Семейная жизнь у Генерала разваливалась сама собой, уберегаясь от скандалов, он все чаще ночевал и обедал у Марины, возил ее по магазинам, на все богемные сборища и был доволен. Он расцвел под двойным солнцем женского внимания, как расцветают цветы, вовремя накормленные, напоенные и обогретые. Мама Стелла, мечтая о звании тещи Генерала, была ласкова. Марина, ожидавшая ребенка, чтобы не спугнуть обеспеченного мужа, была ласкова. Этот сладкий момент мужской жизни уже почти истерся из памяти Генерала. Пьянящие радостные свидания давно обернулись бессонными ночами, грязными пеленками, голодными ужинами.., а тут все заново. Отношения Генерала с Мариной достигли той степени близости, что соседи стали считать их начинающими совместную жизнь супругами, а друзья забыли, что у него есть официальная жена, в это время от бессилия соскребавшая ногтями обои и хлеставшая ни в чем не повинных дочурок…

В солнечном и веселом апреле Марина попала в родильный дом. Генерал регулярно навещал ее вместе с толстомордым Жульевым, оба приносили вкуснятину, звонили так часто, что уставшие медсестры подчас немудрено обманывали:

– Спит ваша мама…

Вечером того дня, когда у Марины родился долгожданный ребенок, Генерал с подчиненными, вившимися вокруг него в ожидании подачек и хорошего времяпровождения, сидел за столиком в кафе и поглощал нежно обжаренный кусок семги, обложенный шариками мелких запеченных картофелин. Семга, залитая смесью сыра с майонезом, украшенная ломтиком лимона, была хороша. Генерал смаковал каждый кусочек, запивая его разливным чешским пивом, испускавшим мелкие бродильные пузырьки. Кушал один, сподвижники напряженно наблюдали, надеясь, что им что-нибудь закажут. Но Генерал не желал тратиться, поскольку сподвижники не женщины, и взять с них нечего, а что требовалось по работе – они за то зарплату получали. Единственное, что Генерал сделал, но не из вежливости, а из стремления к повальному сокращению затрат и оптимизации, так попросил дополнительные вилки, чтобы сподвижники, если захотят, могли подцепить, например, кусочек картошки, и оказался прав: на предложение залезть в его тарелку откликнуться никто не рискнул…

– Ух, аппетит нагулял! Детей производить – не нефть качать: все вручную, – шутил Генерал между глотками…

Сподвижники тоже глотали, но не насыщались. Так и сидели…

За ребенком Генерал приехал один, отдал медсестрам шикарный букет цветов, емкую цветастую коробку конфет и бутылку самого дорогого коньяка, брезгливо поцеловал похудевшую, изможденную Марину, осторожно протянул руки к кулечку, откуда пищал высокий резкий голосок. Он откинул легкую узорчатую косынку, прикрывавшую личико ребенка, распеленал его и произнес:

– Заберите, не мой…

Ребенок родился без очков, в меру смуглый, толстощекий, но не настолько, чтобы впрямую отождествить его с Жульевым. Дело было не в ревности, просто ребенок оказался девочкой…

***

Как кот после блужданий по подвалам и игр с кошками возвращается к хозяевам, так и Генерал вернулся к жене. Он издавал веселые популярные мотивы, прохаживался мимо жены и нежно задевал ее, а то и любовно обнимал, но не родился еще мужик, который сумеет обмануть чувствительное женское сердце, даже стальное сердце крепкотельной Зарипат.

