Ах, как радовалась мама Стелла с Мариной, когда их Стас с раздраженным лицом человека, оторванного от важных дел, наконец, появился на вокзале, чтобы сесть в вагон ненавистного ему поезда. Он целые сутки молча выдерживал присутствие и укоры праздновавших победу женщин, испытывая при этом невероятную веселость от предзнания финала, когда его хороший знакомец Коля Срокошвеев размахнется своим судейским молоточком, стукнет по столу и провозгласит справедливый приговор суда российской федерации:

– Анализ показал (в этом месте Коля непременно сделает паузу, чтобы затрепыхавшиеся от радостного волнения сердца тети Стеллы и Марины затрепыхались еще быстрее), что гражданин Станислав Тихомирович (здесь он посмотрит на подсудимого и иронически улыбнется) отцом ребенка истицы Марины (здесь он опять приостановится, чтобы поглядеть, как Марина бросит уверенный в тексте приговора тяжелый и острый, как копье спартанца, взгляд на Генерала) являться никак не может…

Он ехал и, ощущая отчетливые столкновения вагонных колес с рельсовыми стыками, воображал, как после оглашения приговора суда веселившиеся сейчас женщины попадают в обморок, а может, их затрясет истерика. Он представлял, как, явившись домой, они будут считать свои жиденькие зарплаты, на которые заживут, лишившись всякой поддержки от него, обиженного их погоней за барышами. Он радовался, что, наконец, избавляется от этой семейки навсегда. Генерал достал из дорожной сумки бесплатную газетку, взятую им с продуктового прилавка в одном из магазинов маленького нефтяного города. Называлась газета «Дробинка». По привычке открыл самую середину и принялся за чтение.

СКАЗКА О МУРАВЕЙНИКЕ – 3

«Люди радуются красоте летящей птицы, но когда в нее целит охотник, никто не препятствует»

Действующие лица:

Букашечка – обычный человек, занявший место зажравшегося чиновника, Матки, и спустя время сам превратившийся в Матку.

Дробинка – обычный человек, рассказывающий народу правду о произволе чиновников.

Муравейцы – жители города под названием Муравейник.

Другие – по мере надобности.

Здравствуй, дружок! Сегодня я предлагаю тебе продолжение сказки о Муравейнике. Сказка эта, как и раньше, страшная, конец ее так же не определен.

Народную Дробинку в итоге расплавили. Муравейцам надоела стрельба, от которой с неба в рот ничего не валится, а Букашечка и другие коррупционеры не падают замертво. Понять, что пальба Дробинки – призыв к совместным действиям, никто не хотел, потому что большинство в Муравейнике неплохо кормилось и миску терять не желало. Большинство муравейцев волновало только то, что другие могут иметь, что они не могут. Хотелось бы больше, но по-тихому. Поэтому большинство предпочитало из ближайших скважин наблюдать за происходящим и, не сбивая шаг, ходить по кругу, добывая сливки из Нефтеяхи и готовя прижизненный памятник для Букашечки и других властительных особ.

В борьбе с Дробинкой Букашечка усилил аппарат мыслепользования и набрал армию из бывшей оппозиции. Из органа самоудовлетворения Букашечка создал механизм для коллективного отмывания своих черных желаний. Деньжат всегда мало. И чтобы набить карманчики бюджетными тугриками необходимо направить их в нужное русло: озеленить, построить и даже цветы посадить, но так, чтобы те, кто будет этим заниматься, платили куда надо. Можно даже дирижабли запускать, если друзья руководят подрядными фирмами, а для растолмачивания народу этих фокусов уже давно функционирует аппарат мыслепользования, где к услугам и эфир, и листы. Да и Дробинку к этому делу подключили.

