Пламя в парусах. Книга первая

– Ха, ну да, делаю, – просипел Сэндэл в ответ.

Он выпрямился, сломал боевую стойку, воздел лезвие своего могучего меча к небу и картинно рубанул в сторону, смахивая дождевую воду. Иронично воззрился на Такеду:

– Признаюсь, было довольно весело. Жаль, что нас прервали? – выдал здоровяк-наёмник, склоняясь в шутливом салюте. – Уверен, уже очень скоро мы снова свидимся!

С этими словами он полез куда-то за подкладку, выудил оттуда крупную медную монету, с мелодичным звоном подбросил её в воздух, поймал, чиркнул ребром о лезвие клинка, высекши искру, и бросило чаандийцу прямо под ноги.

– Это за беспокойство, – усмехнулся он и двинулся прочь.

Такеда взмахнул мечом, очертя в воздухе витиеватую дугу, упёр лезвие в стальную оковку и со всем почтением вложил клинок в ножны. Великий Кодекс требовал вознести мольбы о прощении тому оружию, коему пришлось пробудиться по недостойной причине. Красочное ритуальное возвращение меча обратно в лоно его ножен, – первый к тому шаг.

Остальное потом. Позже.

На брошенную монету Такеда даже не взглянул. Деревенские тоже стороной обходили то место, где она лежала в грязи, пока кто-то не пнул треклятый медяк в мутную лужу, где тот и скрылся с глаз долой. Никто в Падымках не него не позарился.

Ричард, когда дезертиры скрылись за ближайшим изгибом дороги, выдохнул так, будто из бочонка с забродившим игристым пробку вынули. У него аж в глаза потемнело, и, если б фиал с алхимическим ужасом не покоился у него в руке, – и он бы не боялся до чёртиков его случайно уронить, – так бы и завалился поверх оглушённого арбалетчика.

Ах да, ещё ведь тот арбалетчик…

Ричард удивлённо воззрился себе под ноги, пытаясь восстановить в памяти картину всего произошедшего. Бесчувственное тело дезертира и вправду валялось у его башмаков; его дружки, видать, подумали, что тот уже не жилец. «Ну и хорошо, что так, – решил про себя тот, старый Ричард, – который из Гринлаго, – прагматик и скептик, для которого всё имело свою цену. – Пленник уж наверняка сумеет что-нибудь интересненькое рассказать».

Бедняга застонал, вроде как попытался открыть глаза, и Пекарь хорошенько приложил его по лицу. Пускай ещё немного поспит, – впереди у него долгая ночка.

 
⊱                                                  ✧☽◯☾✧                                              ⊰
 

– …И вот, значит, стоит он с этой грязной, огроменной морковью в руке – землёй на пол крошит, – и говорит: «Со своей дочерью я как-нибудь сам разберусь!». И морковью трясёт так угрожающе, как дубиной! Я же в этот момент только-только в окно залезаю: вижу морковь, вижу дочь, красную с лица, как помидор перезрелый, и вижу, значит, этого её любовничка – который в ужасе на морковь таращится!.. Ну и решаю лезть обратно…

Дальше Ричард мог не продолжать. Местные и без того вовсю хохотали, пряча рты кто за ладонью, кто за рукавом, чтоб не так громко было. Ну как «вовсю»: насколько чистосердечно можно веселиться после того, как на глазах у тебя девятерых людей превратили в оплавленные головешки, а твоих родных и близких едва не предали ножу, – настолько и хохотали. Ричард же продолжал хохмить: где всамделишную какую историю расскажет, где приукрасит чутка, а где и целиком наврёт. Главное же, чтоб веселее было.

После случившегося у него до сих пор дрожали руки.

Им с Такедой этой ночью почестей досталось с лихвой: и по плечу их похлопали, и подарков всяких мелких надарили, и деньжат немного отсыпали. Конкретно на него ещё и местные девицы, что в самом соку, поглядывать стали чаще; чаандийца пока сторонились, побаивались чутка. Вот только от всего этого не становилось спокойнее. Рассвет нескоро.

