– Дальше нас точно уже ничего нету. Мы, если хотите, крайний рубеж всей Томской губернии.
– У нас к вам есть дело, отец Григорий, – сказал капитан.
– Это я уже пооонял, – вновь положив взгляд на тело Яна, протянул мужчина. – Раз так, то пройдемте в келью.
Мы слезли с лошадей, я снял свой карабин и повесил на спину.
Клирик бодро повел нас в свою комнату. Было видно, что он рад редким гостям. Лошадей же наших увели подозванные им ранее послушники. Предложив чаю и получив положительный ответ, он поставил самовар в столовой, вход в которую был в том числе и из его келии.
После этого он вернулся и присел на деревянную скамью, что растянулась аж на две стены и, судя по всему, служила ночью кроватью. Помимо скамьи, в кельи были стол, стул и огромный деревянный шкаф, уставленный ветхими фолиантами. На большом окне не было ни тюли, ни какой тряпки. И без того помещение было темным, подходящим только для затворников, на которых отец Григорий не был похож.
– Мы ищем одного человека – Людвика Мазовецкого. Это лях, что бежал из тюрьмы.
– Хорошо, но позвольте сперва полюбопытствовать: кто ваш немногословный спутник?
– Это Ян Мостицкий, – начал отвечать капитан. – Он составил компанию Людвику, которого мы теперь ищем.
– Вот оно что. Хотите и второго добить?
– Нет, хотели бы взять его живым, правда, он ранен.
– Значит, дороги не выдержит?
– Какая разница? – вмешался я. – Если вы знаете, где он или укрываете его, то это преступление. Не заставляйте нас применять силу, отец.
– Спокойно, спокойно, – улыбнулся Григорий. – Его здесь нет, а даже если бы и был, то я бы вам его не выдал. Однако же мы сделаем вот как: вы пойдете и проверите все кельи и храм, а я сделаю вид, что это вышло случайно, без моего ведома.
– Спасибо, отец, – сказал капитан и переглянулся со мной. В ответ я ободряюще кивнул.
Мы действительно прошлись по всему монастырю, но куда бы ни зашли – везде было пусто. Немногочисленных послушников наша активность не смущала, они даже оказывали нам помощь. Когда поиски были окончены ничем – капитан грозно топнул и воскликнул: « Боже, ну не сквозь землю же он провалился».
« А может и сквозь. Быть может, рухнул где-то по дороге, а мы его и не заметили, или проскакал этот монастырь, что тоже немудрено» – думал я в ответ.
Так или иначе, мы были огорчены. За то, что нашли лишь одного, Богдан Всеволодович выплатит только половину суммы, хотя важнее здесь репутация. Как-никак раньше таких оплошностей я не совершал.
Позже мы сидели с отцом Григорием в столовой и пили пустой чай.
– Знаете, отец, не понимаю я, как можете вы так вот жить, – начал я разговор, пока Сохачевский в расстроенных чувствах цедил второй стакан.
– Без молока?
– Нет, вообще вот так, – я показал руками наше окружение. – В том числе и без молока.
Отец Григорий рассмеялся.
– Знаете, я и в мирской жизни жил очень скромно, хотя потомственный дворянин.
– Я тоже потомственный дворянин, как и капитан, – сказал я. – Но привычки ваши мне все же чужды.
– Вкусы ваши не главное различие, – наконец заговорил Виктор, обращаясь ко мне. – Ведь вы, господин Бегин, только находитесь в поисках непреложных истин, а отец Григорий уже их нашел.
– Что правда, то правда, – ответил я.
– Ааа…. Так вы ищете Бога? – спросил у меня клирик.
– Нет, отец, я ищу Абсолют.
– А чем, позвольте полюбопытствовать, вас не устраивает вера?
– Я не хочу оскорблять ее своей неискренностью.
– Вот оно что, вы не верите.
– Можно сказать и так, – ответил я и опустил взгляд в стол.
– Не смущайтесь, я вас пониманию. Каждый ищет свой путь, свою дорогу.
– Значит, вы свою нашли здесь? – спросил Сохачевский.
– В монастыре? Надеюсь, что да. Хотя порой не покидает ощущение, будто я себя обманываю.
