Юриста и участкового выпроводили из магазина. В двери предусмотрительно щелкнул замок, предупреждая о тщетности дальнейших попыток войти. Тройка правозащитников пошла восвояси, обсуждая происшедшее.

– Ментов не уважают! Куда мир сливается! – возмущался участковый, в недавнем прошлом сантехник.

– Неслыханно! Теща вконец оборзела под прикрытием дочери и зятя, – обозначил факт один из юристов.

– Они не ведают, что творят! – громко, на всю округу предположил второй юрист.

Второй юрист на букву «С» был не прав. Братовняки доподлинно ведали, что их не накажут. Так и вышло, хотя юристы на букву «С» жаловались…

ПРОВАЛ

«Потери позволяют острее осознать привлекательные стороны утраченного»

Сапа сидел за кухонным столом, уныло глядя в чашку чая, от которой печальными мелкими полупрозрачными сгустками, кружась и исчезая, взлетали паровые облачка. Он получил от мэра уведомление о сокращении в день своего рождения, как все остальные сотрудники его отдела, и рассуждал вместе с Аликом об этой убийственной прогнозируемой неприятности.

– Его стиль мщения: если втыкать нож, так с прокруткой. Если чинить неприятности, так побольней и с наибольшей выгодой, – говорил он. – Не забыл моего заявления об увольнении. Узнал, что тебе помогал. Твои листовки против Квашнякова считает моим делом…

– Хотите, расскажу ему? – спросил Алик скорее для проформы, чем для исполнения.

Он не признавал своим грехом, что мэр за его проделки отыгрывается на другом человеке.

«Если это ошибка Хамовского, то он и ответит за нее, – рассуждал Алик, – если Хамовский специально приписал Сапе листовки, чтобы с ним было удобнее расправиться за какие-то их личные противоречия, то это тоже его дело. Я тут не виноват».

Публично признаваться и выходить из тени на суд, как совестливый партизан из лесу, потому что немцы предложили расстрелять мирных жителей, он не собирался.

– Твое дело, – ответил Сапа. – Знаешь чем отличается порядочный человек от непорядочного? Первый может потупить только определенным образом, у второго множество вариантов.

Алик не ответил на интеллигентный укор.

– А знаешь, какую должность он мне предложил вместо председателя комитета общей политики? – спросил Сапа.

– Нет, конечно, – ответил Алик.

– Слесарем предложил работать, – ответил Сапа. – Ты, говорит, имеешь техническое образование, на месторождении работал, значит, на рабочей специальности должен справиться. Если хочешь, похлопочу. Издевается мерзавец.

– И что вы?

– Отказался, конечно. Много думал по этому поводу и понял: каждый мужчина все-таки должен отслужить в армии. Армия учит безропотно подчиняться. Я не служил, работал на мэра верой и правдой, но не проявил безоглядной преданности. Нет в моей крови этого. Не закреплено.

Сапа мрачно посмотрел на Алика. Щеки его безвольно отвисли. Глаза плакали без слез. Взгляд обвинял.

– Ты в армии тоже не служил, – продолжил Сапа. – Там разговор короткий: не подчиняешься – табуреткой по голове. Так закрепляются мысли о необходимости дисциплины. Мэр – избранное народом лицо. Раньше бы говорили: ставленник бога на земле. Имеет ли право простой человек протестовать против действий избранной народом власти? Вот о чем я думаю. Даже стратегия поиска казнокрада в нефтяном городе искажена. Все, в том числе и ты, придирчиво отслеживают спорные бюджетные траты, бюджетные ошибки, бюджетные кражи, как федеральные, так и местные, но никто не обращает внимания на главного казнокрада – нефтяную компанию, «СНГ». А ведь на этом уровне воруют в десятки, сотни раз больше. Деньги уходят из страны, нефтяной потенциал, создаваемый всей народом, работает на горстку людей, захвативших его, используя служебное положение, обман, неготовность большинства к новым условиям. И без решения этой главной проблемы стоит ли ловить блох?

