Страх перед мертвыми она преодолела. Появилась уверенность. Под первое самостоятельное вскрытие ей попала погибшая в автокатастрофе семья: муж, жена и двое детей… Она положила рядом с собой скальпель, ампутационные ножи, пилу… и начала…
– Почти каждый покойный подвергается исследованию, независимо от желания родственников, – объясняла Лене наставница. – Надо выяснить: была ли смерть естественной. Повреждения внутренних органов указывают точно на причину смерти, в отличие от обманчивой внешности. При обследовании висельника могут обнаружиться на шее кровоизлияния в форме ладоней…
– Чтобы разрезы и распилы были незаметны на покойных перед похоронами, приходится мастерски трудиться – говорила наставница. – Разрез вдоль туловища не доводи до подбородка, как требуют инструкции, а заканчивай чуть ниже. Спил черепа делай на затылочной области. Швы накладывай тоньше. И не забывай, главное – лицо…
Неторопливые слова наставницы Лена проговаривала поначалу перед каждым вскрытием, а с лицами покойников намучилась. С трудом узнала у коллег рецепт специального бальзамирующего состава, шприцами стала вводить его под кожу, образовавшиеся шишки разминала руками… Иногда приходилось накладывать макияж, грим, подкрашивать и реставрировать внешность, брить и подстригать ногти…
Полностью отрешиться от покойницких суеверий не получилось. Нет-нет да одолевали фантазии. Особенно вечером, когда одна с покойным. Рядом с моргом – прачечная. Шумели трубы. И кажется, что грудь умершего движется – дышит покойный, что он вот-вот откроет глаза, вздохнет… Тогда Лена подходила к трупу и мысленно убеждала себя: «Он же мертвый, давно здесь лежит, холодный…» Как здесь не закуришь?
Она курила много не столько из-за нервного напряжения, а чтобы подавить ужасный запах, источаемый трупами. Бывало, зажигала вату. После работы быстрее домой и сразу – в душ.
Когда летом в морг маленького нефтяного города привозили уж очень гнилые трупы, то больные и врачи в расположенной рядом хирургии, несмотря на зной, закрывали все окна и форточки, прикрывали лица платочками, смоченными одеколонами и духами, и ругались. Смрад стоял неимоверный, и все из-за того, что в морге маленького нефтяного города не работал холодильник.
***
– Сейчас два невостребованных. Один – висельник, поступил еще в январе и по холодку подсох, мумифицировался. Другой скончался от черепно-мозговой травмы, поступил недавно и уже позеленел, – рассказывала Лена. – Запах такой, что стоит открыть дверцу неработающего холодильника – и словно волной сносит. Хочешь, открою?
– Нет, спасибо, – отказался Алик.
– Начинается лето, – продолжила Лена. – Опять мухи в морге разведутся и опарыша будет немерено. Кстати, работа опасная. Покойники несут в себе серьезные заболевания. Может и кровь брызнуть, и острый край кости перчатки порезать…
Морг – обитель горя. Чужие страдания рвутся в сердце. Не воспринимать – иначе долго не проработаешь. Алик понимал это и всматривался в Лену, стараясь понять: как она может?
– Воспоминания о прошлом кажутся нереальными, – все говорила Лена. – Каталки не было, и покойника из холодильника к столу тащила по полу. Голову на колено и – волоком. Иногда давали в помощь «пятнадцатисуточников». А как-то на вскрытие вызвали из-за праздничного стола. После этого я поняла, что значит настоящий ужас. Неконтролируемый страх душил, дрожью уходил в руки, ноги, мутил зрение, казалось, не совладать с паникой. Казалось. А однажды пришли пьяные мужики, хотели забрать покойного. Я показала им холодильник и попросила идти осторожнее. Те глянули вниз, а там вскрытое тело. Мужики, не раздумывая, кинулись в разные стороны. Один забежал в тупичок и давай биться в запертую дверь…
Алик слушал, а сам представлял, как если он умрет в этом маленьком нефтяном городе, то попадет к этой девушке на стол и она с ним сделает то же, что и остальными. Ему стало не по себе от этой мысли.