– В каком смысле? – спросил я.
– Я ведь тоже был военным. На Кавказе воевал и в Крыму. С детства думал, что для мундира рожден. А потом…. Не то испугался, не то надоело все. Ушел. Решил, что если не мое это, то Господь даст покой, буду жить в мире. Все думал, что не должно призвание человека в убийстве состоять.
– Выходит, нашли вы свой покой здесь? – спросил я.
– Как видите, – улыбаясь, сказал отец Григорий.
– А если что случится?
– Вернусь и буду служить, как сын мой. Он сейчас где-то за границей.
Не успел я поставить на стол только что осушенный стакан, как страшный мужской крик послышался откуда-то с улицы.
Втроем мы выбежали из монастыря и увидели, как двое послушников, что до этого набирали воду, тащили на руках окровавленное тело еще живого Людвика. Один из послушников нес за дуло мой револьвер. Преступник явно не мог идти сам.
– Мы его нашли неподалеку, – крикнул один из парней.
Отец Григорий хотел подойти и помочь, но я направил на него винтовку: « Не надо. Это наше дело».
Священник тут же опустил руки, удивленно глядя мне в глаза. Капитан достал револьвер и приказал отойти послушникам. Те, испугавшись, повиновались. Они аккуратно опустили Людвика на колени и принялись расходиться в стороны, ближе к монастырю.
« Ублюдок» – бросил капитан, ударив ручкой пистолета ляха по лицу.
– Ему ведь помощь нужна, что же вы делаете? – надрываясь, завопил клирик.
– Он убил офицера, и чуть не убил нас. Если сам сейчас сдохнет, то невелика потеря, – говорил Виктор, хватаясь за ворот окровавленной рубахи, торчавшей из-под хантской шубы.
Он увидел кулон на золотой цепочке, висящий на шее у Мазовецкого и, сорвав его, отбросил в мою сторону. Я же, удостоверившись, что отец Григорий не будет мешать, опустил карабин и стал подходить к капитану. В этот момент клирик взглянул на цепочку Людвика, что валялась в снегу перед ним, и широко раскрыл глаза.
– Вы сказали, он убил офицера? – спросил клирик потяжелевшим голосом.
– Да, за то его и отправили сюда.
– Как звали офицера, которого он убил? – спросил клирик, забрав мой пистолет у послушника, что держал его все это время.
– Евгений Анисимцев, – бросил я.
– А зачем вам это, отец? – спросил капитан и, обернувшись, увидел, что Григорий стоит и направляет на поляка мой револьвер, отобранный у послушника.
Клирик выстрелил прямо в голову преступника, а затем еще пять пуль всадил в уже лежащее на снегу тело. Я оглянулся на выстрелы и тут же отскочил в сторону. Когда в пистолете кончились патроны, я взглянул на мертвого пленника, а затем на лицо Григория. Он отбросил опустошенный пистолет и, заплакав, упал на колени. Мы недоуменно переглянулись с Сохачевским.
– Женя, сынок, – промолвил клирик сквозь слезы и подобрал с земли украшение.
В тот день это были последние слова отца Григория.
Мы завернули тело Людвика в ткань и положили его на мою лошадь. Решено было заночевать в монастыре, а утром выдвинутся в обратный путь. Экспедиция была завершена успешно, но странные чувства продолжали истязать нас. На следующее утро отец Григорий объявил послушникам, что покидает монастырь и возвращается на службу в армию. Он сообщил, что поедет с нами. Ни капитан, ни я не были против. Так странно и закончилась эта история. И этой историей я заканчиваю свою жизнь. Кто знает, может, кто-нибудь донесет когда-нибудь капитану Сохачевскому (хотя он наверняка уже носит другое звание), что его старый приятель так соизволил закончить свой путь.
Интересно, помнит ли Виктор Андреевич все то, что помню я? И если так, то с какими чувствами обо всем этом вспоминает?
***
Сладки воспоминанья о далеком!
Окинув взором прошлое порой,
Я вспоминаю, как в речах и склоках
Шел против мира целого войной.
И не смущало друга отреченье:
К чему счет людям? Истина за мной!
Попытки заглушить боль огорченья
Лишь испещряли душу пустотой.