Праздники пошли один за другим. Букашечка нацеплял на себя ордена и погоны и так увлекся собиранием званий, что стал многократным муравейцем года в своем Муравейнике, лучшим журналистом своего Муравейника, лучшим писателем своего Муравейника, лучшим рабочим всех специальностей, лучшим руководителем… лучшим пассажиром джипа, лучшим из Лучших… Он снискал все звания, которые мог дать себе собственной властью, и всех званий, которые можно купить за деньги. Но все равно не смог превзойти прежнюю Матку, которая, угнездившись рядом с губернатором, урвала звание академика в противовес Букашечкиной докторской диссертации…

***

Должности, звания, славу можно купить, бессмертие нет. Генерал прочитал, посмеялся и забыл: его мало интересовал город, из земель которого он качал нефть, тем более налоговая полиция, которой Алик уделил так много внимания. Впрочем, забывчивость по отношению к маленькому нефтяному городу при отъезде была свойством характера не только Генерала, а многих жителей маленького нефтяного города, стремившихся покинуть опостылевший край. Люди уезжали, забывали, но почти всегда приходилось возвращаться. Так и Марина с мамой Стеллой, которые, конечно, проиграли суд Генералу, уезжали и возвращались и теперь окончательно исчезают из нашего повествования. Алик иногда видел их в маленьком нефтяном городе, здоровался, но без сердечной когда-то теплоты. В истории с Мариной и Генералом осталась за пределами нашего внимания одна очень важная фигура, помогавшая Генералу скрываться в командировках – его главный бухгалтер.

БУХГАЛТЕР

«Не важно, кто начальник, важно – кто деньгами распоряжается»

Главный бухгалтер открытого акционерного общества «СНГ», всеми внешне любимая Дульцинея, получала за свою цифирную работу не меньше замов Генерала, и потому вокруг ее деятельности витал устойчивый пряный запашок теневой экономики, но ни один проверяющий, закормленный, запоенный и заласканный в бухгалтерии ОАО «СНГ», не смог сосредоточить свои сытые сонные глазки на ее бумагах, испещренных утомительными цифрами, и она восседала в своем кресле огромная и важная. Вполне осознавая свое значение, она позволяла себе небрежно ответить даже Генералу.

– Дуля, – по свойски просил бухгалтершу Станислав Тихомирович. – Мне бы деньги на командировочку побыстрее.

– Побыстрее, Стас, только зайцы несутся, – вольготно переиначивала Дуля. – Машины нет. Не пойду же пешком в банк.

Вот такие у них водились отношения.

***

Банк, откровенно говоря, был через дорогу, но Дуля, зная, что все прихожане умножают ее не бог весть какую значимость на деньги, которые здесь получают, привыкла к почтительному отношению. Не важно, кто, важно, что на коленях. Она иногда прикидывала в уме, сколько денег, проходивших через ее бухгалтерию, приходится на килограмм ее веса, и получавшаяся цифра неизменно шокировала ее.

«Чистое золото, чистое, без добавок, – думала она, оглядывая утром свое роскошное обнаженное тело в зеркале с бронзовыми ангелочками по бокам. – Да что золото? Платина! А вот этот пухленький мизинчик – бриллиантовый». Посему она никогда не упускала случая эту драгоценность, свое тело, слегка загрязненный узкогорлый, толстостенный золотой сосуд, как следует изнутри промыть несколькими рюмками водки на брудершафт с Генералом…

***

Дуля скривила угрюмую опустошенную физиономию и раздраженно произнесла:

– К чему такая спешка? Надо заявку оформить, финансы провести, а это у нас не меньше недели. Ты думаешь, что мы только тебе деньги выдаем? Мы тут денно и нощно, по субботам и в праздники…

– Дуля, прошу тебя, посодействуй. А с машиной я сейчас быстро, – обещал Генерал и исчезал, раздумывая, кто же в их организации больший начальник – он или бухгалтерша…

С работы принято что-то тащить домой. Если человек работает с гвоздями и молотком, то непременно унесет себе немного гвоздей, если каменщик, так без цемента не останется, если секретарь, то бумага, пишущие ручки и прочая канцелярская мелочь в ее распоряжении, если хозяйственный работник, например, заведующий каким-нибудь складом, то здесь возможности куда шире. Что могла унести домой главный бухгалтер Дуля? Конечно, могла и пишущие ручки, и бумагу, могла – карандаши и ластики, но подобные сувениры не привлекали ее. Мысли неизменно возвращались к деньгам, проходившим через бухгалтерию, и Дуля бесхитростно мечтала: «Много и не надо, хоть чуть-чуть от этого денежного потока и на всю жизнь, на всю жизнь».