– Грустные у вас мысли, – заметил Алик.

– Попадешь под сокращение, поймешь, – укорил Сапа.

– Все под мэром ходим, – намекнул на равенство последствий Алик. – Меня тоже могут убрать. Может, по поводу вашего сокращения заметку написать?

– Тебя сложнее сократить. Ты на виду, тебя знают, – ответил Сапа. – Это относится к любому публичному человеку. А кто я? Чиновник! Ты напишешь: чиновника сократили вместе со всем отделом, ищем сочувствия. Да народу это в кайф. «Так их и надо. Привыкли в теплых кабинетах штаны протирать и деньги сшибать», – скажут. А кто я такой, за что сократили – кому это надо? Ты лучше ответь, что о выборах в мэры думаешь? Через два месяца выборы депутата в окружную Думу. Надо решать. Мэр города избирался на свою должность с поста депутата окружной Думы. Хорошая платформа. С другой стороны, ты в городской Думе-то еще не работал. Чуть больше месяца миновало, как тебя избрали. Народ не поймет. Может, стоит прыгнуть на мэра с должности депутата городской Думы? Это неожиданно. Может, и получиться.

– Слабоват я для мэра, да и не мое это, – ответил Алик. – В выборах депутата окружной Думы я, скорее всего, поучаствую. Газета обходится дороговато для моего кармана, а кандидатам и бесплатную газетную площадь предоставляют, радио, и телевидение. Когда такая возможность представится? Но надо будет обязательно с Матушкой переговорить. Не хочу конфликтовать. Если она пойдет на выборы, то я перед финалом сниму свою кандидатуру в ее пользу. Если – нет, то пойду до конца.

– Ну что ж, давай так, – согласился Сапа…

Алик встретился с Матушкой у нее дома. Матушка опять кушала строганину из подаренного Харевой муксуна. Так она боролась с повышенным холестерином и насыщала организм полезными омега три жирными кислотами. Разговор был долгий, но Матушка не поверила Алику. Она заподозрила, что Алик хочет отобрать у нее голоса избирателей на выборах, а его объяснение – обычные политические хитрости. Она приветливо поощряюще поулыбалась, согласно и даже дружески покивала головой, но поступила иначе…

***

В городской администрации состоялось собрание, на котором втайне от жителей маленького нефтяного города произошло временное объединение Хамовского и противоборствующей ему Матушки.

– Мы в этой битве на одной стороне, – сказал Хамовский Матушке. – Его понесло против всех. Это же берсеркер какой-то.

– Я для него столько сделала, – кудахтала Матушка. – А он мне отплатил злом.

Что сделала для Алика – она не знала, но Матушка обладала настолько сильной внушаемостью, что гипнотизировала не только окружающих, но и себя.

– Такие, как Алик, пиво пьют и балду гоняют, а перед выборами расходятся, как клещи весной. Голоса отсасывают, – подыграл Лизадков.

– Я его, дрянь неблагодарную, уволил бы, но он в депутаты пробился, – подал голос Квашняков. – И не без вашей помощи.

– Кто ж знал, – обиделась Матушка. – Тут не знаешь, что из собственного ребенка получится.

– Хватит распрей, – сказал Хамовский. – Одного интригана из администрации убрал, а их не убавляется. Давайте думать, что с Аликом делать.

– Предлагаю пойти по наезженной схеме: составить обличительный текст и подписать его у депутатов, им все равно, что подписывать, лишь бы урвать. Потом этот текст опубликуем, – посоветовал Лизадков.

– Я сам составлю текст, – ревностно занервничал Квашняков, обнаружив, что его опередили в совете. – Я ж журналист. Информация есть: на собрании мои сотрудники наговорили про Алика достаточно негатива.

– Согласен. Готовьте два варианта. Сравним и лучший пустим в народ, а то и оба, – сказал Хамовский. – Видите, как мы помогаем вам, Матушка. А не пригласить ли нам наших фирменных кандидатов на выборы для разбора голосов Алика?

