Сотрудничество с Хмырем стало одним из многих плодов прошлой победы Алика над собой. Он давно осознал, что не надо загонять людей в моральные клетки, придумывать им определения, клеймить, отворачиваться от них. Надо находить интерес в общении с любым человеком. Да, Хмырь – весьма ловкий и опасный человек. Его предложение встретиться по поводу любопытных документов можно было воспринять и так: «Он в прошлом хотел меня подставить на Кабановском-старшем. Надо его забыть и не связываться». Тогда не было бы интересного продолжения…
Все люди имеют недостатки, но для того чтобы иметь успех, не надо отгораживаться забором, надо уметь прощать и сотрудничать. Но как использовать информацию о квартирах, закупленных чиновникам за счет бюджета, Алик не знал.
***
– Твоих слов, конечно, маловато, – рассуждал по этому поводу Сапа. – Такое письмо бы не пересказывать, а отсканировать и выдать в газете в виде оригинала. Без комментариев. Иначе опять скажут, что все это грязь. А без письма… Возможно – фальшивка. Представь себе, если Хмырь действует с подачи Хамовского. Если они специально тебе письмо подсунули, как хорошо сработанную липу, чтобы уничтожить. Надо определить, фальшивка или нет.
Алик пошел по хорошо зарекомендовавшей себя схеме. Он написал запрос на получение информации, начинавшийся со слов: «Прошу ознакомить с письмом…». Указал номер и дату регистрации письма, которые он машинально записал в блокнот. Отнес запрос в организационный отдел городской администрации, зарегистрировал, оставив второй экземпляр себе, и стал ждать. Рассуждал Алик при этом просто. Отказ в предоставлении информации означал бы, что письмо с компрометирующим текстом реально существует. В обратном случае Алика ознакомили бы с письмом, где значился другой текст, или сообщили, что письма под таким номером не существует. Но то, что произошло дальше, яснее официального отказа отвергло сомнения в подлинности информации, полученной от Хмыря…
Лизадков, заместитель мэра маленького нефтяного города, получив хороший втык от Хамовского, орал на своих подчиненных:
– Кто из вас это сделал? Кто иуда? Кто продал? Кто дал Роботу письмо из архива? Еще такое будет, всех на хрен поменяю!…
– Да что вы кричите? – взволнованно оправдывались подчиненные. – Мы никогда. Успокойтесь. Не надо сердце рвать. Это же текучка.
– Какая, на хрен, текучка?! Вы знаете, как он ломает?! Вы знаете, как ломает Хамовский?! – кричал бледно-красный Лизадков, вытаращив глаза. – Вот так ломает.
Лизадков скребанул ладонями с растопыренными пальцами по воздуху и словно поймал в нем прозрачную палку, сильно сжал кулаки, так, что щеки затряслись от напряжения, и резко бросил их вниз по обе стороны колена.
– Вот так ломает! – прохрипел он и вовремя моргнул, иначе его вытаращенные глаза просто бы выскочили из-под широко разошедшихся век, как косточки от вишни из-под сильных пальцев…
До Алика долетели отголоски этого происшествия. В «Дробинке» вышла небольшая заметка…
ФАЛЬШИВКА
«Подражание и подделка – вот будущее настоящих ценностей»
«Профессия журналиста в принципе не сложна, публична, артистична, удовлетворяет тщеславие, – размышлял Алик по пути к Сапе. – Ее можно сделать спокойной и доходной. Этим она многих привлекает: чем махать лопатой на морозе, лучше за те же деньги сидеть в тепле. Ясно, что у многих журналистов есть дети, семьи. Ценность материального благополучия очевидна, тем более здесь, куда все приехали зарабатывать деньги. В самом стремлении больше заработать нет ничего плохого. Лишь бы это стремление не уничтожало понятия чести, достоинства, совести…
Власти выгодно, чтобы журналистика стала приятной их слуху и глазу. Сколько стоит молчание или направленное блеяние прессы? Подчас недорого. Люди раболепствуют за ту же зарплату. Продажность заключается не в количестве принятых денег. История человечества знает случай, когда за несколько монет был предан самый известный и уважаемый человек на Земле. Суть продажности заключается в сохранении хороших отношений с господином и стремлении услужить…»
Показался серый, но почему-то светлый и притягательный Сапин подъезд с нависшим сверху козырьком-плитой и покореженными входными дверями. Довольно обычный подъезд крупнопанельного дома маленького нефтяного города. Алик поднялся на первую ступеньку, представлявшую всю ту же железобетонную плиту, перескочил через прут, торчащий из тела плиты, словно змея, собиравшаяся ужалить, и забежал внутрь подъезда, где во тьме первого этажа осторожно нащупал ногами ступени ведущие вверх. Глазок Сапиной двери пронзался дневным светом, идущим изнутри. Это означало, что внутренняя дверь открыта, и кто-то дома есть.
