Холодный путь к старости

– Вы, безусловно, правы, – согласился Алик, решив использовать вариант защиты с легендой о производственной необходимости. – Но вы пообещали, и мы («мы» – это было нагоняющей важность находкой, поскольку «Дробинку» Алик выпускал один) уже зарезервировали под ваше интервью место в газете.

– Ничем не могу помочь, – неуверенно ответил Каюкин. – Надо дождаться хотя бы окончания следствия.

– Оно закончится не скоро, а газета выходит раз в месяц, – ответил Алик, поняв, что ему удалось вызвать в Каюкине небольшой комплекс вины. – Давайте хотя бы остановимся на установленных фактах, не будем касаться версий и предположений.

– Нет, – тверже ответил Каюкин. – Кроме того, я не хотел бы давать никаких интервью. Когда дело будет закончено, вы ознакомитесь с его материалами.

– Давайте откровенно, – Алик начал переводить разговор в расслабляющую стезю близкой беседы. – Материалы этого дела, во-первых, вряд ли кто из журналистов увидит даже после его окончания. Это же не бытовуха, не обычный криминал, а политика. Во-вторых, я почти полностью уверен, что дело будет закрыто при любых доказательствах, которые вы соберете, потому что оно затрагивает одного из важнейших чиновников маленького нефтяного городка. Даю десять процентов на свою ошибку, и только потому, что по моим данным дело Тринькина инициировал сам Генерал.

– Насколько мне известно – это так, – ответил Каюкин. – Но все же мне не хочется раньше времени говорить на эту тему.

– Хорошо, – согласился Алик, начав разыгрывать новый спектакль. – Давайте побеседуем без диктофона. Хотелось бы для себя выяснить некоторые подробности.

В брючном кармане у Алика диктофон крутил пленку с самого начала разговора. Но Алик не обманывал Каюкина впрямую.

«Диктофонную запись я никому предъявлять не буду, – размышлял он. – А это значит, что ее как бы не было. Заметку можно написать как бы по памяти. Никто это проверять не будет. Да и как можно? Если все факты, которые мне сообщит Каюкин, будут верные, то никому и в голову не придет интересоваться, откуда я их взял. Да и Каюкин, может, не узнает, что они опубликованы. Он из другого города и вряд ли будет читать нашу газету. Если Каюкин обманет и у меня возникнут проблемы, то и я имею право на обман и могу предъявить скрытую запись…»

– Что вас интересует? – спросил Каюкин.

«Прорвало», – обрадовался Алик и начал:

– Насколько я знаю, на автотранспортном предприятии Тринькина ревизия. Хотелось бы узнать ее результаты.

– Ревизия установила факт незаконного списания шин и запчастей на значительную сумму.

– Действительно ли дело инициировал Генерал?

– По факту незаконного списания шин и запчастей генеральный директор ОАО «Сибирьнефтегаз» обратился в следственные органы. Возбуждено уголовное дело в отношении возможного хищения.

– Поговаривают о причастности к этому делу некой бабки Мафии.

– Есть такая, – с усмешкой сказал Каюкин. – Это кладовщица Мария Кузьминична. Судя по отзывам, пройдоха еще та. Кстати, кроме шин и запчастей, на этом транспортном предприятии отмечена утечка техники через зону консервации.

– Как через зону консервации?

– Допустим, ставят на зону консервации экскаватор или грузовик. Он не работает. Новенький. Но отстоит он там некоторое время, а потом его списывают, как пришедший в негодность, и покупают по бросовым ценам.

– А как можно украсть со склада? Там же отчетность.