Доброжелатели всегда начеку. Генералу повезло, что в тот момент, когда Зарипат узнала о Марининой новорожденной, он был на работе. Зарипат воспринимала тягостную новость по телефону, прижав его плечом к уху, и выжимала половую тряпку до тех пор, пока та не вернула последние капли и не треснула пополам. После окончания разговора она пробежала на кухню, сварила обожаемый ее мужем гороховый суп и высыпала в него пачку отравы для тараканов. При этом она загадочно улыбалась, представляя, как Стас будет мучиться, но, едва ее мысли доскользили до будущего, до того, как ей придется жить дальше в бедности, она поспешила вылить варево в унитаз. Разрезание любимых мужниных рубашек на тоненькие полоски, да что там полоски – шнурки – принесло отдохновение. Свадебные фотографии, все, до единой, она рвала настойчиво, с убеждением, с каким железнодорожный состав размеренно несется от станции к станции. Картинные лицо и тело Генерала валились из ладоней Зарипат на пол мелкими хлопьями. Работа подходила к завершению, когда раздался звонок…

Генерал пришел уставший, ему хотелось упасть на диван, вытянуть ноги и почитать что-нибудь о тайнах российской истории, но у порога его встретила жена с фанатичным блеском в глазах. Она пощелкивала крупными ткацкими ножницами, за спиной, через открытую дверь зала, виднелись пестрые кучки порезанного имущества…

– Папочка пришел, папочка! – с веселым криком выскочили из детской комнаты две дочурки, и Генерал почуял, что ему повезло…

Жена молчала, как грозовая туча, вот-вот родящая дождь, молнии, а может, и град, но, когда дети были закрыты в детской комнате, палка от младенческой кроватки сломалась о спину Генерала, голова его, как головка болванчика, закачалась, носимая жениными пощечинами из стороны в сторону, и Генерал расслышал:

– Если ты, падла, еще хоть раз со своей проституткой встретишься или вздумаешь на развод подать, ночью я тебе, спящему, подушку положу на лицо и сяду сверху. Зад у меня – свинец. Спишь ты крепко. Придавлю и задушу. Никому ты, мошна денежная, не достанешься. Никто тебя не спасет!..

Генерал внезапно осознал, что его обеспеченная жизнь на Олимпе периферийной части компании «СНГ» не так безопасна, как хотелось бы. Несмотря на то что он был в почете у высшего начальства и многие, благоговея, жали его руку и даже дрожали, заходя в его кабинет, получалось, что какая-то Зарипат, самая обычная жена, могла погасить все радости его высоконачальственного бытия в одно мгновенье одним только приседанием…

– … И мне ничего не сделают, – продолжала жена. – Мать двоих детей. Если порешу кобеля и одиночкой стану, у суда не хватит решимости оставить детей сиротами! Я не в себе сейчас. Нервы расшалились, состояние аффекта – аж пальцы дрожат. Ножом могу, как перезревшую курицу…

С этого момента Генерал стал избегать встреч с Мариной, и все его внимание к ней определялось весьма умеренной, точнее совсем небольшой суммой денег, которые он посылал ей на содержание и что делало его человеком порядочным и совестливым, по крайней мере – в собственных глазах. Но каких денег?! Что такое легко пересчитываемые тысячи по сравнению с зарплатой Генерала, под которую Марина прикупила объемистый кошелек? – Обглоданная кость собаке, милостыня из рук пенсионерки. Она знала, что Стас таких тысяч зарабатывает десятки, сотни и, высчитывая на калькуляторе свою законную долю в четверть зарплаты на ребенка, плакала и костерила соблазнителя на пару с матерью. Ее знакомые, переспав с главными врачами, редакторами, мэрами, прыгали по служебной лестнице через ступеньку и не задумывались о деньгах. Да и Марине до встречи с Генералом предлагали условия гораздо лучше нынешних, и когда она получила очередные три с половиной тысячи рублей месячного содержания, то позвонила Генералу на работу и шершавым, глотающим буквы голосом произнесла:

– Не родила бы, зная, как будешь кормить.

– Ты родила дочку! Мало того что дочку, так еще и мало на меня похожую, больше на Жульева, – ответил Генерал. – Скажи спасибо, что плачу за прошлую постель и жильем обеспечил.

– Да в тебя она, в тебя! Приходи, смотри! – с упреком крикнула в трубку Марина. – Новорожденные – все друг на друга…

– Не знаю, не знаю, – сомнение проскользнуло в голосе Генерала. – В роддоме явно Жульевские щечки, тем более – не сын…

– Щечки! Дурак! – крикнула Марина. – Кушает хорошо. Точнее кушала: мы приличное детское питание купить не можем. «Бону» надо! Сейчас похудела, так вся в тебя.

