«Нефтяные города как скороспелая клубника. Всего пятнадцать лет этому населенному пункту, а уже – город. И сейчас с новым редактором о нем, как о покойнике, – ничего плохого. Но здесь жили и живут не пай-мальчики, отдававшие себя без остатка созданию государственного нефтегазового комплекса. Вряд ли. Над этим городом витает одна сугубо земная страсть к большим деньгами и материальным благам. Подавляющее большинство людей хочет иметь побольше денег, машину, квартиру, хорошую, удобную и красивую домашнюю обстановку… В этом городе собрались люди, бросившие обжитые родные места ради большего достатка! А это немалая цена, она требует компенсации. Они не просто хотят денег – жаждут. Вот кто-то строит, кто-то добывает нефть, кто-то лечит, учит, в общем занимается полезным для общества трудом, – а кто-то крадет. И по большому счету все бы крали, была бы возможность. Это объективная реальность. Но с преступностью надо бороться, не прикрываясь удобными словосочетаниями вроде «Быть у воды и не напиться?». Надо бороться даже если сам не чист. Все-таки есть разница между украденным гвоздем и миллионами. С другой стороны, сейчас много говорится о криминализации власти, о центре, где доллары выносят коробками, а рубли тоннами пропадают в «черных дырах». Но ответственные за происходящее лица остаются на своих постах. Стоит ли?…»
Алик пришел домой и сразу лег спать…
КОМАРИНАЯ ЖЕРТВА
«Как часто большое беспокойство рождается из-за не стоящей внимания мелочи»
Уж откуда взялась эта тварь певучая, сказать сложно. Но если заведет тихую музыку да еще в хоре, то сложно заснуть ее жертве, как от шума, что раздается в три часа ночи у загулявшего соседа. Какое счастье снисходит, когда, замерши в своей постели, определив ее по звуку или в просвете окон, ощутив кожей ласковые дуновения ветерка, исходящие от мелких, едва заметных, трепетных крылышек, и нежные прикосновения тонких, как волос, ножек, изловчишься накрыть ладонью! А затем облегченно раскатаешь маленькое тельце пальцами в комочек и одним щелчком отправишь в угол комнаты, где таких комочков скопилось уже с добрый десяток. О, какое раздражающее наслаждение – охота на комара!..
«Комар – невелика тварь божья, а жить хочет», – подумал Алик уже заполночь, хлопая ладонью по плечу с силой достаточной для того, чтобы наладить советский телевизор. Поглядел на ладонь. Ничего. Напряг зрение, вглядываясь в полутьму комнаты, укрытой плотными шторами от возбуждающего света еще не погасших белых ночей. Да что можно разглядеть? Прислушался. Вроде бы тишина. «Может, краем ладони зацепил или ударной волной оглушил?» – подумал Алик, перевернулся набок и закрыл глаза, желая скорее заснуть, а там мерзавчик пусть сосет кровушку сколько влезет.
Сон одолевал. Его расплывчатые картины, когда комар невесть куда пропадал, фокусировались и становились узнаваемыми. Но не успевали они обернуться манящей соблазнительной девицей или друзьями и пригласить его на рюмку-другую, как в руках возникал гудящий пылесос или жужжащий стоматологический наконечник во рту … Алик открывал глаза, и звук работающего пылесоса и бормашинки оказывался на поверку писком комара…
Со сном не получалось. Возле головы опять раздалось нудное жужжание, источник которого то отдалялся, то приближался, но однозначно был в пределах досягаемости. Алик приоткрыл глаза и заводил зрачками по сторонам. Головой не двигал, чтобы не спугнуть… Рядом мелькнула быстрая песчинка темноты. «Охотится. Не спится ему. Ну ладно, посмотрим, чья возьмет. Будем ловить на живца», – подумал он и осторожно задвигал руками. Одну положил привлекательно для комара, венками наружу. Другую руку отвел в сторону и затаился в напряженном ожидании, чтобы прихлопнуть стервеца, когда тот опустится на кровепой. Комар сел на ухо…
Алику показалось, что в расположенной рядом с его домом церкви громогласно зазвонил колокол, сзывая на службу…
Комар был смышленый. Вместе с колоколами церкви он звенел одновременно в разных местах и перемещался столь быстро, словно прыгал в пространстве и времени. В случае опасности он хоронился на пестрой лужайке ковра, висевшего на стене, где легко потеряться на фоне узоров, но, лишь появлялась возможность, цепной собакой бросался на Алика. Ситуация еще более осложнилась, когда во дворе залаяли бродячие псы. Они брехали несильно, но с чувством темпа, давая понять, что сил хватит надолго. Звон комара потерялся окончательно. Отчаяние овладело Аликом, отчаяние обреченной на бессонницу жертвы, которой через пару часов предстояло идти на работу.