– Очень просто. Допустим, вы кладовщик и вам необходимы шины. Вы договариваетесь с водителем автомобиля, колеса которого в хорошем состоянии, выписываете две покрышки, делите их пополам, а машина остается «при своих». А можно еще проще: подделать подпись получателя запчастей и шин… Есть подозрение о причастности к данному делу главного бухгалтера «СНГ» госпожи Дульцинеи. Все версии предстоит отработать следствию. Больше информации нет…

***

По пути домой Алик размышлял о руководителях. «Это как клан, отдельный класс людей. Есть простой народ, а есть руководители. Образ мыслей иной. Руководители мыслят категориями использования, простой народ категориями подчинения. Иные зарплаты, иные возможности. Сколько времени требуется для превращения человека в руководителя? Или это качество дается сразу – от рождения?…» По пути он купил книжку с рассказами. Ее посоветовали приобрести знакомые продавщицы. Вечером он устроился поудобнее в своем любимом пестром кресле с мягкими подлокотниками, положил ноги на пуфик и, чтобы немного отвлечься от горьких дум, открыл книжку примерно посередине, нашел первый попавшийся рассказ и начал читать.

СВЯТОЙ

«Ворованные деньги приносят недолгое счастье, по крайней мере на это хотелось бы надеяться»

Задумал видный помещик Нелюбин проехаться по свету. Снарядил он хорошую повозку, а пока путешествует, разрешил пожить в своем поместье своему давнему знакомцу, постоянному картежному партнеру, обедневшему дворянину Крысюкову вместе с женой. Причем Нелюбин повелел прислуге обслуживать временных жильцов, как его самого, и отправился в путь. Крысюковы согласились на это предложение, потому что устали жить в своем обветшавшем доме, и, оставив там сторожа, удалились.

Нелюбин уехал, и душа его отдыхала на сердце, словно на печи, но он не знал, что Крысюков за свои постоянные картежные проигрыши давно возымел на него твердую, как застаревший сухарь, обиду.

Поместье у Нелюбина было отличным. Густые березовые леса хранили от излишних завистливых взглядов многокомнатный двухэтажный господский дом, расположенный посреди просторного горбатого луга. Едва ездок или ходок оставляли за спиной последние заросли березняка, как взор хоть зимой, хоть летом привлекала крытая яркой черепицей крыша. На воротах, повинуясь велению ветра, звенели стайки бронзовых колокольчиков, по поверью отгонявшие злых духов. А стоило сделать шаг внутрь самого дома, как бархатные комнаты соблазняли спокойствием и сновидениями, да хоть прямо на напольных коврах…

Крысюков оглядывал место своего временного жительства и в каждом изящно обрамленном зеркале, на каждом столе со столешницей, украшенной красивым портретом, на каждом стуле с гнутыми ножками, украшенными застаревшей бронзой, видел свои рубли, проигранные, так безнадежно проигранные не без помощи этого самого Нелюбина.

Крысюков задумал отомстить Нелюбину, а заодно расквитаться со своей женой, которая по его сведениям имела очень даже шустрого любовника. Идея его сводилась к следующему: в тайне от всех продать имущество Нелюбина, притворившись хозяином поместья, одновременно продать свое поместье втайне от жены и с вырученными деньгами, со всеми ценностями, какие можно захватить с собой, отправиться за границу, а там никто и искать не будет. План был великолепен. Актер вполне подходил для главной роли: Крысюков, стоило ему хорошо одеться, выглядел весьма представительно так, что незнакомцы разговаривали с ним, как с влиятельным и богатым дворянином, он умел располагать к себе людей к себе и вызывать их необъяснимое доверие.

Под видом личных, очень близких друзей Крысюков взялся водить в поместье Нелюбина покупателей и тишком продавать как поместье, так и имущество по отдельности, но с условием, что покупатели войдут во владение через месяц-другой. Покупатели легко выкладывали весомые авансы за дешевые фиктивные расписки Крысюкова и уходили, томимые предпраздничным ожиданием скорого новоселья. Расчет был прост: после заключения последней сделки мнимый хозяин запряжет тройку лошадей в карету, заберет чемоданы с деньгами и дорогими вещами и уедет из поместья, оставив свою супругу в ожидании как самого помещика Нелюбина, так и многочисленной своры обладателей Нелюбинского поместья. По вечерам он, уединившись в кабинете, жарко веселился от плутовской затеи и пил вино до той степени, что слуги выносили его обездвиженного в спальную комнату, но вышло все не по задуманному. Спьяну Крысюков проговорился во сне.