Открыл Сапа. Он изрядно потолстел и обрюзг с того времени, как Алик встретился с ним в первый раз, но бородка по-прежнему топорщилась, а в глазах сияла покровительственная мудрость.
– Смотрите, что я нашел в почтовом ящике, – сказал Алик, протягивая Сапе листок бумаги.
– Что это? – спросил Сапа.
– Моя «Дробинка», только фальшивая, – ответил Алик. – Одну полоску выпустили. Отсканировали оформление газеты, убрали мои статьи и внесли свою.
– Смотри-ка, тут Матушку распекают, начальника пожарной охраны, – комментировал Сапа по мере того, как читал. – В принципе все правильно, но возникает ощущение, что писал все это шизофреник.
– Уважают, раз новые способы борьбы со мной изыскивают, – горделиво продолжил Алик.
– Ты не на шутку разозлил начальство, – согласился Сапа. – У тебя все вокруг враги, нет ни одного союзника.
– Так я ж по делу. Одни воруют, другие покрывают, третьим все равно…
– Пойми, принцип власти такой – деньги! – рассердился Сапа. – Иначе не имеет смысла. Если бы обладание властью не давало возможности красть и использовать все законные способы для наращивания своих доходов, а давало бы возможность только честно работать на народ, то в стране установилось бы безвластие. Кому такая власть нужна? Сегодня мало что значат понятия «патриотизм» и «страдание за отечество, за правду». Ради чего принимать на себя обязательства, если народ в наибольшей своей массе подозрительный, падкий на бесплатное, боязливый за свой кусок хлеба, молчаливый, всепрощающий сильного и продажный. Работать на этих людей призваны такие же человечки, жаждущие богатства наличного, а не духовного, жаждущие обеспечить своих детей, а лучше и внуков. Мысли-то и сверху, и снизу одни и те же. Возможности разные. А ты подрубаешь основы. Как ты будешь формировать свою команду, когда пойдешь на выборы мэра?
– Я не раз вам говорил: не нужна мне эта должность, – обиженно ответил Алик.
– А тогда зачем ты его критикуешь, зачем ты раскачиваешь кресло? – укорил Сапа.
– Чтобы он исправился, стал лучше работать. Я же говорил. Если Хамовский не исправится, то на выборах к власти придет другой человек, справедливее…
– Что за детский лепет ты несешь? – спросил Сапа. – Иногда тебя послушаешь и разочаруешься. Я еще раз повторю: я был во главе этого города и точно знаю, что пока с кресла не грохнешься – ничего не поймешь. Кто исправится? Он давно продал душу дьяволу. Я точно знаю, что у него есть человек, колдующий для него. Даже цвет здания администрации не случаен – это цвет магического пламени, в котором сгорает все противное ему. У него продумана даже такая, плевая на первый взгляд мелочь, в которую не каждый верит…
– Да бросьте вы, – изумился Алик. – Быть такого не может.
– Что бросать?! – рассердился Сапа. – Не понимаешь – не суди. Я сам немного посвящен, и есть в маленьком нефтяном городе другие люди, посвященные в магию. Многие думают о тебе, мысленно за тебя и тем самым помогают, а ты – «бросьте»!