– А вот ещё забавная история была. Как-то раз мы… О-у!.. Премного благодарен! – начал было Ричард, но отвлёкся, когда одна из девиц – дородная, что бурёнка на сносях, – подала ему кружку горячего эля. Он её с радостью принял. Он же теперь герой.

– Нравиться? – поинтересовалась прелестница, пряча смущение за улыбкой.

Ричард кивнул. Кивнул, потому как со всей поспешностью прильнул губами к напитку. Знал, что за первым словом последует и второе, и третье… и что тогда он до самого утра не сумеет от неё отделаться. А сейчас оно как-то совсем несподручно было.

Задняя дверь амбара, возле которого они стояли, вдруг отворилась, грохнув о косяк. Все тотчас же смертельно посерьёзнели. Девахи и след простыл.

– Ну, как оно? – хмуро поинтересовался Ричард. Тот, что из Гринлаго.

Вышедший здоровяк – один из местных охотников – задрал голову и выдохнул паром в ночь. Принялся стягивать с рук тронутые кровью обмотки, сварганенные наспех из крепёжных ремешков. «Нормально», – только и послышалось от него. Ричард вручил ему кружку эля, и тот сходу осушил её на добрую половину. Роль палача изнуряла.

Здоровяка звали Гарки. Когда дезертиры ушли, почти все деревенские мужики и едва ли не треть баб собрались, чтобы думать, как дальше поступить. Когда под боком такие соседи, – спокойно в своей кровати не поспишь. Первым делом вознамерились допросить пленника, но тот наотрез говорить отказался. Только орал, что им это с рук не сойдёт, угрожал, сквернословил, плевался и кашлял, будто больной какой-нибудь.

Язык ему решили развязать во что бы то ни стало. Тянули жребий, ну а крепкий, ширококостный Гарки почти сразу же добровольцем вызвался. Не от большой охоты размять кулаки, как догадался Ричард, а по нужде.

Утерев подбородок рукавом, здоровяк вернул кружку. Обмотки, хоть и были это вполне ещё годные ремни из добротной телячий кожи, упали в грязь прямо к его ногам. Дождь сошёл на нет, гроза ушла за море, но по-настоящему просохнет только к утру.

– Э-эй, Гарки! Ну, что там, много рассказал? – спросил один их мужиков. «Эдакий дуралей, неспособный со своим любопытством совладать», как подумал про него Ричард.

Хотя ему и самому было интересно до чёртиков.

– Нет, немного? – покачал головой здоровяк-охотник. – Но, если кто меня спросит, думаю, рассказал он всё, что знал. Говорит, что им заплатили – и не мало – чтобы они тут шороху навели. Рассказал, что Брутова сынка и священника они повстречали на дороге, но трогать не стали: так только лишь, шугнули слегка. И поведал ещё, где лагерем встали.

Ричард припомнил весельчака-священника и парнишку, который махнул ему на прощанье. Значит, это сын некоего Брута; а если он не попутал имён, то этот Брут здесь был на хорошем счету. Третий человек на деревне, если не второй. Ну а нынче же, когда оказалось, что тот сморчок-староста на своей кляче удрал в ночь, наверное – уже первый. Полезно такое держать в голове; ну а старик Ричарду сразу не понравился. Дёрганый был.

– …Пока суть да дело, он как заведённый твердил, что всамделишный гвардеец, и что всем нам за такое с ним обращение головы поснимают, – продолжал меж тем Гарки, – но врёт поди. А ещё плакался, что, дескать, согласился на это дело, потому как деньги ему нужны на лечение больной матушки. Он у неё один-одинёшенек, говорит, остался.

– Тьфу ты!.. Таких послушать, так всё зло в мире только ради больных матушек и совершается! – выругался Ричард. А ведь он и сам не раз подобной ложью прикрывался.

Мужики, хмурые, как те тучи, что уплыли за море, согласно покивали. Ну и решили помолчать немного. Каждый думал о своём; эль, пока ещё тёплый, пошёл по рукам. Нужно было как-то согреваться пока суть да дело.

– Ну а… что теперича делать-то станем? – поинтересовался тот, любопытный.