– Вариант, – согласился Лизадков.

– Матушка, улица перед вами все свободней и свободней, – сказал Хамовский. – Хотелось бы, чтобы и вы нам…

– Семен Петрович, я всегда вас выручала в сложной ситуации. Помните, как на выборах Глава опубликовал информацию, что вы злостный неплательщик, а я провела депутатское расследование и сказала, что – нет. Все депутаты подписали против вас, а за вас – только я, – напомнила Матушка. – Мы с вами, конечно, ругаемся, но это же для людей, для комедии, а на самом деле я же за вас.

– Хитра ты, Матушка, – ответил мэр, – но бог с тобой. Пусть лучше уж ты, чем этот сумасшедший журналист…

Если бы Алик знал, какие интриги плетутся вокруг него, то вряд ли бы спокойно спал, а, скорее всего, ворочался бы с боку на бок, мял подушку, тревожил жену, Розу. А в незнании он был спокоен, и значительные впечатления от бесед с Сапой вылились для него во второй глубокомысленный сон.

ВТОРОЙ ПРЕЗИДЕНТ

«Второй – почти то же самое, что первый, вот только ответственности никакой»

Как-то вдруг у советских людей, которых в течение более полувека тщательно просеивали сквозь такое мелкое сито, что смогла сохраниться только рабоче-крестьянская пыль, появились дворянские семейные линии, титулы… Поэтому я давно ожидал появления на политической сцене России второго президента, по аналогии с лже-царями. И мне повезло.

На неприметной улочке маленького нефтяного города я еле пробился в небольшой кабинет, где находился штаб партии «Единственная правда». Перед входом шла драка за кресло председателя. Причем женщины дрались наравне с мужиками и катались в грязи. Часто мелькало лицо Матушки, Квашнякова, главного городского страховщика и какая-то задница, на которой значилось клеймо «Совет ветеранов». С балкона подначивали, вроде бы мэр. Обойдя дерущихся, я зашел в штаб и увидел фотографию и надпись под ней: «Второй и истинный президент России».

– Так вроде не избирали Второго, – сказал я секретарше, небольшой, полненькой женщине в красно-сине-белой шерстяной кофте плотной вязки.

– Молодой человек, политикой интересоваться надо, – укоризненно ответила она, еле отворив полные губки. – Выборы состоялись при тайном голосовании. Теперь наш президент за реальную власть борется.

– Как его звать-то?

– За рейкой агитка торчит. Последняя осталась. Там и читайте.

– На память слабо?

– Не мешайте, молодой человек. По вопросам памяти обращайтесь в другие инстанции, – раздраженно ответила секретарша.

На стенде, за одной из реек, действительно нашлась бумажка. На ней под фотографией Сапы чернело пять последовательных картинок, на каждой из которых палец касался определенной кнопки на телефоне.

– Извините за назойливость, – вновь обратился я к секретарше. – Что это за головоломка под фото Второго?

– Образовательная реформа – конек нашего лидера. Это новая запись телефонного номера, чтобы каждый слабограмотный человек понял, – ответила секретарша. – Указательный палец, показывает на какую кнопку нажимать. По данному номеру можно позвонить Второму…

– Вы рассчитываете своей примитивной программой увлечь народ? – спросил я, дозвонившись.

– А вы кто по специальности, молодой человек? – ответил вопросом на вопрос Второй.

– Журналист, – признался я.

– Если вы журналист, то вам известно, что народ газеты почти не читает, – нотационным тоном произнес Второй. – Разве вам не говорили читатели, что газету покупают из-за телевизионной программы? Народ интересуют картинки, телевизор, а не буквы и словеса. Картинка доходчивее. Второе, что любит народ – ругательства. Поэтому наша образовательная реформа пойдет в двух направлениях: замена текстов на комиксы и близкие сердцу универсальные слова, которыми в зависимости от интонации можно выразить все.

