Пламя в парусах. Книга первая

– Благодарю за понимание, добрый Ричард, – кивнул Себастиан, улыбнулся ещё шире, перехватил корзинку и удалился восвояси.

«Меня уже вся деревня знает», – приятно удивился Пекарь и обернулся к бородачу:

– А я уж грешным делом подумал, что не все на этот праздник приглашены.

– Да полноте! – рассмеялся тот ему в ответ. – Приглашены как раз-таки все! Все до единого! Мы только свиней и псов от этой повинности-то и освободили…

Едва он это сказал, как один косматый пёс подбежал к столу с противоположного его конца, и ловко стянул из чьей-то тарелки недоеденную сардельку.

– Ну… – продолжил бородач. – По крайней мере свиней – уж точно!

И, громко рассмеявшись, попытался утопить себя в кружке, до краёв полной пенного. Ричард же поутих и принялся осматриваться по сторонам. Хоть и было ему сказано, что приглашены все, но одного человека ему никак не удавалось высмотреть в толпе. Его нового соседа, чаандийца Такеду. Похоже, был он тем единственным, с кем обошлись, как со свиньёй. Наверняка не злонамеренно конечно же, но всё же…

Ричард поднялся из-за стола. В голову ему пришла преотличнейшая идея.

 
⊱                                                  ✧☽◯☾✧                                              ⊰
 

Такеда преклонил колени и опустился на коврик, который постелил прямо посреди поля, неподалёку от дома деревенского пекаря. Спина его была пряма, пальцы сложены в знак Цсао-чи-онн прямо напротив сердца, а взгляд прикрытых глаз устремлён в никуда. Сейчас его тело отрешалось от забот этого мира, сбрасывая их слой за слоем, как цветок сбрасывает лепестки осенней порой, а дух готовился устремиться следом за Киоку-но-Кенчи – «Ветром Воспоминаний», – одной из семнадцати дыхательных техник, описанных в Кодексе. Если душа война пребывает в безмятежности, с помощью этой техники он может вновь увидеть былое; вернуть мгновения, ушедшие навсегда, свидетелем которых некогда был, и, тем самым, – быть может, – лучше понять и их, и самого себя.

Великий Кодекс повелевает чтить мгновения. Каждую секунду, каждый удар сердца, каждый вдох. Отнять или потерять жизнь можно в миг взмаха крыльев бабочки; чтобы познать мудрость или уничтожить её на веки вечные, достаточно мановения руки. Единственная песчинка подчас отделяет правильный поступок от ошибки, и только лишь познавший эту грань обретает великую силу совершать выбор осознанно.

Так гласит Кодекс. Значит, так оно и есть.

Такеда вздохнул. Глубоко, неспешно. Находись кто неподалёку в этот самый момент, – увидел бы, как травы и колосья склоняются пред этим дыханием, а вольный ветер огибает задумчивого чаандийца с почтением, ветру вовсе несвойственным. Но рядом не было никого. Лишь птицы в небе, да безмятежные призраки в сухой траве.

Киоку-но-Кенчи не приходил; не утягивал его дух в омут тех событий, к коим Такеда взывал снова и снова вот уже долгое время. А всё потому, что не было в его душе безмятежности. Её там просто не осталось ни единой крохи. Он сам её изгнал! Изгнал, как недальновидный правитель, погрязший в беспутстве. И исправить что-либо ему сейчас было не под силу. Он тратил время попусту. Лишь его меч, покоящийся в ножнах у самых колен, содрогался и скрежетал в такт вдохам и выдохам своего хозяина. Не желал ждать.

Единственное, чего Такеда добился, это заранее услышал шаги идущего к нему.

Судя по их тяжести, неторопливости и лёгкой, едва заметной, неуклюжести, – это хозяин дома направлялся в его сторону. Но Такеда не услышал ни скрипа половиц, ни хлопанья входной двери. Человек, назвавшийся Ричардом Маганти, направлялся не к себе домой, но шёл именно к месту его уединения. Меч у ног Такеды голодно заскрежетал.

– Охо, наслаждаешься видом, как я погляжу! – сходу заявил Ричард, плюхнувшись прямо на траву чуть в стороне. – А, глаза-то у тебя закрыты. Ну и… как оно, в целом-то?..