И это, чёрт возьми, был хороший вопрос. Все они узнают ответ на него менее чем через четверть часа, когда каждого жителя Падымков старше отрочества созвали на совет. Единственными, кого освободили от этой повинности, были старая деревенская травница и её провожатый. Час-то поздний; она слишком слаба и дряхла для таких приключений, ну а он – чересчур заботлив и щепетилен. Ричарда и Такеду туда тоже пригласили. Оба они показали себя достойно в глазах местных жителей, ну а после внезапного побега старосты и речи не шло о том, чтобы в чём-то там их подозревать.

Импровизированный военный совет, устроенный в местной корчме, без преувеличения внушал. Столы сдвинуты к центру, для каждого нашёлся табурет и плошка горячей еды, если он вдруг проголодался или замёрз, и всем всё было видно. Большую карту местных земель на стене уже успели расчертить вдоль и поперёк, обозначая тропки и маршруты, прикидывая переходы и расставляя соглядатаев. Сам корчмарь был счастлив, – наконец, с того момента, как он возвёл эти стены, в его заведении не протолкнуться.

Что ещё заметили и Ричард, и Такеда, так это то, что каждый был при оружии. Тут и там ещё встречались вилы да косы, но всё больше мечей, копий и топоров. Простецких и выкованных грубо в большинстве своём, но тем не менее. А народец-то тут оказался далеко не так прост. Такеда про себя стал уважать их чуточку больше. Ричард – опасаться.

Впрочем, если чаандиец и чувствовал себя вполне вольготно меж здешних вояк, – или тех, кто очень хотел себя воякой считать, – то Ричарду, по большому счёту, делать тут было нечего. Он сходу приметил для себя другое местечко. Среди таких же людей, как и он сам – кому нечего было сказать и, в общем-то, незачем слушать; но ещё оставалось, что проиграть. В карманах у него как раз чутка звенело опосля недавнего. Грех не поставить.

– Во что играете, господа хорошие? – спросил он, пододвигая к себе табурет.

– В кня́жку. Га́нмарскую. Слыхал? – ответил один из игроков. Лысый. Как раз собирал карты, и по его лицу Ричард понял, что он не против ещё одного за их столом.

– А-то ж не слыхать. На четвёртого раздадите?

Возражать не стали. Ричард уселся поудобнее, бросил несколько медяков к общей ставке, и в пол уха принялся слушать, что там у умных людей за главным столом делается. А послушать-то было чего – спор оттуда доносился нешуточный. Жаль, слов не разобрать.

– Как думаете, – начал лысый, тасуя колоду с мастерством завсегдатая карточных столов, – эти мерзавцы ещё вернуться дело своё нехорошее доканчивать, или пронесло?

О каких именно мерзавцах шла речь, можно было не уточнять.

– Как пить дать, верно говорю вам, вернутся! – прорычал крепкий здоровяк, что не отрывал взгляда от серебряника, беспрестанно катая тот по столу взад-вперед. – Знаю я такую породу людскую. Озлобленные они, что волки твои! Жизнь чью-то в раз загубят…

И замолчал до того внезапно, будто таилось за этими его словами глубокое горе.

– Беда, если оно и вправду так, – рассудил лысый, выровнял колоду и протянул её Ричарду. – На вот, добрый пекарь, сними, будь любезен.

Ричард снял. Лысый разбил колоду надвое, сложил ёлочкой, соединил, ещё раз скоренько перемешал и раздал на игроков. Поднял верхнюю карту, показывая её всем:

– У власти у нас Княжна. Добрый знак! – объявил он вполголоса. – Вне закона… Хм-м, Стражник, м-да. А в дураках – добрый Мирянин ныне остался, увы. Ну-с, играем.

Три карты легли на стол, ликом кверху. Остаток колоды шлёпнулся рядом.

– Злободневненько, – задумчиво изрёк, собирая свои карты, Ричард, чем вызвал пару-тройку смешков у окружающих. Расклад на партию и впрямь выходил интересный.

Впрочем, он не намеревался играть сегодня всерьёз. Мухлевать – тоже. Если и проиграет, то чёрт бы с тем; главное, чтоб карты хоть немного уняли дрожь его пальцев.

