольнул от своего дяди.

– Нет, мы не обязаны марать свои имена, – в голосе юноши вдруг проклюнулась гордость. – Я сменю фамилию. Хочу взять что-нибудь простое.

– Хорошо. Все образуется, Саша. Клянусь, мы скоро забудем об этой истории.

Родственники вновь обнялись. Богдан вспоминал тот день, когда его брат умер, а его друг застрелился от осознания своей слабости перед болезнью. Он вспоминал свой лихорадочный поиск записей брата. Дневники, путевые заметки, билеты – все, что могло выдать толстяка, все, что могло обнаружить его сущность, – было сожжено дотла. И в этот раз игра окончилась в его пользу. Он крепко сжимал руки на спине племянника.

– Уж на кого – на кого, а не меня, Саша, ты всегда можешь положиться.

Хворь.

Предисловие:

1830-1831 годы запомнились современникам, как годы «новой чумы», польского восстания и всяческой смуты. С целью «купирования» заболевания правительство предприняло ряд крайне эффективных шагов, неверно трактованных большей частью населения. Особенно рьяно люди принялись сопротивляться проводимой властями политике, когда чиновники проявили излишнюю активность, хватая даже здоровых граждан и помещая их в специальные госпитали. Немало восстаний повидала русская земля в эти годы.

Часть 1

1830 год.

Тонкий восковой огарок потрескивал в полупустом церковном канделябре. Его тихое, немощное свечение не могло обеспечить должной видимости в безлюдном храме. Оно было способно лишь выхватывать обрывки святого образа, изображенного на небольшой иконе пред собой. Вдруг пламя резко шелохнулось, заволновалось и, наконец, схлопнулось в кроткую искру, оброненную на пол.

Сквозняк, проникнувший в церковь из открытой двери, растворился в темноте, а в зал вошел священник, преследуемый неумолкающей женщиной.

– Благодарю тебя, Демьян, такое дело ты большое сделал!

Священник, изображая скромника, лишь отмахивался и поддакивал.

– Они что же, хотели, чтоб людей сжигали? – удивленно спросила женщина, внимательно глядя на клирика.

– Да, говорили, что поветрие это только так и уничтожимо.

– Господи-господи, что творится-то, а? Мой Глеб ведь не болел ничем, от старости помер.

– Они не смотрят ни на возраст, ни на житие. Объявили о холере, да и всех под одну гребенку.

– Как хорошо, что у нас хоть в деревне такой защитник, как ты, нашёлся. А то как же, столько лет я прожила, а мужа похоронить спокойно не могу? Не по-христиански это дело. Ой, что творится….

– Не переживай, Афдотья. Нет никакого поветрия, это они на простых людей ополчились.

– Кто они? – удивилась женщина.

– Хозяева ваши! Вы же как привыкли: поработал на барина – пошел, погулял. А они видишь как? Всем дома сидеть, заразу не разносить! А кто эту заразу видел-то?

– И правда, не было заразы. Ох, хорошо же, что мы погнали этих кровопийц.

– Не то слово. Благо, есть у нас чудотворная икона свято чтимого Прохора, только ей и спасаемся. Ты поди домой, дети небось ждут.

Афдотья согласилась и, перекрестив сначала себя, а потом отца Демьяна, вышла из церкви.

Священник же достал спички и принялся зажигать огни в лампаде. Вдруг одна из свечей, втянув побольше воздуха, выцепила черную неподвижную тень, смиренно наблюдающую за комнатой из-за угла.

– Насчет того, что холеры нет – я бы поспорил. Хотя зачем? Ты это и без меня хорошо знаешь.

Демьян испугался и выронил из рук незакрытый короб. Повернувшись на голос, он увидел выходящего на свет высокого господина, одетого дорого и неприметно.

– Здравствуй, Климент, – произнес клирик, – что за шутки у тебя?

Климент Ляпунов подходил все ближе к старому другу, пока, наконец, не остановился в двух шагах от него.

– Мои люди сообщили мне, что ты закупился травами и целыми днями только и окуриваешь свою обитель, – повернувшись к небольшой иконе, сказал Климент.