И не было тонов, полу-оттенков –
Все ясно и без всякого терпенья.
Я тело доведу до омертвенья,
Но, миру вопреки, все ж буду прав!
Эх, где теперь то прежнее упрямство?
Погас запал, как жизнь среди могил.
Я злобой жёг судьбы своей мытарства
И крылья в пылу битвы опалил.
Теперь во мне молчит накал страстей,
А я, как птица, меж двух крайностей
Лавирую, стремясь не рухнуть вниз.
И этот путь, поверьте мне, тернист.
Я жалил ядом – нет теперь его.
Я непреклонен был – теперь в сомненьях.
И вроде проживал жизнь одного,
Но на три жизни было в ней мгновений.
Я каждой ставкой восхищал народ,
Я жил ва-банк, а как же жить иначе?
И разрушая прежний обиход,
Себя я изолировал, тем паче.
Как будто одержим, но без желанья.
Хоть часть меня была в том самом мне?
А может, одержимость, заклинанье
Господствовали в темной пелене?
Однако знаю: я жил не напрасно.
Жаль только лишь грядущую пору:
Всю свою жизнь пробегав сопричастным,
Я ненароком упустил судьбу.
Тонкое чувство
Вздымалась кружевом роса,
В лучах тепла волнуя дали,
Пока пернатых голоса
Остатки тиши прогоняли.
Просторы синие небес
Вдруг поседели в одночасье,
И окропленный влагой лес
Застыл в осанистой гримасе.
Пока бушует непогода,
Замолкли сизые поля,
Наполнилась тоской природа,
Поникла в слякоти земля.
Часть 1.
1862 год.
Пара верст пути оставалась карете до пункта назначения, когда она остановилась, чтобы высвободить страждущего свежего воздуха и твердой почвы под ногами молодого человека. Терзаемый глухой головной болью и приторно-сладким чувством тошноты, студент Императорского университета Святого Владимира опустил голову, приготовившись к худшему, но неприятные позывы в мгновение отступили под гнетом утренней степной прохлады.
« Фух, кажется, отпустило» – подумалось юноше, когда он решил оглядеться по сторонам.
Навязчивое желание избавиться от морской болезни, застигнувшей студента в Винницком уезде Подольской губернии, то усыпляло его в дороге, то заставляло нервно вглядываться в заоконный пейзаж. Последние часы поездки молодой человек как раз провел в беспокойном сне, потеряв на время ориентацию в пространстве. И вот он стоял на окраине неприглядной сельской дороги, наблюдая раскинувшееся пред ним земляное полотно, усеянное крестами и серыми надгробиями.
– Как вы, Генрих? – спросил соскочивший с кареты извозчик и принялся разминать запрелые от продолжительного сидения части тела.
– Мне нехорошо, – сухо констатировал юноша, не желая обсуждать детали. – Почему у кладбища нет никакого забора?
– А зачем? Оно всё ширится, такова уж суть погостов.
Генрих со сказанным согласился, незаметно кивнув.
– Что ж, немного тут осталось? – спросил он.
– Так минута буквально! Мы уже в Гнивани.
– Это хорошо, ладно, поехали.
Извозчик, услышав самое ходовое в его работе слово, тут же оживился и поспешил вернуться на свое место. Сплюнув едкую слюну, решил сесть в карету и Генрих, однако же дуновение протянувшегося по земле ветра обдало его ноги и обнаружило странный еле различимый вдалеке свист. Студент прислушался, но вдруг ветер стих и таинственный звук пропал вместе с ним.
– Ты слышал? – спросил юноша у везущего его мужичка.
– Ветер?
– Нет же, другое. Какой-то… какой-то звук.
– Вам показалось.
– Да нет же, у меня тонкий слух, я точно услышал.
– Господин Бауэр, если вы хотите еще немного подышать свежим воздухом, то я не против: спешить, собственно, некуда.
– Особенно вот этим, – ответил Генрих, махнув головой в сторону могил.
Вдруг ветер вернулся, а вместе с ним вернулся и странный ускользающий от неопытного уха свист. Юноша уловил его и тут же определил, что источник звука находиться на кладбище, но повернув к крестам свою голову, почувствовал, как ветер стремительно растворился в тишине и таинственный шум проделал следом тот же трюк.