– А я вот слышал, – начал с бухты-барахты самый молодой за столом. Парнишка лет двадцати, с лицом простака, но глазами как два наточенных кинжала. Аж изнывал от желания выпалить всё, что услышал намедни, – будто б охотники, те, что первыми вахту несли, видели, как кто-то шарился по подлеску! Говорят, не нашенский это был.

– Даже так?.. – протянул Ричард, не отрываясь от своих карт. – И что ж они его не сцапали?! Чай места́ здешние лучше знают, чем всякие пришлые недоумки?

Молодой только рот открыл, чтоб ответить, как лысый его опередил:

– Да нечего впотьмах за призраками гонятся! Вдруг их там целая орава таится?!

– И то верно, – согласился Ричард. – И часто у вас тут такие гости захаживают?

– На моей памяти – впервые, – отозвался здоровяк, сбросил двух Крестьян, а ещё одну карту выложил перед собой рубашкой кверху. Взял из колоды. – Но я лет двадцать всего в Падымках обитаю. Может, не знаю чего.

Лысый добавил к выложенным Крестьянам Караванщика, но Ричард перебил его Стражником и Палачом. Все карты ушли в сброс. Двенадцать медяков укрепили ставку.

– То есть, вы тут спокойно живёте? – поинтересовался Ричард, беря из колоды. Выпала ему северная Графиня. Весьма удачно. – А по копьям да вилам и не скажешь…

Лысый сбросил перед ним ни много ни мало Маркиза со Священником. На обмен. То ли догадался, что у него Графиня, то ли ставку поднимал. Ну а сам вперёд подался:

– Это, видишь, вон, мужик со стянутыми на затылке волосами стоит?.. С чёрной бородой который, а рядом с ним рыжевласая дикарка с наколками по всему лицу? Это бывший гвардейский сотник со своей жёнкой. Отличный мужик, боевой, да и дело своё хорошо знает, а бабёнка его – северянка сложных каких-то там кровей.

Ричард взглянул в сторону. Рядом с дикаркой, приметить которую было несложно, крутился тот самый Брут, палашом подпоясанный и с круглым щитом за спиной. И хотя такая амуниция вроде как претила военному уставу, но его собственное гвардейство проступало на лице, что называется, алой нитью выписанное. Скажи кто, что он не сотник, а без малого генерал, и даже у самого дотошного проныры не возникло бы в том сомнений.

В данный же момент этот знатный муж был занят тем, что переговаривал то с одной группкой мужиков, то с другой. Судя по тому, что некоторые после этого стекались ближе к его дикарке, – он активно набирал себе сторонников. Вот только для чего?..

– И что с того? – поинтересовался Ричард, отвернувшись и изобразив безразличие.

– А то, что, благодаря ему и его жёнке, мы дружны с местными морскими контра…

Тут лысого ткнули под ребро, что он ажно охнул. Едва карты не выронил.

– Совсем сдурел?! – просипел здоровяк, но все трое тем не менее воззрились именно на Ричарда. И не сказать, чтоб взгляды эти сулили много хорошего.

– Что не так? – спросил Ричард так спокойно и праздно, как только сумел, хотя в боку-то у него кольнуло. Маркиза и Священники – в общем-то выгодный для него обмен, – он перевёл Душеприказчиком; притом карту выкладывал так медленно, будто резал ею.

– Слушай, добрый пекарь, – начал здоровяк, – ты как в целом по жизни-то, человек болтливый? Только честно говори, тут все свои.

– Обижаете, дру́ги, – заявил Ричард, смешав на своей физиономии удивление и обиду в равных пропорциях. – Я, чай, мужик-то не глупый, – из лужи водицу не пью.

Все трое переглянулись. Ричард навострил уши, готовый к интересностям, но, на всякий непредвиденный случай, ногой попробовал засапожный нож в соседнем голенище.

– В общем, слушай, – продолжил здоровяк, – мы тут немного с контрабандистами дела взаимовыгодные ведём. Ничего горячего, но лучше об этом попусту не трепаться. Помогаем друг другу и выручаем по мере возможности. Понимаешь?