***
«Несколько лет Лена работает на территории смерти, но сама не разучилась жить. Она жизнерадостна, не очерствела душой, не разучилась сопереживать. Она провела четкую границу между домом и работой. Конечно, ее странная для молодой женщины профессия кого-то может насторожить. Что ж, даже ее родной брат долго не мог привыкнуть к такому выбору. А, может, ей и не важно стороннее одобрение? Дома ее ждет двухлетний малыш и любовь. А что еще нужно для счастья?» – так оптимистично завершил Алик очерк о странной сотруднице морга, но сам не верил в написанное: в то, что человек, молодая женщина, добровольно выбравшая профессию средь стен ужасных, страшных инструментов и трупов, добрая и сердечная. Он чувствовал, что в этой истории есть какая-то недосказанность, изюминка, нет, скорее – перчинка. Так и оказалось, но это выяснилось через несколько лет.
***
В середине января по маленькому нефтяному городу, словно буруны по спокойной поверхности озера, заскользили слухи об убийстве двух девушек, одна из которых незадолго до этого вернулась из Израиля. Убийство произошло в десять часов утра, когда квартиры рабочего города опустели. Преступников было двое. Оба – ранее судимые наркоманы. Один вооружен ножом, другой – обрезом малокалиберной винтовки. Собрали все ценности, имевшиеся в квартире, и ушли. Перед тем как кинуться в бега, переночевали последний раз в маленьком нефтяном городе, в квартире у знакомой. Этой знакомой оказалась Лена из морга…
***
«Ей нравится все отвратительное, и больше никаких секретов и никакого геройства и жертвенности перед обстоятельствами. Темное притягивает темное», – понял впоследствии Алик и вспомнил замечание знакомого, учившегося в Омском медицинском институте:
– Вход в столовую у нас располагался прямо напротив входа в анатомку. Душок, конечно, проскальзывал, но витал незаметно, поскольку перебивался запахом котлет, борщей и прочей простецкой студенческой пищи. Мы бы и забыли о страшном соседстве, если бы не работники анатомки. Они заходили в обеденный зал прямо в рабочих халатах, бородатые, хмурые и серые, и было в них что-то нечеловеческое, как будто они и сами умерли. Они покупали пирожки с мясом и ели их этими руками, которыми… После увиденного к пирожкам с мясом в этой столовой я больше не прикасался, хотя раньше день, прожитый без них, казался пустым, и все потому, что начал подумывать, будто не мясо в пирожках, а человечина…
***
«Чем больше ярких необычных людей окружает тебя, тем сильнее сам возгоришься», – такой вывод сделал как-то Алик. Очерк о странной работнице морга принес ему наибольший успех. За чрезмерный натурализм его ругали многие, но зато вспоминали этот очерк, в отличие от других газетных работ, и через многие годы. Вот так, продвигаясь от человека к человеку, от проблемы к проблеме, он и работал, не останавливаясь надолго ни на одной теме, срезая только приметные цветы на событийном лугу маленького нефтяного города, пока не столкнулся с Семенычем. Предвестником встречи стало очередное письмо в редакцию.
ПОДПОЛЬЕ
«По кругу бегают не столько в спорте, сколь в жизни»
Черти бы всех чиновников утащили в камеры пыток, и мир бы вздохнул свободнее. Не встречал хороших. Послушайте, как надо мной измывались.
Я давно ремонтировал машины втихую, но на широкий наплыв клиентуры по причине подпольности рассчитывать сложно. Решил легализоваться, чтобы вывеска светилась, приманивая железо-лаковых жуков. Первым делом обратился в налоговую инспекцию.
В нашем маленьком нефтяном городе инспекция располагается на первом этаже пятиэтажного дома, сами знаете. Вход в нее находился не со двора, а с тротуара, и ведут к нему ступеньки, имеющие такие острые углы, что если уж налогоплательщик упадет, то не поднимется. Я поднялся и, в отсутствии охраны, сразу прошел в длинный коридор с множеством закрытых дверей. Думал: «Все ж люди, помогут, подскажут». Открыл первую попавшуюся.