Такеда молчал. Ричарт прицокнул.

– Ах да… ты же из этих. Из тех, кто словами попусту не разбрасывается… уважаю, – покивал Пекарь. Помолчал немного, затем потянулся себе за спину. – Слушай. Тут, в общем, недоразумение такое вышло – у деревенских там вроде как праздничное застолье, но ни одного свободного табурета и не осталось. Была парочка, да один сломали, а другой в костре на спор сожгли… Короче, дабы тут никто обиженным не оставался, я тебе прямо сюда немного съестного взял. Чутка лепёшек вон, каши, мясца, ну и сыра козьего, – куда ж без него-то, родимого? Дай, думаю, угощу нового соседа, и, ну, всё такое прочее…

Не помнил Ричард, что б хотя бы раз в жизни слова ему давались с таким трудом. Будто каждое из них в смоле или патоке перемазано, вот оно и липнет и цепляется за всё подряд. Да и чаандиец этот: как молчал, зараза, так и молчит! Вроде и следовало ещё что-то ему сказать, да в голову ничегошеньки не шло. Тогда Пекарь сам взял одну из лепёшек, макнул её в варенье, и откусил кусок. И, как назло, тут же поперхнулся.

– Кха… Тьфу, холера её раздери!.. – начал он, отплёвываясь, но тут же и замер.

Гость его подал наконец признаки жизни: чуть приподнялся, шумно вздохнул, – кажись, усмехнулся даже, – и потянулся себе за спину. Ну и вытащил из-за спины ни что иное, как его – Ричардову! – курительную трубку. Чистую от комочков сохлой каши.

– Услуга за услугу, – промолвил Такеда, и хотя на его лице не играло в тот момент никакой улыбки, однако она явственно слышалась в произнесённых словах.

Ричард удивился, но трубку принял. Тряхнул головой, выплюнул остатки лепёшки, прочистил горло, и со знанием дела принялся её рассматривать, вращая так и эдак; проверяя, всё ли в порядке. Конечно, дарёному коню в зубы не смотрят, но он хотел удостовериться. Грешным делом, позволил себе думать, что чаандиец, по незнанию, вполне мог просто ополоснуть трубку… да хотя бы вон в бочонке с дождевой водой! Трубке тогда настал бы конец; она после этого сгодиться разве что только на растопку.

Но, оказалось, нет. С трубкой обошлись мастерски, – иначе и не скажешь. Не только снаружи вычищена, но и внутри нагар весь соскоблён; и притом аккуратно: ни одной лишней трещинки, царапины или потёртости Ричарду на глаза так и не попалось. Да ещё и мундштук подрезан как надо. Он и сам бы не сумел сделать всего этого лучше.

Ричард усмехнулся чуть недоверчиво и, не без труда, оторвал взгляд от своей старой трубки. Хотя теперь-то её вполне можно было назвать почти-что-новой.

– Это… что же получается?.. – выдохнул он, не зная, как и благодарить Такеду. Может, кому-то такой подарок и показался бы мелочью, но для него это было самое то.

Такеда же вновь улыбнулся, потянулся под полу́ коврика и достал из-под неё небольшой ларчик. Раскрыл его. Внутри Ричард увидел пару курительных трубок, – простецких на первый взгляд, и формы странной, но сделанных если не мастером, то уж точно с душой; несколько взвесей табака, шило для чистки, ножик для удаления нагара и ложечку-топталку ни то из рога, ни то из кости. Всё чистенькое и упаковано аккуратно.

Не курительный набор странника, а скорее уж реликварий для некоего сакрального таинства. Видать, попался ему настоящий знаток и ценитель этого дела. Это редкая удача.

Ричард, глядя на всю эдакую красоту, присвистнул с неподдельным уважением. Продул свою трубку, зажал её меж зубов, достал из кармашка кисет, и, расплывшись в улыбке, задал самый важный для сегодняшнего вечера вопрос:

– Ну что ж… подымим?!