Ричард кинул. Он подумывал изобразить на лице невинное удивление, но решил, что взгляд уверенный и жёсткий даст его собеседникам понять, что он и сам не лыком шит. Судя по тому, как они расслабились и продолжили игру, – не прогадал.

И тем не менее был он весьма удивлён. Как и со всеми прочими делами, несущими прибыль в обход имперских и церковных десятин, Ричард ведал о контрабандном потоке, русло которого тянулось через Гринлаго. Но и подумать не мог, что его верховье – здесь.

Пока не настал очередной его ход, он вновь обернулся к северянке, её муженьку и их разношёрстной компании. Только сейчас, среди прочих деревенских, Ричард приметил ещё и с дюжину мужиков, в которых, – едва прозвучало слово «контрабандист», – только и можно было, что шайку морских разбойников признать.

Интересно, и как это он умудрился не разглядеть их загодя? Стареет видать.

Ричард отвернулся, и игра пошла своим чередом, будто никто ничего и не говорил.

– Нет! Нельзя этого делать, дружище! – донеслось до их стола, когда половина колоды уже вышла. – Держать оборону нам сил не хватит, так уж лучше просто уйдём.

Ричард вновь оглянулся. Он не понял, кто сейчас говорил, но зато видел – кому это сказано. Бруту. Их партия в карты затянулась, ставка приятно выросла, а рассвет был уже не за горами. Народ притих, а большие люди стали говорить громче. Вот-вот что-то решат.

– А если пленник соврал? Если пресвятой Кристофер и мой сын у них, то что тогда?! – отвечал Брут. Он вроде бы и был спокоен, но как рот раскрывал – аж оконца звенели. – Простите. Простите, друзья, но я пойду хоть бы и в одиночку! Да и другого такого шанса у нас не будет, – тут он отвернулся от своего собеседника и на удивление ловко вскочил на стол: – Слушайте! Слушайте все! Я иду спасать сына. А если спасать некого или незачем, то иду бить врага! Потому как не хочу, чтобы бросился он в погоню за теми, кто укроется в аббатстве! Не позволю всяким ублюдкам нашу землю своим грязным сапогом попирали! Кто идёт со мной? Кто готов взяться за оружие?!

А этот Брут разгорячился. Ричард ожидал, что толпа вот-вот взорвётся гомоном восторженных выкриков после его речи; обрастёт потрясаемым в воздухе оружием и лесом добровольческих рук. Ожидал, что едва ли не каждый сейчас решит встать под копьё ради своего соотечественника. Да ещё и цель такая благородная – мальчишка и священник в беде. Только летописца или поэта тут и не хватало.

Но Ричард ошибся. За исключением тех, кто уже отошёл в сторону, идти в бой не захотел больше никто. Ни один человек. Все́ замолчали. Все уткнулись кто в окно, кто в тарелку или кружку, а кто и попросту вниз, найдя на своих башмаках нечто занятное.

И в том не было ничего удивительного, странного и, уж тем более, постыдного. Ведь в таких вопросах суть крылась уже не в мужестве или отсутствии оного; просто у каждого нашлось то, что ему собственной шеи дороже: родные и близкие, жёны и дети.

Ричард это понял, когда увидел, что на лице Брута не мелькнуло и тени злобы или разочарования, когда со всех сторон корчмы зазвучали на его призыв робкие отказы.

– Ну а что насчёт тебя, пекарь?! – внезапно спросил Брут, спрыгнув со стола и как-то неожиданно для самого Ричарда оказавшись рядом. – Ты, вроде, мужик-то не промах.

Ричард поднял на него глаза. С удивлением обнаружил, что пальцы у него больше не дрожат. Затем, глянул в сторону, – туда, где в компании дикарки, контрабандистов и отчаянных деревенских, без труда разглядел Такеду. Конечно, этого чаандийца им долго уговаривать не пришлось. Этот-то, по всей видимости, был только рад мечом помахать.

Ричард отвернулся от него. Повернулся к столу. Выдохнул, шумно и тяжело. Собрал свои карты, сложил их стопочкой, задумчиво постучал по столу. С мыслями значит собирался. Почесал шею, прочистил горло, и только тогда снова взглянул на Брута. Прикинул в уме всё, за минувший день произошедшее, и только и ответил, что:

– Прости, дружище. Не моё это. Сам понимаешь.