Кругом женщины и ничего. Щебечут между собой. На меня – ноль. Осторожно спрашиваю:
– Здравствуйте! Зарегистрироваться хочу, а для начала узнать: как и что?
– Закройте дверь, не мешайте работать. Мы проводим семинары, посещайте, там объяснят, – сказал один из затылков.
Кто конкретно сказал, я не понял. Предо мной были разные варианты: пышные каштановые волосы длиной до плеч, обесцвеченная короткая соломенная стрижка и простая стрижка под мальчика.
– Мне бы зарегистрироваться, – повторил просьбу я.
Ко мне повернулись.
– Ты еще здесь? – спросили каштановые волосы, под которыми оказались пухлые щечки и щедро подрисованные глаза. – Выпишите-ка ему штраф на два минимальных оклада за незаконное предпринимательство. Это для начала.
– Мне бы разрешение, – настойчиво повторил я, поскольку деваться-то некуда.
– Мужчина, вы всех утомили, а нам еще чай пить. С каким настроением мы по вашей милости будем печенье кусать? – гневно произнесла соломенная стрижка с худощавым лицом и с отчетливым украинским акцентом.
Она пугающе хищно воззрилась на меня, как волк на теленка, которому некуда бежать.
– Мне бы еще пару вопросиков, – просяще промычал я.
– Откровенно, мы и сами не знаем законов, пока не посмотрим, – заговорила со мной стрижка под мальчика с рассеянным взглядом, – а смотрим законы мы тогда, когда проверки проводим. Мы посажены не для того, чтобы голову памятью утомлять, а чтобы бюджет пополнять, а там прорва. Да еще вас, предпринимателей, как клопов. Сейчас посоветуем, а потом, когда штрафы пойдут, будете в нас пальцем грязным целить. Мол, вы же говорили… Так что ищите ответы сами, а сейчас платите штраф, потом получите разрешение на дальнейшую регистрацию и в добрый путь. Видеться будем часто. У нас тоже машины есть. Им ремонт нужен. Правда, девочки?
– Что-то засомневался я, что путь добрый, – сказал я, прикинув в уме, сколько народу работает в налоговой инспекции и сколько у них машин. – Многовато вас.
– Налоги платить надо, мужчина. Иначе, на какие шиши будет жить система, ладящая из вас то, что вы есть? На какие шиши будет жить система, собирающая налоги?
Второй моей инстанцией стала транспортная инспекция. Там в затрапезном кабинете, где свисали местами обои, как полуоторванная кора у дерева, за типичным канцелярским столом сидел худощавый мужчина с бородкой и что-то высматривал в бумагах.
– Здравствуйте, мне бы автомастерскую зарегистрировать, – сказал я осторожно, чтобы не испугать ненароком увлеченно работающего человека.
Мужчина посмотрел на меня, как моя жена обычно смотрит на муху, ползающую по кухонному столу. Я уже подумал: «Не дай Бог полотенцем шибанет», но взгляд у мужчины прояснился, будто проснулся, его рука потянулся к купе бумажек на краю стола, взяла одну и бросила мне, небрежно, словно корм бездомной собаке.
– Там перечислены все организации, где вам надо получить разрешение.
Я схватил бумагу на лету, как и полагалось верному псу, поблагодарил и вышел вон.
– И не забудьте принести копии трудовой книжки, диплома, подтверждающие вашу пригодность к ремеслу, – понеслось мне вслед.
А я уже читал:
1. санитарная станция
2. экология
3. архитектура
4. пожарка
Принцип совмещения приятного с полезным всегда удобен при прощупывании неизвестной почвы. Поэтому поиски санитарной станции я совместил с хозяйственной прогулкой по маленькому нефтяному городу. Нашел станцию. Продолговатое двухэтажное здание наподобие общежития. Две двери по краям. Куда заходить? На дальней двери висело объявление с расписанием работы. Поднимался к ней по ступенькам, сваренным из тонкой металлической решетки. Они ходили ходуном, словно болотные кочки, но меня не так просто утопить. Добрался до двери, дернул, не открылась. Надо в другую.