Он вскочил с постели, стукнул по выключателю, скрутил в плотный убийственный сверток свежий номер газеты маленького нефтяного города и огляделся. В свете люстровых ламп комар отплясывал на потолке задиристый рок-н-ролл. Он жизнерадостно метался и дергал ножками. Алик встал на табуретку, расправил конец бумажной дубинки, сделав ее похожей на мухобойку, и плавно подвел ее под ненавистное насекомое. С мысленным криком: «Собаке – собачья смерть», реализовавшимся в глухом горловом то ли рыке, то ли хрипе, он ударил. На белоснежной известке обозначилась красная клякса. Еще одна…
После убийства не спалось. Алик сел в любимое кресло и приступил к работе над циклом статей о Вороване и налоговой полиции…
НА ШИРОКУЮ НОГУ
«На основе закона грабить куда спокойнее»
Примерно в это же время автоматчики налоговой полиции приступили к атакам на крупные частные предприятия маленького нефтяного города. Сопротивления почти не встречали. Летом половина работников, задолжавших в бюджет предприятий, отдыхала в отпусках. Вторую половину Семеныч нейтрализовал тем, что велел нападать только в выходные, вечером или ночью. Сторожа, вооруженные пластиковыми свистками, прятались и робко отсвистывались из охранных будок. Налоговые полицейские автоматными прикладами сбивали замки с производственных помещений. И никаких понятых. Лишние свидетели не нужны. Арестовывалось все добротное имущество. Материалы, изымаемые на складах, не включались в опись, а документы по реализованной продукции не предоставлялись… Шел грабеж.
Утром, после успешной последней операции, Семеныч выстроил бойцов на праздничную линейку и, вглядываясь в невыспавшиеся лица, думал: «Что б я делал без вас, вороны? И вы без меня? Киоски бомбили? Шантрапой остались? А сейчас при серьезном деле».
– Молодцы! Ух, молодцы! Хорошо потрудились. Каждому премию, – пробасил Семеныч, но, почувствовав на себе слишком заинтересованные взгляды, добавил. – Хотя бы небольшую премию надо! Заслужили! Хвалю.
– Рады стараться, товарищ полковник! – прогремело на всю двухэтажку налоговой полиции.
– Гляжу на вас и вспоминаю, как сам таким был …
Хотелось сказать что-то вдохновляющее, но не получилось. Семеныч никогда таким не был. Он добивался своих целей не кулаками, а топорной интригой или попросту наушничая начальству. Он застрял на продолжении фразы и уже испытывал некоторую неловкость, как вдруг частая трансляция по радио маленького нефтяного города стихов местных поэтов возымела реальный эффект: Воровань перед строем заговорил в рифму:
Есть человеческий стандарт
В наборе качеств и извилин.
Иметь их – взять у черта дар,
А не иметь – себя обидеть:
Дипломатичность как расчет,
Злопамятство как дальновидность,
Серьезный вид, чтоб был почет,
Любовь к деньгам как страсть и милость…
Их много – штампов для души,
Клейменым легче жить на свете…
В этом месте Семеныч попытался прекратить словоизвержение, потому что сказанного вполне бы хватило для назидания, но фразы цеплялись одна за другую и летели с языка:
Что делать, если не нашли
Сии черты большие дети?
Налоговые полицейские непонимающе переглянулись, а Воровань продолжал:
Открыться – значит стать шутом.