Брут и впрямь понимал. Он хлопнул его по плечу, улыбнулся искренне, и отошёл.

На том партия в карты и закончилась.

 
⊱                                                  ✧☽◯☾✧                                              ⊰
 

Деревня опустела в каких-то полчаса, едва только рассвело. Люди её покинули; добро и домашнюю скотинку забрали с собой, а то, что взять не смогли – спрятали, как сумели. Животных больных и слабых – забили. На берегу запруды так и осталось стоять недостроенное судно. Дверь каждого дома украшало по замку́, окна закрыты ставнями и заколочены. Теперь здесь обитали только призраки, воспоминания, да и вольные ветра.

Однако же, одна живая душа в Падымках по-прежнему оставалась.

Себастиан преспокойненько себе дремал в домике старой травницы, которая столь любезно приютила его больше пары месяца тому. Он никуда не торопился, и даже угроза вчерашних дезертиров ничуть его не страшила. Что они ему сделают – своим появлением врасплох его застанут?! Да нет конечно же! Он ведь и так знал, во сколько они явятся.

«Странствующий монах» – как он сам себя называл, – позволил себе нежиться в кровати до тех пор, пока утро окончательно не вступило в свои права. И хотя в округе не осталось петуха, что возвестил бы ему о новом дне, в назначенный час Себастиан пробудился самостоятельно; по велению собственных воли и рассудка. Предвкушая день, не менее богатый на события, чем вчерашний, он поднялся, оделся и вышел на улицу.

Утро встретило его не только солнечной лаской, но и влажной прохладой после той грозы, что случилась намедни. Земля вроде бы и просохла, но парила, укрывшись низко стелющимся туманом аки причудливым ковром. На диво густым, хотя и достававшем едва ли до щиколотки. Себастиан потянулся, зевнул, расправил на округлом своём животе потёртую мантию, и направился прямиком к дому деревенского старосты, шагами волнуя обступившее его марево. Не пройдя и полдюжины вёрст, он, по неосторожности, угодил в одинокую, но оттого не менее глубокую лужу, насквозь промочив башмак. И хотя верную Себастианову спутницу – улыбку на его лице, – эта маленькая неприятность нисколько не умолила, про себя он всё же посетовал на то, что не предвидел чего-то подобного загодя.

Деревня выглядела тоскливо. Не сказать наверняка, это погода тому виной, или в чём-то другом было дело, но даже недавно выстроенные домишки выглядели нынче так, будто заброшены уже по меньшей мере пол десятилетия. Тот дым, что нередко украшал печные трубы в подобные вот промозглые утра, уступил место тяжёлому замогильному мороку, льнувшему к ступням. Хотя Себастиан находил это по-своему уютным.

Тем не менее, запах гари всё ещё ощущался в воздухе. Не от печей, – те уже успели остыть с ночи. То тлели остатки моста, некогда переброшенного через запруду. Местные, уходя, хотели срубить его и вытянуть на берег, дабы, когда всё уляжется, поставить сызнова. Но куда уж там. Мост оказался слишком велик и непростительно тяжёл. Будь у деревенских хотя бы пара тягловых лошадок – можно было б попытаться, ну а так…

В конечном итоге мост они сожгли. Простая превентивная мера, и только-то.

Но Себастиан об этом не знал, – да и знай он, что поменялось бы? Проходя по обезлюженной деревне, вслушиваясь в оглушительную поступь собственных неспешных шагов, только в глазах его можно было разглядеть толику скорби в тот миг. А всё потому, что здесь и сейчас, с самого сего момента, судьбы многих людей переменились до неузнаваемости. И в немалой мере именно он – Себастиан, – был тому виной. На такое не так-то просто закрыть глаза; особенно тому, кто видит чуточку больше в сути бытия.

Тем не менее, свою догадку он намеревался проверить во что бы то ни стало.