– И опять! Ты слышал? – вопрошал молодой человек, но извозчик сохранял равнодушие.
– Быть может, где-то есть щель и ветер задувает в нее, делов-то. Так вы готовы?
Студент помялся еще чуток и, решив, что долгие дороги вредят его душевному покою, вернулся в карету, чтоб, наконец, завершить начатое.
Наступило 11 часов, когда карета, груженая тяжелым чемоданом и неприветливым путником, остановилась возле единственной в Гнивани церкви. Генрих, не будучи знатоком архитектуры или любителем православного зодчества, все же по достоинству оценил белоснежные стены куба храма и теплый желтый блеск его златой главы. Ступив на паперть, молодой человек увидел бедняка, просившего милостыню. Не желая слушать его речей, юноша старался скорее проскользнуть мимо нищего, не преминув подбросить в копилку последнего пару монет и скрывшись за дверьми храма до того, как несчастный примется рассыпаться в благодарностях.
« Службы нет» – тут же послышался из глубин прихода чей-то голос, подбрасывающий в воздух легкое эхо.
– Простите….эм, здравствуйте! Я не за тем, в общем-то, – наклоняясь вглубь незнакомого помещения, произнес студент.
Наконец ему навстречу вышел молодой священник с темной бородой, окантовывающей вытянутое лицо.
– Здравствуйте-здравствуйте. И за чем же вы тогда? – спросил поп, осматривая неизвестного.
– Я ищу Михаила Федоровича Митюкова, я его студент. Нездешний: приехал из Киева.
– То, что нездешний, – это видно. Что ж, помогу я тебе, хоть с Михаилом и знаком не близко. Гораздо лучше я знаю его брата – Петра Федоровича. У него-то твой учитель и останавливается, когда приезжает. А живут они в коричневом доме, что к кладбищу примыкает.
– Тому самому кладбищу? – спросил Генрих, показывая рукой в сторону, откуда сам только приехал.
– У нас оно одно. Петр Федорович сооружает гробы, тем и кормится. Он вообще мастер-плотник, но почему-то когда упоминаешь гробы, люди лучше запоминают. Он кстати и сторож на погосте.
Вдруг юноша со священником обернулись ко входной двери. Одинокий, но весомый стук привлек их внимание, а после было слышно, как на деревянную паперть поставили ( да так резко, словно бы уронив) что-то тяжелое. За отворенной наконец дверью показалась острая борода уже знакомого студенту бедняка, однако тот, попятившись назад, пропустил вперед себя двух молодых людей, груженных полезным грузом. Один нес туго завернутую в плотную ткань картину, местами перетянутую крепкими узлами. В высоту она была не меньше полутора метров, а ширина составляла около одного. Несущий ее парень с каштановыми волосами то и дело норовил сдуть пот, объемными каплями выступавший на его лбу. Следом шел рыжий хлопец, лицо которого выражало какое-то легкое веселье, хотя выпуклые сумки, повисшие на его могучих плечах, вовсе не казались маловесными.
– А, Ярик, Андрюша, проходите, можете пока все это поставить, чего спины рвать, – воскликнул священник, увидев старых знакомых.
Те, услышав слова служителя, опустили тягости на пол. Генрих же, заприметив характерные ямочки на щеках незнакомцев, заключил об их кровном родстве.
– Это, я так понимаю, свечи? – вновь заговорил поп, указывая на сумки.
– Да, Евгений Петрович, они самые, – подал наконец голос рыжий, и его бас срезонировал от голых стен храма.
После этого второй брат откинул слегка маслянистый клапан, и взору всех присутствовавших предстала аккуратно составленная гора тонких бледно-желтых церковных свечей, немного отдававших синевой.
– Замечательно! Прелестно! Вы такие молодцы, голубчики! – широко размахивая руками, восславлял труд двух братьев Евгений. – А это что?
Внимание попа переключилось на поставленную у стены картину.
– Икону новую написали, – будто бы стесняясь, пояснил парень с темными волосами.
– Икону? Ой-ой, а как же так? Я же говорил вам, что нету больше места, дорогие вы мои….
– Евгений Петрович, так ведь непростую принесли, – сказал Ярослав, лицо которого было усыпано веснушками.