Так они и поступили. Устроились на крыльце дома, чуток перекусили, опрокинули по одной, ну а после, – хорошенько забили трубки табаком. Ну и пошла беседа. День уже клонился к закату, погода обещала гром и молнию на всю ночь вплоть до самого рассвета, а они просто наслаждались вечером и всякую всячину перетирали. То был разговор не меж друзьями или хотя бы товарищами, но уже вполне себе добрыми знакомыми. Пустой в сущности, – пока что больше для того, чтобы оценить: кто твой собеседник и насколько следует оставаться с ним словоохотливым. Но Ричард и тому остался рад. Всё лучше, чем стоять особняком. Да и чаандиец не возражал – он действительно оказался новым лицом в деревне, а потому крыша над головой и добрая компания ему уж явно не повредит.

«Не так уж тут и плохо, – наконец заключил для себя Ричард, любуясь всполохами молний на горизонте. – Да и не сказать, чтоб так уж прям скучно. Дело привычки, да и только-то». Сам же он окончательно уверился, что приехать сюда было хорошей идеей. У него появился интересный знакомец, местные, если и не пожимали руки, то благодушно кивали при встрече, и даже один паренёк, что на телеге отправился до города с местным забавным святошей, весело махнул ему – Ричарду – на прощанье. Преисполненный этим радушием, Пекарь не без удовольствия махнул ему вослед тоже. Денёк в конечном итоге выдался самое то, что надо.

 
⊱                                                  ✧☽◯☾✧                                              ⊰
 

Ричард Маганти оттолкнулся от крыльца своего дома и добротно так потянулся. Аж до хруста где-то в грудине, – настолько отчётливого, что тот вполне мог бы спугнуть спящего на подоконнике кота или заинтересовать лекаря-костоправа. «Пора бы, пожалуй, и на боковую уже!» – рассудил он сквозь зевоту. Час был поздний, вовсю накрапывал дождик, да и мягкость своей новой кровати он ещё не успел как следует опробовать. Это досадное упущение надлежало исправить как можно скорее. Такеда отлучился в деревню, вроде как за колодезной водой, но Ричард решил, что нет нужды его дожидаться. Изменив одной из обязательных своих привычек, он рассудил, что даже запирать входную дверь не станет. Настрой его оставался так хорош, что ажно ограбь его кто-то этой ночью, и завтра поутру он выйдет на улицу и во всеуслышание потребует у вора, чтобы тот обязательно выпил за его здоровье, да и только-то. Нет, конечно он не собирался терять бдительности и «раскисать», как бы не преминули про него сказать некоторые его приятели, просто…

Просто увольнительная оплачена, вот он и решил наслаждаться ей в полной мере.

«И, кстати, надо бы подумать выкопать тут где-нибудь свой собственный колодец, – пришла Ричарду в голову здравая мыслишка. – Всё удобней, чем каждый раз бегать до деревни. Можно было бы разместить его, скажем, здесь, – он ткнул пальцем в поросшую одуванчиками опушку чуть северней от своей хаты. Указывал не для кого-то конкретного, но просто так, для себя самого. – Или, может, вот здесь; или вон там. Ну, или, на худой конец вон, посреди того… а это что ещё за чертовщина такая?!».

Ричардов палец указывал аккурат в сторону дороги, что вела вон из Падымков, и там, особенно при всполохах далёких молний, что-то да мельтешило. Ричард сплюнул, по старой привычке отёр руки о жилетку и подошёл на шаг ближе. Прищурился. Гвардейские нашивки, точняк – они, родненькие. Веселый и добродушный Ричард тотчас же испарился; заместо него на крыльцо дома встал Пекарь из Гринлаго, смурной и матёрый мужик, с кем меньше всего хотелось без особой нужды задираться. Ничего на это прямо не указывало, но гвардейский разъезд он сходу принял на свой счёт. И будь у него как у кота шерсть на загривке, она бы уже ершом топорщилась.

Ричард ещё раз сплюнул, развернулся и зашёл в дом. Дверь за собой запер на крепкий засов. Затушил масляные коптилки, загасил печь, которую получасом ранее решил растопить, и, на всякий случай, проверил, легко ли открываются оконные ставни с противоположной от входа стороны. Сам же он переоделся в более удобное и устроился наблюдать за дорогой; так, чтобы незваных гостей видеть наверняка, но чтоб никто не заприметил его самого в окне. Заранее нацепил тетиву на арбалет. Ну и принялся ждать.