Дом старосты стоял нетронутым. Лишь запертым на добротный дорогой замок, искусно вмонтированный прямо в дверь. Местные даже и не помышляли о том, чтобы вскрыть его и обыскать брошенное жилище; не то, что разорить. Для Себастиана тем лучше. Ключа поблизости не было, но он и без надобности. Ему и так под силу открыть любую дверь, если конечно та некогда тянула корни в недра, а к солнцу вздымала листву.

Себастиан прикрыл глаза, прогнал из разума всё мирское, и устремил мысленный взор вглубь самого себя, формирую и ровняя собственную волю, как стеклодув ровняет разгорячённый сосуд. Воля человека есть не суть, не данность, и даже не вера, но лишь форма. Овладевший навыками эту форму менять, даже пребывая в недвижимости сумеет преобразить мир по собственной угоде и прихоти. Неспешно и тяжко, но тем не менее! Себастиан в том преуспел, и сейчас, зачерпнув каплю Силы, он вытянул руку вперёд, и…

Его пятерня со стуком упёрлась в дубовую дверь; без видимого эффекта. Петли чуть скрипнули, щеколда звякнула, перепуганная букашка пустилась наутёк. И только-то.

Себастиан отнял руку, открыл глаза и с удивлением воззрился на неё. Крепко сжал пальцы в кулак, разжал, но, покамест, так ничего и не почувствовал. Похоже, не сработало.

Странствующий монах усмехнулся, – даже в таком деликатном деле оставалось место для неудачи; ничего страшного, стыдиться здесь нечего. Он утёр вспотевшую лысину, шумно вздохнул и вновь устремил взор вглубь себя. Однако же на сей раз был он более усерден. Не спешил: погружался медленно и поэтапно, размеренно и с почтением. Ну а ощутив желаемое, сдержал порыв и принялся собирать Силу бережно, по крупицам.

Наконец, открыл глаза. Его ладони покалывало сотней-сотен швейных иголочек. Себастиан прищёлкнул пальцами, – раз, другой, третий… на четвёртый, меж ногтей его полыхнула крохотная искра, наполнив воздух морозцем. И тотчас же он выбросил руку вперёд. Вонзил её в дверь, будто то был клинок, но, вместо того, чтобы перебить себе фаланги, кисть его вошла в древесину аки в размоченную глину, скрывшись по запястье.

То было одно из причудливых его умений, какое не повторить ни знанием наук, ни хитростью, ни ловкостью пальцев. Себастиан будто в иле нащупал замочный механизм и, без каких бы то ни было усилий, вытянул тот из двери. И тотчас же дверь приотворилась.

Чудотворец ступил внутрь; бесполезный ныне механизм он небрежно зашвырнул к дровянику. На ближайшее время стелящаяся дымка скроет его от охочих глаз, ну а потом – уже будет неважно, если его обнаружат. Он отряхнул руки, не глядя взял с полки чутка пожухлое яблоко, которое только его и дожидалось, и принялся бродить по дому.

Себастиан с рождения был человеком выдающимся. Это, если можно так выразится, его родовая особенность, наследуемая от предков черта, общая кровь, единая судьба, – суть неизменна, какое название тому не подбери. Его семейству, чья история тянулась из древнейшей глубины веков, была отнюдь не чужда та изначальная эманация, что в миру некогда называлась «Магией». Магия – инструмент, материал и непреложный закон в едином воплощении. Доступный не каждому, но незримо сплетающий всё вокруг тебя.

Инструмент это и поныне забыт. Погребён под толщей беспощадного и бесконечно печального времени. Забыт, да, верно… но, тем не менее, окончательно так и не заброшен.

Увы, Себастиан и его род – не последние, кто в праве черпать и взнуздывать магию. Пока ещё нет. По-прежнему кроме них оставался ещё кое-кто. Кое-кто могущественный в достаточной мере, чтобы скрываться поколения за поколениями. И вот сейчас, каково же было удивление молодого чудотворца, самого юного в роду, когда здесь, на Драриндаине, в такой-то глуши, он учуял столь причудливое сплетение Силы, какого не ведал прежде.