– Ладно, извините, – сказал Алик, чтобы прекратить неприятный ему разговор. – Я только хотел сказать, что критика заставляет человека изменяться, исправляться…
– Он исправится?! – еще более осерчал Сапа. – Он долго учился интригам и умению влиять на людей, он много читал, перенимал у приближенных нужные ему качества. Он увольняет и преследует людей, которые за тебя. Хотя постой: в том, что он изменится, ты прав, но в другом смысле. Он учтет все, что ты говоришь, и усилит свою систему с твоей помощью, если ты не переломишь ему хребет и не станешь мэром. Пока ты его кусаешь и, как собака, лаешь, толку не будет. Надо власть забирать, надо не бить, а убивать.
Алик невольно опустил глаза. Кроме Сапы из-за Алика с работы слетела и директор музея маленького нефтяного города. Она распространяла «Дробинку» и, воодушевленная, по глупости раздала газету водителям чиновников городской администрации, а те незамедлительно побежали к своим начальникам и все рассказали.
– Ты его критикуешь, но не для себя, – продолжал Сапа. – Расчищаешь поляну для чужой политической игры, а вдруг к власти придет худший человек. С другой стороны, все равно, кто придет к власти. Мне, да и тебе нужен белый лист, чтобы начать работать заново. Давай вернемся к этому разговору после выборов в округ. Если тебя выберут…
– На это можно и не надеяться, – уверенно ответил Алик…
Чай к концу разговора остался нетронутым и остыл, теплота покидала и отношения политических сообщников. Алик похрустел сухариками и испарился. Сапа задумался. Вытанцовывалось, что он стал жертвой обстоятельств и неправильного расчета. Ему казалось, что все люди изначально желают карьерного роста. Он не мог помыслить, что Алику не нужна власть, что ему нужно только бороться с несправедливостью вначале в лице Семеныча, а потом и всеми остальными. Способности без желания что машина без бензина.
«Дурдом, – размышлял он. – Долг?! Детский сад. Моральный инвалид. Если бы я знал заранее… Но Петровна?! Как просила! Женщины?! От них только зло. Постоянно лезут в дела, в которых ничего не понимают».
Вечером того же дня у Сапы с Петровной прогремела серьезная размолвка с последующим обоюдным молчанием в течение недели. Это они прекрасно умели: ходили по двухкомнатной квартире и совершенно не замечали друг друга, если не принимать во внимание то, что они не сталкивались и не дрались в узких проходах, а терпеливо пропускали…
***
Сапа гнал Алика на выборы, как хозяин упрямого барана – в сарай. «Если система не развивается, она умирает», – эти слова Сапы застряли у Алика где-то в голове и гнали на свершения, но вера Сапы в колдовство и уверенность, что Хамовский обращается к магии, ошеломили Алика и требовали усомниться в уме политического Учителя. Это было невероятно, чтобы такой рациональномыслящий человек, как Хамовский, мэр маленького нефтяного города, увлекался оккультизмом. Натура у Алика была тонко чувствующая, психика не крепкая. Его сны, о чем мы уже говорили, часто становились продолжением разговоров с Сапой…
ОБОРОТНИ
«Проверить человека можно только при опасном свете луны…»
Они считали, что прибыли на великолепный тропический остров, изобиловавший дарами богатой природы и подношениями туземцев, на нескончаемый праздник жизни, несмотря на то что срок был оговорен. Хотя что такое неделя, месяц, год или несколько лет, как не бесконечность, когда начинаешь? Они самые обычные люди: мужчины и женщины. Симпатичные и не очень, стройные и полноватые, шевелюристые и не очень. Море вылизывало берег и их загорелые тела. Теплый, напившийся влаги ветер ласкал упругие, словно бы изрезанные листья пальм и их загорелые тела. Само солнце каждый день утром выходило из-за горизонта, чтобы осветить путь птицам, зверям, множеству людей и в особенности им – избранным. Туземцы, почтительно наклонив головы, смиренно, исполненные чуть ли не богобоязненного страха, подходили к своим истуканам и к ним… Казалось, все служило и поклонялось им по привычке, из страха, в силу правил мирозданья…
Но оговоренный срок закончился. Сытость, довольство, значимость – их нелегко лишаться, и избранные выпили сироп из черно-красных, кровавых плодов кустарника власти – так называли туземцы серо-зеленого цвета ветвистое паразитарное кривоствольное растение, расселившееся буквально на всех здоровых деревьях острова и, по преданиям, управляющее их ростом.