– Кто такое сказал? – удивился Демьян.

– Какая разница? Знаю же, что правда.

– Значит, Василий рассказал, ты только ему и веришь!

– Ему и запаху можжевельника, что доносится от тебя, заглушая приторность ладана.

– Ладно, сам все понимаешь, чего оправдываться? Говори, зачем пришел.

– Хочу отплатить тебе за твою помощь.

– Это какую помощь? – сказал священник, будто бы не понимая, о чем идет речь.

– Когда губернатор приехал к нашему уездному главе, чтоб объявить карантин, а ты поднял восстание и погнал их вон, люди пошли громить помещичьи усадьбы.

– Было такое.

– Но мою не трогали.

– Хах, надо же.

– Хватит, Демьян, знаю, что не от скромности придуриваешься, а чтобы цену набить.

– В самом деле, отвел я людей от твоей земли, ну а что делать? Друзей надо выручать.

– Это ты верно говоришь, – ответил Климент и достал из кармана сложенный несколько раз листок бумаги.

– Что это? – спросил священник, хватая протянутый ему документ.

– Это я выручаю друга: здесь карта и время прибытия царских войск. Когда они доберутся сюда, разгонят толпу и вздернут тебя, как бунтовщика.

Демьян со страхом взглянул на развернутую бумагу, а потом неистовой яростью во взгляде стал жечь стоящего возле него помещика.

– Так и вздернут!

– Вздернут непременно. Ты хоть знаешь, что творится в стране?

– Откуда ж мне знать, я человек тихий, скромный….

– Язык у тебя поганый, Демьян, – произнес тут же Климент. – Думаешь, ты самый умный? Думаешь, ты единственный додумался ситуацией воспользоваться и добром чужим поживиться? Вся страна пылает, пшеки восстание подняли.

Священник, услышав новости, ненароком улыбнулся, что тут же заметил его приятель.

– Зря радуешься, каратели уже в пути. Они вешают всех бунтовщиков как предателей, а ты еще и банду соорудил.

– Какую банду?

– Ой, будто не знаю я, кто больше всего с поместий добра забрал. Зря ты это устроил, Демьян, но я в долгу не останусь. Возьми эту карту и беги прочь, обходи села, деревни и города, там уже может бушевать холера.

– Это, конечно, интересно, но лучше деньгами, – сказал священник, вручая подарок обратно Клименту.

– Ты чего это, совсем с ума сошел?

– Про то, что всюду началось, я не знал. Но на что иду – понимал всегда. Не нужны мне твои сведения, лучше отплати монетой, да и разойдемся с миром, и не тронет никто твое имение.

– Понимаешь, что несёшь? – начал злиться Климент.

– Понимаю, друг, понимаю, как понимаю и то, что именно ты у нас всегда был властью, а не уездный глава, который при первой опасности дал дёру, как и все помещики. Все, кроме тебя. Ты знаешь, что тебя больше других бояться, знаешь, что если и пойдут на тебя, то дорого заплатят. Но толпа есть толпа, Клим. Она все сносит без разбору, такова ее природа.

– Стадо всегда направляет пастух.

– О том и речь, пастух-то ныне я.

– Я ведь жизнь тебе спасаю.

– С жизнью я сам разберусь, давай деньги.

– Ты не получишь ничего от меня, ни копейки, понял?

– Не заплатишь – придется все отдать.

– Думаешь, хватит духу у тебя и твоих псов? Мои холопы за меня будут, и ваши вилы против их ружей – не лучшая затея.

– Это мы поглядим.

– Да и войска уже завтра будут здесь и будут наводить порядок.

– И ты не преминешь указать им рукой на меня?

– Если сегодня скроешься, то и показывать будет не на кого.

Климент собрался уходить, как вдруг остановился и вновь повернулся к небольшому изображению святого Прохора.

– Это ведь мой подарок, небольшая, зато сколько смысла, – указывая пальцем на икону, произнес помещик. – Ты ведь помнишь легенду о его житии, что я рассказывал?