Закрыться – жить в себе, в неволе,
В «подполье» жить и быть при том
Немного странным, но не боле,
Всем отвечать лишь то, что ждут,
Слова, которые привычны,
И правдой уши не прожгут,
Или со справкою наличной.
Слова, как щит перед душой,
Незащищенность защищают.
Ведь ларчик должен быть двойной,
Когда ему судьбу вверяют.
Позади Семеныча раздались скромные двуладонные аплодисменты, следом кто-то постучал по плечу. Семеныч оглянулся и увидел осунувшуюся личность с темными кругами под глазами, одетую в добротный гражданский костюм.
– Ты кто? – хрипло спросил Семеныч. – У нас мероприятие. Не видишь?
– Я как раз по мероприятию, – ответила личность. – Я директор предприятия, имущество которого вы арестовали этой ночью.
– Ах, вот ты кто! – въедливо вскричал Семеныч. – Дети мои! Вот он, козья морда, неплательщик. Он укрывает налоги от государства, вскормившего его, обучившего, отлечившего. Запомните его и если встретите в ресторане, кафе или баре, где вы часто бываете, естественно, по долгу службы, то всегда спрашивайте: «А рассчитался ли ты с батькой Ворованем, то есть с налогами, прежде чем жратву заказывать?» А коль не рассчитался, так гоните его, можно даже приложить по такому случаю…
Бойцы налоговой полиции одобрительно зашумели, как гудит морская волна, разбиваясь о прибрежные камни. Семеныч опять почувствовал легкий стук по плечу.
– Извините, но мне необходимо переговорить. Лично, – попросил директор.
Семеныч внимательно взглянул на свою ночную жертву, и многолетний профессиональный опыт подсказал, что разговор с ней может вполне закончиться хорошей взяткой. Он повернулся к бойцам и крикнул:
– Вольно, разойтись!
Визит директора затягивать не хотелось, поэтому, как только тот вошел в кабинет и приблизился к столу, Семеныч вытащил из выдвижного ящика объемную пестро разрисованную железную коробку из-под леденцов или печенья, в которую он всегда складывал денежные подношения, открыл и предложил:
– Угощайтесь.
Директор пошарил в коробке.
– Пусто, – растерянно сказал он.
– Тьфу ты, не угощайтесь, а кладите ваше дело в коробочку и бывайте здоровы, мы о вашем имуществе позаботимся. Постараемся помочь, – уточнил Семеныч.
– У меня устное дело. Я поговорить хотел, – проговорил директор, чувствуя неясную вину.
Семеныч недовольно поморщился и рявкнул:
– Что тут говорить? Устно надо было раньше! Устно с бабами теперь…
– Да, мы должники, но не по своей воле, – торопливо заговорил директор, серея с каждым сказанным словом. – Виноват порочный круг неплатежей: заказчики не платят строителям, строителям нечем рассчитываться с бюджетом. Вы же на заказчика боитесь повлиять, потому что это или нефтяная компания «СНГ», или городская администрация. Причем они нам должны больше, чем мы должны бюджету, и не платят. Я не спорю: налоги платить надо. Но нельзя же забирать все, как это сделали вы. По закону техника, участвующая в производстве, изымается и реализуется в третью очередь и только после согласования с федеральным центром и после решения суда. Вы же изъяли у нас все пользующиеся спросом материальные ценности без согласования и судебного решения. Как нам жить и рабо…
– Мужик, это не разговор, – оборвал Семеныч. – Законник нашелся! Я от тебя ждал другого. Не жалоб, а точно отсчитанных действий. На лицо вроде не прапорщик, а говоришь чушь. Надо погасить твои долги перед нами, то есть перед бюджетом, а чем их погасить, если не ходовым имуществом…
– Из-за вашей конфискации сотни людей останутся без зарплаты, – повысил голос директор, теперь уже скорее красный, чем бледный.