Загорелые мужчины и женщины танцевали и веселились, передавая чашу тем, кто еще не выпил, а боязливые туземцы поглядывали на них издалека, поскольку знали, чем все кончится.
Длинные, как кухонные ножи для разделки мяса, когти полезли прямо из кончиков пальцев, из-под ногтей, у тех, кто выпил сироп власти первым. Жесткие, как и швейные иглы, щетинки шерсти, пробивая кожу, появились вначале на ладонях, затем стали распространяться по всему телу и, достигнув лица, вызвали и в нем ужасные изменения: появилась хищническая злоба, из-под губ показались растущие молочно-белые клыки, глаза превратились в щелочки, похожие на остатки убывающей луны, зрачки излучали плотоядные злобу. Человек, глазами которого Алик наблюдал за происходящим, осознав, что получившиеся из людей звери ищут жертв, быстрее выпил сироп, чтобы остаться в живых. Остальные были растерзаны. Людоподобные звери стали оглядываться в поисках добычи и заметили выглядывавших из-за пальм туземцев. Они бросились на них, но раздались громоподобные звуки, мощный топот, и появились слоны не менее свирепого вида, чем людоподобные звери.
Схватка была яростной, но проигрышной для людоподобных. Все-таки, несмотря на устрашающий вид, они оставались по-прежнему смертными. Выжили только те, кто сумел усилием воли подавить в себе звериные инстинкты и вновь стать человеком, по крайней мере, вернуть облик. Шерсть сошла с них, когти и клыки исчезли. Но каждый из них знал, что временно. В любой момент, как придет нужда, появится желание – они вновь превратятся в людоподобных зверей. Туземцы пощадили оставшихся, посчитав, что не все испили напитка из ягод кустарника власти.
К острову приплыли корабли и развезли людоподобных по разным странам и городам, к семьям и близким. Их дети генетически перенимали странные качества родителей, и так из поколения в поколение. И что интересно: окружающие чувствовали необычность тех, кто сам выпил сироп власти или состоял в родстве, пусть даже в самом дальнем, с людоподобным. Они вызывали невольное уважение, необъяснимую боязнь. Им было гарантировано продвижение по службе, по лестнице власти, и, когда им бывало надо, они могли выпускать когти и клыки.
Они стали оборотнями. Им не нужна луна, чтобы обрести звериный вид, они легко получали деньги, должности, почести…
***
«Есть правда в этом видении, есть, – размышлял утром Алик. – Только оборотень может вскарабкаться на пирамиду власти: добрый и радушный средь рядовой публики, кровожадный, обладающий звериными инстинктами средь своих. Каждый из начальственных чиновников – это оборотень. Даже самая умилительная тетушка из социальной защиты населения обладает всеми навыками хищника. Разорвет, по-доброму улыбаясь, и даже поплачет на могилке…»
ВЗЛЕТ
«Если глыба падает не на голову, а на другую сторону акробатической доски, то человек может взлететь очень даже высоко»
До середины весны двухтысячного года в «Дробинке» вышло четыре статьи про Семеныча, и каждая из них возбуждала у начальника налоговой полиции обессонивающее желание закрыть расписавшуюся журналистскую сволочь в камере и безо всяких объяснений хорошенько оттузить, предварительно засунув паяльник, куда надо. Не успокоило его даже то, что редактор газеты маленького нефтяного российского города, хохол Квашняков, которому на Россию было в принципе наплевать, предоставил возможность Семенычу реабилитироваться. На бумажных, чернеющих типографской краской полосах, с которых администрация маленького нефтяного города скармливала населению успокаивающие объяснения подъема расценок на жилищные услуги, было напечатано интервью, где Семеныч с благожелательной талантливой подачи журналиста выглядел чистеньким поросеночком, в отличие от Алика, отнесенного к коллективу соловьев, поющих исключительно в кустах. Текст был исполнен добротно, но ржавчина, покрытая праздничной краской, гниет по-прежнему и лезет наружу.