Союз с Дули с Генералом складывался осторожно и неторопливо. Началось все с незатейливой Генеральской прихоти: захотелось отдохнуть в хорошем и дорогом курорте, а денег не то, чтобы не хватало, – не хотелось тратить свои. Этой кручиной Генерал поделился с Дулей.

– Что делать, что делать, то ли премию себе выписать, – рассуждал Генерал.

– За лишнюю премию проверяющие взгреть могут, – напомнила Дуля. – Могу посоветовать другой вариант.

– Какой? – живо отреагировал Генерал.

– Сейчас лето, сезон отпусков. Многие уехали, – начала объяснять Дуля. – Мы можем на время отсутствия отпускников взять кого-нибудь по договору, родного и близкого человека. Этому человеку здесь и появляться не надо. Давайте на моего брата договор оформим, что он заменял вашего секретаря в течение всего северного отпуска, в течение двух месяцев, а денежки я вам выдам. Вот вам и курорт, и отдохнете, и с новыми силами…

– А если… – начал было рассуждать Генерал о возможных катаклизмах будущего, как его перебила Дуля.

– Не беспокойтесь, – ласково сказала она. – Не беспокойтесь. Я на кончиках пальцев мозоли набила, отчеты составляя, и никто не докопался. Умею и знаю. Езжайте и под солнышко.

Никакая зарплата не бывает большой, и чем больше зарплата, тем больше хочется, а как тут без дружбы с бухгалтером, точнее – без сообщества. Либо душой за работу, что никто не оценит, либо руками в казну, что хотя бы выгодно. Генерал думал недолго.

– Давай, Дуля, составляй договорчик и не забудь вписать в него хорошую премию, а то жалование у секретаря не шибко. Подумай, приблизь к моим потребностям, – скомандовал Генерал.

– Что думать, насчитаю полный кошель, – успокоила Генерала Дуля. – Но у меня просьба. Можно и мне хоть немного сверх того…

– Давай и тебе выпишем, – согласился Генерал…

С этого момента Дуля с Генералом сблизились так, что стали дружить семьями, настолько ладно дружить, что если, например, одна семья затеет ремонт в новой квартирке или старой, то другая семья обязательно приютит и не только приютит, а накормит, напоит и спать уложит. А как сблизились и в радости такой прожили годик-другой, то по документам народу в конторе нефтяной компании «СНГ» стало работать столько, что если пересчитать у всех реальных работников пальцы, и то не хватит. Дуля же Генерала за своего считать стала и подмахивала документы своей рукой его подписью настолько похоже, что и сам Генерал порой отличить не мог.

Даже Солнце уходит за горизонт, и на прудах и запрудах, где водятся голосистые лягушки, звенит многозвучный хор тварей зеленых, раздувающих мелкие шарики перепонок на подчелюстных музыкальных инструментах. Что говорить о человеческой дружбе, если сам мир быстротекущ и переменчив. Генерал без Дули не мог прикарманить деньги, но Дуля без Генерала могла. Она завела липовый личный счет и повадилась составлять договора на оплату, минуя лапу своего начальника. Допустим, приходит клиент, приносит договор. Дуля ему предлагает:

– Оставьте договор у меня, начальник подпишет, передам. Что вам ждать? Он неизвестно когда.

Человек оставлял договор. Дуля его оформляла, вписывала вместо счетов «Сибирьнефтегаза» свой личный счет, накручивала подпись Генерала, и дело шло, но однажды она запамятовала и оставила договор с уже нарисованной генеральской подписью в дулином исполнении на столе. Генерал нашел. Скандал был нешуточный, но что можно сделать, если сам…

– Уволю! – кричал Генерал.