– Не шуми. Заботиться о людях – твое дело. Мое дело – забота о государстве, – высокопарно и грозно проговорил Семеныч и задумался на секунду: «Как удобно прикрываться интересами государства – козырный туз в любой игре. Нижестоящая сволочь теряется. А если возразит, так ей можно сказать: «Я поставлен на этот пост, потому что знаю больше тебя, а был бы ты такой умный, так сидел бы на моем месте. Кто лучше понимает интересы государства? Ты или я? Президент тоже, будь уверен, рассуждая о благе народа, ищет личную выгоду…»
– При чем тут государство? – обиженно фыркнул директор, совсем уже красный, особенно на выпуклых щечках. – Вы у нас не первый раз арестовываете имущество. Оно гниет на складах, а нам – пени. Вот прошлый отчет по реализации. Читайте: «передано материальных ценностей по балансовой стоимости на пять миллионов рублей». Стоимость этого же имущества ваши определяют в пять раз ниже. Вот смотрите – цифра. Миллион. Продана доля этого имущества всего на тридцать пять тысяч рублей. И есть расшифровка тому, как распределились указанные тридцать пять тысяч. Большая часть ушла на оплату услуг по оценке. Далее: на комиссионное вознаграждение, на юридическое сопровождение, на информационные расходы, на счет налоговой полиции, на прочие расходы – и, наконец, перечислено в бюджет для погашения нашего долга четыре с половиной тысячи рублей. Восьмая часть от суммы реализации! Мизер! Остальные деньги осели в посторонних карманах!
– Люди не могут бесплатно. Это вы сами знаете. И хватит, наконец, кричать, а то сейчас за дверь… – по-доброму сказал Семеныч, потому что тирада директора напомнила ему о кормильце, милом оценщике Хлопцеве.
– Ваш оценщик – мошенник! – резанул директор, на лбу которого показались первые капли пота. – Его оценка ниже даже остаточной стоимости. Вы изъяли четыре километра стальной импортной трубы. Она оценена в пять тысяч рублей и продана. Только нищий не купит. Минимальная рыночная стоимость ее на момент продажи составляла не менее двух с половиной миллионов рублей. В пятьсот раз выше! Вы нас грабите! Мы остаемся должниками. Ваш любимый бюджет без денег. Наши деньги растаскивают всякие оценщики и сомнительные фирмочки. Кому выгодна такая распродажа?..
– Не твоего ума дело! – рявкнул Семеныч, лицо которого тоже украсил агрессивный румянец. – Нас создало государство, а тебя лишь мать в ячейке общества! И ты хай поднимаешь?! Трубу ему жалко! Ты смотри, как бы тебя за грязные речи куском этой трубы в подъезде не огрели. И не забывай: мои автоматчики охраняют твое имущество от твоих посягательств не бесплатно. Их цена на твои плечи ляжет, а ты орешь. Смотри, как бы позвоночник не хрустнул от тяжести, которую взвалил на себя. Все. Время истекло. Поумнеешь – жду…
Директор вышел и громко хлопнул дверью. Семеныч откинулся на спинку кресла, растер ладонями гудевшую, как ткань на барабане, кожу на лбу и включил радио. Передавали его интервью:
– За восемь месяцев текущего года отделом Управления федеральной службы налоговой полиции маленького нефтяного города возбуждено тридцать три уголовных дела, по которым выявлено тридцать семь преступлений. Производство тридцати уголовных дел закончено. Пять из них направлено в суд…
«Хорошо говорю, – подумал Семеныч. – Работа налицо. Любому нормальному слушателю понятно, что налоговая полиция не зря хлеб ест. Преступников ловим. Укрывателей налогов, как раньше укрывателей зерна. Мы гончие современной продразверстки. Наш девиз – отобрать у богатых. Это нашему, советскому, человеку должно нравиться…»
Тем временем по радио пустили стихи местных поэтов, озвученные все тем же женским, на этот раз страдающим голосом:
Кто замыкается в аду
Своей души, когда несчастье
Опутало ее одну,
Слезами кормит тот беду,
Лелеет, бережет ненастье
И вместе с тем идет ко дну.