Такеда тем временем спустился в деревню и направился к колодцу. Он уже достаточно исходил здесь за сегодня, мотаясь от дома к дому в поисках ночлега, – знал куда идти. На плече его болталось коромысло, а тройку пустых покамест вёдер он нёс в руке. Местные уже не таращились на него с таким возмутительным интересом, как раньше, хотя в этом он находил для себя мало радости. В любом случае ему не пристало задерживаться здесь надолго. Дорога берёт своё начало под ногами идущего.

А вот и колодец возник наконец-то на его пути. Даже он бередил его чувство прекрасного своей безыскусностью и посредственностью. Самая простая яма в земле, обложенная жжёным камнем; у Такеды же на родине колодезь являлся местом глубокого почтения, местом созерцания, покаяния и праведного глубокомыслия; его не выкапывали где попало и не украшали чем придётся!.. Только, что толку сейчас об этом вспоминать?

Такеда отмахнулся от невесёлых раздумий и подошёл ближе. Отложил коромысло в сторону, поставил вёдра на землю. Взялся за рукоять колодезного ворота, но едва лишь собрался провернуть его, как приметил нечто серебристое и на диво стремительное, что шмыгнуло прочь от его взгляда, скрывшись за каменной кладкой. Всего в каких-то трёх шагах от него. Будто зверёк какой, с пушистым не по погоде хвостом и окрасом донельзя странным для этого времени года. А может и вовсе показалось. И всё бы ничего, но…

Такеда отпустил ворот и шагнул вперёд. Обошёл кругом, но никого за колодцем не оказалось; не осталось даже следов на влажной почве. Он был здесь один. Чаандиец выпрямился, огляделся. Серебристый всполох, будто то кайма шёлкового шарфа или хвост зимней лисицы, мелькнул за амбаром и тотчас же исчез. И миг спустя что-то бряцнуло в том самом месте. Такеда двинулся следом.

Он подошёл к стене амбара и заглянул за угол. Никого. И никаких следов опять же, хотя в притоптанной травке сложно было разглядеть наверняка. Брякнула же, очевидно, зазубренная тяпка, что выпала из-под козырька для инструментов. Такеда наклонился к ней, и с одного из зубьев стянул комочек серебристо-серой шерсти. Помял его в пальцах, отчего тот легко распался в прах и пепел, затерявшись средь капель дождя.

А ведь он уже видел такой однажды.

В тот день, когда лишил себя чести и всякого воинского достоинства. Когда сбежал из-под стражи, убив своих тюремщиков, выкрав тот злосчастный меч и покинув город своих отцов под покровом ночи; навсегда тем самым заклеймив позором и своё имя, и имя рода своего. Он разглядел серебристый всполох на пристани. Последовал за ним, понадеявшись, что это свет путеводной звезды либо же клинок духа мщения, а после нашёл кусочек ободранного о ржавый гвоздь меха, что тоже распался в его пальцах пылью потухших светил. Гвоздь этот торчал из трапа, приставленного к судну, как оказалось, контрабандистов. Те просто вышли к нему навстречу и спросили, чего ему надо.

– Бежать отсюда, – ответил тогда Такеда.

– Чем платишь? – хмуро вопросили они.

И Такеда отдал им свой фамильный клинок…

Кто-то выругался неприлично. Чаандиец поднял голову, и увидел неподалёку от себя местного старосту. Тот навьючивал свою лошадь – единственную во всём селении, – и скверно ругался, выискивая что-то в седельных сумках. Приметил Такеду и тут же замер, захлопнув рот на замок. А чуть погодя, – выдавил из себя улыбку, что выглядела кислее даже недозрелых плодов лимонного древа. Такеда пожал плечами, поднялся и отвернулся.

И тут к нему подбежал один из местный:

– Беда, господин! Беда у нас! Душегубы к нам пожаловали и вот-вот разбой вершить будут!.. – затараторил тот, но вовремя опомнился и голос свой понизил. – Ох, молю, вступитесь за нас! В долгу не останемся, всей деревней соберём для вас добра…

Такеда даже немного удивился, хотя и не подал виду. Тараторящего без умолку деревенщину он заставил замолчать единственным взмахом руки. Оглянулся на старосту, но тот уже исчез с глаз долой; только его навьюченная кобылка осталась на привязи.