– Ну вы даете! А взрослым что предложите? – подзудил я.

– Вы знаете, что мужики скорее купят бутылку спиртного, чем новую книгу, – напомнил Второй. – Наши ученые разработали специальные добавки в водку, вино и пиво. Они вызывают галлюцинации, соответствующие содержанию книги. Разработано несколько сортов водки, в том числе трехсерийная «Война и мир»…

– Это же переворот, это то, что надо! Я бы сам приобщился, – обрадовался я. – Но как вас избирали?

– Многие говорят: зачем идти к избирательным урнам и так выберут. Мы пошли навстречу пожеланиям, собрались тесным кружком и выбрали, – словно малому ребенку объяснил Второй. – Но после того как я стану Первым президентом, мы примем закон о выселении из квартир всех, кто не голосует, а чтобы облегчить выбор избирателям, будем вручать уже заполненные бюллетени с галочкой напротив нужной фамилии… В принципе так и есть: только галочка стоит не на бумаге, ее формируют в голове с помощью вас – журналистов…

– Не всем это понравится, – засомневался я.

– Таких появится крайне мало, – уверенно сказал Второй. – Рядовые граждане получат прививку смирения, честности и заповедей Высшего божества. Это сильно облегчит управление страной. Но, конечно, элита прививке подвергаться не будет, потому что управление и честность вещи не совместимые.

– Вы собираетесь из людей сделать марионеток?! – возмутился я.

– Они таковые и есть. Всех исподволь используют. Просто мы честнее, прямее, правдивее! – заверил Второй. – Вот вы, журналисты, призваны показывать, рассказывать правду. Но, во-первых, кто вы такие, чтобы знать истинную природу вещей, кто вам даст возможность сунуть нос в пекло? Во-вторых: правда не всегда приятна. Вы будоражите общество. Это, по логике, должно служить совершенствованию общества. Плохое надо исправлять. Но ведь легче и дешевле исправить не просчеты, ошибки, недостатки, а журналистику! Куда сложнее сделать то, о чем можно красиво написать, чем просто красиво написать о том, чего нет! Догоняйте, догоняйте мою мысль, пожалуйста.

– Я знаю, что нас используют, но… – грустно сказал я.

– Какие могут быть «но»? – удивился Второй. – Вот вы пишите о явлении, человеке, как вы его видите. Потом начинается согласование. Вам говорят, тут зачеркните, тут измените… и вы задним умом понимаете, что лучше остаться при работе. И вот у нас уже не явление, а легенда. Или вы присутствуете на собрании или докладе. Вы же излагаете материал частенько своими словами. И вот докладчик у вас получается не профан, не умеющий двух слов связать, а относительно высокого полета литературная посредственность… А общество кушает и верит, а на вере и держится власть. Но тут мы ничего менять не собираемся, любую власть устраивает такой подход.

– Неужели никто не борется? – с надеждой спросил я.

– Как не бороться? Конечно, борются. Те, кто не понимает обстановки, – пренебрежительно сказал Второй. – А обстановка такова, что народа ныне нет. Есть множество одиночек. Каждый сам по себе. Бывает кто-то выпендривается за общественное дело, иной раз действительно искренне. Людям это нравится. Но если у правдоискателя возникнет проблема, а их у него возникнет множество, я вас заверяю, то никто его не поддержит, не поможет и даже не поинтересуется, что стало с человеком. Плюнут и забудут. Власть – это машина, укомплектованная специалистами, финансами, информацией. А что есть человек без поддержки общественности? Клоп. Раздавить его ничего не стоит. Людям хочется покоя, благ и счастья. Наша политика ублажает эту потребность, причем так, как хочет большинство – без усилий…

– А профсоюзы? – разочарованно спросил я.