– И сам будешь уволен, а то и посадят! – отвечала Дуля. – Только тронь, у меня на тебя…

После этого отношения накалились, и даже получение командировочных для Генерала обернулось проблемой. Взаимные угрозы полились, словно капли яда по стенкам стакана, и Генерал с Дулей зажили, как две змеи, готовые друг друга ужалить в первый удобный момент.

ШЕЛЬМОВСТВО

«Невозможно смыть грязь, пребывая в ней по уши»

Налоговая полиция после отъезда Семеныча осталась, как говорится, без головы. По погонному кадровому раскладу Витя, начальник службы собственной безопасности налоговой полиции, должен был возглавить ее. Под воздействием возвышенных предчувствий, он не ходил, а почти летал по коридорам и насвистывал популярные мотивы. Он даже сблизился с Аликом на манер Вельможновой, начальницы налоговой инспекции, и недоумевал, как до этого не додумался сам Семеныч, ведь проще убрать врага, сделав его другом. Но и здесь не обошлось без казуса.

В газете маленького нефтяного города вышел полностью согласованный, то есть прочитанный и подправленный Витей, материал Алика «Три облегчающих мотива», в котором говорилось об уголовных делах, возбужденных налоговой полицией, но прекращенных по различным основаниям: амнистия, срок давности, изменение обстановки. Было напечатано:

«…По причине амнистии, объявленной к юбилею Великой победы, прекращено уголовное дело и в отношении предпринимателя без образования юридического лица (короче – БОЮЛ) гражданина К. Он, имея задолженность по подоходному налогу в размере почти 50 тысяч рублей, уклонялся от его уплаты. Ссылки на отсутствие денег неуместны. Расследованием установлено, что К. мог рассчитаться с этим долгом: он владел баром «Охотник», который продал за 90 тысяч в прошлом году, что подтверждалось расходными кассовыми ордерами. Таким образом, К. совершил преступление, но вину свою признал полностью и в содеянном раскаялся…

Это дело вел следователь налоговой полиции маленького нефтяного города лейтенант Голоскоков. Со всеми постановлениями о прекращении уголовного дела согласен прокурор города…»

Внешне совершенно безобидный материал имел последствия, думая о которых, поневоле согласишься с тем, что бог шельму все-таки метит, как шельма ни изворачивается.

***

Жить надо не для будущего, а для настоящего, и даже святые и творческие вещи использовать и создавать исключительно для хорошей жизни в настоящем, а не с надеждой на будущее, поскольку будущее у всех одно – смерть – а есть ли другое, никто не доказал. Верил в это Голоскоков, поэтому святому не поклонялся и стихов не писал. В этот момент налоговая полиция иссыхала без показателей работы, и вот Тыренко вызвал Голоскокова и сказал:

– Слышь, друг, мы приняли тебя на работу, помоги и ты нам. Возбуди хоть какое-нибудь дело, а мы наработаем потом по нему. Тебе ж не впервой.

– Слушаюсь! – бодро ответил Голоскоков и занялся баром «Охотник», где в свое время задорно погуляли Братовняк с Муханом и двумя веселыми подругами. Подстрекла на это Голоскокова долгопамятная мстительность. Владелец «Охотника» в свое время выгнал его пьяного после полуночи за пределы своего заведения, чем сильно обидел…

Дело по «Охотнику» вышло пустяковым, о нем быстро забыли как о рядовом не броском впечатлении дня. Оно пошло в копилку показателей работы налоговой полиции маленького нефтяного города, как падает мелкая монета в глиняную пустотелую свинью. Но после выхода статейки «Три облегчающих мотива» крайне рассерженный Голоскоков пришел к Вите и вызывающим озноб голосом, слегка похожим на скрежетание ножа по стеклу, спросил:

– На каком основании это в прессе?

– Как на каком? Дело по статистике прошло, все официально, – ответил Витя, не понимая беспокойства коллеги.

– Если этот мужик прочитает и обратится в суд, меня привлекут! – постепенно повышая голос, истерично запричитал Голоскоков. – Я не хочу под суд!

– За что привлекут?! – удивленно воскликнул Витя.