– Потерпите, – попросил Генерал, зарплату которого жена теперь скрупулезно сличала с расчеткой. – «Бона» слишком дорого. Детское питание дешевле берите.

– Машина для стирки нужна, а то все на руках, – принялась жаловаться Марина. – Нам бы автомат…

– Давай лучше «Малютку» купим, – предложил Генерал…

Сомнение что трещина, сквозь которую опустошается кувшин уверенности. «Еще хоть раз, хоть глазком, а вдруг моя, пусть девочка, но моя», – раздумывал после таких бесед Генерал и, выбрав вечерок, в который жена никак не могла установить его местоположение, явился к Марине в гости, чтобы в паре с Жульевым определить, на кого больше похож ребенок.

***

Мама Стелла с отвисшими, как обездвиженные часовые маятники, руками и Марина, державшая в руках запеленанного ребенка, удрученно стояли возле мужчин, потому что те говорили, не стесняясь:

– А ушки-то на мэровы похожи, – сказал Жульев, водивший глубокое знакомство с Хамовским. – Хорошие ушки, но чиновничьи, а о главах городов и о покойниках нельзя плохо. Она к мэру ходила, точно знаю. Место искала.

– Брось, Жуля. Самые обычные ушки, – не согласился Генерал. – У мэра – как пережаренные оладьи. А эти, как у моего зама, но он с Мариной не встречался, вот и у тебя похожие.

– Станислав Тихомирович, зачем мне зарплату менять на любовницу? – обиженно возразил Жульев. – Вы ж меня сразу… Для вас берег Маринку. Чувствовал, что западете. Да и носик у малышки, как у вас, с горбинкой. Приглядитесь.

– Где ты горбинку разглядел? – спросил Генерал, наклонившись. – Комарик подъездный куснул. Не уберегли.

– Как убережешь?! – встряла в разговор мама Стелла. – Залетают аж на пятый этаж, а марлю купить не на что.

– Меня интересует, в кого она такая светленькая? – спросил Генерал, не проявив интереса к словам мамы Стеллы. – Я-то черноволосый.

– Слушай, Стас, сидишь высоко, как перхоть, а не знаешь, что генетика через поколение передается, – взволнованно напомнила мама Стелла. – Дед у Марины светлый был, вот и малышка такая же.

– Стелла Степановна, успокойтесь. Нечего меня гороскопами пичкать, – начальственно забасил Генерал…

– Ты на лицо ближе смотри! – уверенно резанула словами мама Стелла. – Прижми щечку к щеке и в зеркало…

Она сняла со стены зеркало и поднесла к Генералу…

– Стелла Степановна, вы дурку-то не гоните. Какой нос? – рассердился Генерал. – У нее пипочка люси-пусенькая, а у меня – боксерский. Вы еще про пупок скажите! А смотри-ка, она фигушки пытается сложить, совсем как я!…

– Бывает, что внешне ребенок – в мать, а характером – в отца, – ухватилась за генеральскую радость мама Стелла. – Это же генетика, генетика…

– Нет, не моя! – заключил обследование Генерал.

– Подлец! Какой подлец! – не выдержала Марина. – Как я тебе поверила!?

– Милая успокойся. Где подлость? В чем подлость? – спросил Генерал. – Нам обоим было приятно. На мальчика договаривались. Его нет. Я вам и квартиру, и всю мебель оставил, вот и живите…

Дверь звонко захлопнулась.