– Мы их упраздним за ненадобностью и трудящимся автоматически повысим зарплату на один процент за счет профсоюзных взносов, – бодро ответил Второй. – Но это не будет означать наступление на права простых людей. Обязанности профсоюза исполнит руководство предприятием. Если рабочим что-то не нравится, то директор от их имени напишет себе заявление с требованиями, выступая как профсоюз. Затем он сам же и рассмотрит требования от имени руководства. Так устраняется ненужный посредник. Поймите, сегодня профсоюз и руководители так тесно сотрудничают…

Я повесил трубку, не выдержав мягкого доброголосого цинизма Второго, и вышел из штаба партии «Единственная правда». «А ведь во многом прав этот Второй, – размышлял я, идя по улице. – Его идеи верны, с точки зрения удержания власти. Недовольные к избирательным урнам почти не идут, довольные голосуют, как выгодно власти. Увеличить число довольных и привести их на избирательные участки – вот путь к успеху. А средства достижения – не важны…» Мне захотелось вернуться назад. Я повернулся и побежал, чтобы узнать, как оценивают такую политику в Европе, но, к сожалению, не нашел нужного дома. Он словно растворился в воздухе. Только в одном закоулке вроде бы пахнуло духами секретарши…

ТВОРЧЕСТВО

«Творчество воспламеняют не только высокие чувства, но и низменные страсти»

Пока Алик спал и в недрах подсознания или каких-то других малоисследованных средах обитания спящей души, общался со Вторым президентом, Посульскую, ответственную секретаршу редакции газеты маленького нефтяного города, охватил творческий подъем, воспламенившийся сразу от двух запалов. С одной стороны, Квашняков строго-настрого приказал написать в газету ехидную заметку про Алика. С другой стороны, Посульскую уже несколько лет терзала обидно неудовлетворенная страсть…

***

Принципы в вине растворяются. Раньше, до прихода Квашнякова, дни рождения в редакции газеты справлялись отменно. На столах теснились салаты, колбаска, сыры, фрукты, овощи, горячие закуски, водочка, а вокруг – женщины, желанные редакционные женщины, к которым Алик не прикасался из осторожности. Но иногда выпитое вино прорывало моральные преграды, как мощный селевой поток проламывает, казалось, устойчивую плотину, и Алика несло.

Посульская сидела в компании Петровны и других и внутренним женским чутьем сразу уловила перемену в настроении Алика, которого собственно они и не стеснялись…

– Ой, девчонки, хорошо-то как! – восхищенно сказала Галя, жена банковского служащего. – Мужика бы сейчас.

– Мужика?! – спросила Посульская. – Да где ж их сейчас найдешь?

– А Алик? – переспросила Петровна. – Чем не мужик. Нормальный. Но тихий, как муляж.

– Не будем его обижать, девчонки, – сказала Галя. – Хотя, в принципе, я не против. Он сам как-то был у меня дома и ни-ни. Я его в спальню завела, диван показала, а он хоть бы обнял. Странный. Мы сидели на кухне, а тут мой пришел. Так и познакомились!…

В это время ручной, как белочка, Алик в соседней комнате, сидя на коротком диванчике, тискал маленькую симпатичную татарочку Асю. Татарочке нравилось, она пьяно смеялась…

– А где же Алик? – спросила Галя. – Кто нам будет наливать?

– Пойду посмотрю, – поспешно сказала Посульская и, покачиваясь, пошла к двери, за которой некоторое время назад скрылся Алик.

Дверь открылась, резко осветив целующуюся парочку зальным светом, большую часть которого съедала возмущенная тень Посульской.

– Вот это да! – крикнула она. – Девчонки, да они тут зажимаются. Ну Алик, ну негодник. Мы сидим, рюмки пустые, а они…

Ася смущенно вскочила с дивана и пошла к общему столу. Алик хотел пройти вслед за ней, как Посульская схватила его за руку.

– Так не пойдет! – крикнула она. – Хочу на ручках к столу, а то ноги не держат. Отнеси меня, Алик.

– Да он не поднимет тебя, – усомнилась Галя.

– Сможет, сможет, – уверенно пропела Петровна.