– Под его чистосердечным раскаянием не его подпись, – Голоскоков внезапно замолк, не договорив.

– Как так? – еще больше удивился Витя.

Голоскоков замялся и вышел, а Витя заинтересовался, нашел папку уголовного дела и внимательно его прочитал, вызвал хозяина кафе «Охотник», имеющего довольно сложную, с точки зрения русского языка, фамилию, оканчивавшуюся на «Оглы».

– Давай, рассказывай о своих делишках, – сказал Витя.

– Каких делишках? – непонимающе спросил Оглы.

– Сам знаешь. Вон сколько бумаги на тебя извели. Книжка получилась, – сказал Витя.

– Ты о чем, начальник? – спросил Оглы.

– Смотри, – сказал Витя, толкнул папку с документами, и та скользнула по гладкой поверхности стола в сторону Оглы.

– Что это? – спросил Оглы.

– Дело на тебя, – ответил Витя. – Только не говори, что не знаешь. Там кругом твои подписи.

Оглы раскрыл папку, быстро просмотрел документы и удивленно произнес:

– Липа все это, начальник.

– Как липа?

– Ничего я не подписывал. Не мои подписи.

– Все подписи не твои?

– Да, – ответил Оглы. – Впервые вижу эти бумаги. Зачем мне обманывать, начальник? Тебе ж мои слова проверить, раз плюнуть…

Кто сказал, что над людьми парят только светлые ангелы? Копоть тоже стремится вверх. Когда судьбы грешных людей решают такие же грешные, то о какой справедливости может идти речь? Это в стародавние времена, когда войны вершились мечами и копьями, право судить принадлежало царям, монархам, ставленникам бога на земле, у которых было все, а сейчас судят людей такие же нищие обормоты, но не будем всех под одну гребенку исключения случались. Честь и совесть были для Вити не последними понятиями, но он знал, какие нравы царят среди охранников права.

«Голоскоков привлек его к уголовной ответственности втихую, для отчета, – сообразил Витя. – В постановлении, актах, протоколе допроса подделал его подпись, платежки и отнес все прокурору. Прокурор, не вникая, прочитал, что предприниматель вину осознал, ущерб частично возместил, и дело прекратил, а Оглы даже не знал…»

К Оглы Вите интереса не было, но охотничий инстинкт начальника службы безопасности и высокий долг начальника налоговой полиции маленького нефтяного города, каковым Витя себя уже ощущал, требовали загнать жертву в угол, а жертвой пред ним выставился Голоскоков.

– Смотри-ка, что с тобой сделали. Ты вроде как преступник, – подначил Витя.

– Да-а-а. Ну вы даете, – только и ответил Оглы.

– Вы не поможете наказать паршивца, подставившего вас? – витиевато спросил Витя, но ошибся с постановкой вопроса, где сразу допустил отрицание.

– Ты по-простому скажи, что требуется? – спросил Оглы.

– Заявление написать, что незаконно привлекли к уголовной ответственности и подделали подписи, а дальше наше дело, – ответил Витя.

– Вы на что меня толкаете!? Чтобы на допросы таскали? Ничего писать не буду. Не хочу связываться, – испугался Оглы. – Сами разбирайтесь…

Уже прошел год, как Оглы бросил предпринимательство и продал бар «Охотник». Он радовался этому обстоятельству и зарекся связываться с официальным частным промыслом, поскольку устал бесплатно кормить всякого рода проверяющих, в числе которых хаживали и санитарные врачи, и пожарники, и милиционеры. Кушали они очень хорошо, причем до того хорошо, что съедали всю выгоду. Оглы нашел работу во французской фирме, которая, пожиная урожай на нефтяных плантациях России, платила своим работникам деньги куда большие, чем аналогичные российские конторы. Он уже забыл о кафе, как ненужном хламе, жил и радовался, а тут возврат…