Крысы бегут с тонущего корабля, птицы, предчувствуя наступление зимы, улетают на юг, муравьи перед грозой прячутся в муравейнике. Всякая тварь бережется, что говорить о Семеныче?! Он понимал, что надо покидать маленький нефтяной город, где его авторитет уничтожен. Даже самый пугливый предприниматель смотрел на него теперь не иначе как со злорадным весельем во взгляде. Он ходил по улицам и коридорам мрачный, испрашивая у судьбы совета: куда и за сколько? Как часто и случается у людей настойчиво ищущих, решение пришло само собой. Позвонил начальник налоговой полиции округа Закоулкин, давний друг Семеныча, и нежданно обрадовал:
– Можешь слететь на «землю» на хорошее место. В Екатеринбург. На заместителя начальника налоговой полиции. Тебя рекомендовал. Все согласны.
– В час иссушающей печали,
Когда от жажды меркнет свет,
Вдруг гром раздастся. Вы мечтали?
Так будьте счастливы, поэт!
– изумленно продекламировал Семеныч.
– Семеныч, ты о чем? – настороженно спросил Закоулкин, готовый подумать о непостоянстве всего разумного.
– Извини. Только стихами Рифмоплетова и смог. Ты слишком вовремя, – спокойно ответил Семеныч. – Но ты не напутал?
– Есть место, – подтвердил Закоулкин. – Великолепное предложение, но сам понимаешь, такие возможности даром в пакет не положат – не предприниматели на базаре. Надо гостинчик снарядить кое-кому. Я так и говорил о тебе: человек благодарный, отплатит.
– Не тяни, говори, что надо, – нетерпеливо попросил Семеныч. – Меня тут так ославили, что оставаться далее нельзя.
– В принципе, надо не много за такое дело, – ответил Закоулкин. – Двести тысяч рублей – ровно на две новеньких автомашины.
– Действительно не много, – согласился Семеныч. – Как думаешь, если часть проплачу муксуном? Есть выход на рыбозавод. Муксун – рыбка знатная, дефицитная, такую в Екатеринбурге и не едали. Допустим, килограмм триста муксуна и сто пятьдесят тысяч рублей.
– Пойдет, – после короткой паузы согласился Закоулкин.
Подношения он выторговывал не кому-то, а исключительно себе, и чрезмерное восхищение Семеныча его предложением о смене должности наталкивало на перспективы…
Ни в сборе рыбы, ни в сборе денег у Семеныча проблем не было. Директор рыбозавода отдал с радостью три центнера муксуна, лишь бы не проверяли его бухгалтерию, а сто пятьдесят тысяч рублей подчиненные Семеныча быстро собрали с предпринимателей на неиссякающие нужды налоговой полиции. Но этого оказалось мало…
– Когда переезжать на новое место? – спросил Семеныч у Закоулкина, передавая деньги и рыбу.
– Не торопись, – отмахнулся Закоулкин, считая новенькие тысячные купюры. – В Екатеринбурге запросили еще сто пятьдесят тысяч.
– Но предприниматели не резиновые, – взмолился Семеныч. – Они сейчас-то зыркали недобро. Вряд ли в скором времени дадут на ремонт крылец. Когда деньги нужны?
– Быстро, – ответил Закоулкин. – Ты уж постарайся…
Стараться Семенычу не пришлось, случай сам нашел его.
Витя, начальник службы собственной безопасности налоговой полиции, вынюхал то обстоятельство, что уже девять лет, больше половины срока существования маленького нефтяного города, неподалеку, среди сосен, ветров и болот, работал мини-завод по изготовлению бензина. Этот бензин документально оформляли как закупленный местным нефтяным предприятием «СНГ» у фирмы «Генерал плюс», в которую и перечислялись деньги, и Генералу было приятно. А чтоб никто не догадался, смола, остававшаяся от переработки нефти, закачивалась в скважины, глубоко под землю. Витя без промедления изъял документы спрятанного в лесах бензинового завода и подключил к расследованию милицию. Была задержана цистерна преступного местного бензина, по бумагам числившаяся как привозная.