Но если гомон голосов
Друзей любимых вдруг нахлынет,
Тьма непроглядных облаков,
Несущих ранний хлад снегов,
Под светом солнца мигом сгинет,
И сердце в нем напьется силы…
«А что не выпить и не поговорить с друзьями?» – подумал Семеныч, достал из шкафчика дежурную бутылочку коньяка, налил до краев в чайную чашку и, резко запрокинув голову, одним глотком выпил. Потом пододвинул телефон и натыкал знакомый номерок.
– Это столица? – спросил он, когда на том конце телефонного соединения кто-то поднял трубку.
– Общество с ограниченной ответственностью «Сорви с Сибири», – ответил приятный женский голос.
– Вы-то мне и нужны, – заверил Семеныч. – Пропихайлов на месте?
– Виктор Лиманович? – переспросил женский голос.
– Да. Соедини меня с ним, – не терпящим возражений голосом скомандовал Семеныч.
– А как вас представить?
– Скажи, Семеныч из маленького нефтяного…
– О-о-о, Семеныч, привет. Что заскучал? Буквально ж вчера говорили, – радостно поприветствовал его мужской голос.
Это был голос Вити Пропихайлова, находившегося во всероссийском розыске с подачи прокуратуры маленького нефтяного города. Того самого Вити, который основал в маленьком нефтяном городе охранное предприятие «Лидер» и благополучно исчез со сцены, оставив неудовлетворенных зрителей при желании закидать его помидорами. Он кому надо заплатил, вполне прилично обосновался в столице округа, организовал доходнейшее предприятие на основе старых связей и ничего от жизни более не желал.
– Привет, – ответил Семеныч. – Сейчас по поводу вчерашнего ареста ко мне директор заглядывал, так настроение испортил, дай, думаю, тебе позвоню, чтобы, как говорится, в общении с тобой напиться силы.
– Чего-чего напиться? – переспросил Пропихайлов.
– Забудь, к слову пришлось, – ответил Семеныч. – Давай обсудим, как продвигаются наши дела. Зачитай, что там у нас получается.
– Слушай. «КАМАЗ» Хлопцев оценил в три тысячи рублей. Автокран – в пять тысяч рублей. Бульдозер – в полторы тысячи. Автобус – в две. Далее две легковые автомашины – по две с половиной и восемь тысяч рублей. Вахтовый автобус – десять тысяч рублей…
– Отличная работа! – воскликнул Семеныч. – Неплохо наваримся. Рыночная стоимость вахтового автобуса как минимум в десять раз выше. А полторы тысячи рублей – цена игрушечного бульдозера! Не забудь: часть этой техники нужна лично мне. У меня родственник в Тюмени автотранспортное предприятие открыл.
– Нет проблем, Семеныч, – ответил Пропихайлов. – Что надо – твое. У нас оборот большой. Сам знаешь: мы – федеральный центр. Ваш маленький нефтяной город – один из семи городов округа, попавших в нашу сеть, а ведь есть еще и районы. Денег мы зарабатываем достаточно, чтобы не обращать внимания на подарки друзьям. Только в этот раз изменится схема продажи.
– Как? – голос Семеныча утратил восторженность.
– Не волнуйся, – успокоил Пропихайлов. – Моя жена, Олечка, тоже хочет подработать. Имущество твоего скандального директора пройдет через ее магазин «Автомиг». Кстати, хочу тебя обрадовать. В последней сделке отчисления в бюджет с продажи арестованного имущества удалось еще более снизить. Ненасытное государство получило меньше двух процентов. Все остальное мы списали на Хлопцева, на его услуги по оценке, и на охрану. Это уже очень серьезные деньги, Семеныч.
– Приятно слышать. Государство не прокормишь. Оно как корова, которой все не впрок: сколько не сожрет, а худая. О себе надо думать, о семье, – удовлетворенно выдохнул Семеныч. – Ну, пока.
– До свидания…
Воровань положил телефонную трубу, достал из выдвижного ящика стола бумагу с таблицей, где в графах левого столбца значились названия местных предприятий, и поставил в крайнем правом столбце, под названием «Исполнение», еще один жирный крест. Посмотрел на него и пририсовал ниже аккуратный холмик.