Зашел и опять оказался в длинном коридоре с множеством дверей, как в налоговой инспекции, но если в последней ремонт и красота, то у санитаров было неуютно и тараканно. Чувство опасности обострилось. Открылся большой кабинет. Людей много. Опять здороваюсь, все делаю, как полагается просителю.
Все заняты. Крепкий мужчина с пузцом и большим круглым лицом – главный, как я понял – разговаривал с кавказцем. Разговор интересный. Я его слышал правым ухом, которым привык моторы диагностировать.
***
– Как мои овощи прошли анализ? – еле подбирая русские слова, спросил кавказец, имевший землистый цвет лица.
– Содержание вредностей по всем показателям зашкаливает, – ответил главный. – Причем в десятки раз от нормы.
– Какие нормы, дорогой? – переспросил удивленный кавказец, слегка пританцовывая лезгинку от волнения. – Мы ж с вами обо всем договорились. Я ж вам и за вредности дал, и для хорошего настроения дал, и для детей дал.
– Это я говорю, чтобы вы знали, на что ради вас иду, – ответил главный, поджав в улыбке синюшные мешочки под глазами. – Вот разрешение, торгуйте. Народ съест. А кто хочет здоровеньким помереть, тот проварит свеклу вашу хорошенько да отвар выльет…
***
Вокруг главного молчаливо сидели женщины и чего-то ждали. Не вовремя – понял я – но где наша не пропадала.
– Извините, что отрываю. Мне нужно разрешение на открытие, – объяснил я и привлек к себе внимание.
Главный неприязненно посмотрел на меня, но не как на муху, а так, как смотрят мои клиенты на счет за ремонт.
– От вас нужна медицинская справка, что вы настолько здоровы, что можете крутить гайки в чужих машинах, – сообщил он, будто объяснил, почему не может заплатить. – Вы должны на рабочем месте установить умывальник, создать хорошее освещение. Мы приедем, проверим. Все это платно. Не забудьте про спецодежду…
Когда клиенты отказываются платить, я всегда ругаюсь.
– Какое вам дело до моего здоровья, гигиены, оснащенности, а спецодежда у меня может быть… костюм от Версаче, – само собой выскочило из моего рта, а сердце мое замерло от собственной дерзости.
Женщины, сидевшие вокруг главного, обомлели, переглянулись.
– Что? – переспросил главный. – Да мы тебя за такие слова…
– Извините, что-то сегодня со мной не то… – прервал главного я и выскочил из кабинета.
Действительно от хождений по лестницам что-то занервничал я. «С-с-с-спокойнее, с-с-с-с-спокойнее», – растягивая букву «с» на выдохе, успокаивал я сам себя, как учил в свое время модный специалист по аутотренингу, а сам шел в комитет по экологии. Я надеялся, что хоть там претензий не будет. Выбросов в атмосферу не делаю, кроме как когда гороховой каши откушаю, грязных сбросов в почву не планирую, опять же если в лесу не приспичит. Действительно, претензий не было, как не было и чиновника выдающего справки.
Я – в архитектуру. Там:
– Ваш гаражный комплекс еще строится, потому никаких справок не даем, теоретически гаража у вас нет.
– Но с меня берут плату за охрану, свет, предлагают заплатить налог с недвижимости.
– Пусть начальник вашего гаражного кооператива шевелится.
Я – в пожарную, а там преддверие праздника. Столпотворение возле таблички «Понченко, начальник пожарной части». Полная приемная народу с цветастыми коробками, серыми упаковками (сразу видно челобитные), а я с пустыми руками. Сидел долго. Тихие разговоры, а у меня слух от волнения сильнее обострился. Слышу справа:
– Раньше пожарные, работавшие на нефтяных месторождениях, получали молоко за вредность. Потом Поня сказал: не надо молока, лучше деньгами. Генерал согласился, и для рядовых не стало ни молока, ни денег.