И вновь, услышав голос, скорее всего, старшего брата, Андрей бросился развязывать громоздкие узлы. Когда оковы были сняты, оказалось, что на сакральном изображении виднеется лик Василия Блаженного.
– Так ведь…имеется уже у нас такая, голубчики, – словно бы растерявшись, говорил священник. – Та самая, единственная, что в пожаре уцелела
– Мы знаем, Евгений Петрович, но хотели ее нашей заменить.
– Вашей? А чего же так?
– Больно хотелось себе эту икону в дом, но нехорошо будет самим себе икону писать.
– Православие этого не запрещает, – тут же бросил поп.
– Конечно, но…просто как-то не по себе, что ли, – оправдывался Ярослав сразу за обоих.
– Мы бы свое искусство улучшили, если бы рядом образец достойный был, – нашелся вдруг младшенький.
– Эх, что же делать? Понимаете ли, ребята, нет у меня возможности платить за это, денег-то на новый приход изрядно истрачено.
– Дык мы же не продавать хотим, а обменивать.
– Что же получается, церковь вся будет в ваших работах? Нравится мне эта идея, конечно. Самобытно, кто заедет – вон, как молодой человек подле вас – тому объявить можно, что все дело рук местных мастеров.
При упоминании студента отец Евгений кивнул в его сторону, будто бы обозначив его в пространстве перед прежде равнодушными братьями. Те кивнули Генриху, а он кивнул в ответ.
– Но с другой стороны, ребятушки мои, я эту несчастную икону с самого Киева вез, она, считай, ценна уже этим.
– Евгений Петрович, может, тогда отдадим мы вам за нее и свечи, и свою работу? Нам ведь дальше учиться надо, а то мы все по памяти работаем, что непросто.
– Ох, нет, так дело не пойдет. Работа любая должна оплачиваться.
– Для нас Василий Блаженный – выше всяких оплат, – вновь заговорил Андрей с каким-то странным воодушевлением в глазах.
– Ладно, так и быть, забирайте. Но! – остановился вдруг священник, отводя глаза в сторону и хмурясь так, будто хочет что-то вспомнить. – За свечи я тоже заплачу, все по-честному, друзья мои.
После этого братья вновь подняли сумку и икону, чтобы отнести их в глубь храма. Генрих же собрался уходить, но перед самым выходом остановился и, немного растерявшись, попятился назад.
– Коричневый дом у кладбища, удачи! – повторил ему уже сказанное поп и пошел следом за Андреем с Ярославом.
– Благодарю! – бросил студент и покинул сакральное строение.
Коричневый дом, что, как и говорил священник, прилегал к кладбищу, представлял собой внушительных размеров бревенчатую постройку, выкрашенную в приятный древесный оттенок. Расстояние до кладбища, таящегося за недлинной стеной, все же позволяло чувствовать себя дома комфортно, тем более что окна выходили не на погост, а на заросший овраг, где тихонько притаилась местная речка.
Генрих, прибыв на место, вынул из кареты чемоданы и отпустил извозчика.
Калитка во двор была не заперта и держалась открытой благодаря гибкой ветке, привязавшей ее к цветущей яблоне. Около дома стоял сарай, видимо, приспособленный под мастерскую. Рядом с ним лежала неприкрытая куча дров. Юноша внимательно оглядывал все это, пока его не напугал голос, донесшийся из открытого окна.
– Здрасьте, помер кто-то? – вопросил пожилой мужчина с седой лохматой головой, одевший рубаху на голое тело.
– Эм…нет, здравствуйте!
– Да здрасьте, здрасьте. Чьих будете? – вновь вопросил старик.
– Я ищу Михаила Федоровича. Вы, наверное, его брат – Петр.
– Верно, а чего вам наш умник понадобился? Если зуб болит или какая другая хворь, то это не к нему, он у нас по болезням души.
– Я его студент, собственно, тоже собрался писать работу про психические расстройства.
– А, вон что. Ну, проходь, студент.
В просторных сенях юноша поставил чемоданы и вошел в светлицу.