Глыба правосудия, набирая скорость, летела…
Казалось, что маленький нефтяной город сотрясет большой скандал, но нефтяной Генерал на допросе, перемежая цензурные слова с нецензурными, последние мы упустим, сказал следователю:
– Что ты хочешь? Судьбу свою погубить спешишь? Ты ж ничего не сделаешь. Ты – никто. Ты – расходная ветошь. Тобою грязь вытрут и выбросят, если потребуется. Мозги напряги. Я сейчас Семенычу позвоню, и он все закроет…
Так и получилось. Семеныч забрал у Вити документы по мини-заводу, обвинил в краже топлива попавшегося водителя, отделавшегося условной судимостью. Дело было прекращено. Разговоры о тайном производстве бензина стихли, а документы вскоре вроде как потерялись. После этого Семенычевы проблемы с деньгами утряслись и его забрали на повышение в Екатеринбург. Туда же ушел и начальник налоговой полиции округа Закоулкин. Так завершилось близкое противостояние Алика и Семеныча.
***
За днем всегда приходит вечер, за вечером – ночь. Темнота придавила и душу Алика, и даже не столько из-за Семеныча, сколько из-за серьезной размолвки с Мариной.
РАССТАВАНИЕ У МОРЯ
«Нет худшего несчастья, чем то, до которого мы сами себя доводим…»
Горы, возвышавшиеся вдоль сочинского побережья, надежно удерживали темные отечные тучи. Поросшие лесом округлые вершины пронзили их, как иголки на спине ежа – листья и грибы. Тучи зависли над дивным, уютным санаторием, малахитовым парком, разрезанным множеством каменистых тропинок. Лишь иногда в их разрывах появлялся аппетитный ярко-желтый королевский персик солнца, и тогда отдыхающие устремлялись на пляж. Алик с Мариной приехали сюда отдохнуть. Казалось бы, наслаждайся, вкушай и плескайся, но Алика не отпускало чувство ревности, не исправимое, как бессонница. Интуиция не подвела…
Блестящий стеклом, кафелем и нержавейкой шведский стол по-русски предлагал, что дают, но не больше, чем разрешено. Пестрая очередь в ярких шортах, майках и прочих легких одеждах на резиновых платформах сланцев спокойно скользила вдоль раздачи, мелькали лица, загорелые, испаренные, изжаренные даже редким солнцем. В легкой сутолоке возле набора блюд стояла Марина, не зная, что рядом, сидя за столиком, за ней наблюдает Алик. Они расстались на пляже. Алик сослался на отсутствие аппетита, но, едва тайная подруга покинула его, поспешил в ресторан и теперь внимательно смотрел в ее сторону, но не на нее, а на приятного светловолосого мужчину, будто случайно оказавшегося рядом. Он бы не обратил на него внимания, если бы не многообещающий взгляд, который бросила ему Марина. Алик узнал этот взгляд.
Светловолосый слегка обнял Марину, она на мгновенье прильнула к нему. «Да они же давно знакомы, – понял Алик. – Как получилось? Где? Здесь? Вряд ли. Хотя ничего сложного: администрация нашего маленького нефтяного городка закупает путевки своему народу в одни и те же санатории. Договорились. Вот аферистка. Мужика своего обманывает со мной, а меня с этим светловолосым…»
Алик не остался пассивным зрителем и абстрактным философом: подошел к влюбленным, взял со стола большую миску салата из помидоров и огурцов с луком и майонезом и высыпал ее содержимое на лицо обидчика. Светловолосый приобрел весьма неприятный вид, но драки не произошло. Он знал Алика и понял, почему с его физиономии капает майонез, падают зеленые и красные кусочки. Светловолосый сам работал на хорошей должности в муниципальном предприятии и хотел спокойно работать и дальше, связываться с прессой не было желания. Алик отвернулся и ушел, оставив недоумевающую очередь и растерявшуюся Марину со светловолосым. «Что за женщина!? Почему!? – размышлял Алик, направляясь к морю. – Привез ее сюда, а она…»
Цветы, когда-то селившиеся в Алика сердце, окрашивавшие окружающий мир в умилительные тона, заменявшие самые отвратительные запахи сладкими благоуханиями, вдруг увяли. Их нежные лепестки устелили коридоры его души, словно отмершие осенью листья – тропинки желанного парка. Он опять остро ощутил исконное ожесточение Вселенной, хоронящееся за улыбками проходивших мимо отдыхающих и сытым добрым блеском их счастливых глаз.