Слышу слева:
– Что-то подарочек у нас дешевый: рюмочки на ножечках. Смотри, что у других. Как бы Поня не обиделся.
– А что можно на наши деньги? На канцелярию их списали, вроде как приобрели в контору пару пачек бумаги. Копейки…
Слышу справа:
– Даже по зданиям видно кто есть кто. Краснокирпичное здание пожарной охраны дорогого стоит.
– Поня как-то проводил соревнования. Позвонил мне, попросил денег на призы. Я сказал: деньгами помочь не могу, но несколько электрических чайников на призы дам. Поня согласился. Я пришел на награждение. Средь призов ни одного моего чайника…
Захожу. За дорогим канцелярским столом в окружении чайников, телевизоров, телефонов, чайных сервизов и коробок, перетянутых яркими лентами, сидел пухленький розовощекий коротышка. Я сразу понял – Понченко или, как говорили в приемной, Поня.
– Мне бы разрешение получить, что гараж пожаробезопасный.
– Мужчина, у нас канун важного праздника, Дня пожарной охраны, а вы тут с бытовухой. Подарок принесли?
– Нет.
– Секретаря ко мне! – прокричал Поня в селектор.
Вошла милая женщина в зеленом форменном.
– Я говорил, чтобы без подарка ко мне никого…
– Но у некоторых подарки такие маленькие…
– Распустились, как лопухи, мать вашу. Этого быстро за дверь. Я тут поздравления не успеваю принять, а он за справкой! Смотри внимательно на входящих, пусть показывают подношения. Других не пускай…
После ботинкообивательных неудач я потерял надежду на счастливое легальное предпринимательство. По-прежнему шепотом зазываю клиента из-за угла гаража и жду, когда же меня поймают соответствующие органы. Особо боюсь узаконенного рэкета налоговой полиции. Это же бандиты в форме и на государственной службе. Приведу несколько эпизодов пока без имен, но если это письмо послужит основанием для газетной статьи или возбуждения судебного дела, то будут приведены даты, имена и так далее.
***
Приходит упитанный работник налоговой полиции на рынок, величественно, не торопясь, рассматривает на прилавке овощи и фрукты и складывает понравившееся в сумку, само собой разумеется, бесплатно. Продавец молча глядит на всю эту картину, подсчитывая свои убытки, тоскует, но, как только в сумке налогового полицейского исчезает самая спелая и богатая гроздь бананов, возмущается:
– Хватит, хватит… бесплатно больше не дам! Купи хоть по закупочной цене.
– Ах так! – обижается налоговый полицейский. – Ладно.
Через короткое время на базар, тряся пустыми сумками, прибегают сотрудницы налоговой инспекции вместе с обиженным полицейским и выписывают этому продавцу денежный штраф неважно за что. И штрафы возникают регулярно. С той поры неудачливый продавец бегает за налоговыми полицейскими по всему городу, пытаясь задобрить их бананами и прочими фруктами. Макака бы ласковей стала, те – никак…
***
На одного предпринимателя наложили. И не просто, а по-крупному в виде большого штрафа. Но этот предприниматель чувствовал себя настолько уверенно или был настолько не искушен, что обратился в суд. Адвокатов кругом прорва, и все продаются, так чего бояться? Адвокат ознакомился с задачей и сказал:
– Дело решается в вашу пользу, но я не возьмусь за него, иначе мне придется поставить крест на карьере. Мы ж тоже налогоплательщики. Они ж меня потом…
Отчаянный предприниматель разыскал правозащитника в другом городе. Но суд-то из другого города по такому мелкому делу не закажешь. Заседание переносилось ровно столько раз, сколько было надо. Судьям нравилась их работа. Эта развлечение продолжалось до тех пор, пока все не завершилось полюбовно: предприниматель аннулировал заявление в суд, а за проявленное понимание с него сняли штраф.
***
Можно устроиться на работу и ждать зарплату с задержкой в полгода. Можно проедать бюджетные деньги на бирже труда, но сколько же можно быть быдлом и стоять на коленях перед чиновниками?