***

Генерал не был бессердечной чугунной болванкой: суровая атака Марины на его самостоятельность и кошелек заставила обороняться, а где-то в генеральской душе, в ее темных пещерах, которые проточил черный червь жизненного опыта, светился ищущий выхода неугасший факел любви, похожий на догорающую спичку. Он-то и жег Генералу душу. И предъявить факел некому: пытка – жена совершенно извела, контролируя каждый выход, каждую командировку. Но, мечтая – получаешь. Вдруг на краю гибели оказался дядя Зарипат, и она уехала к родным. По этому случаю Генерал отпустил служебную машину и несколько раз прогулялся по центральной городской улице, думая, что, как бывало, встретит единственную и влюбится, но не получилось. Разум гнал на улицу – чувства возвращали к Марине…

Марина глядела и не верила. Генерал достал малютку из кроватки и с умилением качал ее, напевая: «По морям, по волнам, нынче здесь завтра там…». Он нежно касался своим крепким носом маленького носика дочки, терся им, водил им из стороны в сторону, пощелкивая языком… А потом подошел к Марине, прижал ее к себе и произнес:

– Часто думаю о нас. Как-то непутево получается. Давай возобновим отношения. Хочу…

– Нет, Стас, не получится. Либо ты женишься, либо не приходи, – нарочито равнодушно ответила Марина.

Она распознала, что внезапная нежность Генерала имеет свои, неизвестные ей и не связанные с ней истоки.

Не привыкший к отказам Генерал разом потерял романтический настрой и посуровел.

– Горько пожалеешь, – предупредил он.

– Оставь угрозы для прихлебателей…

С этого момента у Марины проблем стало больше. Генерал частенько ей звонил и говорил:

– Я тебе денежек немного передал. Сходи и возьми…

Марина спешила в условленное место, к указанному человеку, спрашивала, но тот, недоумевая, отвечал, что ни о каких деньгах не слышал. И он действительно не слышал, поскольку Генерал ничего ему не передавал, выставляя Марину среди своих подчиненных отвергнутой бабой, жадной до денег… Марина плакала, вспоминала своего прежнего мужа и Алика, кстати, именно Алика она и любила по-настоящему. Марина регулярно заходила в магазины, где он оставлял свои «Дробинки» на прилавке, и при случае, если народ не разбирал все экземпляры, брала одну почитать.

СКАЗКА О МУРАВЕЙНИКЕ – 2

«Страх за место убивает…»

Действующие лица:

Букашечка – обычный человек, занявший место зажравшегося чиновника, Матки, и спустя время сам превратившийся в Матку.

Дробинка – обычный человек, рассказывающий о произволе чиновников.

Муравейцы – жители города под названием Муравейник.

Другие – по мере надобности.

Здравствуй, дружок! Сегодня я предлагаю тебе продолжение сказки о Муравейнике. Сказка эта, как и раньше, страшная, конец ее так же не определен.

Проголосовали муравейцы на выборах, не послушались Букашечку, тайно избрали Дробинку в Думное место. Рассвирепела Букашечка, зыркнула сюда, рыкнула туда. Никого нет: некому лапки и крылышки отрывать, чтобы повеселиться, наблюдая, как обездвиженное тельце будет извиваться. Все побросали избирательные палочки в избирательные щелочки и разбежались по углам, по тайным ходам Муравейника. На виду осталось только несколько муравейцев, помогавших Дробинке. И начал Букашечка над ними изгаляться: то муравьиного меду недодаст, то в спичечный коробок посадит, то слух пустит… А слух как клещ. Всех оппозиционеров вынудил покинуть насиженные места. Горько и тягостно Дробинке на это глядеть, но нечем помочь…

И вошла радость в АД-мини, и зазвенел праздник. Букашечка едва успевал позы менять под фотоаппарат и видеокамеры: то за столом ум потирает, то ленточку режет, то с попом, то с детьми, а то и в чужую семейную постель залезет, вроде как ребеночка подержать.

Наушников накупил Букашечка. Без наушников нет управления. Кто-то же должен шептать и петь. Такую музыку Букашечка любил и поощрял. Наушники заменили ему даже зрение. Скажут они: «муравеец такой-то отклонился от круга хождения». Букашечка притянет отклонившегося и давай по носу щелкать, чтобы усики опустились, чтобы где-нибудь другая Дробинка не стрельнула.