Меч на поясе Такеды задрожал и тихонько заскрежетал об оковку ножен. Он сильней прижал его рукой, заставить замереть. Местный был перепуган не на шутку, а значит не врал, да и деньги ему не помешают. Ну а если повезёт, он найдёт для себя кое-что получше – может, достойную смерть в неравном бою. Остальное не так уж и важно.

– Веди, – ответил Такеда голосом, заставившим беднягу содрогнуться сильнее.

Но всё же тот пересилил себя и повёл.

– Чёрт бы вас подрал, – выругался Ричард, глядя в просвет зашторенного окна.

Шут его знает, когда об этом допёрли местные, но вот он-то сходу прочухал, что никакие это не гвардейцы. Да они и не особо-то старались это скрывать. Видать, по дороге сюда совсем заколебались, проголодались и, как следствие, оскотинились. Завалились в деревню куцей толпой человек примерно в сорок; кто им под руку попадался – пинками разгоняли. Кричали, ругались, жратвы требовали да старших к себе на поклон гнать велели. Всё ещё прикрывались гвардейскими нашивками, но скорее уж шутки ради. Мерзавцы, с какими даже Ричард со своей братией дел предпочитал не иметь; дезертиры или что-то типа того. В том же Гринлаго их бы уже трижды под орех разделали, а из костей клей бы сварили. Дураков там не терпели, по науке свои дела проворачивали.

Стоит правда отдать должное – деревенские тоже оказались не промах. То ли пиво, мёд и самогон им в головы ударил, то ли были они такой дружной и сплочённой общиной, но едва лишь начались беспорядки, – все-как-один высыпали они перед угнетателями; да и топоры с вилами прихватить не забыли. Ричард ещё приметил группку охотников, что устроили себе место для беседы чуть в стороне; ну а луки у них под рукой оказались как бы между делом. «Достойно, – подумал про себя Ричард. – Весьма достойно». Вот только увы, всего этого наверняка окажется недостаточно. Больше сотни подвыпивших мужиков и баб с вилами и ножами против сорока головорезов, – в доспехах и с оружием; да ещё и тот здоровяк с непомерным мечом среди них. Быть тут побоищу, коль они не договорятся.

Сейчас вроде пытались весь этот конфликт как-то перетереть, но вот если местные держались вполне чинно, то главный у дезертиров орал и бранился только так. Всячески нарывался на драку, бахвалился, чёрт. Ну а когда к нему ещё и того несчастного старосту приволокли, тот начал что-то лепетать и тут же в рожу схлопотал, то всё стало ещё хуже.

– Пора бы валить, – напомнил себе Ричард.

Слова эти он повторял уже раз пятый или шестой. И всё равно не двигался с места. Не имел он привычки впрягаться в заведомо проигрышные драки, как и заступаться не за собственные интересы, и вроде бы уже ноги́ его не должно было быть в этой деревне, – по крайней мере, пока всё не уляжется, – но он всё сидел и смотрел, как пойдут дело дальше. Подходящего момента дожидался…

Вот только, подходящего момента для чего?!

Ричард оглянулся на сумку под кроватью, будто та вот-вот бы ему ответила, как лучше поступить. Но сумка, ясное дело, молчала. Скрытую внутри дорогущую алхимию следовало бы беречь, как зеницу ока, а не разбазаривать на каких-то там деревенщин с их – сугубо их! – личными проблемами. Может они задолжали тем мордоворотам, тогда ведь всё честь по чести тут твориться… Но ведь местные – отличные ребята! Они его к столу позвали. Они за его здоровье выпили. И он ведь тоже с ними пил. Это чего-то да стоило.

Ричард нахмурился до боли в переносице и вновь обратился к окну. Даже не удивился, когда увидел средь толпы деревенских Такеду в своих странных одеждах. Тот, как дурак, вышел вперёд, что-то коротко прокричал и положил руку на меч. Дезертирские арбалетчики тотчас же за свои орудия взялись. Обступили чаандийца и взяли на мушку.