***
Алик сидел за добротным письменным столом, купленным по объявлению, и писал статью о налоговой полиции. Он не знал ни устройства двигателя, приводившего финансовую машину Ворованя в действие, ни связей между ее агрегатами. Перед ним лежали излишне залитые черной копировальной краской листы с прыгающими шрифтами: сухие финансовые отчеты, копия обличительного факса прокурора Коптилкина, материалы старого уголовного дела… Он старался писать коротко и ясно, не отходя от первоисточника, не строя замысловатых выводов, чтобы избежать обвинений в некомпетентных журналистских домыслах. Все выводы лежали перед ним. Текст ложился на лист легко. Единственное, чего опасался Алик, что статью не опубликуют, и тому было два основания. Первое: новый редактор по фамилии Квашняков был не из смелых журналистов, а типичный чиновник, исполняющий и дрожащий. Второе: таких острых статей, какую он собирался предложить, в газете маленького нефтяного города еще не печатали…
Первый рубеж был взят, когда ответственный секретарь газеты Посульская и подросший за хорошую службу Хамовскому до заместителя редактора Лучина пропустили эту статью на вычитку корректорам и поставили на газетную полосу. Лучина спросил единственное:
– У тебя есть материалы, подтверждающие эту статью.
– Все имеется, если надо, хоть сейчас покажу, – ответил Алик.
– Хорошо, – со вздохом ответил Лучина и занялся чтением свежей почты, что и было его основным занятием.
ЦЕНА ИДЕИ
«В человеческом мире нет ничего менее реального и более весомого, чем хорошая идея. Но результат ее материализации всегда непредсказуем. Она может как возвысить, так и похоронить»
Сапа считал, что он первым подсказал Хамовскому идею выдвигаться на пост мэра города. Он втайне гордился этим фактом и полагал, что тот ему пожизненно обязан. Мэр расплатился с помощниками по выборам должностями и доверил Сапе пост председателя Комитета общей политики. Он со всей стороны мыслил, что рассчитался.
От частичной должностной реанимации Сапа воодушевился: после низвержения с поста председателя Совета он слишком долго перебивался заработками в соседнем городе. Кроме того, Сапе нравилось быть тайным советником вождя, шептать на ухо и видеть, как фигурка мэра шевелится, словно марионетка. Для того чтобы управлять, совсем не обязательно быть первым, можно быть и десятым, но давать нужные первому идеи. В целом деятельность Сапы проходила незаметно для жителей маленького нефтяного города, как неприметная работа подсознания, исключая одно существенное деяние – изменение местного герба.
***
Когда возник паровоз, многие цивилизованные люди считали его изобретением дьявола и боялись. Когда появился калькулятор, то старые бухгалтеры не доверяли цифрам, возникавшим на его табло, а пересчитывали результат на счетах, перегоняя деревянные замусоленные шайбы, нанизанные на стальные штыри, с одной стороны прибора на другую… Все новое приживалось постепенно, возникали новые понятия, но бюрократия всегда поглядывала назад.
Сапа начитался литературы по традиционной геральдике – науке, ответственной за создание гербов, привлек знакомых специалистов из родной Самары, и в итоге его бурной деятельности из герба маленького, но очень нефтяного города исчезла нефтяная вышка, а появилась два золотых ключа, соприкасавшихся между собой на манер раздвинутых ножек. «Почему?» – спросит читатель.
Престижное назначение возбуждает вновь назначенного. Он спешит подтвердить правильность выбора. Им овладевают неукротимые доисторические желания поменять все и вся, происходящие от того времени, когда первая человекообразная обезьяна, получившая из лап вождя племени должность шамана, зажигала новый костер, на котором жарили невыгодных собратьев, но чтобы менять божка… Особенно эти желания овладевают людьми в период революций. А в ту пору, о которой идет повествование, и шла революция, меняли все подряд, словно стараясь забыть о прошлом: названия городов и улиц, названия праздников, памятники, название должностей и предприятий. Институты в одночасье стали академиями, начальники вместо голых окладов стали получать весомые контракты…
***
– Почему? – спрашивал Алик, не понимая, как из герба нефтяного города можно убрать нефтяную вышку.