Пляж прятался за густыми кронами долговязых деревьев и располагался недалеко от гостиницы: буквально метрах в двухстах – прибрежная россыпь гальки, стоило только спуститься по извилистой истоптанной дороге и пройти под мостом, по которому, сердито и спешно стуча колесами, время от времени пробегали вереницы грязных от пыли и дыма железнодорожных вагонов. За ним Алика встретили множество обнаженных спин, трепещущая на ветру разноцветная ткань солнечных зонтов и стыкующееся с ярко-голубым небом темное, блещущее солнцем море – совсем как две страницы увлекательной ненадоедливой книги. Из-за облаков поглядывало солнце, пробегая притягательными лучами по пляжу, как дальний маяк лучом прожектора – по дали моря в поисках потерявших надежду кораблей. Никто не купался. Крутые пружины шторма отталкивали легкие желания. Волны, ворча и ругаясь, разбивались о потемневшую от влаги полоску прибрежной гальки, выплевывая бело-серую пену и брызгая соленой слюной. «Вот она – стихия! Войду – и будь что будет, – подумал Алик. – Плавать умею, может выплыву. Главное, чтоб вещи не сперли». Он бережно ощупал свернутые пополам купюры, лежавшие в правом кармане летних сатиновых штанов в синюю клетку, и пошел в раздевалку.
Раздевалка была встроена в длинное одноэтажное здание, где помещения, кроме того, занимали несколько кафе, склад проката развлекательного инвентаря и офисы. Алик прошел к одежным ящичкам, располагавшимся за маленьким черным квадратиком с изображением мужского силуэта, заплатив несколько рублей тетушке, сидевшей на страже этого заведения, и задумчиво замер, когда снял брюки. Его взору предстали яркие полосатые семейные трусы свободного пошива из мягкой модной ткани с зажигательной ширинкой на трех черных пуговках.
– Блин, – кулинарно и тихо ругнулся Алик. – Забыл переодеться. Одно к одному. Ну, трусы так трусы. Не возвращаться же.
Алик положил одежду в шкафчик и вышел…
Дождь хлынул резко, словно кто-то открыл слив в небесной ванне, и неожиданно, потому что тени от грозовых туч, соскочивших с прибрежных черноморских гор, не успели затемнить полоску побережья. К кузнецкому бою волн и полотняному трепету зонтиков прибавилась суета вскочивших отдыхающих, спешно собиравших вещи и убегавших под крышу. Скулы Алика наполнились лимонным привкусом досады. Он стоял под дождем и заворожено глядел на разбушевавшееся море.
Под южными, но прохладными струями в разинувшее многие пасти море заходить расхотелось, словно дождь смыл часть душевной тоски с Алика. Он вернулся в раздевалку, взял деньги и пошел в пляжный бар. Время забулькало глотками. Дешевое грузинское вино пилось сладко, и Алик незаметно для себя опьянел. Когда, покачиваясь, он вышел из бара, волны продолжали безумствовать, а дождь лил. В мокрых, прилипших к крепким бедрам, почти прозрачных трусах Алик вдруг захотел лечь и уснуть. Ему стало не до Марины: он спьяну легко забыл о ней. Его вообще перестали тревожить все события мира, нахлынуло приятное отупение, в пьяной голове утонули все мысли, кроме осознания слабости ног. Он пошел назад и в какой-то момент отключился…, очнулся в незнакомом зале, рядом со стойкой, на которой большими красными буквами горела надпись: «АДМИНИСТРАТОР».
Вокруг стояли какие-то люди и оживленно болтали, показывая на Алика пальцами и укоризненно кивая головами.