Обычно разговоры во сне неразборчивы и чаще проявляются в причмокивании, ворчании, постанывании, но Крысюков отличался четким сонным произношением. Его жена привыкла к тому, что муж по возвращении от Нелюбина, отойдя в царство Морфея, частенько вскрикивал: «Бубями бейся, морда, бубями», или «Семака клади, иль правил не знаешь?», или «Как дорог вист, надо бы дешевле». Тема была ей малоприятна и неинтересна, поскольку в сих разговорах легко определялись источники смерча, всасывающего остатки их накоплений. Чтобы не слышать сонного говора Крысюкова, его жена обычно затыкала ушки аккуратными ватными шариками и ложилась, но речи хмельного Крысюкова, спящего в доме Нелюбина, ее заинтересовали. Несколько ночей она внимательно слушала мужа, пока не поняла, что он собирается оставить ее в очень интересном положении, не в том, в какой обычно оставляют даму легкие соблазнители, а без денег, без дома, но с множеством долгов. Госпоже Крысюковой не оставалось ничего другого, как попросить защиты и совета у своего тайного воздыхателя. Так родился контрплан…

Еще с вечера Крысюков приготовился к отъезду и лошади с груженной деньгами и ценностями фамильной каретой Нелюбина ждали его во дворе. Чтобы не вызывать подозрений, он вел себя как обычно, то есть напился и уснул, но обмануть жену, знавшую все, естественно, не сумел. Как только муж уснул, она послала нарочного за любовником и села возле окошка в ожидании. Любовник прибыл до утра. Вместе с женой Крысюкова они собрали последнее, что оставалось в доме, и поехали…

Крысюков, по-щегольски одетый, вышел из проданного им поместья и был взбешен, увидев, что кареты с деньгами и прочим ценным барахлом нет на месте.

– Где карета! – горестно воскликнул он.

– Мадам Крысюкова с известным вам городским щеголем уехала в ваше поместье, чтобы продать его, как вы просили, – откликнулся слуга.

– Как продать? – изумленно спросил Крысюков.

– Извините, так сказала мадам, – ответил слуга. – Она также просила передать, чтобы вы не беспокоились и отдыхали, а все дела, которые вы задумали, они осуществят без вас.

– Какие дела? – не понимая сути разговора, грозно спросил Крысюков.

– Не могу знать, – растерялся слуга. – Мадам сказала, что вы до того волновались об этих делах, что уже много ночей только о них и говорите…

Ужас охватил Крысюкова. Он глянул на дорогу, уходящую от поместья Нелюбина и терявшуюся где-то в ближайших лесах, и, не завидев карету, легко догадался, что она уже подскакивает на дорожных кочках в недоступной взгляду дали. Мгновенно сопоставив все известные ему факты, а заключались они в том, что жена последнее время не делила с ним постель, а жила в отдельной комнате, ближе к выходу из господского дома и с видом на двор, он понял все, кинулся в ее комнату, и действительно на столе его ждала записка:

«Ты промотал мое наследство, хотел меня оставить ни с чем и скрыться. Не удивляйся, я все знаю: ты проболтался во сне. Оставляю тебя в том положении, в каком ты хотел оставить меня. Желаю успешно выпутаться. Если будешь стреляться, не забудь зарядить пистолет. Без тебя мне скучно не будет, я с любовником. Твоя дорогая».

Крысюков разорвал записку на такие мелкие клочки, что, когда он их подбросил, казалось, будто в комнате пошел снег. Понимание обрушилось на него, как дерево на неудачливого дровосека, он ругался громко, иссушающее, не жалея гортани, собрав вокруг себя ничего не понимающих спросонья слуг, но после бури всегда приходит вразумляющее спокойствие. Крысюков легко сообразил, что направиться его женушка могла только по одной дороге из этого местечка, и если он не будет терять времени на напрасные волнения, быстро соберется в путь, то вполне может догнать своих обидчиков.