– Ну вот… явился, не запылился, – прохрипел новый пекарь Падымков, глядя на своего соседа. – Что же ты, дубина, такое творишь? Ну не в своё ж дело ведь лезешь.

Ричард ажно до скрипа упёр руки в подоконник, – ещё немного и, того и гляди, поломал бы. И какого лешего этот узкоглазый туда попёрся?! Ладно, у тамошних негодяев с местными могли быть незаконченные какие дела, – это Ричард понимал и вполне себе принимал, – но ведь этот-то дурачок сейчас там голову сложит не за ломаную черновую. Да ещё и поножовщину тем самым устроит! Подоконник заскрипел ещё жалобней.

– А-а, падла ты эдакая! Я об этом как пить дать пожалею! – зашипел Пекарь.

Он подпоясался мечом, зарядил арбалет, зажёг масляную коптилку и хорошенько набил трубку табаком. Так, что аж через край посыпалось. Запалил табак. Курить, ясное дело, Ричард не собирался, – не ко времени, да и трубке после такого конец. Края её прогорят безнадёжно, их будет уже не обчистить. Нет, ему просто-напросто нужен был огонь, который не занимал бы рук. Зажав мундштук в зубах, Ричард полез под кровать.

– Я тебе последний шанс даю, погань ты заморская, – в сторону отойди! – крикнул командующий всех этих недостойных, но Такеда и не подумал сдвинуться с места.

Крикун был громок и охоч до брани, – пожалуй, даже хорошо, что Такеда толком его не понимал, – и тем не менее, он по-видимому пользовался у своих людей солидным авторитетом; а значит, что чего-то да стоял. Сам бы чаандиец ни в жизнь не пошёл бы за таким предводителем. Впрочем, этот хоть и крепко сбитый, но уродливый, пучеглазый старик, чьи седеющие ба́чки вились подобно свиным хвостам, мало его заботил. Едва выступив из толпы местных жителей, Такеда сходу наметил другую цель. Внушительного мужа с обритой головой, не в меру громадным мечом и маской умелого, хотя и глухого к мольбам правосудия, война. Вот кто ему был нужен. Вот кого он потребовал на поединок. Если Такеда его одолеет, быть может весь этот конфликт и удастся загасить малой кровью. В любом случае ничего другого ему в голову не пришло. Такие дела достойному человеку до́лжно решать честью и мастерством клинка. Так его учили. Так он и поступал всю жизнь.

– Ну всё, хорёк, ты довыпендривался! – прохрипел командир. – Стрелки́!..

Но едва он поднял руку, как тот самый величавый здоровяк толкнул его – вроде как абсолютно случайно, – проходя мимо и перебрасывая свой могучий меч с плеча на руку́.

– Что за… Сэндел! Какого чёрта ты творишь?! – взревел командующий, но, хоть и был он типом суров по своей натуре, от взгляда обернувшегося на него здоровяка онемел.

– Эй, главный, – просипел ему названный Сэнделом, – мы ж вроде договаривались, помнишь: никаких имён. Таков был уговор. – И улыбнулся ещё шире своей беззаботной, счастливейшей улыбкой. Затем кивнул в сторону чаандийца: – Этот мой. Без разговоров.

Командующий скривился, что выглядело так, будто ему не посчастливилось прикусить себе язык. Со звяканьем ламелярных наручей он сложил руки на груди и медленно, с неохотой, кивнул: «развлекайся». Но едва Сэндел от него отвернулся, как он поманил к себе одного из своих людей и тихонько распорядился, так, чтобы лишь он-то его и слышал: «Возьми пару ребят, пусть грохнул эту гниду из арбалетов, быстро!». Тот едва заметно кивнул и отошёл в сторону, тотчас же растворившись среди прочих бойцов.

Сэндел тем временем выступил вперёд, улыбнулся Такеде, упёр свой меч в землю и принялся неторопливо натягивать дуэльные перчатки. Чаандиец же стоял недвижимо. Как только дело было сделано, здоровяк сложил пальцы домиком, скрипнув кожей перчаток, выдернул меч из грязи и одним изящным движением выдернул его из ножен, отбросив те себе за спину. Низко присел, широко расставив ноги, а волнообразного лезвие клинка водрузил себе на плечо, высоко подняв рукоять. Принял боевую стойку, да так и замер.