Лысый мужчина с умиротворенным выражением лица сидел за столом и читал, иногда прерываясь на чай. Это и был профессор Митюков, о чем, собственно, говорила его аккуратная одежда, несвойственная работным людям. Его брат стоял рядом, занимаясь корзинкой сладостей для трапезы.
– Ваше имя? – бросил Михаил Федорович в сторону вошедшего юноши, не отрывая при этом взгляда от книги.
– Здравствуйте, профессор. Вы, наверное, меня не помните. Меня зовут Генрих….
– Не припомню таких, – сказал преподаватель, все так же не поднимая взгляда.
– Генрих Бауэр, – договорил студент, стоя смирно в проходе.
– Бауэр? – спросил Михаил Федорович, наконец оторвавшись от чтения. Его строгий взгляд был искажен толстыми линзами очков. – Конечно, я вас помню, Бенедикт. А чего это вы Генрих?
– Думал, так менее официально. У меня два имени, есть из чего выбрать.
– Оно, может, и так, – вступил вдруг в разговор Петр Федорович, выставляя на стол свежие ватрушки, – но Бенедиктом вас легче запомнить, так что пользуйтесь им, не стесняясь.
После этого плотник предложил гостю присесть за стол и отведать свежей выпечки. Студент не отказался, тем более, что как раз проголодался с дороги.
– Итак, с чем же вы ко мне пожаловали, голубчик? – начал расспрос профессор.
– Понимаете ли, Михаил Федорович, подходит время, когда нужно выбрать руководителя дипломной работы, а со мной ни один преподаватель категорически не хочет работать.
– Интересно, – озадачился вдруг лысый мужчина, – а по какой причине?
– Видите ли, обычно сфера моих интересов лежала в судебной медицине….
– Как же! Помню! Вечно вас к трупам тянуло. У нас же это дело не сильно развито. Нашли в воде, значит, утонул, нашли на пепелище – задохнулся.
– Вот-вот, но поскольку, как вы верно заметили, дело не шибко известное, то и людей квалифицированных по этой части у нас мало. Вот я и решил по болезням души писать работу, однако, и это у нас малоразвито, и те учителя, что имеют глубокое представление о сём предмете, посчитали, что я неспособен в него погрузиться. Но это не так! Мне сказали, чтобы я поезжал к вам и надеялся на чудо.
– Ага, значится, вы хотите в полете переобуться и сделать вид, что все года учебы посвятили уму-разуму человеческому?
– Нет, Михаил Федорович, я, правда, в этом вопросе очень осведомлен! А коллеги ваши как раз думают, что раз я с кадаврами имел обыкновение возиться, то и не способен про живых ни слова написать.
– Боюсь спросить, а хоть какая-нибудь основа у вас есть?
– Я почти закончил работу, она у меня с собой, – сказал Бенедикт, допивая свой чай.
– Значит так, молодой человек. Раз уж вы проделали сей путь, то я, конечно, просмотрю ваши наброски, но ничего не обещаю.
– Большего и не прошу, профессор.
– Я помню, что на моих предметах вы штаны просто так не просиживали, так что предчувствие мое хорошее.
– Спасибо, Михаил Федорович! Если вы вынесете положительный вердикт, то я с чистой совестью вернусь в Киев и буду заканчивать работу, дожидаясь вас там.
– Мы вернемся вместе, Бауэр. Отпуск мой уже кончился, если быть честным. Я жду лишь момента, когда к нам с братом заедет наша сестра, что живет в 10 верстах отсюда. Я Анну давно не видел, редко заявляется.
– А почему вам самим ее не посетить?
– Потому что Аннушка – замужем, и хотя это не звучит как проблема, – тяжело вздохнув, произнес Петр Федорович, – это проблема!
После этого он встал из-за стола и стал поправлять рубаху.
– Пойду обход делать, работа не ждет. А вы пока беседуйте, ученые. Кстати, молодой человек, раз уж вы остаетесь дольше, чем планировали, то можете разделить с моим братом комнату. Там чисто и есть еще кровать.
– Это бы сильно помогло, Петр Федорович, спасибо.
– Да что уж….
Сказав это, хозяин дома покинул свое жилище, а его брат воскликнул: « Чего же мы время теряем? Давайте сюда ваш шедевр».