– Алик, под-ни-ми, Алик, от-не-си, – смеясь, скандировала Ася.

Алик оценивающе оглядел Посульскую с головы до пяток. Ее нельзя было назвать миниатюрной, как татарочка, и стройной, но лишнего жира в Посульской было явно меньше, чем в Петровне, и ростом она была не высока – с Галю. Таких женщин он носил. Мгновенье – и он подхватил ее на руки и понес к столу. Посульская, плавно и бесстрашно летя на полом, восхищено притихла, как и все женщины за столом, не ожидавшие такого от своей редакционной белочки.

Стопки с бульканьем наполнились прозрачной сияющей водочкой, столкнулись в коллективном звенящем поцелуе и опрокинулись в приоткрытые рты.

– Алик, возьми меня на ручки, еще хочу, – капризно и громко произнесла Посульская.

Она опять взлетела над полом и, схватившись за шею Алика, приблизилась к его уху и произнесла:

– Хочу в комнатку, где ты татарочку зажимал.

Пока она, как ребеночек, лежала на ручках, Алик окончательно обрел в ее глазах черты мужчины, необходимого ей в сей хмельной час. «А почему бы и нет?» – подумала Посульская и, едва встав на ноги, упала в объятия Алика.

– Хочу тебя, – сказала она. – Не будь дураком. Бери, такое счастье тебе больше не предоставится…

Они вертелись на вращающемся стуле, Посульская от радости совершенно потеряла самоконтроль и в самый ответственный момент, когда солнце счастья должно было отчаянно воссиять в душе, она, отчаянно дернувшись, свалилась на край стоявшего неподалеку стола лицом вниз, мгновенно и не сопротивляясь, как срубленное дерево. Когда она приподнялась, вокруг правого глаза добротно краснели несомненные признаки нарождающегося синяка.

– Блин! – обиженно вскрикнула Посульская. – Алик, ты что удержать не мог?! Как я теперь домой…

– Давай снегом! – крикнул испуганный Алик и, застегивая брюки, побежал к выходу из квартиры.

– Что случилось? Что случилось? Как вы там? – раздались голоса Гали, Петровны, Аси…

Морозный, снежный, черно-звездный в семь вечера январь шалил и жалил. Алик не побежал дальше последней ступеньки, он быстро схватил ком снега для утешения фонаря, но пока спьяну неустойчиво скользил на утрамбованном ногами насте, коллеги уже вывели Посульскую из подъезда…

С этого момента Посульская возненавидела Алика и делала ему гадости при каждом удобном случае. Поэтому к заданию Квашнякова написать про Алика нечто едкое и смешное она отнеслась особенно ответственно, и вот что получилось.

Почему бабахнул «Дробовик»?

«Самые болезненные удары наносят близкие»

«В редакции долгое время пылился Дробовик. Пылился, пылился… Вдруг как бабахнет! Да не просто – дымом и пулями, а газетками – «Дробинками». И чуется, эти «дробинки» собирались в кучку давно.

Дробовик, конечно, не ружье. Это журналист не из лучших: не любил лопатой махать изначально. Несколько лет он на базарах продавал безделушки и сладости. Попытался устроиться на должность начальника, но оказалось, что там необходимо работать, и не с хрупкими женщинами, как в редакции, а с мужиками. А работать с мужиками гораздо сложнее, мы, святая АКМ, это точно знаем, ведь мужики гораздо драчливее и крупнее и постоянно кидают…до синяков, а тут открылась городская газета.

Хорошо подвешенный язык, да еще с юморком, Дробовику пригодился. Инженер стал журналистом. И началось! Человек, сегодня вскрывающий язвы и опухоли, стал подрабатывать в администрации. А подкопив деньжат, сволочь, начинал критиковать тех, на кого работал. И от этого прямо мороз по коже. Даже собака не кусает руку, корм подающую. Наверное, мало получил. Вот тебе и бессребреник.