– Нет, нет, и не просите, – твердо повторил Оглы…

Жалко отпускать в реку хорошую рыбку, даже если это охраняемая законом стерлядка или белуга. Иногда Витю злость брала на этот боязливый заезжий люд, и сейчас она сдавила ему внутренности и громко ворчала в голове: «Ты ж скоро начальником налоговой полиции станешь, а не можешь раскрутить какого-то хачика и снять с работы прохвоста. Может, действительно надо закрывать таких в камере и выбивать признание, может, действительно надо паяльниками всех, чтобы навести порядок в стране?…»

Витя проводил мечтательным взглядом спину Оглы, исчезнувшую за дверями, и тут его посетила идея: «Надо заручиться свидетельством о том, что Оглы не был на допросах у Голоскокова. В этом мне поможет его французская фирма. Уж они-то точно скажут, был ли он на работе в указанное время или нет».

Ответ был приятный. Оказалось, Оглы работал на нефтяных месторождениях средь таежных просторов Крайнего Севера в то время, когда по документам Голоскокова, он давал показания. Витя воодушевился, схватил папку с бумагами и к прокурору.

– У меня налицо факт служебного подлога, – сказал он, едва войдя в кабинет. – Надо что-то делать.

– Вы бы хоть поздоровались для начала, – напомнил Коптилкин.

– Извините, весь в работе, об элементарном забываю, – сознался Витя. – Здравствуйте!

Прокурор внимательно прочитал материалы и осторожно сказал:

– Если от предпринимателя поступит заявление, то я буду этим делом заниматься, если нет, то – нет.

Коптилкин был очень осторожный прокурор. Витя попытался его переубедить, но безрезультатно. Он вышел из кабинета прокурора потускневший, как погашенная свеча в тот момент, когда на ее фитиле гаснет последняя искра, скудный дымок восходит к потолку, словно душа к небесам, а у основания – кучкой темнеет застывший воск. Он выглядел бы еще скорбнее, если бы знал, что и чаяниям о посте начальника налоговой полиции не суждено сбыться.

СГОВОР

«Чтобы возвыситься, надо оттолкнуться, поднять, залезть, ухватиться или заинтересовать»

Когда перед Семенычем во всем блеске солнечного юга засверкала перспектива отъезда в Екатеринбург, то возникла и проблема, знакомая всем навсегда уезжающим из маленького нефтяного города. Квартирный вопрос! Нет, на «земле» у Семеныча имелась квартира, и не одна. Ближайшая находилась в Тюмени, в районе железнодорожного вокзала. Семеныч ее приобрел, чтобы останавливаться в этом сибирском городе для контроля дел в организованном им частном предприятии, куда сгонялась наиболее работоспособная техника, изъятая у предпринимателей маленького нефтяного города. В момент отъезда с северных земель его интересовала возможность продать свою северную квартиру подороже, потому что лишних денег не бывает. Этой житейской задачей, вызывавшей уныние и головную боль, Семеныч поделился с Тыренко.

– Покидаю я вас, – произнес Семеныч, налив две рюмки коньяка. – Создал все здесь своими руками и из-за этой журналистской сволочи бросаю. Хорошо хоть на повышение.

– Давайте выпьем за вас, Анатолий Семенович, за вашу светлую голову и неуемный характер, – произнес тост Тыренко. – Таких людей, как вы, не так много. Не забывайте наверху нас, тех, с кем вы начинали.

– Да где ж вас забудешь, – заверил Семеныч. – Сколь денег через наши руки прошло. Эх, решето, решето…

Семеныч скрестил пальцы ладоней и посмотрел сквозь них на белый дневной свет, вливавшийся в кабинет из окна.

– …Это ж как золотоискательство на прииске, что-то в решете и остается, – глубокомысленно закончил он.

Выпили. Налили.

– Да какое же это решето? – усомнился Тыренко. – Пальчики крест-накрест – это решетка, тюрьма.

– Нет у тебя, Тыренко, поэтического полета, – огрызнулся Семеныч. – Мы выше твоих ассоциаций. Это мы садим. Был бы ты умнее, тебя бы оставил на должности начальника налоговой полиции этого города, а ты брешешь всякую чушь, вместо того чтобы угодить начальнику. Слушай:

На лучах холодных солнца,

Чуть заметных в мыльной пене

Облаков, возникнет поздним

Утром иней на мгновенье.