– А-а-а!!! Проснулся чудило, смотри-ка, открыл гляделки! Давай, давай вставай и иди отсюда, пьяница! – сказала начальственная женщина, судя по комплекции которой, можно было сделать вывод о преимуществе ее пищеварительного тракта над физической активностью.
Стыда не было. Да и какой стыд на больную голову, в которую опять пришли мысли о Марине и светловолосом. Алик, покачиваясь, с трудом встал, ощущая, как все кости скрипят, болят мышцы, занемевшие от лежки на полу, и огляделся. На него смотрели в основном сморщенные, увядшие лица пенсионеров, никак не меньше, а то и родителей пенсионеров, дай бог им жизни.
– Нашел куда зайти, бесстыжий! – продолжала начальственная. – В этом санатории отдыхают люди почтенного возраста, отработавшие на страну, взрастившую такое барахло, как ты! Да еще и голый почти!? Где одежду потерял? Пропил?
– Извините, – еле выговорил Алик. – Домой шел. Мы неподалеку отдыхаем. На пляже разделся и забыл…
– Ну так иди домой, – приказала начальственная. – Иди! Что смотришь? Скажи спасибо, что милицию не вызвали. Как сюда пробрался незаметно, не пойму. Сменщица спала что ли? Иди…
Возвращался тягостно. Номер пустовал. Марины не было. «Ушла к нему», – вяло подумал Алик. Чтобы скорбно переживать по этому поводу, сил не накопилось. Алик лег на кровать и уснул. Проснулся от стука в дверь. Открыл – горничная.
– Уборочку сделать? – с заметной надеждой на то, что откажутся, спросила она.
Алик не обманул ее желаний и поплелся к холодильнику. Гортань, иссушенная жаждой, горела до ощущения, что если неаккуратно сглотнуть, то она мгновенно растрескается и станет ужасно похожей на русло обезвоженной солнцем реки, в желудке урчал голод. За дверью холодильника лежали тонкие кружочки колбасы, листики сыра, булочки – еда, привычно натасканная из столовой. Под морозилкой покоились две бутылки «Кока-колы». Перекусил не торопясь, чувствуя, как слезы от вчерашней обиды вот-вот выскочат на свет божий. Без сомнения, он ждал и надеялся, но специально ждать Марину не собирался. Он не уступал даже времени. Если не появится – то прощай, если появится – то может… Что будет после «может», Алик не знал. Как только был съеден последний бутерброд, точнее последняя булочка с колбасой и булочка с сыром, выпита вся «Кока-кола», Алик принялся собирать вещи. И опять, когда замки-молнии пропели глухие прощальные песни, Марина не появилась. Алик взял сумку, мягко захлопнул дверь в номер и уехал в аэропорт…
***
Алику казалось, что размолвка произошла внезапно, но как часто самые внимательные мужчины оказываются слепы в самых обыденных ситуациях!
Любовь без подарков что огород без удобрений. Марина долго ждала, что Алик, при его большой журналистской популярности в маленьком нефтяном городе, сумеет выжать из славы хоть немного денег сверх зарплаты, чтобы сделать ее жизнь более интересной. Проходили месяцы, и уже начали проходить годы, но никаких зажиточных изменений в отношениях между Аликом и Мариной не происходило. Это жены вынужденно терпят малобюджетных мужей, иногда или чаще чем надо, напоминают им о том, кто кого содержит, но все равно не уходят из семьи и в силу привычки, и в силу необъяснимой жалости к несуразному супругу. Такова была Роза, жена Алика.
Любовницы не имеют штампа в паспорте, извещающего об официальном союзе с конкретным мужчиной, стараются держать скрытный любовный союз в тайне и потому не боятся общественных мнений относительно разрыва любовных отношений. Марина была любовницей, прекрасно знала, как она выглядит в обтягивающих джинсах и, что самое главное, какое впечатление она производит на мужчин. При этом Марина была не только любовницей, но и женой, процесс мышления которой был отличен от большинства подобных ей женщин, точнее просто женщин, поскольку подобный сосуд часто наполняется подобным содержанием.