С момента ухода Петра Федоровича прошло больше 30 минут. Бауэр сидел на том же месте и клевал носом, пытаясь не уснуть. Его преподаватель пролистывал страницу за страницей в полной тишине, но не преодолев и половины, стал поглядывать на часы.
– Непохоже на него, обычно этот обход длится меньше.
Юноша в ответ лениво потянулся и зевнул, как вдруг его напугал звонкий и тяжелый звук со двора. Михаил Федорович, тут же отложив бумаги, приблизился к открытому окну и увидел своего брата, роющегося в сарае.
– Что-то случилось?
– Случилось! Две могилы обвалились, даже и не знаю, что думать.
– Может, подмыло их?
– Так ведь дождя сколько не было.
– Ну ладно, помощь нужна?
– Да вроде справлюсь, – сказал Петр Федорович, извлекая из сарая внушительных размеров инструмент.
После этого профессор вернулся на свое место и принялся дальше поглощать информацию.
– Вы хотите спать, Бенедикт? – вдруг потревожил он своего студента.
– Если честно, да. Меня вымотала дорога сюда.
– Что есть, то есть, однако, не вздумайте засыпать. Собьете режим, и будете по ночам бодрствовать, аки нечисть. Вы ведь не нечисть?
– Вообще не замечал за собой, хотя сегодня в церкви чувствовал себя некомфортно.
– Вы уже и церковь посетили?
– Да, там я и узнал, где вас найти. А вам не мешают отвлеченные разговоры?
– Нет-нет, что вы, наоборот, держат в необходимом напряжении.
– Необходимом?
– С одной стороны, после города деревня позволяет голове отдохнуть, с другой, ты вскоре понимаешь, что тебе некомфортно в этом покое.
– Покамест я этого не обнаружил.
– Время еще есть!
– А когда прибудет ваша сестра?
– Обещала заехать на днях, так что не переживайте. Да, кстати, что же произошло в церкви?
– О, это. Я столкнулся со странными людьми, они…наверное, братья или просто имеют одинаковые ямочки на шеках.
– Дайте угадаю, один – рыжий, а второй – темненький?
– Все так, профессор.
– Да это же Андрюша с Ярославом, они показались вам странными?
– Наверное, фанатичными, если можно выразиться….
– Вы просто не знаете истории, – переворачивая страницу, сказал Михаил Федорович. – Раньше они были, скорее, безразличны ко всему этому, в отличие, к слову, от их отца. Но не так давно, уж, пожалуй с год или полтора, он умер и в тот же день церковь, что стояла на месте нынешней, сгорела. Отчего никто не знает, но все понимают, что помещение, где постоянно что-то горит, не может быть вечно в сохранности. Возможно, единственное, что спасало храм до этого, – это божественное вмешательство, кто знает. Люди восприняли тот пожар, как знак, и похоронили отца ребят с почестями и слезами. Думаю, то на них и подействовало. Они стали, как их батенька раньше, помогать храму. Один из них, не помню, кто именно, – художник. Он иконы пишет. А вообще они с пасеки кормятся, живут в 10 верстах отсюда, прямо возле моей сестры, муж которой тоже пасечник. Такие вот дела.
– Вот откуда у них свечи, – произнес студент, кладя голову на стол.
– Да, медом торгуют и свечами. Неплохое у них там хозяйство.
– Я все думаю, а что за знак такой, что церковь в день смерти погорела?
– Кто его знает, каждый по-своему трактует такие вещи.
– Раз речь зашла о таких вещах, Михаил Федорович, а не боязно жить на кладбище?
– Все-таки возле, Бенедикт, это раз. А во-вторых, ты у нас православный?
– Да, конечно.
– Тогда знай, что у нас, православных, нет предубеждений касательно усопших. Да и вообще, чего тут бояться? Тихий у нас край.
– Тихий край, это хорошо, – еле слышно посапывая, шептал самому себе Бауэр.
Солнце стало багроветь и под собственной тяжестью потянулось вниз. Юноша глядел слипающимися глазами в окно, когда в полу-алых лучах светила появился силуэт запыхающегося мужчины. Приближаясь к окну, он становился все яснее, а его дыхание все отчетливее. Наконец, Петр Федорович предстал перед профессором и студентом в насквозь мокрой от пота рубахе.