– Начнём, – только и вымолвил он, будто речь шла о партии в дворфью горку.

Такеда всё так же стоял в неподвижности. Казалось, он даже не дышал; лишь капельки дождя разбивались о его широкополую плетёную шляпу. Мгновение, когда он выхватил свой клинок, оказался столь внезапен, что каждый, кому посчастливилось стать этому свидетелем, подумал про себя, что это сама молния застыла в руках чаандийца. По толпе деревенских прокатился изумлённый вздох. Дезертиры же крепче взялись за оружие.

Дуэлянты застыли друг напротив друга, готовые к бою, и с того момента даже дождь стал казаться непочтительно громким. Секунды растянулись в дрожащие от натяга струны, а небо сверкало, гремело и рыдало, предвещая чью-то скорую погибель. Чью же?

Протяжный посвист, что взвился над головами собравшихся, показался лишь немногим тише терзавших небо громовых раскатов. Все разом – и дезертиры, и местные, и дуэлянты, и даже псы с крысами, что оказались неподалёку, – обернулись на этот звук. Ричард вынул пальцы изо рта и одной рукой поднял с земли арбалет. Дымящая трубка у него в зубах то и дело шипела и шкворчала от падающих в жерлице капель вечернего ненастья, а бесчувственное тело одного из арбалетчиков растянулось у самых ног.

Перетянув трубку из одного уголка рта в другой, Ричард окинул пристальным взглядом округу. Лицо его при этом выражало куда как большую смелость, нежели та, что в действительности плескалась у него внутри. Помниться, когда он шёл сюда, никем незамеченный, – ибо все собравшиеся глазели на драчунов, – в голове у него возникла добротная, язвительная речь, которая как нельзя лучше подошла бы ко всей этой сваре. Сейчас же, хоть убей, он её даже поверхностно припомнить не мог.

– Я вижу, – начал Ричард, облизнув пересохшие несмотря на дождь губы, – у нас сегодня ярмарка! Иначе откуда бы тут взяться стольким шутам и скоморохам?! Но час то поздний, добрые господа, так что берите-ка вы ноги в руки и тикайте отсюда подобру-поздорову! Надеюсь, в котелках у вас достаточно каши, чтоб не лезть на рожон?!

Произнеся всё это на едином дыхании, Пекарь едва не задохнулся; а последующий вдох у него вышел прерывистым и шумным. «Ну, вот и всё!» – уж подумал он, конец ему. Сейчас его утыкают стрелами и болтами, как ежа, порубят в капусту мечами и секирами, а дурную его башку насадят на пику и будут в развёрзнутую пасть рыбьи косточки на спор закидывать. Участь не из приятных. А потому он сильнее сжал арбалет, чуть ближе к лицу поднёс фиал с алхимической эссенцией и пыхнул трубкой, чтоб пожарче раздуть пламя. Фитиль, что был не длиннее крысиного хвоста, занялся белёсым искристым огоньком.

– Знаете, что это́?! – поинтересовался Ричард, поднимая запаленный фиал повыше.

Они не знали. Никто из них. Он по глазам это видел.

Сам Ричард алхимиком не был, хотя прошаренные люди его убеждали, что мутная золочёная эссенция в фиале должна одним своим видом отпугивать непрошенных гостей и прочих злопыхателей. Особенно дворфов. Но, похоже, на этот раз что-то пошло не так. Только сейчас в голову ему закралась пренеприятнейшая мысль: а что, если его надули, и в руке у него подделка? Разбавленный мёд с блёстками? Беда, если оно и вправду так.

Дезертиров его серьёзность и опрометчивость нисколечко не впечатлила. Все они смотрели на Ричарда, как на истукана, после чего их главный отрывисто рыкнул: «Взять ублюдка!». Удивительно, что только «взять», а не «грохнуть». Девятеро выступили из толпы и двинулись прямо на него. Шли уверенно, даже несмотря на выставленный в их сторону арбалет и бесчувственного товарища, которому Ричард вполне сумел бы и шею переломить одним хорошим пинком. «Ну, с богом», – подумал новый пекарь Падымков, поцеловал фиал на удачу и метнул его в толпу. Тут-то и началось главное представление.