Листья, сжатые ветрами,

Обескровленные сучья

Сплошь покроются иглами,

Поналепленными кучей.

Совершив обряд прощальный,

Цвет сойдет, но лишь на время.

Каплей станет обручальной,

Не вода, не сок, а семя.

По местному радио передавали. Вроде Рифмоплетова стишок. Как завернул про семя?! Ведь журналист все обескровил, все иглами пошло, благо что я не сок или воду на землю направлял, есть у меня там семя, скопил малость, что-то произрастет…

– Согласен с вами, гад этот журналист. Таких топить в унитазе, как котят, а Витя с ним заигрывает. Какой с него преемник? Так чем вам угодить? Я всегда готов, Анатолий Семенович, – откликнулся Тыренко. – Что надобно?

– Ерунду сосновую: мою трехкомнатную требуется сбыть подороже, – ответил Семеныч. – По объявлению никто больше двухсот пятидесяти не дает. Нефтяной город, временный. Через три десятка лет, как нефть выкачают, город опустеет. Квартиры ничего стоить не будут. Заходи в любую. Да и сейчас их цена хрен знает от чего зависит. Ремонт значения не имеет. Дешевки. Что за эти деньги на «земле» купишь? Не больше однокомнатной. Мне б хоть на сотенку больше.

– Надо помозговать, Анатолий Семенович, – ответил Тыренко. – Поищу покупателя. Неужто предприниматели в честь вашего отъезда не купят вашу квартирку подороже? Разве вы мало их воспитывали, что они до сих пор не поняли, с кем имеют дело?

– Уважение должно быть, прав ты, Тыренко. Ох, как прав, – похвалил Семеныч. – Все-таки есть у тебя ум и смекалка. Может, и хороший начальник из тебя получится. Вите я не доверяю. Не наш человек – мент. Сразу начнет копаться, вынюхивать. А мы с тобой одинаково пахнем. Что нам-то принюхиваться друг к другу? Мы ж не собачки какие. Твою преданность, Тыренко, ценю. Давай выпьем за тебя.

Выпили. Налили.

– Я, Анатолий Семенович, даже знаю, кто у вас квартиру купит, – полушепотом произнес Тыренко. – Директор магазина «Мант и Я». Судейский протеже. Он выложит триста пятьдесят и никуда не денется. Иначе закроем…

Директор магазина «Мант и Я» выложил триста пятьдесят тысяч за квартиру Семеныча, и через некоторое время в налоговую полицию маленького нефтяного города пришел факс из округа о назначении Тыренко начальником. Витя заперся в своем кабинете и напился. Напился и Тыренко. Только повод у каждого был свой.

***

Внешне скучное, однообразное и никчемное существование жителей маленького нефтяного города дополнялось большой внутренней малозаметной работой, похожей на деятельность бактерий, вызывающих брожение кваса, простокваши или самой обыденной бражки. Процветали интриги и прелюбодеяния, мелкие конфликты и тонкие отмщения. Мозги умных людей, волею судьбы попадавших в этот унылый край, требовали действия. Газета маленького нефтяного города в главе с Квашняковым, отстаивавшим право быть главным наушником мэра города, обрушила на Алика новый удар. Были опубликованы выступления двух депутатов городской Думы, которые как раз к этому случаю вышли на пенсию, получили за бюджетный счет по квартире в родных городах и уехали с опостылевших просторов Крайнего Севера. Выступления были отменно подготовлены специалистами организационного отдела городской администрации и заблаговременно подписаны у, так сказать, авторов, которые, впрочем, их не читали. Наиболее часто используемыми словами в депутатской публикации, посвященной Алику, опять стали «грязь» и «непроверенные высказывания».