– Тело из могилы пропало, – сказал он, широким жестом вытирая капли со лба.
– Вот тебе и тихий край, – произнес Михаил Федорович, удивленно глядя на брата.
Часть 2.
Генрих стоял на самом краю обвалившейся могилы, протягивая вооруженную фонарем руку так далеко, как он только мог. Внизу же, тяжело кряхтя, работали братья Митюковы. Внимание студента привлекла странная отметина в углу ямы, протянувшаяся от самой поверхности до еще не откопанного гроба по влажной почве. Неуклюжие скосы земляных стен напоминали своим видом образованные естественный образом ущелья и канавы, но отметина, оставленная чем-то в углу, было абсолютно ровной и даже гладкой. Будто из могилы торчала некая ветка или труба, вот только поблизости не было ничего подходящего под это описание. Да и зачем эти вещи понадобились бы усопшему?
Решив лучше рассмотреть странный скос, юноша, неловко балансируя, направил в его сторону фонарь, за что тут же получил несколько грубых упреков от ослепших на время братьев.
– Держи ровнее, Бауэр, или мы тебя плохо кормили? – воскликнул профессор, механически повторяя свои движения.
Изнуренный рытьем липкой глины, Петр Федорович наконец услышал стук лопаты, ударябщейся о крышку гроба, а вернее, об некогда составляющие ее куски. Он на секунду остановился, чтобы отдышаться. В это время Бауэр заглянул в глубь соседней могилы, на дне которой покоился пустой гроб с проломленной крышкой.
– Ну, вот какого черта? – возмущался Петр Федорович, глядя на вымаранную одежду. – Ведь не было ни дождя, ни потопа. Да и не бывает здесь такого! Откуда же вода? Почему хоронили в земле, а откапываем болото?
– Не нравится мне это все, – проговорил напряженно профессор.
– Обвалились только две могилы? – спросил Генрих, смотря по сторонам на чужие надгробия, выхватываемые лучами его светильника.
– Да, только две. Нам еще повезло, что камни туда же не свалились, а то пришлось бы подкоп делать.
– Значит, вы решили убедиться, что это крышка гроба не выдержала веса земли? – спросил молодой человек, показывая пальцем на раскопанную могилу.
– Да, я, как увидел, сразу побежал за лопатой, ну вы помните. Стал откапывать, в надежде, что земля так странно осела.
– Спустя год после захоронения то? – брякнул Михаил Федорович.
– Так ведь я гроб делал! Не хотелось думать, что моя вина в этом есть. Стал копать и вот, в самом деле, крышка проломлена.
– Ох и странное дело, – повторял профессор, уставившись в одну точку.
– И этот гроб тоже пуст? – спросил юноша, опустившись на корточки.
– Да, вон куски валяются, а тела нет! Но знаете, что меня удивляет даже, пожалуй, больше пропажи тела? Я все копался в той могиле и не нашел кое-чего.
– Чего же?
– Небольшого куска, что раньше составлял левый нижний угол крышки гроба. И здесь я его тоже не вижу.
– Может, мы его не заметили и с глиной выкопали? – говорил Михаил Федорович.
– Сам погляди, что в той могиле, что в этой крышка проломлена почти посередке. Края коробки нетронуты, а угол исчез!
– Не может же это быть случайностью? – удивлялся профессор.
– Крышка всегда из цельного бруска делается, чтоб выдерживала такое то давление. И глянь, другие могилы ведь целехоньки.
Студент неподвижно стоял над загадочным местом, не произнося ни слова. Он был напуган и не мог собраться.
– Боже, – произнес Генрих, отведя ненадолго глаза. Мурашки пробежали по его спине, остуженной холодным потом. – А кем были эти люди?
– Маша Стрельникова и Виталий Драгункин. Знакомы они не были, насколько я знаю. – ответил Петр Федорович.
– И насколько вообще возможно быть незнакомым в маленькой деревне, – добавил Михаил Федорович.
– Они были похоронены оба почти год назад, как ты можешь видеть по памятникам. Она от старости померла, сдряхлела совсем, 53 года. А он в реке потонул, молодой еще, 51.
– И их смерти никак не связаны? – спросил Бауэр.