Фиал был невелик, а запал его успел прогореть лишь наполовину. На него толком и внимания-то не обратили; на подлёте один из дезертиров отмахнулся от этой скляночки, как от особо назойливой мухи. Это была его величайшая за всю прожитую жизнь ошибка. Фиал даже не разбился, но лопнул, расплескав золочённое содержимое во все стороны. И без того яркие бусины охватило пламя фитиля, и тотчас же они запылали аки раскалённый добела метал. Попали на доспехи и оружие, кожу лица и рук. И принялись жечь.

Дезертиры закричали; сперва от неожиданности и страха, затем от боли. Пробовали смахнуть с себя неведомое наваждение, но лишь сильней размазывали. Раскалённые капли тем временем зафырчали и заискрили; засвистели, будто сопровождаемые лютой трелью обезумевшего соловья, и принялись полыхать с каждым мгновением всё ярче и сильней. Проедали доспехи с той же лёгкостью, что и вода вымывает сохлый песок; оголяли кости.

Благо, продлилось это недолго. Секунды две, может три… не более.

В очередное мгновение всё – даже крики – затихло, всполохи прекратились, и поляну омыло вспышкой и грохотом такой силы, что в пору было поверить, будто это земля ответила грозовому небу своими собственными молнией и громом. Эти девятеро дезертиров исчезли. То, что от них осталось, уже нельзя было назвать телами. Не назвать это даже останками! Выкорчеванную в земле дымящую рытвину украшал вываренный и выплавленный шлак, на котором шипели, испаряясь, капельки дождя.

Ричард, как только эхо стихло, первым овладел собой и выпрямился. Скорее от шока, нежели от большой смелости, он оттянул полу жилета и показал ещё два флакона, притороченные к внутренней подкладке. Оба с тем же составом. Хотя сейчас ему как никогда ранее хотелось выбросить их ко всем чертям в чернеющее за клифом море!

После этого как-то вдруг резко – совсем не по-летнему – потемнело, а холод Призрачной, скрывавшейся где-то за тучами на небосводе, стал совсем уж замогильным.

Воцарилось донельзя напряжённое, тяжёлое затишье. Никто не смел шелохнуться.

Сам же Ричард, как только вспомнил, что язык у него во рту не только чтоб квас лакать, собрал всю волю, какая у него осталась, и крикнул: «Лучше бы нам на этом и закончить! Как думаете?!». Ну а в довесок к сказанному, чтобы ни у кого глупостей в головах не возникало, поднял очередной ненавистный флакон – тот, что поменьше, – и пыхнул трубкой, так, что аж искорки во все стороны прыснули беспокойными светляками.

Тут ещё и гром грянул, и ветер налетел. К хорошей драке погода не располагала.

Дезертиры после этого как-то совсем свой задор подрастеряли. Один за другим они оглядывались на своего командующего. Приказа ждали. Никто из них боле не помышлял о том, чтобы ринуться в бой или как-то там бахвалиться. Молчали все. Только дождь барабанил по влажной земле, да где-то в деревне ржала перепуганная шумом лошадь.

Командующий прочистил горло и смачно, с вызовом, сплюнул. Так, что и дураку стало бы ясно – проигрывать он не любит сто крат сильней самого заядлого картёжника. «Валим отсюда», – громко и отчётливо скомандовал он, и этим его словам даже истовый жрец какого-нибудь давно забытого, мстительного бога рукоплескал бы стоя, – столько ядовитой угрозы в них таилось. Дезертиры подчинились беспрекословно.

– Эй, главный, – подал голос Сэндел, что по-прежнему, с мечом на изготовку, стоял напротив Такеды. Эти двое выглядели так, будто и конец времён не стал бы им помехой, чтоб скрестить друг с другом клинки. – Мы что, уже уходим? А как же дело?

У командующего отрядом дезертиров разве что пар из ушей не валил.

– Делай, что тебе говорят, наёмник! – бросил он, не оборачиваясь.