Наше редакционное ружье в человеческом облике решило пострелять еще, и к его материальным амбициям добавились политические – решил Дробовик пойти во власть. Стал нагуливать вес, изобретя «Дробинку», цель которой – вылить, в основном на руководителей, больше грязи, ничем, кроме его измышлений, не обоснованной…»

Все это было опубликовано в газете маленького нефтяного города за подписью Святая АКМ.

***

Есть такая игра, в которую играют в основном дети: один ребенок поворачивается спиной к компании, а его кто-то из этой компании бьет по спине, по плечу. Пострадавший поворачивается лицом к этой компании и жестам, мимике, по одному Богу известным признакам старается определить: кто его ударил. Это достаточно сложная задача, потому что все благодушно улыбаются и смеются и ударивший ведет себя аналогично – маскируется. В таком положении оказался и Алик после прочтения вышеприведенного произведения. Удар был нанесен. По содержанию было ясно, что постарался кто-то из близких коллег, но все благодушно улыбались, приветливо здоровались как обычно. Иисус смог распознать Иуду, Алик был всего лишь человек и не смог, а через некоторое время потерял интерес к решению этой задачи. Задача решилась сама собой…

Спустя много лет Святая АКМ после грандиозной пьянки в кафе по случаю Дня печати, еле проговаривая слова, признался Алику в своем авторстве на этот материал. Это оказался муж Посульской, которого на литературные свершения вдохновила жена, рассказав о происхождении синяка.

– Мне казалось, что я правильно поступаю, – утверждал он.

– Написал и написал, мне уже все равно, – ответил Алик, а сам подумал, что женщины не прощают мужчинам своих падений, мужья не прощают знакомым подозрений относительно соблазнения своих женщин.

Ему стало ясно, каким образом супруги добыли кредит на обучение дочери в Санкт-Петербурге, каким образом они ее устроили на работу в городскую администрацию, каким образом на самом ответственном посту в газете маленького нефтяного города оказалась Посульская, не написавшая ни одного газетного материала. И вот этот неказистый и худой, как северная приболотная сосна, муж Посульской, еле шевеля языком, говорил о каких-то политических взглядах, которых он придерживался в то время, о том, что он не кривил душой, а искренне писал пасквиль, но сейчас раскаивается. Он протянул руку для мировой, Алик сунул ему свою пятерню, как в дырку унитаза. И вскоре возникла идея написать рассказ о собачьей психологии.

СОБАКА

«Вожак моей стаи», – думает собака о своем хозяине, желая угодить. «Как бы получить прибавку к зарплате, как бы не уволили», – думает человек, раболепствуя от таких же инстинктов».

У одного моего очень радушного знакомого, находящегося в солидном возрасте, водилась патлатая, словно бы обросшая щедрою пыльною куделей, собачка-болонка, и обладала она нестерпимым для его гостей гадким качеством. Когда гость заходил в квартиру, она виляла пред ним хвостом, а как только тот поворачивался к ней спиной, она кусала его за пятку или голень, а потом быстро пряталась за хозяина, чтобы не получить хорошего пинка. При этом перед тем как укусить, она беззлобно и смиренно смотрела на гостя, ее черненькие глазки словно светились любовью и добротой, хотя говорить об этом с достоверностью сложно, поскольку у всех болонок глаза едва проглядывают из-под нависающей на них шерсти, а после нападения, уже из-за хозяина, она поглядывала угрожающе – исподлобья.

Конечно, хозяин переживал, по крайней мере внешне, высказывал заверения, что такого не повторится, предлагал не бояться. Но его собачка от этого характером не менялась и кусала всякий раз, когда предоставлялась возможность. И даже повторно, хоть через пять минут. Особенно увлекалась она пятками, которые были легкодоступны под стульями, расставленными вокруг праздничного стола. Например, в день рождения хозяина. Гости роняли фужеры, ойкали и ругались, произнося тосты… Собачка же совершала дерзкие атаки, пока ее не запирали в отдельной комнате.