Священник в ответ лишь молчал, угрюмо поглядывая на нарисованного старца с седой бородой.

– Его называли Прохором Лебедником. Он перетирал горькую лебеду в муку и пёк хлеб для голодающих. Хлеб получался вкусным, слаще меда. Только кто брал у него хлеб без спроса и без благословения, получал его горьким и черным.

– Это ты к чему? – спросил Демьян, однако его собеседник промолчал и вышел из храма.

Возле входа хозяина ждал слуга Василий, с которым клирик пересекся взглядом. Визуальный контакт был прерван скрипучей дверью, захлопнувшейся под давлением сквозняка, вновь затушившего горящие свечи.

Демьян остался наедине со своими мыслями в темном зале. Он перебирал в голове одну идею за другой, пока не пришел в собственных раздумьях к крайней дикости, которая с каждой секундой находила себе все больше обоснований, становясь приемлемым и даже необходимым исходом. Клирик поднял с пола спички и отправился прочь из церкви.

«Чем гуще тьма, тем ярче пламя», – подумал он, покидая храм.

На улице вечерело, однако улицы не были пусты: шумные компании, ранее грабившие строившиеся годами усадьбы, спускали наскоро нажитые состояния в карты. Демьян осторожно обошел несколько домов, передвигаясь вблизи их заборов, дабы не привлекать лишнего внимания. Оставив за спиной полсела, он замер перед захудалой полуземлянкой, знававшей лучшие времена. Глухо постучав, клирик вошел внутрь, где его уже ждали. Двое его подельников – Иван Усанов, известный за широкий шрам, протянувшийся от подбородка до левого виска, и Богдан Старых, легко узнаваемый по неровной бороде и проплешинах на макушке, – сидели за столом перед кучками аккуратно сложенных драгоценностей.

– Ну, наконец-то, с голоду ж помираем! – произнес раздосадованный Усанов.

– Потом пожрете! Сначала дело обсудим, – брякнул священник, прикрывая за собой дверь.

– Что за дело? – спросил плешивый вор.

– Завтра прибудут войска, а значит надо готовиться.

– Войска? Уже? К чему готовиться-то? Сейчас вещи соберем да в путь, доли уже разложены, – говорил Усанов, показывая на лежащее пред ним богатство.

– Мы не побежим, а дадим бой, – сказал Клирик и, присев за стол, принялся рассматривать сворованное.

– Какой бой, Демьян? Бредишь что ль? – бросил бородач усмехнувшись.

– А ты хочешь без боя им сдаться?

Вдруг Богдан вновь стал серьезен.

– Сдаться? А как же побег наш? Вот мы, собранные, перед тобой. Нам бы подкрепиться да наутёк!

– Некуда бежать, братцы, все прочие деревни заняты войсками, а там, где нет солдат, уже вовсю хворь бушует, – соврал Демьян.

– Покуда знаешь? – удивился Иван.

– А мне Ляпунов поведал.

– Ляпунов? – раззадорился вдруг Богдан. – С чего это он тебе такую помощь оказал?

– За то, что его добром живиться не пошли. Но ведь это и исправить можно.

– Он что, не заплатил? – спросил Иван.

– Ни копейки, сказал, не даст. А это значит одно….

– Своё силой получим, – кивая, произнес Богдан.

– Именно так, силой, да только подготовиться надо. Чай не дадут нам войска просто так грабить.

– А толку? Ты ж говоришь, все окружено. Даже если как-то сладим с военными, а потом и с Ляпунова спросим, податься будет некуда, – сказал Иван, по привычке почесывая старый шрам от нервов.

– Если денег будет много, то и откупиться сможем, – вслух грезил Богдан.

– Не нравится мне это, мужики. Может, лучше сейчас дёру дать? Глядишь, проскочим, – высказывал сомнение Усанов.

– Не выйдет, сказано же тебе. И откупаться не придётся, – ободрял подельников священник. – Даже если не просекут армейцы, кто мы такие, спросят, куда едем в такое время, ведь велено по домам сидеть: карантин! Другое дело же, если мы попами оденемся.

