Пламя в парусах. Книга первая

– Мама, в тебе говорит дочь Никс-Кхортемского владыки, – улыбнулся я. Так частенько говорил отец, и я понадеялся, что мама не обидится на такие слова. – Но мы же в Империи. Неужто северные контрабандисты посмеют привезти сюда какого лиходея?

– Вот пусть бы они сами и разбирались с теми, кого привезли, сын! – Сын… Так она называла меня только когда злилась. Пришло время мне прикусить свой язык. – Будь уверен, я передам им весточку, что следующий их пассажир будет серебром оплачивать проход через нашу деревню.

Тут уж я подскочил и радостно ткнул пальцем в сторону чужеземца:

– Он как раз обещал мне серебряный за труды! Вот только монета ненашенская.

Мама одарила меня суровым взглядом. Посмотрела так и эдак – будто кошка, что решала, как лучше подступиться к мыши, – а потом махнула рукой. Взяла свои вещи и приготовилась к походу в лес.

– А-а, да и ладно, что уж там. Ступай, мелкий ты шкодник, серебряный на дороге не валяется, – проговорила она, выходя на веранду. – Только во́т ещё что… Э-эй, мужичьё, кто проводит моего непутёвого сынка и этого чужеземца до деревни?!

Щёки у меня загорелись, а охотники позволили себе несколько смешков. Оно и понятно, среди них я был самым молодым, и даже то, что я первый и единственный сын своего отца, никоим образом их не подкупало. Впрочем, я посмеялся вместе со всеми.

– Я схожу, – пробасил один из охотников. Здоровяк Гарки, единственный среди нас, кто предпочитал арбалет. Потому как легко мог взвести его прямо на весу голой рукой.

– Спасибо, Гарки, за мной должок, – кивнула мама, после чего вновь повернулась ко мне: – А ты, Неро, дома не задерживайся, а поспеши сразу к отцу. Он что-то говорил о том, чтобы надрать тебе уши, и о том, что задаст работы до самого заката.

А вот это меня серьёзно расстроило. Новой череды смешков я даже не заметил.

– Но… мама! Я хотел своей лодкой заняться и…

Но взгляд её стал непреклонен. Взгляд наследной владычицы, а вовсе не матери.

– Да, мама, я понял, – пробубнил я, – никаких возражений.

И бросил взгляд на лодку, стоящую рядом с охотничьим домиком. Кхортемский ритуальный каяк для обряда инициации, который юноша самолично должен высечь из цельного ствола одним лишь ножом. Над ней я работал уже по меньшей мере года два. И осталось мне совсем-совсем немного.

Мой отец, как и брат его, как и их отец, и отец его отца, были урождёнными белолигийцами. Подданными Империи, что носила красивое имя Белая Лига. Её же подданным являлся и я сам. Однако сердце моё всегда лежало к Никс-Кхортему – краю вечных снегов, обласканному оком Призрачной луны. Тамошнюю негостеприимную землю обживали многочисленные племена северных горцев, – в народе чаще всего называемых просто северянами или нордами. И мать моя была ихнего рода. Кровь, горячая настолько, что согревала в никс-кхортемскую стужу, бежала по её венам.

И, на удивление, кровь эта оказалась гуще крови дедов и прадедов моего отца.

Хотя в нынешний век опасно было кичиться подобным родством.

Так или иначе, я жадно впитывал в себя всё, что касалось нордского жизненного уклада, и, как бы отец с матерью ни пытались взнуздывать эту мою тягу, ничего-то у них не выходило. Сейчас мне было пятнадцать годков, а обряд инициации юноша проходил в четырнадцать. И хотя по законам Империи я, как первый и единственный сын своего отца, полноправно считался мужчиной с того момента, как научился трудиться и отвечать за собственные слова, пройти никс-кхортемский обряд стало для меня пламенной мечтой.

Я отвернулся от лодочки. Вздохнул, несколько тяжелее, нежели намеревался. «Ничего страшного, – подумал про себя. – День ото дня я становлюсь и старше, и опытнее, и ближе к мечте. Мне всего-то и нужно что научиться терпению». – И направился к ожидающему меня Гарки и чужаку Такеде. Ни к чему было тратить их время попусту.

Увы, тем утром меня ждало ещё одно разочарование. Гарки оставил нас на подступах к Падымкам, и вместе с Такедой я направился прямиком к деревенскому старосте. Его все так и называли: староста или старина Пит. Иногда просто: старик Пит. Сколько я себя помню, он был хмур, угрюм и, в общем-то, очень стар; а всё, что я про него знал, так это то, что когда-то он служил писарем у бывшего губернатора острова – Джозефа Халласа; и о том, что никогда он не любил про это вспоминать.

Деревенские по пути с интересом поглядывали на чужеземца, смело ступающего рядом со мной, и каждый раз, здороваясь, мне приходилось отмахиваться от их немых вопросов. Благо все знали, что моя мать водила с северными контрабандистами знакомство, а поскольку Падымкам от этого было в разы больше пользы, нежели вреда, – лишнего любопытства никто себе не позволял. Забавно, но тем единственным, кто не удивился прибытию чаандийца, оказался некто Себастиан – такой же, как и он, пришелец, прибывший в деревню морем пару месяцев назад и представившийся странствующим монахом и лекарем. Он отныне жил со старой травницей, учился у неё, помогал по хозяйству и никогда ничего худого не совершал. А ещё он был очень дружелюбен и общителен, и я понадеялся, что и Такеда окажется таким же. Но увы.