– Такого символа в геральдике нет, – горделиво отвечал Сапа, – а вот ключи есть.
– Когда создавалась геральдика, не было нефти, – говорил Алик. – Меч, щит, ключ, крепость – элементы древности, средневековья. Символы времени и места изменились…
– Ты рассуждаешь, как дилетант, – сказал, немного нахмурившись, Сапа. – Я над этим много работал. Два золотых ключа к недрам символизируют доступ к нефти и газу. Сложены они так, что получается чум. Смотри, сколько эскизов…
Слово «дилетант» не ранило самолюбие Алика нисколько, поскольку было правдиво, но он понимал, что к прямому унижению всегда прибегают, когда нет доказательных аргументов. Можно было спорить. Однако в споре рождается не истина, а враги. Алик заметил, что бородка у Сапы затопорщилась, как шерсть у животного, готового кинуться в драку, а губы сложились в мстительную нехорошую улыбку.
– Может, вы и правы, – сказал он, чтобы прекратить полемику, больно ранящую Сапино самолюбие, и не рвать складывающиеся близкие отношения.
– Конечно, прав, – воодушевленно откликнулся Сапа…
Смысл нового герба был разъяснен жителям маленького нефтяного города через газету и телевидение, и никто не воспротивился публично, как обычно. Русский народ все принимает, и лишь смеется, снимая напряжение, над шутками юмористов, рассказывающих о жизни правду. Команда клуба веселых и находчивых из соседнего города отшутилась по гербовым ключам, назвав один – ключом от машины, другой – от квартиры, а весь герб мечтой жителей маленького нефтяного города. Алик не смеялся. Он прожил в этом городе достаточно времени, чтобы привязаться к нему и обижаться… Кроме того, Алик не любил и самих юмористов о жизни, считая, что они выгодны власти, поскольку своими остротами выпускают пар из кипящих котелков народа, которые в противном случае взорвались бы, а в результате этот народ живет, как жил. Нет ничего прискорбнее привычного, разрешенного высмеивания: оно уже не уничтожает власть, а лишь веселит.
В целом деятельность Сапы на должности председателя Комитета по общей политике была незаметна и безобидна: он то готовил сувенирную продукцию, то идейно боролся с наркоманией, но однажды подбросил Хамовскому мысль баллотироваться на должность мэра соседнего города, где народу жило в три раза больше.
– Прямая дорожка на кресло губернатора. Прямая! – убеждал Сапа. – Заявите о своих претензиях и не сомневайтесь. Если система не развивается – умирает. Идти на выборы или нет – решите позднее.
– Как говорится, «Ах, Моська, знать она сильна, коль лает на слона», – подхватил идею Хамовский. – Больше амбиции – выше рейтинг…
Мэр внял совету Сапы и на планерке заявил:
– Ребята, возможно, я пойду на выборы в соседнем городе. Но это не значит, что я вас брошу. Наши города родственны и близки…
Саботажный слух захлестнул маленький нефтяной город. После пересказов он принял законченную форму во мнении, что мэр досрочно уходит на повышение, а потому он обычная сволочь, как и многие руководители. Такой поворот не понравился Хамовскому.
Он сидел за рабочим т-образным столом в том месте, где обычно располагается ударение над буквой, и катался на вращающемся кресле с колесиками из стороны в сторону, мягко отталкиваясь от пола носками туфель и хватаясь руками за столешницу, когда требовалось остановиться. Лицо его было красно, как у начинающего зреть помидора, но без характерной зелени. На столе среди стопок бумаг, за символическим забором, составленным из двух больших прозрачных колдовских шаров синего и зеленого цвета, фотографии семьи, офисного набора с ручками, карандашами и прочей атрибутикой бумагомарак, фигурок животных, серебряных юбилейных рублей…стояла полупустая бутылка «Хванчкары», любимого вина Хамовского. Она была открыта и наполовину пуста. Рядом стоял стакан, красные подтеки на стекле которого выдавали его использование. Хамовский действительно иногда останавливал движение, наливал в стакан до краев красного ароматного вина, выпивал его жадными непрерывными глотками и продолжал кататься на кресле, как бегает беспокойный вратарь в воротах – от штанги к штанге. Мэр думал.