– Собрать мне бричку быстрее, – приказал Крысюков. – Ох, жена, жена. Вечно суется, куда не просят. Что они там без меня насчитают?

Лишь только легкая повозка, запряженная мускулистыми сильными скакунами, встала возле ворот, как Крысюков вскочил в нее и, хлестнув живой двигатель кнутом, устремился за обманщиками…

Он еще издалека узнал фамильную карету Нелюбина, но решил не приближаться, а скакать в отдалении, поскольку его соперник мог накостылять, а то и вовсе погубить его жизнь. Так продолжалось довольно долго, не один день. Его жена с любовником были люди смышленые и останавливались всегда у полицейских участков. Просили служивых присмотреть за каретой, приплачивали им и шли кушать в какой-нибудь из рядом расположенных трактиров, а то и ресторанов. Крысюков, глядя на все это, глотал густую слюну и обливался потом от бессильной злобы. В присутствии служителей закона, видевших, кто вышел из кареты Нелюбина, он не мог сесть за поводья и, дернув их, сказать: «Поехали, милые». Он стал бы очевидным преступником. Таких преследуют и часто ловят. Но самое главное, что его злило, это то, что парочка его обманщиков уверенно приближалась к границе. А там ищи-свищи. И на одной из остановок он решился на отчаянное дело.

Только его жена с любовником оставили карету как прежде возле полицейского участка на самой окраине очередного городка и ушли кушать, Крысюков, заметив, что за каретой присматривает всего один полицейский, бросил свою повозку и направился к нелюбинской карете, как будто прогуливался. Проходя мимо кареты, пугнул лошадей, да так, что они милые резко дернули вперед и понесли. Крысюков успел зацепиться за карету. Полицейский засвистел, жена Крысюкова с любовником выскочили из трактира.

– Лошади сами понесли, лошади, – взволновано объяснял полицейский. – Зацепили проходившего мимо человека и понесли. Может большая беда случиться.

Полицейский забежал во двор отделения полиции, вернулся с подмогой на быстрой повозке и, прихватив жену Крысюкова с любовником, помчался за уехавшей каретой.

Тем временем Крысюков пытался подобраться поближе к лошадям, на сиденье кучера, но не получалось. Лошади несли резво, на поворотах Крысюков постоянно слетал с корпуса кареты и хватался на лету за что придется. Он то на животе скользил по траве, держась за подножку, то на подошвах ботинок, ухватившись за ручку открытой дверцы кареты, опять подтягивался, и опять то кочка, то поворот и его сбрасывало с достигнутых рубежей. В пылу борьбы за карету, он иногда оглядывался назад и видел погоню в отдалении.

Внезапно на пути возник крутой спуск, после которого дорога терялась в лесу. В таких местах даже малоопытный кучер старается притормозить лошадей, но лошади, чувствуя, что испугавшее их существо гонится за ними, отчаянно понесли вниз. Крысюков понял – крушения не миновать. Сзади летела полиция. Что делать? – Он так и не успел решить.

Карета с грохотом опрокинулась на спуске, чемоданы выпали, Крысюков покатился по земле, но жив остался, хотя сильно побился. Глянул вверх – никого. Без промедления Крысюков устремился к карете, схватил чемодан с деньгами и быстрее – в лес, а там залег в кустах.

Только Крысюков спрятался, как показались полицейские. Они слетели вниз и притормозили возле опрокинутой кареты. Поохали, поахали и начали собирать разбросанное имущество и перетаскивать его в полицейские повозки. Поскольку мнимые Нелюбины не знали, сколько всего было чемоданов, то и не заметили пропажу, и оставались спокойны и довольны. Полицейские тоже не волновались: поискали следы зацепившего человека, но не найдя тела, подумали, что все обошлось…

Жена Крысюкова с любовником спокойно уехали бы в теплые края, если бы мимо случайно не проезжал истинный владелец этого имущества – сам Нелюбин. Он еще издали узнал свою карету, сделанную на заказ со специальной отделкой и символикой рода. Он подъехал к месту катастрофы, где полиция и жена Крысюкова с любовником все еще хлопотали вокруг вещей.