Но самым любопытным и фантастическим стало то, что когда эта отъявленная злодейка собачьего рода наконец сдохла, то пришедшая ей на смену болонка, имела точно такие же повадки. Можно было бы воспринять это качество характера за врожденное, за присущее всем особям породы болонок. Но нет, знавал я и смиренных. «А может, собака – это действительно зеркало души хозяина?» – подумал я и стал им интересоваться, а это не так сложно: люди любят поговорить, особенно когда выпьют.

Хозяин был поистине душкой. Милый, приветливый добряк с не сходящей с губ улыбкой, щедрый на шутку. Добрую ли злую – на эту тему можно, конечно, поспорить, но любил он всяческие «приколы». В молодости он даже на скорую руку до срока похоронил старшего брата. Произошло это на неудачном для него экзамене. Он потел и чувствовал, что двойка назревала. Его мысли метались в голове, как накрытая стеклянной банкой мышь. И в тот момент, когда преподавательская рука уже потянулась, чтобы запечатлеть его полное фиаско, он произнес:

– Простите меня за мою плохую подготовку, но у меня горе.

– Какое горе? – спросил преподаватель, ожидавший услышать достойное жалостливой усмешки оправдание.

– Брат вчера умер. Я всю ночь не спал. Роднее его у меня никого. Мы ж без родителей росли. Надо к похоронам готовиться. Хорошо хоть ваш экзамен последний, – ответил наш добряк.

Такими вещами не шутят – это знает каждый. Преподаватель разжалобился и поставил «удовлетворительно», но он знал эту семью и отправил соболезнование. Телеграмму вытащил из почтового ящика старший брат. Тот самый, «умерший». Он вначале сильно изумился, потом разозлился и решил отлупить меньшого. Но меньшой спрятался за широкую спину деда, воспитывавшего их, и кричал:

– Дедуля, что ему сделалось с того? Живой же, живой! Да и куда мне деваться – не пятнать же честь семьи, не с двойкой же возвращаться?…

Когда дед умер и оставил своим внукам небольшое, но никогда не лишнее наследство, старший брат служил в армии. Имущество все записали на младшего, ему же достались и деньги. Дед поставил условие – поделить все поровну, когда вернется старший. Но младший к тому времени женился и, посовещавшись с женой, все оставил себе. Конечно, был скандал, и младший, прячась за спиной своей супруги, выкрикивал:

– Да не беспокойся ты. Тебе все равно пока ничего не надо, а как женишься, так верну.

Прошло время, и оно загладило неровности на почве деления имущества. Младший прижился, деньги потратил, а кто старое помянет…

Все это происходило за кулисами жизни, а на ее сцене наш хозяин был очень даже хорошеньким и приятненьким. Своей благожелательной общительностью он располагал к себе, имел много друзей и почитателей, в том числе и одного дальнего родственника, хотя в душе питал к тому непонятную себе антипатию. Работали они в одной организации и секретов друг от друга не имели. Как-то этот родственник унес с работы домой нужный в хозяйстве приборчик. Наш добряк узнал об этом, взревновал и воззавидовал и, почувствовав, что ревность и зависть эти находятся в русле справедливых порывов борьбы с расхитителями и, по большому счету, напоминают патриотизм, он пошел к их общему начальнику и начал издалека. Мол, есть еще резервы у предприятия, можно экономить, когда б не стало людей, стремящихся урвать, и тут уж, что главное, надо таких разоблачать, невзирая на родственные чувства. И вот он – гад – взял прибор и не вернул, и не известно, вернет ли. Увидев в глазах начальника интерес, чувствуя, что этот интерес может вылиться в приятные к нему отношения, он вошел в раж и наговорил такого про своего родственника, что не каждая жена подружке про мужа расскажет. Начальник тут же вызвал этого родственника, у которого от преподнесенных известий руки инстинктивно сложились в кулаки. Он пошел было к добряку, чтобы, не мешкая, поквитаться. Заметив это, наш добряк незамедлительно спрятался за спину начальника и затараторил: