– Да это ж зона, трясина! Как собирать голоса?! Там черт-те кто живет! Не люди – собаки! – заохала Мерзлая, вспомнив устрашающие ряды угрюмых общежитий с темными, зашторенными проемами окон; разбитыми массой ног порогами, обтертыми руками, временем и непогодой дверями, скрипящими, грозящими развалиться, лестницами, падающими от легкого пинка унитазами, осклизлыми поржавевшими душевыми, разнокалиберными щелями в окнах, стенах, крыше, сквозь которые в общежитие залетал ветер, дождь и снег....
– Возьми для защиты мужа или кого другого. Не бойся. Там выиграешь без сомнений. Они проголосуют за критику, за правду, за перемены. Напиши в предвыборной агитации: «Деревяшки под бульдозер». Дай надежду. Отличный лозунг. Запиши, пока не забыла, – предложил Сапа.
– А как исполнять это обещание, как сносить? – спросила Мерзлая.
– Вначале в Думу попади. Обеспечь четыре года депутатства. Исполнять – дело десятое. Запомни: первый этап – захват власти, и лишь второй – удержание. Не исполнишь обещания, тебя просто не переизберут, а до этого дожить надо, – учил Сапа не совсем бескорыстно…
Мерзлая частенько приходила к Сапе, в его панельную железобетонную обитель, где они за кухонным столом, украшенным скромной закуской и бутылочкой малоградусной водки «Стопка» с дынным привкусом или советским шампанским, вели неглупые беседы. Беседы касались не только политики, но и тонкостей взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Тогда Мерзлая заразительно гортанно смеялась и игриво напевала, имитируя мотив известной кадрили: «Татарам даром дам, татарам даром дам…» Петровна наигранно при этом веселилась, но безумно ревновала и от бессилия в противодействии Сапиным чарам чрезмерно курила, потому что муж, выступавший в роли учителя, и его ученица, начальница и редакторша, уже не стеснялись и ее. И как-то, чтобы развеять заунывное одиночество в этом тройственном союзе, она позвонила Алику:
– Алик, здравствуй! Помнишь, ты просил меня сообщить, если в соседнем доме будут продавать разливное молоко? – спросила Петровна.
– Конечно! – радостно вскрикнул Алик, поскольку в то время, о котором идет речь, в магазинах маленького нефтяного города молоко появлялось крайне редко и многие покупали разливное молоко, привозимое директором подсобного хозяйства к себе домой во флягах.
– Трехлитровые банки есть, можешь не брать, – сказала Петровна излишне весело. – В общем, заходи в гости. Вот и мой Сапа тебя приглашает. Он еще утром говорил о любви к ближнему…
Бросить леща и клеща Петровна умела. Фраза про любовь возбудила интерес. Алик пошел, почти побежал, поскольку чрезвычайно уважал Сапу за башковитость немногих подслушанных речей. Он мечтал о дружбе. Для завязки отношений купил бутылку шампанского и коробку печенья.
На подходе к подъезду двухэтажного дома, где проживал Сапа с Петровной, фальшивую ноту в возвышенные хоры солнечного настроения Алика внесла пьяная разноголосица, летевшая со второго этажа. «Если это у Сапы, то можно возвращаться», – подумал он, но привыкший щупать – не пророк. Проверил. Оказалось – не ошибся.
– Аличек, милый, – пьяно улыбнулась Петровна, открыв дверь. – Заходи, заходи. Раздевайся.
– Я только банку возьму да дальше, – сказал Алик.
– Что, зря шампанское купил? – мило пожурила Петровна. – Немного погостишь и пойдешь…
На кухне сидел пьяный Сапа с Мерзлой. В комнатах сновали неразборчивые из-за табачного дыма силуэты женщин и мужчин. Низенький дядька с бородкой и гитарой, очень похожий на бомжа, энергично потряхивая головой и бросая острые взгляды из-под длинных патлатых нечесаных волос, пел про какашку, болтающуюся в проруби почему-то по воле броуновских стихий, а сам думал о своей судьбе и судьбе искателя правды, в конечном счете, сгоревшего на площади маленького нефтяного городка по причине самосожжения. Слова витиевато закрученного стиха можно было бы вывести из иносказаний в реальность и опрозить следующим образом:
«В конце восьмидесятых – начале девяностых двадцатого века всех переполняло чувство революционности происходящего. Казалось, простившись с социализмом, Россия непременно войдет в светлое царство капитализма. Эйфория обманчива. У власти остались те же чиновники. Власть стала более алчной и изуверской. Чуваку казалось, что угроза самоубийства изменит общество. Никто не воспринял всерьез. Ранним утром на площади перед главным кафе маленького нефтяного городка чувак облил себя бензином и поджег. Факел вознес жизнь на небеса, оставив земле прах смерти. Перемен не произошло. Пошли пересуды: мол, с головой у чувака не в порядке. Все это подлость. Он быстро сделал то, что медленно происходит со всеми: мы все умираем от рождения. Отшумел митинг. Люди установили памятный знак. Милиция его убрала. Память не вечна. Пришли новые поколения, они тоже не знают, что делать, и болтаются в проруби».
В слова не вслушивались. Владычествовала та стадия веселья, на которой разливали быстро. Стрелы интересов Сапы всецело впивались в Мерзлую. На душевный разговор с бывшим председателем надежды не было. В голове Алика трепетала одна единственная мысль: «Как бы уйти, не оскорбляя столь изысканное для маленького нефтяного городка общество, на взаимность которого я питаю надежды?» Тем временем бомж опять затеребил гитару и вполне пристойно запел, шампанское кончилось, пошла водка. Разливное молоко перестало тревожить Алика.
– А теперь танцевать! – пропела Петровна.
Общество оживилось. Алик в сутолоке заспешил к коридору, как почувствовал мощную силу, развернувшую его на сто восемьдесят градусов. Перед глазами возникло круглое, бессмысленно улыбающееся лицо Петровны. Она импульсивно схватила Алика за плечи, проворно привлекла к своей весомой груди и впилась в губы. Взасос. Сопротивляться бессмысленно. Петровна по своему живому весу не меньше, чем в два раза превосходила добычу. Чтобы не выглядеть жертвой насилия, Алик обнял Петровну и в ответ поцеловал. Глаза Петровны загорелись. Она сразу после школы угодила замуж и не познала периода, который называется «погулять». Эта сценка развертывалась напротив кухни, где сидел Сапа и Мерзлая. Мимо шмыгали платья и рубашки. Все сделали вид, что ничего не видели, а может, так оно и было.
Новая сила, сравнимая с мощью урагана, поднимающего в небо коров, потащила Алика по направлению к широко открытой двери в небольшую комнату, каковую в стандартных харьковских квартирках маленького нефтяного города принято отряжать под детскую. Она пустовала. Перед глазами Алика опять возникла улыбающаяся Петровна. «Это она меня тащит, – сообразил захмелевший Алик. – Ей понравилось целоваться и она хочет большего. Надо линять, иначе можно попасть под такой пресс, что насильный поцелуй будет выглядеть вполне детсадовской забавой».
– Давайте еще потанцуем, – лукаво успел предложить.
– Ну, пойдем, – согласилась Петровна, отпустила молочного гостя и поплелась в зал…
«Забыла», – решил Алик, нырнул в кухню, выпил на посошок, распрощался в первую очередь с Сапой, метнулся в коридор, поймал ногами ботинки, накинул куртку, крикнул общее «До свидания» – и в двери, оставив Петровну в пьяных раздумьях…
Ночные улицы удивляли необычной яркостью и мимолетностью, тело напоминало необъезженного коня, мозг понимал через шаг. Алик шел по заснеженным тротуарам и тропинкам и призабыл о нежностях Петровны, о поцелуе, не оставивших в его душе ничего, кроме чувства неловкости, а зря. Он не подозревал, что цели визита к Сапе выполнены. Именно через этот поцелуй Алик обрел в будущем покровительство Петровны и получил долгожданные уроки Сапы, но это произошло в будущем, а в тот момент Алика из всех вариантов творчества привлекала поэзия и разоблачительные статьи, смахивавшие на изобретения. Вот и после угощения у Петровны он на ходу и спьяну наговаривал давно написанный им стих:
Не начинайте предавать
Из-за внезапного желанья,
Ведь можно душу потерять,
Лишиться божьего призванья.
Не начинайте предавать
Из-за случайных увлечений
Или в стремленье убежать
От суеты и подозрений,
В тумане краткого порыва,
В незнанье, выслушав совет,
Или сторонние призывы
Со звоном «бешеных» монет.
Не начинайте предавать,
Ведь только первый раз тревожно
Кольнет у сердца, и, как знать,
Расслышать этот знак возможно
Вам будет как-нибудь потом,
Когда утратится способность
Интуитивно знать о том,
К чему в душе таится склонность.
Не начинайте предавать,
Ведь это лишь в начале трудно,
Когда имеешь, что терять
И ложь не стала беспробудной.
Себя к себе вы возвращайте,
Когда расходитесь в судьбе,
И никогда не начинайте
Случайно изменять себе…
Многие женщины, читая вышеприведенные строки, думали, что Алик призывал не изменять женам. За это они боготворили его и уважали. Даже ревностная Роза успокоилась, когда прочла. Стих же на самом деле призывал не изменять в первую очередь себе, а что это значит – каждый и сам знает. Возникли же строки, о которым мы говорим, дома у Алика, на незастекленном балконе, на четвертом этаже, в зимне-вечерней тьме, в окружении звезд, сиявших в чистом небе, над снегом, отражавшим свет фонарей, с подсветкой из ярких электрических окон соседских домов, при наличии свежего бодрящего воздуха, вполне сносного мороза в минус двадцать и тишины… Перечислены не все слагаемые поэтического полета, потому что многого Алик не замечал и, не ведая истоков великого, всегда болтался между стихами и дерьмом рутинной ежедневной работы.
ВСПОЛОХИ
«На фоне темного грозового неба заметны только молнии»
После молочно-водочной встречи Петровна стала смотреть на Алика восхищенно. Алик воспринимал это как должное, принимал не замечая, иначе требовались действия. Говорят: о вкусах не спорят. Спорят, и еще как! Полные женщины не привлекали Алика, но, учитывая, что обожающий объект являлся коллегой, тем более старшим по должности, сказать было нечего, а тут перевод стрелок на час вперед. Алик допустил ряд ошибок в материалах.
– Что-то не то, Алик, в твоих глазах, – заметила Петровна, намекая на его влюбленность, естественно, в себя.
Однако озорничал апрель. Приближались выборы. Это всероссийское предприятие вбирало и перерабатывало нефть не хуже мощного нефтезавода, вот только в результате получался не бензин и солярка, а побочный продукт российской нефтехимии – президент, министры и депутаты. Из-за этого в маленьком нефтяном городе денег на жизнь катастрофически не хватало и Алик бегал по ближайшим подъездам, продавая неучтенные газеты, выпущенные сверх тиража. По пятачку набиралась сумма на хлеб, колбасу. Встречи с людьми дышали разнообразно…
***
Весна принесла многочисленные дни рождения. В один из таких дней Алик понял, кого вскормили на праздничных отходах. Едва редакционные женщины ушли из празднично-застольной комнаты, как шестиногие коричневые хищники вылезли из укрытий и набросились на яства. Алик кинулся на оборону стола. На помощь прибежала Петровна. Тараканы не обращали внимания. Перелом в схватке с насекомыми наступил, когда Алик с Петровной схватили металлические ложки и стали энергично стучать ими по керамическим тарелкам. Тараканы побежали из гущи котлет, ломтиков колбасы и апельсинов, как бояре на колокольный звон.
Нападение шестиногих решили умолчать, но, чтобы самим скушать блюда, по которым они бегали, пришлось налечь на водочку. Вообще говоря, Алик перестал получать радость от увеселительных мероприятий, они утомляли его своей схематичностью. Создалась технология общего сбора, предусматривавшая количество и выбор спиртного, ассортимент закусок, порядок и ассортимент выступлений…
«Я не самец, а человек – и это все ж не худший грех», – мысленно сочинял Алик за столом, но даже не успел уследить, как он оказался на составном диванчике за радостным ощупываем груди одной из сотрудниц. Сотрудница заразительно смеялась. Алик присмотрелся внимательней и успокоился – не Петровна.
***
Второе майское утро, и второй раз подряд кричали прилетающие птицы. Алик слышал в их криках напоминание о близком отпуске…
В июне, с рассветом, если можно так сказать, о предутреннем периоде белых ночей, аккуратно, с расстановкой залаяла собака за окном. Минут через пять ее лай подхватила другая. Вскоре затявкал целый хор, не меньше собачьей стаи. Алик встал, пошел к балкону, чтобы закрыть дверь плотнее, и замер: двор светился свежим белым снегом.
***
Статью про первую нефть нового месторождения, испорченную правкой Мерзлой, пытавшейся высвободить место на газетной полосе под бездарную статью своей дальней родственницы, принятой на работу в редакцию, в полном объеме опубликовали в столице. Это дало повод Алику думать, что в каждой неприятности таится счастье, но с другой стороны…
***
Президента избрали, и редакционная кухня по этому поводу вибрировала от зычных речей Сапы:
– Он, сука, Белый дом из танков расстрелял, пренебрег Конституцией и незаконно разогнал Советы народных депутатов, алкоголик почище меня будет, а народ его избрал!? Где мы живем!? Сук – в президенты. Эти проститутки – звезды эстрады, ездили по России с лозунгом «Голосуй или проиграешь! Ни одного больше слушать не буду…
***
Осень, как ваза с цветами, иногда бывает наполнена красивыми думами о прошедшем лете. Алик любил своих друзей и свое прошлое и как-то свойственным ему корявым почерком настрочил:
При встрече с давними друзьями
И теми, коих смел любить,
Хотелось многое меж нами
В давно минувшем объяснить.
Ведь годы, между прошлым – годы!
Как просто все издалека,
Смешны обиды и уходы,
И нет в них остроты клинка.
Слова раскаянья звучали
Не раз в повинной голове,
Воспоминанья возвращали
К обычно каверзной весне…
Все изменилось, кроме Сути,
Душевной слабости внутри.
Родное, близкое до жути
Присыпал опыт. «Все сотри, -
Сказал я мысленно себе же, -
Все то, что было – ерунда,
Ведь срез, он только сразу свежий,
Сейчас же – вроде сухаря».
И вот – та встреча, что, казалось,
Не улыбнется никогда.
Куда же ты, моя, девалась,
Уверенность? Ушла куда?
Все чувства прежние вернулись,
Как не было прошедших дней.
Слова забылись, годы сдулись,
А с ними опыт – в мир идей.
Этой же осенью, через полтора года работы под руководством Мерзлой, после ее тесных общений с Сапой, Алик почувствовал силу, выталкивающую его из редакции, как постоянно чувствует ее одетая в праздничную фольгу пробка шампанского. Конечно, насчет праздничной одежды – это перегиб, поскольку наш герой, или антигерой, как хотите, относился к надеваемому на себя тряпью довольно спокойно, исключая момент свиданий, но с точки зрения выталкивающей силы, все верно: Мерзлая скандальничала и мстительно гадила в Аликовских материалах.
«Страшится, что мечу на ее место. Неужели все начальники, если видят рядом более-менее способного человека, считают, что он хочет спихнуть их с руководительского кресла?» – размышлял Алик и через некоторое время понял, что все.
***
Почему-то именно в этот момент, в октябре, Алик отчетливо вспомнил притягательный запах мандаринов, которые в советское время простым детям подавались только на Новый год в подарках. Алик вспомнил этот желанный в детстве запах, предвестник самого лучшего праздника в году, вживую. Он вдыхал их соблазнительный аромат везде, даже идя мимо машин, испускающих выхлопные газы, которыми маленький нефтяной город зимой изобиловал, потому что водители для согрева моторов на морозе государственного бензина не жалели, а именно таковой заливало большинство в баки своих личных авто. И несмотря на газовый туман, летевший по маленькому нефтяному городу, туман, проникавший сквозь тройное остекление в квартиры, запах мандаринов преследовал Алика. Как не разглядеть в этом Чудо! Знамение, призывавшее к действию. Алик направил бумагу в городскую администрацию, где подробно отразил притеснения редактора. История повторялась неожиданно быстро. Скандал крепчал. Мерзлая в отместку перевела Алика в печатники. «Газета вынашивается, ребенок капризничает, жена стонет, а я?» – грустно спрашивал он себя.
***
За зашторенным окном на убеленной до неузнаваемости декабрьской улице шумело, будто шел дождь. Что-то скрипело, постукивало, побулькивало, шуршало – и минус двадцать – форточку не открыть. Алик после покраски домашних стен спал на полу. Испарявшиеся нитроэмали дарили видения. «Предметы хранят воспоминания. Как есть музеи стран и городов, так есть музеи малых человеческих жизней. К ним надо относиться бережно. В памятных вещах скрыта великая сила возвращения к друзьям прошлого, пленительным временам и местам. Памятные вещи как двери в храм», – думал Алик, рассматривая настенные часы, купленные в Киргизии. Они имели советский знак качества и шли так точно, словно напрямую сообщались со звездами. Взгляд переместился на предохраняющий пол ворох газет, постеленных у стены, и они вызвали новые ассоциации: «Петровна умеет изящно скрывать свои мысли за своими ласковыми словами, ох как скрупулезно она подбирает слова, чтобы ее речи брали за душу. Этому надо поучиться, пригодится…»
ГАРНИТУР
«Не пытайтесь заставить влюбить в себя тех, кто вас не любит. Напрасно потратите время и деньги»
Хохол Дудкин продавал мебель на рынке маленького нефтяного города и носил на шее толстенные золотые цепи, становившиеся со временем все длиннее и длиннее, потому что каждая пружинка проданного дивана прибавляла к ним дополнительное звено. Каждый раз, когда цепь опускалась до пупа, хохол Дудкин снимал ее, перекручивал накрест, сворачивал вдвое и опять надевал на шею. Он торговал мебелью, дело знал назубок, говорил «дудки» насчет помощи всем, кроме нужных людей, а к таковым относил тех, кто в форме, и тех, кто работал в здании городской администрации, располагавшемся напротив рынка – через дорогу. Дудкин от простой деревенщины продвинулся до известного торговца мебелью и не намеревался возвращаться в прежнее состояние, всех ответственных лиц знал в лицо, в том числе и Колю Тыренко, служивого из налоговой полиции.
Похожий на лакированную, плохо обструганную по бокам шахматную ладью, Тыренко важно прохаживался по рынку, подходил к продавцам, проверял документы, представляясь неизменно заместителем начальника налоговой полиции, хотя поначалу был простой опер. Может, внутренней значимости на себя нагонял, может, уважения большего добивался, а может, прозорливо знал будущее – об этом судить сложно, но такой у него был характер.
Золотые цепи на Дудкине Тыренко приметил сразу: сложно не увидеть выставленный напоказ широкий самоценный ворот. «Хорошо живет нехороший человек, значит, деньги есть, а раз деньги есть, значит, делиться надо», – так поразмыслил Тыренко и стал настойчиво искать способа, как обработать богатую непаханую целину Дудкина. Он регулярно подходил к нему, проверял документы, но придраться не к чему. Патент у Дудкина и все документы на товар имелись и пребывали в полном порядке, даже к административной ответственности Дудкин ни разу не привлекался.
– Как коммерческие дела, Дудкин? Идет торговля? – раздраженно спрашивал после очередной безрезультатной проверки Тыренко, думая: «Ну и сволочь ты Дудкин – аккуратная сволочь, чтоб тебе неладно было».
– Нормально, – сухо отвечал Дудкин, не давая повода для дальнейшего разговора.
Тыренко уходил, Дудкин облегченно вздыхал. Так продолжалось довольно долгое время, пока Дудкин однажды не посчитал, что знаком с Тыренко настолько, что можно и пооткровенничать.
– Нормально, – ответил Дудкин, как обычно, на вопрос о делах, но на том не остановился. – В Польшу собираюсь за мебелью, да денег немного не хватает.
– Сколько надо? – спросил Тыренко, и сердце в его груди радостно отбило незапланированные ритмы от предчувствия удачи.
– Миллионов десять хватило бы, – ответил Дудкин.
– Разве это деньги? Плевое. Как раз спальный гарнитур, какой я хочу, если по закупочной цене. Давай так: ты привезешь гарнитур без наценки, а я даю деньги, хоть сейчас, но с условием, что ты их возвратишь по первому требованию, – Тыренко проговаривал условия договора, а его мозги работали, словно компьютер.
Дудкин собирался сказать «дудки», потому что выгоды с предложения Тыренко не было никакой, но вовремя остановился. Испугался, что золотые цепи на шее похудеют из-за проблем с налоговой полицией. Он растерянно немотствовал, шустря глазами, и молчание затягивалось.
– Не сомневайся, дело говорю, – ударил по сомнениям Тыренко. – За услугу обещаю покровительство. Возникнут проблемы, подходи в любое время, помогу…
Как было договорено, Дудкин привез один комплект спальной мебели, поставил на склад и стал ждать перспективного заказчика. Как ни удивительно, но Тыренко на рынке не появлялся и забирать гарнитур почему-то не спешил. Дудкин удивлялся день-два, неделю – другую, а потом в его голове стали возникать следующие мысли: «Может, забыл, уехал из города или сгинул где, к счастью. Подожду еще немного да выгодно продам мебелишку». Но примерно через месяц Тыренко позвонил.
– Дудкин, ты не забыл, что деньги мне должен? – спросил он.
– Что вы?! Как забыть? – изобразил радушие Дудкин.
– Помнишь, мы договаривались, деньги вернуть по первому требованию?
– Да.
– Так вот: сегодня к вечеру…
О мебели ни слова.
Дудкин занес деньги домой Тыренко, надеясь, что тот скажет, что делать с гарнитуром, но Тыренко взял деньги и прохладно распрощался…
Опять прошел месяц, и в тот момент, когда Дудкин стал подумывать, что гарнитурчик уже его, поскольку истекли все разумные сроки, на рынке появился Тыренко с эскортом из трех богатырей физической защиты налоговой полиции. Он подошел и, нахально поблескивая глазками, произнес:
– Помнишь, как обещал продать спальный гарнитур по закупочной цене.
– Помню, но ты деньги забрал…
– Деньги я на товар давал, чтобы помочь тебе, дурашка, в бизнесе. Ты обещал мебель по закупочной цене. Так привез гарнитур или нет?
Вопрос Тыренко так ударил по ушам Дудкина так, что они вмиг покраснели.
– Да привез, привез. Не беспокойтесь. Давно вас ждет, – трусливо засуетился Дудкин, поблескивая золотыми цепями.
– Вечером доставь ко мне домой. Рассчитаемся потом…
Заказанную мебель испуганный Дудкин не только подвез к дому, но и занес в квартиру на пару с водителем Тыренко по фамилии Шестеркин. Высокий молодой водитель был на удивление лысоват подобно своему начальнику, даже лицом схож, где в рисунке бровей, ресниц, изгиба носа и губ вполне доступно читалось: «денег ты не получишь». Но Дудкин такие вещи видел плохо…
***
Водитель был предан Тыренко всей своей рабоче-крестьянской душой, потому что считал, что обязан. Прошлой зимой он ездил в соседний город и на обратном пути, как говорится в милицейских сводках, не справился с управлением – служебная машина опрокинулась в кювет, и ее кузов сильно помялся.
– Мать твою! – кричал Тыренко тогда. – Мать твою!
Шестеркин уныло крутил носком форменного ботинка кренделя и раздумывал о том, куда идти работать. Но громкие крики Тыренко испускал не как прелюдию к увольнению, а как оптимистическую агитацию к пополнению своих сбережений.
– Ну, что с тобой делать? Что? Скажи! – бесновался Тыренко.
– Я нечаянно, – промямлил Шестеркин.
– За нечаянно платят отчаянно, – съязвил Тыренко. – Но проехали, забудем. Ты парень неплохой. С кем не бывает. Ремонт за твой счет и все забыто. Идет? Только деньги мне передавай – запчасти и все остальное я сам куплю – у знакомых дешевле.
– Идет, – буркнул Шестеркин…
Продажа стенки, дивана, кухонных шкафов и тумбочек вершилась под ругань жены Шестеркина. Квартира пустела, сумма собиралась. По другую сторону конфликта происходило следующее: Тыренко написал служебную записку на ремонт машины. В итоге деньги провинившегося водителя Тыренко положил в свой карман и навсегда, машина была отремонтирована за государственный счет, но довольны были все, кроме жены Шестеркина, конечно.
***
С момента передачи спальной мебели Дудкин, обретаясь на базаре, настойчиво вглядывался в проходящих мимо беспокойных, суетливо толкающих друг друга покупателей, выискивая Тыренко, а, заметив, устремлялся к нему:
– Николай Владимирович, извините за напоминание, но вы покупали у меня гарнитур, – скороговоркой говорил он в надежде успеть высказать главное.
– Как дела Дудкин? – прерывал Тыренко.
– Нормально, – привычно вылетало из Дудкина, а он сам приобретал от того конфузный вид.
– Видишь – нормально. Так работай спокойно, не суетись, а то как бы бизнес не дал трещину. А насчет денег не беспокойся. Отдам, отдам…
Складывалась заурядная ситуация. Кредитор регулярно напоминал о долге, заемщик – обещал рассчитаться, но денег не возвращал и избегал встреч. Даже тупой железный гвоздь молотком забивают, поэтому немудрено, что после нескольких отказных ударов судьбы, представшей в виде хоть и низкорослого, но опасного налоговика Тыренко, Дудкин понял, что ему показали «дудку». Жаловаться не решился. Он домысливал, что все руководство связано одной большой незримой паутиной. Вызвать вибрацию ее нитей он не желал: мог появиться большой паук. Что за паук и чем он опасен, Дудкин тоже не знал, но с детства боялся «косиножек». Оставалось обсуждать происшедшее с соседями и на рынке…
***
Лис от рожденья дерет курей, шкодливый кот пакостит, так и махинатор – явление характерное, особливое и неизменное… Тыренко до приезда на Крайний Север жил в Луганске, работал в милиции, занимался строительством здания отдела внутренних дел и сильно проворовался, да так, что пришлось срочно ретироваться. А где прятаться, как ни в какой-нибудь норе на краю света? Он бросил жену с тремя детьми, взял с собой любовницу Соньку и устремился в сторону, где еще недавно жили только бесхитростные ханты. Он думал, что в таком богом не обработанном месте, где и церквей-то заметных не было, его, работника Луганска (пусть в России малоизвестного городишки, но для Севера по возрасту, что столица), возьмут на работу с распростертыми объятиями. Но не тут-то было.
Начальник отдела кадров северной милиции маленького нефтяного городка хоть и был вечно с похмелья, но читать не разучился. Он просмотрел личное дело Тыренко и громко сказал:
– Эту сволочь сюда пускать нельзя!!!…
На «сволочь» Тыренко не обижался уже давно, а отказ простого сотрудника милиции, как отказ желанной дамы, только распалил устремление. На родине Тыренко одно время работал в отделе кадров. Он вернулся в Луганск, прошелся по старым связям и обзавелся необходимыми печатями, документами, материалами – в общем, изменил свое личное дело до неузнаваемости, а затем повторно, на этот раз победоносно вторгся в маленький нефтяной городок и устроился заместителем директора в частное предприятие «Лидер», где учили на охранников кого придется. Это частное предприятие выдавало лицензию на ношение и использование огнестрельного оружия и было весьма популярно среди местных бандитов и руководителей нефтегазодобывающих управлений. Даже Генерал, возглавлявший производственное объединение «СНГ», прошел школу «Лидера».
***
Репутация частного охранного предприятия «Лидер» оставляла желать лучшего, хоть и во главе его стоял ухоженный круглолицый высокорослый молодой человек Витя Пропихайлов. Внешне – милейшее создание. Он пах дорогими одеколонами, следил за своим здоровьем до совершенно безумной стадии, на которой прошел модную в то время процедуру очистки крови от шлаков. Румянец танцевал на выпуклых щечках. От него стоило ожидать по-детски чистого мышления, добродушного витания в голубом небе. Но под легкомысленной оболочкой скрывался медведь-людоед.
Пропихайлов был очень здравомыслящим человеком, и в бумагах не значилось, что он хозяин «Лидера», директорствовал болванчик Голоскоков. Пропихайлов же регулярно ездил в Москву, придирчиво и аккуратно стриг ногти, делал маникюр, одевался в добротный костюм, ходил на официальные приемы, но не пил. По последней причине – согласовывать эскиз печати и штампа «Лидера» с Главой администрации маленького нефтяного городка – ходил Голоскоков. При решении вопросов в кабинетах чиновников водки изводили тогда много, и если человек не пил, то это отрицательное качество почти полностью перекрывало возможности на доброе отношение к нему со стороны городского бюджета. Так и родился «Лидер» без особых мук, когда Воровань метал икру на нарах камеры предварительного заключения.
Прохиндействовало предприятие тихо, если не считать майской ночной кражи со складов нефтегазодобывающего управления маленького нефтяного городка. Пропала не нефть – множество меховых шапок и шуб. Охраняли склады «лидерцы», и Алик неоднократно слышал, что преступление стало возможным благодаря сговору между Пропихайловым и начальником складов. Это была опасная тема, и Алик за приличный гонорар, похожий на тривиальную взятку, спокойно написал рекламную статейку про сборник законодательных актов для северных территорий, который Пропихайлов выпустил огромным тиражом, надеясь подзаработать, но напоролся на невеликий интерес жителей северных территорий к законам.
После «Лидера» Пропихайлов по причине налоговых льгот основал общество инвалидов, занимавшееся самой обычной торговлей, потом – непонятное общественное объединение МУКЦ. Был еще один взлет на полосе маленького нефтяного города в карьере Пропихайлова, когда тот был избран народом в депутаты и даже претендовал на роль председателя всей городской Думы! Но этот лишний замах встревожил властителей маленького нефтяного города, и книги Пропихайлова частично успокоились на свалке, прокуратура дала санкцию на арест его самого. Правда – символично, поскольку Пропихайлов пустил слух, что кинулся в бега, был объявлен всероссийский розыск, но сам спокойно жил в своей квартире.
Возвращаясь к «Лидеру» надо отметить, что предприятие отработало примерно четыре года, сильно задолжало в местный бюджет и, развалившись, дало налоговой полиции еще одного специалиста – майора Голоскокова, вместо которого командовать предприятием осталась его жена. Они образовали распространенное ситуационное уравнение: чиновник + предприниматель = деньги. Но о них мы не будем больше говорить. Вернемся к Тыренко.
***
Из «Лидера» Тыренко перешел в службу безопасности газоперерабатывающего завода. Потом – в милицию маленького нефтяного городка. И, наконец, – в налоговую полицию…
После выхода из тюрьмы Воровань с большим недоверием относился к работникам милиции, но Колю Тыренко на работу взял. Не любил его, но понимал: нужен. Семеныч распознал в Тыренко хитрую вороватую личность, способную на любую подлость и пакость, но был у Тыренко один плюс, с точки зрения Семеныча, перекрывавший все минусы – управляемость и чинопочитание. Более того, он был из тех мужчин, которым нравится, когда их унижает женщина, и это удовольствие Сонька доставляла ему в любое время. Как-то забыли выключить громкую связь на планерке. Раздался звонок. Тыренко поднял трубку.