СТАТЬЯ
«По грани ходят не только скалолазы, но и авантюрные жители равнин»
Алик дочитал письмо предпринимателя и понял: это то, чего ему не хватало последнее время. Не хватало огня и пламени. Из природных стихий посредством хитроумных устройств человек научился добывать энергию. Алик был одновременно стихией и устройством для выработки собственной энергии. Он подпитывался жаром народных трений и сам иногда метал словесные молнии. Иначе говоря, человек он был скандальный и даже редакторше как-то сгоряча порекомендовал:
– Иди ты на…
Далее последовало неприличное сочетание из трех букв русского алфавита, обозначающее мужской половой орган. На такой эмоциональный выпад Алика, за который он сам себя корил, Мерзлая, нервно смеясь, ответила:
– Ты думаешь, что меня обидел. Как бы не так, мне даже приятно. Сходила бы и не один раз. Жаль, мало предлагают.
В общем, в редакции газеты маленького нефтяного городка Алик всегда висел на волоске от увольнения. «А если это произойдет, то что дальше? – иногда думал он. – А дальше можно будет рассчитывать только на свои силы, на то, что называется предприимчивость».
Предприимчивость на российской земле многогранна. Это хитрость, изворотливость, подчас полное пренебрежение всеми моральными нормами, способность пройти по грани закона, но вместе с тем это возможность выжить, жить – и порой очень хорошо. Говорить о кристальной честности и полной законопослушности в среде предпринимателей невозможно. Честность накладна. Средь блюстителей закона тоже работают обычные люди. Столкнулись две хитрости…
***
Просторный кабинет начальницы налоговой инспекции впечатлил. Алику показалось, что он вышел на улицу, поэтому на мгновенье по привычке он поискал глазами птиц и уже собирался оценить небеса насчет возможной непогоды, но вовремя прервал сии неуместные изыскания и пошел вперед. Черный мощный стол, телевизор, компьютер, телефоны, множество цветов и емкий аквариум с сытыми толстыми рыбками. И она, Вельможнова – упитанная кудрявая женщина с лицом, подретушированным пудрами, тональными кремами, тенями, и бегающими из стороны в сторону глазами, которые почему-то не могли остановиться на каком-то одном объекте, будь то посетитель или телевизор, и постоянно что-то искали. Она прочла письмо, вполне естественно, не обрадовалась ему и, сыто щурясь, защищала свое ведомство и ругала предпринимателей:
– Мы не можем консультировать людей, когда им захочется. Приемный день каждую неделю во вторник после обеда. При необходимости помогаем литературой. Проводим семинары, но приходят считанные единицы. Самообразование у предпринимателей не вызывает интереса…
Излагала Вельможнова быстро, точно и без сантиментов, как наемные рабочие сбрасывают лопатой землю на гроб, уложенный в свежую могилу. Она улыбалась, двигала головой и руками легко и непринужденно, но зрачки блестели, словно бы хорошо заточенные и обезжиренные острия новеньких гвоздей.
Алик слушал, кивал, избегая прямого схождения взглядов, чтобы не быть пробитым остриями гвоздей, блестевшими в глазах Вельможновой, записал ответ и ушел к следующему информатору. «Всяк, кто обидел налоговые органы, без проверки и штрафов не останется. Слишком велика и неограниченна власть у этих структур. Жаловаться, в принципе, некуда», – размышлял он по дороге к начальнику налоговой полиции Анатолию Ворованю. Офис этого ведомства находился на первом этаже старого двухэтажного дома. Обстановка бедненькая, и крепенький круглолицый Воровань сидел в своей комнатушечке, как крыса в мышеловке. В нем не было ничего зловещего. Милый, добрый дядечка с немного серым уставшим лицом. Он тоже ознакомился с письмом и наговорил на диктофон:
– При Главе города совместно с предпринимателями проходили совещания. Ни один предприниматель не сказал ничего плохого в наш адрес, претензии направлялись работникам милиции. У нас было несколько случаев, когда наши работники подозревались в злоупотреблении служебным положением. Я вызывал службу безопасности. Проведены расследования, опрошены десятки свидетелей. Факты не подтвердились, но все же, если горожанам известны случаи вымогательства со стороны работников налоговой полиции, прошу сообщить мне об этом. Виновные будут уволены.