– Что это? Как это? – залопотал хозяин, подходя к карете.

– Ездить надо аккуратнее, – решил урезонить незнакомца полицейский. – Вот господа пострадали. Карета ихняя перевернулась.

– Это моя карета, – ответил Нелюбин…

Жену Крысюкова вместе с любовником арестовали под тихий смех мужа, спрятавшегося в кустах. Поглаживая дорогой чемодан, Крысюков радовался, и смех его напоминал писк крысы, которую дергают за хвост. Он дождался, когда все разъехались, и, наконец, открыл чемодан. Несмотря на то, что это было далеко не все, что Крысюков утащил у Нелюбина, денег вполне бы хватило на безбедную и даже разгульную жизнь. Но что делать дальше?

Крысюков решил не спешить, не рисковать: не тащить деньги с собой сразу. Вид его – весьма потрепанный костюм, лицо в кровоподтеках, ботинки, похожие на затасканные лапти – несомненно, внушил бы сильные опасения встречной полиции. Можно было не только лишиться всего, но и угодить в тюрьму. Он взял несколько мелких ассигнаций и закопал чемодан под заметным ссохшимся деревом, раздирая почву крышкой от карманных часов и пряжкой от ремня. Крысюков рассчитывал вернуться в город, где он так ловко угнал украденную карету, снять гостиницу, приодеться, купить новую повозку и вернуться за деньгами. Расчет оказался почти верным…

Сил у Крысюкова хватило только для того, чтобы ранним утром зайти в городок и упасть без сознания на мощеную булыжником мостовую, причем сильно ударившись головой…

Когда Крысюков вышел из больницы, то, как и было задумано, купил лошадей и поехал. Но чемодана не нашел. Забыл место… Начал искать, копал возле дороги, копал в лесу, копал до самой старости, пока не стал легендой тех мест. О нем говорили, как об уникуме, который увлекся здоровым образом жизни и ушел из города. О нем говорили, как о святом, принявшем на себя обет копания ям. О нем говорили, как о большом любителе природы. Но, в конце концов, от недюжинных стараний его хватил удар. Крысюков упал в недорытую яму. Его нашли и похоронили прямо в ней с большими почестями. На могилке поставили памятник с мемориальной надписью, на которой издалека отчетливо читалось только одно единственное слово, первое слово: «Святому…» А по прошествии времени оно одно единственное и осталось, остальное стерлось.

***

«И раньше ничем не лучше. Воры на Руси водились, видимо, всегда, – подумал Алик, закончив чтение. – Тринькин – тот же святой. Только современный. Казнокрады, воры – традиционно уважаемые персонажи. Ведь то, что они крадут, совсем не означает, что они плохие люди. Не убийцы же, не насильники. Тот же Семеныч любил стихи, помогал детским садам и мебелью, и оборудованием, охоту любил: если удавалось поймать живую белочку или другое мелкое зверье, так непременно ребятне относил. Про Тринькина – опять же – только хорошее. Душевный человек: как-то в нашей редакции на праздник анекдоты рассказывал, – заслушаешься. Хамовский тоже неплохой человек: и деньгами, и вниманием. Много их таких сытых добряков. Бюджет как прорва. А то, что с богатея какого деньги лишние возьмут, так большинство бедняки – им это для разговоров приятно. А Сидора чем плоха? Говорит складно, умна, деловита. Может, и не надо бороться…»

Терзали Алика сомнения, что спорить – терзали. Он и сам был не без греха. Конечно, росточком его грех был поменьше, но и возможностей у Алика было меньше. Как бы он сам поступил, будучи на руководящей денежной должности, этого Алик не знал, поэтому и сомневался…

ОШИБКА

«Рыба всегда думает, что это ее собственный выбор, когда бросается на наживку»