Даже наместников всех федеральных муравейских богов подчинил себе Букашечка. На таких крылышках высоко полетать можно. И встретил он как-то в полете, за белыми и горячими облаками, что шизуют высоко в небе, сирену Графоманию. Посвятила она его в Граф о Маны, рыцаря крыши, съехавшей с АД-мини. И начал новоиспеченный Граф о Манн, то есть Букашечка, показывать всем свои писулечки.

– Хорошая у меня писулечка, больше, чем у Сократа? – спрашивает он.

– Больше, – успокаивают его придворные.

Появилось в АД-мини новое увлечение – принародно писать. Но стоячее мертво. Букашечка возложил свой крест на прокурора и тот понес его в гору, имевшую название «Что хочу, то и ворочу». Судейских муравейцев Букашечка заставил взвешивать правоту так, чтобы его всегда перевешивала, а самый ярый из них стал во главе организации «дышло-вышло». Даже муравейцы-правохранители стали советоваться с Букашечкой насчет толкования вечных истин. Букашечка не скупился, корм им крошил исправно и щедро, но ежеквартально напоминал:

– Помните, кому жратвой и жалами обязаны!!! Я есть истинотолкующий!

Если Букашечка говорил, что право есть лево, то плутать налево в правохранке стало не зазорно, а даже почетно, за ремонтик, за домик, за погоны…

Букашечка сам преобразился. Извилины повыдергивал у окружения. Важность приобрел несусветную. А особо понравилось Букашечке шифоньеры в Муравейнике передвигать. Перестановка заметна. Переехала организация – движется дело.

Буйная нагрузка на нервную систему муравейцев-холуев, работающих в АД-мини, вынудила многих шариковых вскочить на ролики и выписывать перед Букашечкой кренделя, но ни одного кренделя без согласования с ним. И все для того, чтобы Букашечка одобрил и потрепал мордашку своей лапкой. Старый прием поощрения честолюбий Букашечка также не забыл: многие тысячи муравейцев получили почетные бумаги «Грамотней мэра».

Заплеванный АД-мини был очищен, перекрашен и превращен в дойную муравьиную сиську. Бюджетные дойки растянули по другим областям-пропастям, где с рублевого молочка успешно снимали сливки подручные Букашечки. Обезжиренный обрат возвращали, не скупились и даже отдавали его муравейцам в виде полупустой капусты…

***

– Веселый мужик этот Алик, – мечтательно сказала Марина, отложив в сторону «Дробинку». – Смешно пишет. Жаль, что приходится гоняться за генералами, я б лучше с ним осталась.

– Дурью он занимается. Лучше бы деньги зарабатывал, чем проповедовать, – брюзгливо ответила мама Стелла. – Такие, как он, плохо кончают.

– Сама понимаю, – согласилась Марина, – но и Генерал не цепляется. Уж родила – и ничего. Мальчика же предрекали…

– К врачам ходить – только в последний путь, когда дорогу мимо кладбища не объедешь. Плюнь и забудь. Не хочет в мужья – деньги должен. Сходи в НГДУ да попросись на работу, любую. Пусть ему стыдно будет. Все знают, что он с тобой гулял и ребенка сделал… – посоветовала мама Стелла. – Никуда Стас не денется от общественного мнения. Уважать перестанут, если не обеспечит.

Марина, как всякая женщина, решила прежде, чем действовать, пригрозить и, надо сказать, достигла цели. И даже с лишком. Генерал рассвирепел.

– Меня позорить, чтобы пальцами показывали, за каждым углом говорили!? – кричал он в трубку. – Если так, даю слово, не жить тебе в этом городе. Поедешь на родину нищенствовать. Ты знаешь, мне не сложно…

Не первая женщина смолкла под натиском угроз. Марина не была особенной и решила сгоряча продать квартиру. Начала с мебели. Дело пошло: по дешевке мебель брали…

– Что-то давно не звонишь, денег не просишь? – спросил по телефону Генерал примерно через месяц, надеясь, что любовница проявит покорность.

– Зачем просить, если поступаешь, как свинья? Зачем унижаться? Подам на алименты и никуда не денешься, – ответила Марина и опять зацепила.