БЮДЖЕТНЫЙ ГЕРОЙ

«Прослыть героем можно, не только совершая подвиги, но и за счет красноречия»

Агитки нужного депутата Тринькина еще долго после его избирательной кампании висели на столбах маленького нефтяного города. Особенно часто – у входов в магазины и рынки. Их никто не снимал, только ветер дергал за плохо проклеенные края в попытках тщетных сорвать, а дождь замывал текст. Стыдилась лжи только природа, люди терпели, безмолвствовали, равнодушничали…

С мудрым прищуром глаза Тринькина, работы местного фото-умельца, смотрели вдаль. Левой рукой Тринькин потирал свой, как говорили, боксерский подбородок. Какая-то мысль отпечаталась на лбу несколькими волнистыми морщинами. Что за мысль и почему он потирал подбородок можно только предположить.

Под фотографией чернела отборным шрифтом надпись: «То, что другие обещают, я уже делаю».

Убежденный и начитанный избиратель, проходивший мимо, несомненно, считал, что Тринькин, потирая подбородок, думает о нем. Предприниматели, поглядывая на Тринькина и читая надпись, вспоминали жадных налоговых полицейских и испуганно бежали к своим торговым павильонам, чтобы пересчитать товар. Женщины, состоящие в многолетнем замужестве, глядя на агитку Тринькина, смущенно улыбались, вспоминая вечерние обещания своих мужей, оборачивавшиеся тем, что, лишь достигнув постели, эти мужья засыпали, так ничего и не исполнив. Мужики, вспоминая угрозы сокращения, матерились. Алик, стоявший в ожидании автобуса на остановке, разглядел в позе Тринькина другие мотивы.

«Наверняка подсчитывает, сколько денег можно выручить за проданные «налево» шины и запчасти», – рассудил он…

На автотранспортном предприятии, руководимым Тринькимым, работали иногородние следователи управления по борьбе с организованной преступностью, поэтому в реальной жизни он уже не улыбался, как на агитке. Он был грустен. Источник его обогащения грозил иссякнуть. Тогда где применить накопленный богатый жизненный опыт, служивший для того, чтобы сделаться богаче? Надо опять искать место руководителя. Причем не любого предприятия, а обеспеченного финансированием, где есть возможность для перевода средств предприятия в свои личные средства. Но для оптимизма повод был. Руководство маленького нефтяного города не должно было бросить Тринькина в беде по одной простой причине: именно с согласия городских верхов Тринькин первым получил звание «Почетный житель маленького нефтяного города» и стал первым лауреатом премии маленького нефтяного города.

Тринькин прямо-таки оброс лавровыми листьями, и от него веяло не иначе, как честью и совестью доблестного руководства.

«Собственно, сколько доблестных руководителей прямо-таки млеют от наград и не могут жить без величия, – грустно подумал Алик, все еще глядя на приятную взору агитку Тринькина. – Величия, которое обретают, перехватывая все награды и возможности на высоте бреющего полета среднего руководителя. Ведь все предложения о наградах приходят в первую очередь руководителям, те и решают кому. Кому же в первую очередь, как не себе?… Но, кажется, пора»…

В том же помещении за стальной дверью, где Алик встречался с Хмырем, ему предстояла встреча с одним из иногородних следователей. Обещал рассказать о деле Тринькина. Удача! Над темными делами руководителей маленького нефтяного города густым болотным туманом всегда возлежала тайна: документов не найдешь, только народ языками воздух гоняет, но уважающий себя журналист не начнет материал со слов: «По сообщению моего знакомого алкоголика, который дружен с милицейскими верхами…» или «По сообщению из компетентных источников…»

Крепко сложенный и прямой, как линейка, следователь Каюкин встретил Алика настороженно. От былого телефонного оптимизма в его голосе не осталось и мимолетного напоминания. Из-за спины Каюкина выглядывал Хмырь.

«Наговорил про меня, сука, – понял Алик. – Объяснил, что надо осторожнее».

– Я вам обещал рассказать о деле Тринькина, но, видимо, ничего не получится, – начал Каюкин. – Говорить еще не о чем. Давайте дождемся приговора.

Такие слова Алик слышал не раз, они всегда выдавали нежелание чиновников освещать ту или иную тему. Но что за капитан, если он не может обойти мели, и что за журналист, если он не может обходить преграды человеческой психики.