Петровну в редакции газеты маленького нефтяного города сократили. Произошло это до смешного буднично. Собралась группа приближенных Квашнякову лиц. Все точно понимали свою задачу убрать единственного в редакции помощника Алика, по совместительству – жену неугодного мэру Сапы. Разногласий не было. Участники церемонии сокращения сами желали остаться при работе. Но была в этой пренеприятнейшей ситуации одна пикантная особенность. Сокращаемая могла и побороться за место, но Петровна и сама жаждала ухода. В мыслях она уже работала главным редактором другой газеты, которую обещала создать Аида, вертевшаяся на должностном стержне пресс-секретаря нефтяного предприятия. Родилась эта идея в телефонных звонках…

– Светлана Петровна, у меня к вам хорошее предложение, – сказала как-то телефонная трубка Петровны голосом Аиды. – Мы, то есть нефтяники, создаем новую газету. В ней я бы хотела видеть вас и Алика.

– Что ж, я могу возглавить новую газету, – согласилась обрадовавшаяся Петровна. – Когда переходить на новую должность?

– Сейчас утверждается финансирование, потом будем утверждать штат, но по вам не будет никаких проблем. Можете не беспокоиться, – ответила Аида.

– А какова зарплата? – поинтересовалась Петровна, считавшая материальный вопрос не самым последним.

– Зарплата будет никак не ниже, чем в вашей газете, а то и выше, – ответила Аида. – Это же нефтяники, а не бюджетники. Здесь другие расценки. Будете получать, как мастер на промысле. Не меньше.

– Аидочка, ты клад, – ответила Петровна. – Сама знаешь, как опостылела муниципалка. Квашняков сделал из нее поздравительную открытку. Одни вздохи по мэру и его приближенным. Похвальба, как все у нас в городе красиво и хорошо. Сдохнуть, не встать…

– У новой газеты будет иная политика. Нам нужны горячие материалы, критика, – ответила Аида…

Этим предложением Петровна поделилась с Сапой и Аликом. На знакомой читателю кухне в квартире Сапы состоялось небольшое обсуждение.

– Руководство нефтяной компании, видимо, претендует на кресло мэра маленького нефтяного города и собирается участвовать в выборах, – сказал Сапа. – Я вижу только эту подоплеку в создании новой газеты. Им нужна своя трибуна…

– Не была бы она однодневкой, – с сомнением сказала Петровна. – Газета, созданная под задачу, может стать не нужной…

– Такое вполне может быть, но Аида – человек увлеченный. Она вытянет, – высказал мнение Алик. – Новая газета, скорее всего, получится…

– Компания не пойдет на мелкие проекты. Наверняка, газета станет долгоиграющей, – заверил Сапа. – Здесь миллион-другой роли не играют…

В ожидании должности редактора нефтяной газеты для безработной Петровны незаметно промелькнуло лето. Новая газета действительно появилась, но Аида выпускала ее одна, так сказать, на общественных началах. Петровна беспокоилась, иногда звонила и спрашивала:

– Аида, когда же, наконец, я займу должность редактора? Ты же обещала.

– Скоро, Светлана Петровна. Финансирование вот-вот утвердят, – отвечала Аида.

Потом Петровна перестала звонить Аиде, и Аида стала скрываться от встреч с Петровной. Отношения между Сапой и Петровной обострились, поскольку двое безработных для одной, ранее преуспевающей семьи было слишком.

– Похоже, что предложение места главного редактора было тщательно спланированной провокацией, – оценил ситуацию Сапа.

– Не знаю, что и думать, – нервозно ответила Петровна. – На Аиду это не похоже, она раньше не совершала подлости, а может, я не замечала. Но скорее всего, ты прав. Она даже не заходит и не звонит.

– Мне еще не нравится, что Алик в этой ситуации выступил на стороне Аиды, – продолжил спокойные рассуждения Сапа. – Возможно, он тоже участник провокации.

– Такого быть не может, – ответила Петровна, а сама призадумалась…

«Алик сочинил грязные листовки, значит, способен на плохие поступки, – так размышляла Петровна. – Из-за него с меня в числе других сотрудников редакции снимали отпечатки пальцев. А ведь я его… О какой стыд! Человек, преступивший грань, теряет ориентиры и ценности. Сапа пострадал из-за него, а самому Алику хоть бы хны…»

***

После того как Петровна узнала, кто является истинным автором листовок, сразивших Квашнякова, она взяла за правило при случае говорить Алику:

– Гений и злодейство не совместимы.