– Подавай. Отсудить не получится. Адвокаты не помогут, – принял игру Генерал. – Я ж всех куплю.

– Дурак. Как думаешь, что о тебе дочка вспомнит? – ударила Марина, можно сказать, между ног.

– Против меня настраивать? – с угрозой в задрожавшем голосе спросил Генерал.

– Расскажу, как было, – ответила Марина.

Она услышала, как звонко упал телефон Генерала, следом торопливо завздыхали гудки. Марина оглядела полупустую комнату, взяла на руки ребенка и пошла на кухню, где мама Стелла жарила творожную запеканку. Запеканка шипела и скворчала. Мама Стелла сновала рядом, как недостаточно меткий шар возле лузы…

СУДЬЯ

«Выносить приговоры до того привычно, что за деньги даже весело и приятно»

Внешне красивое здание суда маленького нефтяного города вселяло в сердце безотчетное беспокойство, словно чащоба неизвестного леса, из которой в любой момент мог появиться озлобленный оголодавший хищник. Марина с мамой Стеллой пришли заранее, поднялись по ступеням, острые углы которых напоминали о гильотине, нашли кабинет своего судьи, присели напротив, на жесткую деревянную скамью, и замерли, боясь заговорить, страшась нарушить кладбищенскую тишину помещения, где решались судьбы людей, и тем самым навлечь на себя гнев. Мимо ходили сотрудницы суда, звонко стуча по полу каблучками, словно судейскими молоточками. Сквозь приоткрытую дверь из зала суда в коридор вылетали голоса:

– …Вам что милиция – мусорница какая-нибудь, чтобы устраиваться туда, если нигде не берут? – требовательно спросил звонкий голос.

– А куда, если образования не имею? Нефтяники не берут, бюджетники тоже, торговать не умею. А в ментовке зарплата неплохая… – оправдался хриплый пришибленный голос.

– Что же ты не ценил такую работу, где пригрели и кусок дали? Зачем напился, а потом на патрульной машине по улицам гонял при исполнении, да еще с оружием? – напористо продолжил терзать звонкий пришибленного.

– Все пили, а я чем хуже? – обиженно переспросил пришибленный.

– Зачем за руль сел?

– Выпил, не помню. Может, и наговор. Вы ж мужик, неужто не поймете? – ища сочувствия, спросил пришибленный.

– Какой наговор? С десяток свидетелей, и ты набрался наглости требовать понимания и восстановления? – укоризненно спросил звонкий.

– Так куда мне идти, если нигде не берут?…

– Ну, голубая роза…

Раздался ритмичный стук судейского молоточка, дверь из зала суда полностью открылась, и появилась секретарь, больше похожая на доярку разоренного колхоза, только одетая не в порванную телогрейку, а в фасонистое платье. Она неприязненно посмотрела на Марину и маму Стеллу, как обычно смотрят на тараканов и мышей, и захлопнула дверь. Ожидание потекло в тишине. Мимо, как сизые облака табачного дыма, проплывали мрачные просители. Вдоль коридора неслось пессимистичное неразличимое шептание, похожее на шелест листов примогильного леса. Вскоре дверь зала суда опять открылась и из нее вышел ссутулившийся молодой мужчина, похожий на собаку, идущую по следу. Следом выглянул худощавый, как высушенная вобла, совершенно пьяного вида на трезвую голову главный судья маленького нефтяного города Срокошвеев и, поблескивая линзами очков, спросил:

– Кто следующий?

– У нас назначено… – принялась было объяснять мама Стелла.

– У вас, милая, ничего не получится. Ваш ответчик не явился. Хотите – ждите…

Два часа Марина и мама Стелла вращали головами, реагируя на звук шагов и человеческие тени, возникавшие в коридоре, а Генерал в то же время сидел в своем кабинете и весело объяснял незатейливую картину общения с судом одному умному человеку, лицо которого в рамочке стояло на его столе и напоминало ему о нем самом, только годами десятью моложе:

– У судов денег не хватает на заказную корреспонденцию. Нищие. Смотрю, конверт лежит в почтовом ящике со штемпелем. Прочитал, узнал, в чем суть претензий моей мамаши, и с глаз долой – в мусорное ведро. Пусть потом доказывают, что я его получал. Нет подписи о получении – нет вызова. Ребятишки по подъездам шмыгают, может, сожгли. Пострелы! А она ждет меня возле двери суда. Пусть подождет, глядишь поумнеет. Хотя… может, письмецо Срокошвееву отправить?..