– И то верно! Попов всюду пустят, – кивая, подтверждал Старых, поглаживая бороду.

– Ну, ты голова! – вторил ему Иван и улыбался.

– В храме есть одежда. Как с помещиком закончим, так сразу туда. Подобающе будем смотреться, глядишь, удастся затея. Осталось одно: как с отрядом завтрашним совладать?

– Есть мыслишка, но без толпы не обойтись, – сказал Богдан.

– Говори быстрее! – нетерпеливо просил Демьян.

– Сдается мне, что надо знатно бахнуть, – хитро сощурившись, произнес Старых.

– Имеется чем? – спросил клирик бородача.

– Помните, как наш кузнец отравился чем-то, да так, что неделю работать не мог?

– Ой, знаем мы его отравления!

– Я не про то! – резко сказал Богдан. – Он черной солью отравился! Я у него выведал как-то, во время пьянки.

– Не смекну, что за черная соль? – спросил Иван.

– Порох, – ответил Старых. – Целый бочонок пороха у этого сивушника припасён.

– Откуда? – удивился священник.

– То ли он его у золотодобытчиков на что-то выменял, то ли еще у кого….

– И на кой он ему? – вопрошал Усанов.

– Вместо соли, сказал же! Вернее, был вместо соли. Он хвалился: думал, дешево приобрел, вот только желудок его в разлад совсем пришел. Теперь он и глянуть на этот бочонок боится.

– Это хорошо, что не может, – сказал Демьян, – это нам на руку.

– Сразу говорю, жечь там особо нечего: бочонок мал и не доверху заполнен. Больше дыму от него, чем огня. Поэтому и сказал, что толпу надо будет собрать.

– Соберём, – тихо произнес радостный клирик, отвлеченно посматривая в сторону, – соберём, это не проблема.

В его голове уже созрел коварный план, суливший немалый прибыток. Пропитанный желанием легкой наживы разум будто жаждал отмщения за годы слепой покорности казавшимся ложными принципам. Осточертевшая мораль привела Демьяна к нищете, а вероотступничество сделало героем и хозяином жизни. И если раньше его душу согревала надежда, то теперь пламя ненависти пожирало её испещрённые останки.

Часть 2

Тихо дребезжа, огромный обоз, набитый измотанной солдатнёй, тащился по дороге, ведущей к очередному беснующемуся селу. Утреннее солнце, сменившее ночные дожди, грело плохо, и казаки, сохраняя нервное молчание, неустанно переминались в липнущих к телу черкесках.

Пётр сидел и смотрел на окровавленный штык своего ружья. Наконец, не выдержав, он достал из кармана платок, чтобы избавиться от осточертевшего алого рисунка, но сидящий рядом друг остановил его.

– Про холеру забыл? Не трогай. Кто знает, болел он или нет, – бросил казак, посматривая по сторонам.

Пётр убрал платок обратно в карман и взглянул на завернутое в непрозрачную ткань тело своего почившего командира, лежащее в подводе, плетущейся за казачьей каретой.

– Миш, ты тоже о Геннадьиче думаешь? – спросил он у друга.

– А как иначе? – проговорил тихо казак в ответ. – Можно подумать, ему надо было вот так за всё это помереть.

– Время такое, не знаешь, отчего поляжешь.

– А когда другое-то было? Он ведь перед отъездом – в больницу жертвовал, врачей благодарил за их труд. А потом вот что с ним сталось! Болезнь, выходит, не вокруг, а в нас сидит.

– О чем болтаешь ты? – не понимал Пётр.

– Людям пограбить захотелось да пар выпустить, вот о чем. А нам теперь эту кашу расхлёбывать. Чем Порфирий Геннадьевич смерть заслужил? Он что, крестьян обирал? Или, может, из дому велел носа не совать? Да даже если бы велел, все ж для людского блага.

– Занятие у нас с тобой такое: костьми ложиться по приказу. И Геннадьич солдатом был хоть куда, лучше нас это понимал.

– От пули на войне умереть не страшно, но дома-то!

– Миш, мы для войны живём, какая тебе разница, дома или за порогом?