Алик ушел с чувством исполненного долга, не зная, плакать ему или смеяться. Воровань хвалился тем, что никто из свидетелей не подтвердил злоупотребления налоговых полицейских! Да какая же овца будет жаловать волкам, что те задрали ее подружку или укусили саму? Свидетели сами тряслись от страха, как бы их самих штрафами не обложили.
«Решило раз овечье стадо избрать свой Думский комитет. Без депутатов скучно стало, да и порядка в стаде нет. Кого избрать? В среде собратьев достойных сложно отыскать. Ведь должно жизнь овечью знать им и страх на стадо нагонять. Избрали волка…», – такую басню Алик сочинил своей редакторше к выборам в городскую Думу, и он ее вспомнил, поскольку ситуация проявлялась схожая.
Овечьи свидетели интуитивно чувствуют бойню. С полицией шутки плохи. Но для написания статьи Алику остро не хватало личных наблюдений, явление существовало только в рамках теорий, рассказов. И бывает же такое: только задумаешь – исполняется.
***
В канун Восьмого марта Алик шел пружинящей походкой по улицам маленького нефтяного города и наговаривал пришедшие на ум стихи:
Все впереди – мы знаем это,
Точнее – чувствуем и ждем,
Покуда прошлые рассветы
В душе горят живым огнем.
И эта трепетная сила –
Кораблик на судьбы волнах,
Всего лишь память, но причина
Нетленной юности в глазах.
Наговаривал он их потому, что никак не мог понять, почему средь встречавшихся ему глаз, большинство было уставших, спокойных, равнодушных, но не было горящих, какие он видел как-то у молодой женщины, спускавшейся по лестнице в подземный переход с огромным букетом в руках. Он ее часто вспоминал и жалел, что не придумал повод подойти к ней и поговорить… Собственно Алик даже не понимал, почему сложились именно такие рифмованные строки, которые он повторял. На эту же тему можно высказаться бессчетное число раз и все по-разному. Он шел и придумывал новые варианты стиха и за этим совершенно глупым занятием приблизился к ступенькам в парфюмерный магазин «Штиль», где работала его знакомая директорша Серафима, у которой он собирался приобрести подарки женщинам, работавшим в редакции.
Имевшая округлые формы, но не толстая, шустрая и всегда улыбчивая Серафима от многотрудной подпольной торговли водкой и самогонкой во времена сухого закона выросла до полноправной хозяйки и директора и сблизилась с Аликом на почве составления рекламы для своего ароматизирующего и цивилизующего мелкоштучного товара вроде парфюмов. Алик с Серафимой в торговом зале неторопливо разговаривали, как звякнул маленький колокольчик и в двери зашли двое убойных налоговых полицейских. Серафима улыбнулась самому здоровенному, как близкому другу, и, попросив Алика подождать, удалилась со здоровяком в подсобку. Оттуда полицейский вышел с множеством разноцветных коробочек, покоившихся на руках, скрещенных на животе, и придавленных сверху его двойным подбородком. Серафима мило помогала нести ему то, что не уместилось в охапке. Их беседа была мелодичной и легкой, но только служивые исчезли под тихий звон колокольчика и хлопок входной двери, как лицо у директорши внезапно приобрело черты сильнейшей усталости, частично ответив Алику на его недавний вопрос относительно множества встречающихся безжизненных глаз. «Все запутались в мелочах, придавлены неопределенностью, напуганы беззащитностью», – решил Алик и подначил:
– Бойко у тебя торговля идет!
– Какая торговля? Забрал все самое лучшее, ходовое и, естественно, со значительной скидкой, – с тихой грустью пролепетала директорша и ехидно добавила. – Они же бедные.
– А что отдаешь?