Генерал тут же сочинил историю про обманутого мужчину, заканчивающуюся фразой: «Прошу досточтимых судей защитить меня, доброго семьянина, от опасной женщины, безудержной в желании разбить мою семью. Я знаю, кто отец ребенка». В этот же день письмо ушло в суд.

***

Сбор доказательств отцовства Генерала, желанного золотого папаши, превратился в параноическую идею мамы Стеллы. Она денно и нощно составляла альбом, раскладывая фотографии Марины с Генералом в порядке наибольшей доказательности их тайной связи: Марина в квартире Генерала, Марина в халате Генерала или рядом с его вещами… Она располагала фотографии так, чтобы стала очевидной плотская связь, точнее то, что без этого не обошлось. Мама Стелла не хуже следователя допрашивала Марину, делала заметки в специально заведенной книге доказательств, ходила в суд к началу каждого заседания, систематически отменявшегося из-за отсутствия Генерала, и, наконец, уморенный судья произнес:

– Вы уж как родная, Стелла Степановна. Бог с вами, начнем без ответчика. Он человек занятой. У меня и заочное решение созрело: пусть Генерал сдаст кровь, а там экспертиза установит, отец ли. Закон един для всех. У кого больше денег и власти, тот и прав. Шучу! Но сами вслушайтесь – деньги! Даже звук приятен. Куда без них?

– Генерал сдаст кровь!? Как? Поможете? – растерянно вопросила мама Стелла не о том, не поняв намеков Скорошвеева.

– С папой надо договариваться самим, – с заметной долей иронии ответил Срокошвеев. – Мы не можем влиять на семейные отношения. Один раз поймали его, ребеночка сделали, теперь дальше ловите. Но только сами. Сами, лапочки. Сами.

***

Главного судью маленького нефтяного города друзья звали Колей. Тактичный и хитрый еврейчик все конфликтные ситуации улаживал полюбовно и с максимальной выгодой. Он носил приталенный черный костюм, который год от года будто и не изнашивался. На его худощавом слегка вытянутом лице поблескивали очки в такой тонкой оправе, что, казалось, стекла висели в воздухе, а ниже зачастую играла плотоядная улыбка, удивительно хищно раздвигавшая губы в углах рта. Вот и весь внешний портрет.

Как-то машину прокурора Коптилкина потрепали хулиганы: разбили боковое стекло. Хулиганов поймали. Судил Коля Срокошвеев. Практика в таких случаях простая: условный срок и пожурить мальцов, чтоб больше никогда, но пострадала-то машина прокурора, который позвонил и попросил:

– Слушай, Коля, если несложно, утешь мою мстительность. Дай сорванцам годика по три лишения свободы. Автомобильное стеклышко все ж денег стоит.

– Какие проблемы? Если своих защитить не может, чего мы стоим? – ответил Срокошвеев. – Сам знаешь: всеобщее равенство перед судом – это конституционная фикция, разбивающаяся о правосознание судей.

– Не крути мозги, и так в извилинах, – устало проговорил Коптилкин. – Таксу знаю, но денег нет.

– Свои люди – сочтемся, – ответил Срокошвеев, любивший со всеми налаживать хорошие отношения. – Может, мне что понадобится.

– Это по-нашему – по правовому, – согласился Коптилкин. – Бартером рассчитаемся. Надумаешь посадить кого – не стесняйся, обращайся.