«…не такой и он умный, как кажется, интеллигент хренов, – размышлял Хамовский о Сапе. – Непростительная ошибка. Все ему дал, а он то ли дурак, то ли на мое место метит. Мне ж до перевыборов недолго осталось. Подставил…»
Хамовский затаил обиду на Сапу, находившегося на грани исполнения мечты о должности главного и безапелляционного наушника, и подпустил слух, что идею идти на выборы мэра ему первоначально высказал Лесник, редактор телевидения маленького нефтяного города.
Выбор героя для слуха был не случаен. По своему уму-разумению Лесник отличался приземленностью, по складу характера – воровскими наклонностями и плагиаторством. Кроме того, он являлся вдохновителем избирательной кампании противника Хамовского – Главы Бабия и после проигрыша своего благодетеля уехал в окружную столицу, где по блату получил чин председателя Комитета по средствам массовой информации.
***
Идея не книжка, на ней не записано имя автора. Благодарность и авторство на идею можно потерять вмиг, если не угодишь. Но столь изощренная передача авторства в руки личности неуважаемой сильно огорчила Сапу.
«Ниже Лесника опустил, – размышлял он. – Теперь я стал вроде плагиатора. Ох, не к добру, не к добру».
Сапа стал меньше улыбаться и больше рассуждать о черном будущем.
ПЛАГИАТОР
«В мире придумано столько всего, что не надо уже и думать»
За душой у Лесника, будущего начальника окружного Комитета по средствам массовой информации, кроме строительного техникума, другого образования не было. Зато он умел деловито напрягать щеки, пыжиться и говорить нехотя, с легким презрением к оппоненту, так что тому казалось, будто он, Лесник, – крупная и недостижимая, как дирижабль, фигура на манер знаменитого певца. «Строго по билетам, строго по билетам. У вас нет билетика? Идите отсель», – Алику казалось, что эта тирада вот-вот прозвучит, когда он иногда встречался с Лесником.
Лесник культивировал вокруг себя геройский имидж человека, участвовавшего в афганских военных действиях, контуженного, следуя хобби ильфо-петровских детей лейтенанта Шмидта, но не мог избавиться от привычки совершать мелкие кражи. Однажды он стащил из чужой телогрейки кошелек с мелочью на обед, был пойман с поличным и бит. Это произошло, когда Лесник работал на нефтяном месторождении маленького нефтяного города, но не простым работягой, а по комсомольской линии – комсоргом. Работа физически не грязная, но трепоносная…
– Смело мы в бой пойдем за власть Советов… – распевал Лесник перед началом трудовой смены, следил за теми, кто не подпевал, и незаметно записывал их фамилии в тетрадку.
Трудовой народ расходился и разъезжался по нефтяным кустовым площадкам в тайгу, где качалось и покоилось, булькало и причмокивало от удовольствия глотающее нефть оборудование, а Лесник оставался на месте якобы для работы с бумагами, а сам осторожно лазил по карманам, изучая личную жизнь членов бригады и тыря мелкие деньги. Может, он бы и остался всего лишь мелким мошенником, когда бы его товарищи в один из суровых морозных дней не вернулись раньше положенного срока…
Если пустую губку сжать и отпустить, то она, принимая прежние размеры, воссоздаваясь, впитывает все подряд. Так и новые предприятия. Нарождавшееся в небольшом нефтяном городе телевидение легко впитало Лесника, а он, с его способностями к строительству начальственного образа, сумел стать редактором и лицом очень даже приближенным к Главе города. Он пописывал чрезвычайно умные статьи в городской газете, такие, что читатели и коллеги дивились его недюжинному уму. Он посмеивался над глупостью мелко-провинциальных журналистов и творил большую политику маленького нефтяного города. Внешне Лесник выглядел, как плохо обструганный Буратино, так что у любого человека, пожимавшего ему руку, возникало опасение, что он сейчас получит несколько заноз в ладонь.