– Да что вы, – отмахивался Алик. – Совместимы, и еще как. Иначе не было бы Мориарти. Да и, возвращаясь на местный уровень, Квашняков тоже пишет неплохие стихи, а сволочь первостатейная…

***

«…Он слишком легкомысленный и безжалостный», – завершила размышления Петровна и ответила Сапе:

– Зря ты помог ему на выборах.

Укор любимой женщины и даже жены действуют на мужчину, как перемена погоды на сердечника. «Какой же я дурак, – мысленно ругал себя Сапа. – Ох, дурак. Доверить свое будущее ребенку. Больше чем писать свои заметки, он ничего не может и не хочет. Что теперь? Я старался, выводил его на политический Олимп маленького нефтяного города, а он не оценил. Не оценил. Не в коня корм получился. Мелок парень. Из-за него и с Хамовским отношения настолько испорчены, что о возврате и мечтать не стоит. Сам к нему не пойду. Он не предложит должность и мстить будет. Он везде достанет. И все из-за дурацкой борьбы за справедливость, затеянной этим Аликом. Мальчишка! Столько людей пострадало! А он качает из меня идеи и ничего взамен. Главное, что толку нет от его статей. Хамовский только сильнее становится, учится. Получается, что я, давая идеи Алику, работаю на благо мэра, человека, уничтожившего меня. Надо кончать отношения с этим героем-одиночкой, да и самого тоже…»

НА ГРЕБНЕ ВОЛНЫ

«Пена часто считает себя высшим достижением природы»

Жили-были непростые и неискренние, но умные и коммуникабельные люди. Любили поговорить о высоких материях, поучить других уму-разуму. Умели сказать так, с теми оттенками искренности, что бессознательно волновалось сердце слушателей. Тосты возникали неожиданны и теплы, дарили радость и заставляли ожидать повторения. Они умели так тонко использовать других, что те либо не понимали самого факта их использования, либо понимали слишком поздно. Но опять же делалось все настолько деликатно и высокоинтеллигентно, что и придираться было как-то нехорошо. Вместе с тем они умели так умно говорить труднораспознаваемые гадости, что у их собеседников на сердце возникала безотчетная тоска и чувство вины. Но опять же делалось это не оскорбительно, а в виде, на первый взгляд, не относящихся непосредственно к слушателю цитат и определений, которые слушатель невольно примеривал на себя, как крапивный свитер.

Человекопользовательское мастерство являлось следствием учености и познания наук, открывавших простор для понимания сути ближних. Они читали мудрые книги, смотрели умные фильмы, общались с высокообразованными людьми. Они, как сито, оставляли в себе золотые крупицы величайшего человеческого опыта, но не для простого понимания мира и его врачевания, как лекарь использует свои знания, а для использования этого мира.

Жизнь иной раз преподносит сюрпризы, конечно, просчитываемые с точки зрения точных наук и психологии, но непредсказуемые в плане личной реакции. Это тот капкан, куда может попасть и бедный умом, и богатый образованием, пусть даже двойным и тройным. Личная реакция порой непредсказуема и ломает все искусственно созданные в голове установки. Да, ты знаешь, что принципы коммуникабельности и подчиненности требуют определенного терпения и такта. Но что это понимание по сравнению с разрушительной стихией самолюбия или каких-то других, может, даже и уважительных, но сугубо личностных качеств. И тогда наступает конфликт человека с машиной власти, где, естественно, побеждает машина.