Встречался со Срокошвеевым и Алик. В основном – по работе. Срокошвеев не отказывал в консультации: он вычитывал статьи Алика на правовые темы, высказывал замечания, с интересом наблюдал за его депутатской баталией и борьбой с налоговой полицией маленького нефтяного города. Наблюдал осторожно, поглядывая на монументальное здание местной власти, чем-то похожее на электрическую мясорубку, в кабинетах и коридорах которой исторгались нехорошие определения и предсказания для Алика и его близких. Слухи разносились по городу с прохожими, гонимыми стремительными ветрами, с телефонными разговорами, пролетавшими по кабелям, переброшенным с крыши на крышу и опутавшим весь маленький нефтяной город, как паучья сеть неудачную муху. Слышал Срокошвеев очень хорошо, а подергивания жизненной сети он ощущал всеми нервными окончаниями.

***

Весна пришла на Север вместе с низколетящими серо-синими тучами. Они скользили над землей, угрюмые, как мысли обитавших в маленьком нефтяном городке северян о далеком родительском доме, о низких заработках, не позволявших навсегда расстаться с Севером, об убогом северном жилье, о невозможности вернуть утерянное здоровье… Вместе с этими тучами в городе появился и давно позабытый всеми бывший редактор газеты маленького нефтяного города Бредятин. Он вернулся помудревший и заматеревший, научившийся компромиссно ладить с властями и готовый не только служить, как любой хороший чиновник за хорошую зарплату, а душой и сердцем преклоняться. В этом и других предвестниках Срокошвеев внутренним, интуитивным, чисто еврейским чутьем, натренированным столетиями преследований, распознал, что революционной деятельности Алика скоро придет конец.

Человеку, искренне желающему выслужиться, не надо указывать направление, он сам бросается в увлекающий эмоциональный поток. Бредятина взяли на работу в газету маленького нефтяного города простым корреспондентом, что его, бывшего редактора, возвращенца, обижало до несварения и изжоги, потому, осознав противостояние Алика всем городским властям, он отыгрался на нем живо и радостно. Повод нашелся сам.

***

Дети, как говорят, – цветы жизни, и скорее всего, розы. Ведь каждая роза красива и с шипами. Хватаясь за эти шипы, бывает, ругнешься, а то и хуже… О том говорили и письма, поступавшие в редакцию газеты маленького нефтяного города.

ТОЛЧОК

«За деньги все делается куда менее душевно, чем за идею»

Со мной в одном классе учился парень, звали его Серега. Он был из хорошей семьи, тихий, спокойный, нормально учился, занимался боксом. Как-то в коридоре он нечаянно столкнулся с Ромчиком из параллельного класса – сильным, высоким пацаном, постоянно одетым в черные джинсы и кожаную куртку, будто вросшим в них. В школе его знали как главаря одной из местных банд – никто с ним не связывался…

Банда Ромчика занималась школьным рэкетом: отбирала у малолеток деньги, которые им давали родители для покупок в столовой. Била банда Ромчика и старшеклассников. Сначала придирались по какому-нибудь поводу или вообще без повода, затем назначали встречу, чтобы выяснить отношения, а там присуждали долг и ставили «на счетчик», то есть требовали проценты за несвоевременную уплату – совсем как в банке. На встрече обычно присутствовали азербайджанцы, прикрывавшие Ромчика, и если жертва не отдавала деньги, то ее избивали до полусмерти…

– Куда прешь, козел?! – грубо спросил Ромчик.

– Сам козел! – беззлобно ответил Серега.

– Что ты сказал, чмо? – рыкнул Ромчик. – Проблем хочешь, урод? Да ты знаешь, кто за меня идет? Чтоб завтра штуку принес. Ясно?

Штуку, то есть тысячу рублей, школьнику взять неоткуда, кроме как из кошелька родителей. Себе – понятно, а отдавать… Серега, уверенный, что тренировочные спарринги на ринге он проводит не зря, со всего маху, без предупреждения направил кулак Ромчику в солнечное сплетение. Ромчик молча согнулся пополам, хватая ртом воздух. После того как его голова зависла удобно и близко, Серега со знанием дела ударил в нее. Ромчик встал на колени и пополз по полу. На этом все могло и закончиться…