– Не отдай! Так они завтра с проверкой нагрянут, а у меня и так долгов полно…
***
Когда сам не болен, кажется – все здоровы. Это молнии видны издалека, а, например, венерические болезни или СПИД скрытны, больные не рассказывают о них каждому встречному, и лишь по сообщениям узнаешь, что таковые существуют. Чтобы внести в статью последние, но самые главные фрагменты текста, отражающие народное возмущение, Алик отправился к герою, переболевшему встречами с чиновниками, написавшему скандальное письмо и обещавшему помочь.
Гараж, превращенный в автомастерскую, находился в сером грязном ряду других гаражей. Из приоткрытой двери изливался бледный поток света. Алик потянул тяжелую стальную дверь на себя. Открылось небольшое помещеньице, почти полностью занятое автомобилем. По узкому проходу между гаражной стеной, инструментальными стеллажами и лаковым кузовом Алик осторожно прошел боком, чтобы не запачкаться, и в дальнем углу гаража возле открытого капота разглядел трех настороженных мужчин, помеченных темными пятнами смазки. Свет исходил от маломощной настольной лампы, но его было достаточно Алику, чтобы понять: он не желанный гость, а большая помеха, вроде нахально ввалившегося в квартиру незнакомца.
– Здравствуйте, я из газеты. Ищу Юрия, написавшего в редакцию письмо. Он должен работать в этой автомастерской, – быстрее объяснил Алик, чтобы не получить гаечным ключом от настороженных.
– Я Юрий, – ответил один из мужчин, худощавый, молодой и в самой грязной робе.
– Надо переговорить. Отойдем в сторону, – попросил Алик.
Они встали у выхода из гаража, на границе вечерней тьмы, и Алик принялся за объяснения:
– Я работаю с вашим письмом. Материал почти готов. В нем учтены все мнения. Необходимы ваше окончательное согласие на публикацию и помощь, которую вы обещали: подтвердить те случаи…
– Я передумал и отказываюсь от публикации, – жестко ответил Юрий.
– Как? – только и смог произнести изумленный Алик.
– А так! Мне не нужны неприятности. Докопаются и прикроют нашу автомастерскую, а так, хоть и без регистрации, мы здесь худо-бедно управляемся. Письмо я на нервах написал. Отправил, а потом мы с отцом поговорили. Систему не изменить… а жить надо…
– Вы же письмо прислали в газету, а не бросили в урну! Мы работали по нему. Не было сомнений в вашей решимости, и мы радовались, что хоть один смелый человек нашелся, – кинул леща Алик, мысленно справлявший панихиду по своему труду, потраченному на человечка, желавшего только выговориться и успокоиться, как на исповеди у попа…
– Я не герой и связываться не хочу…
***
Мысленно ругая тихушников, Алик ушел в препоганом настроении. В голове царил полный кавардак и кто-то начитывал стихи:
Шторы задернул Господь,
И посерело небо,
Словно засохший ломоть
Белого раньше хлеба.
Мне не по нраву грусть,
Не по душе тление,
Но посещает, пусть,
Странное настроение.
Через усталость глаз,
Ценою последней кровинки,
Может найду свой лаз,
Свою простую тропинку.
Жду, что подходит час,
Жду, что взорвется миг…
Сколько мне лет сейчас?
Что же я в них постиг?
Иногда хочется шагнуть в неизвестность наперекор страхам. Жизнь коротка по сравнению с вечностью, и продолжительность ее не имеет значения, с точки зрения последующей смерти. Алик иной раз представлял, что он умер, глядел на свой жизненный путь и неизменно приходил к одному и тому же выводу:
«Моя жизнь – пустое место, все, что я видел, ел, слышал, уйдет вместе со мной и, возможно, если нет заоблачной жизни, умрет. Так ради чего? Видимо, не случайно рыцари средневековья шли на гибель ради славы. Они гибли, но о них помнили, слагали легенды. Это и есть жизнь, – то, что о тебе знают другие. И чем больше людей тебя знает, тем лучше. В этом смысле многие и не начинают жить…»