Сапа пострадал. По этому поводу он сильно переживал, несмотря на то что называл благородными некоторые свои поступки, способствовавшие изгнанию из бюрократического рая с его спокойной вдумчивой работой. Конечно, в уме возникали мысли о том, что во всех своих неприятностях надо винить только себя, но, следуя книжным заветам, он не получал морального удовлетворения. «Почему я? – задавался Сапа простым вопросом. – Почему второй раз? Вокруг столько людей куда глупее и хуже…»

Тонуть одному безрадостно, и в компании не лучше. Но когда вокруг есть общество, то можно успеть порадоваться, что сосед утонул раньше. Многие испытывают мимолетное сердечное блаженство от рассказов о чужих неудачах, едва успевая надеть на лицо маску сочувствия, пока рассказчик не обратил внимания на счастливый блеск глаз. Сапе не хватало картины общего краха, особенно ближайших сподвижников, которые, как он считали, во многом были более достойны низложения и жизненных неудач. Сапа уже сожалел, что дал пятьсот рублей Алику на регистрацию «Дробинки».

***

В свое время Моисея хвалили за манну небесную, накормившую в тяжелый судьбоносный момент народ иудейский, но летописцы того времени обошли стороной тот факт, чего стоила Моисею манна? Они приписали явление к чуду и тем самым ушли от этических откровений по поводу того, как Моисей в одиночку трудился, а тысячи людей ждали халявной еды. Алик теперь точно знал, что так оно и было.

Бесплатная для народа «Дробинка» стоила ему личных денег и нервов, добровольно никто не предложил помощи, кроме Сапы. Все ждали нового номера. Алик понимал, что люди даже не задумываются о том, как получается газета, которая пишется для них. Они считали, что за спиной Алика есть денежный рюкзак, а может, вообще не утруждали себя мыслями по данному поводу, как иудеи по поводу манны. Чудо – вот и весь ответ обывателя. Газета же выпускалась на заработную плату Алика, которую он получал в газете маленького нефтяного города. В основном.

Добрые люди были. Два человека из многотысячного нефтяного города откликнулись на просьбу Алика о финансировании газеты. Одним человеком стала женщина, руководительница бюро технической инвентаризации, принявшая впоследствии на работу Сапу и Петровну. Ее примерно через год, мэр сумел-таки снять с должности. Другим человеком, финансировавшим выход «Дробинки», стал один из сильнейших предпринимателей города по имени Гена, про темное происхождение денег которого ходило множество слухов. Гена профинансировал выпуск четырех тиражей газеты «Дробинка». Забегая немного вперед: предприятия Гены в маленьком нефтяном городе Хамовский тоже прикончил.

ИЗ БУДУЩЕГО

«Как часто ценность настоящего можно истинно оценить только в будущем»

Последний раз Алик встретился с Геной возле конторы нотариуса уже после того, как прекратил выпускать газету «Дробинка». Он задумчиво шел, радуясь наступившей весне, как услышал: кто-то зовет его. Оглянулся: Гена выглядывает из открытого окна бордовой «Вольво».

– Привет, – обрадовался Алик. – Думал ты уже не появишься здесь, что в Москве окончательно.

– Нет, – ответил Гена. – Есть еще незавершенка. Как у тебя дела?

– Работаю. На прежнем месте, – скучно ответил Алик. – Ты по делам бизнеса?

– Какой бизнес?! – восхитился Гена. – Все под городской администрацией. Это раньше можно было работать самостоятельно. Сейчас невозможно. Разве что розничной торговлей заниматься, но это копейки. Водка и горючее – вот золотая жила, но она под колпаком власти. Живут те, кому повезло. Мой хороший знакомый прочувствовал момент, выкупил магазин на пару с подельником и устроил там рынок. Сдает помещение в аренду, имеет тысяч десять долларов в месяц – хорошие деньги на двоих. Вроде валяйся на диване и плюй в потолок, за тебя налаженное хозяйство старается, но ему что-то не лежалось. Услышал он про аукцион по продаже гостиницы, и захотелось ему пристроить свои бешеные капиталы. Там и соревноваться-то, казалось, не с кем. В соперниках – муниципальные предприятия. Откуда у них солидные деньги? Не прислушался он к трезвым советам друзей, говорили, что нечего соваться в такую компанию. Говорили ему, что, возможно, это политический расклад: не случайно там одни муниципалы. Значит – задумано так.