Вне всякого сомнения, это была ловушка; однако Себастиану посчастливилось первым обнаружить её. Больше месяца он разнюхивал, всё ближе и ближе подбираясь к неведомому. Сплетал заклятья, перенаправлял потоки, гасил вибрацию струн. Затягивал узлы вокруг Источника – крепил прутья и пружинки, дабы западня не сработала. И вот сейчас, бродя по дому старосты, – дому человека простого и простодушного, встрявшего в противостояние, коего не в силах понять, – чудотворец чуял, что близок как никогда. Ему оставалось лишь найти физическое воплощение этого Источника. И завладеть им.

Себастиан откусил от яблока; огляделся по сторонам, уже в который раз. Его окружали непростительные бардак и разруха, – староста покидал своё жилище с завидной для такого пожилого и тщедушного человека поспешностью. И судя по тому, что в разбитой витрине одного из сервантов так и остались стоять посеребрённые фигурки – вовсе не ценности интересовали беглеца. Но что же тогда? Для себя Себастиан решил, что это вполне мог быть именно искомый им Источник. По крайней мере, его присутствие по-прежнему ощущалось где-то неподалёку. Тяжкое, будто ледяная глыба под сердцем.

Благо, нерадивый староста изрядно наследил. Не в плане устроенного беспорядка; паническое бегство и страх за собственную шкуру – верные признаки открытого разума. А для такого одарённого человека, как Себастиан, это сродни пятнам крови для ищейки. Не мешкая, чудотворец вновь воззвал к своим силам, желая, ни много ни мало, заглянуть прямиком в ушедший день. И, без особого на этот раз усердия, он взял да и заглянул:

Подёрнутая дымкой увядающих воспоминаний комната предстала перед ним такой, какой и была намедни; до устроенного перепуганным стариком разгрома. Сам же образ старосты, будто призрак, не ведающий покоя, носился вокруг, переворачивая всё вверх дном. Воплощал минувший день в день сегодняшний. Он… Себастиан вскоре понял, что он искал что-то. Очевидно, что-то достаточно небольшое. Понять было бы проще, сумей чудотворец слышать ещё и голос несчастного старика, ибо призрачные губы беспрестанно лепетали. Но, увы. Образ былого метался аки зверь: от сумок к полкам, от полок к шкафу, от шкафа к сундуку, а от него – к тайничку под полом; заглядывал и под кровать, и под стол, и под выстланную у порога шкуру. И ничего! Староста жадно всматривался в каждый закуток, где мог бы храниться спрятанный или таится затерявшийся… кто же?

«Ключик! – догадался Себастиан. – Он ключ искал!» Тотчас же чудотворец воздел очи горе, и под потолком увидел люк с замочной скважиной, аккурат как у входной двери. Добраться дотуда оказалось для него сто крат сложнее, чем справится с самим замком.

Себастиан, отдуваясь, вкатился на пыльный чердак. В который раз пришлось ему признать, что он себя немножечко запустил; и пообещать самому себе отныне и впредь упражнять не только разум, но и тело… уже в который раз. Но всё это – потом. Сейчас же чудотворец поднялся на четвереньки и, на ощупь, пополз вперёд по тесному и низкому чердаку. Он толком ничего не видел, ну а путеводной звездой ему служила тяжба на сердце. Наконец, ладонь его упёрлась в холодный метал обитого железом короба; ну а на душе притом стало так мерзко, будто коснулся он мертвеца. Страшно подумать, что могло произойти, не оплети он эти зловещие нити своими чарами. Однако же, время не терпит. Себастиан подобрался поближе и ощупал короб со всех сторон. Несмотря на упитанность, пальцы его оставались в меру ловки и на диво чувствительны, – да и могло ли быть иначе, при его-то талантах? Найденный сундучок оказался не заперт, однако же поперёк него обнаружилась туго натянутая струна. Пройдясь по ней пальцами, Себастиан обнаружил закреплённую за балкой колбу, выступающий язычок которой эта струна и цепляла.

«Ловушка для ловушки», – это показалось ему в какой-то мере даже забавным: как стражник для стражника, или слуга для слуги.

Себастиан, как мог аккуратно, обезвредил и эту западню, а колбу забрал с собой. Мог бы не рисковать и воспользоваться магией, однако предпочёл всё делать руками. Сила ему сегодня ещё понадобится, а большее напряжение скорее всего просто убьёт его.