Добравшись до дома старосты, я вознамерился лично представить Такеду старику Питу, но чаандиец пролаял что-то на своем языке, грубо сунул мне в руки причудливую монету и поспешил вперёд. Так быстро, что и дурак бы понял: пытаться догнать его – не лучшая затея. Староста как раз появился в дверях, и сразу же у них завязался разговор. Я, конечно, расстроился, но, ясное дело, пытаться подслушать не стал. Ни средь бела ж дня.

По крайней мере, монета представляла немалый интерес. Крупный и толстый кругляш серебра с девятью потёртыми гранями и отверстием посерёдке. Увесистый – хотелось бы верить, что на сотню гион потянет, если обменять. А это хорошие деньги. Я подбросил монету, поймал её и сунул в сумку, после чего направился домой. Мать взяла с меня слово поспешить к отцу, но она ничего не сказала по поводу завтрака и отдыха, а значит, вряд ли будет скверным проступком, если я чуточку задержусь. «Только совсем чуточку», – думал я до тех самых пор, пока моя голова не коснулась домашней перины.

А затем я уснул сном праведника.

 
⊱                                                  ✧☽◯☾✧                                              ⊰
 

Мне редко снятся сны, но, если всё же снятся, я запоминаю их очень хорошо.

Сегодня сны не снились, а сам я будто и не спал вовсе. Было мне неудобно, то жарко, то холодно, отчего-то тревожно, и ещё – что-то постоянно щекотало мне лицо. Перед самым же пробуждением мне чудилось, словно кто-то зовёт меня по имени… а проснулся я и вовсе подпирая пол собственной щекой. Стоило только вдохнуть, как я подавился пылью и закашлялся.

– Неро!

Я вздрогнул и вскочил с пола до того быстро, что даже подпрыгнул. Сперва подумал что это отец, и что сейчас он задаст мне хорошую трёпку за то, что валяюсь тут без дела; но затем до меня, заспанного, дошло, что голос в общем-то совсем не его. Разве что он умел убедительно подражать девице лет эдак семнадцати, а я об этом и не знал.

– Ну и где лучше спится: на полу или в кровати? – поинтересовался всё тот же девичий голосок.

Я успокоился, зевнув, протёр слезящиеся от пыли глаза и повернулся к единственному оконцу, что у изголовья кровати. Там, на фоне изукрашенного в летние грёзы неба, красовалась улыбка как раз таки семнадцатилетней девицы. Звали её Лея. И прежде чем я успел поздороваться, она протянула руку и потрепала меня по волосам.

– А у тебя на голове петухи! – радостно заявила она. – Пыльные петухи. Будешь спать на полу – и твои волосы вместо тёмных станут серыми, как зола.

Она хихикнула и отдёрнула руку прежде, чем я успел её ухватить. Ей не удалось бы, не будь я таким неуклюжим со сна. Мерзавка всегда подтрунивала надо мной, когда была уверена, что сможет унести ноги, а в остальном же вела себя вполне кротко. Как и я, она тоже являлась первым – хотя и не единственным – ребёнком в семье, а значит, хоть и девица, но всё же имела полное право носить мужскую одежду, вести мужские разговоры, заниматься мужским трудом и подшучивать над теми из мужчин, кто помладше. Когда-то давно она даже полезла на меня с кулаками – не суть важно из-за чего именно, – но тогда я легко скрутил её по рукам и прижал к земле. После того случая не проходило и дня, чтобы она не появилась у моего порога, или я – у её. И никто из нас не был против.

– Петухи, куры… – буркнул я, нарочито изображая заспанность, чтобы она вновь ко мне полезла – и тогда уж ей точно не поздоровится! – Вот увидишь: ещё полгодика, и мои волосы отрастут так же, как у отца. Я тогда тоже буду носить их собранными в хвост.

– Ага! И будет у тебя там целый выводок вшей. Во-от такущих!

Пальцами она показала нечто, размером с хорошую картофелину.

– А вот и не будет! Буду смазывать их жиром, как делают солдаты или погонщики.

Но Лея продолжила строить рожицы и изображать гигантских вшей, копошащихся в моих волосах. Признаться честно: меня её позёрство всегда веселило, хотя и – право же слово! – вела она себя чаще как скоморох с ярмарки, нежели как первая дочь своего отца.

– А потом они съедят все твои волосы, и ты станешь лысый, как приозёрный камень, – наконец закончила она. – И на макушке у тебя станет расти лишь склизкий мох.

– И даже тогда я буду не так страшен, как ты, страшилка! – осклабился я. – На тебя даже и столетний двофр с лицом, сморщенным как чернослив, не посмотрит.

– Главное, что ты смотришь – мне и этого хватит, – улыбнулась она. – Кстати, вот ещё что…

Девица – внешне вполне, кстати, хорошенькая – скрылась за оконной рамой, и только несколько прядок её длиннющих светлых волос остались на подоконнике. Через несколько мгновений она вынырнула, а я уже знал, что она мне покажет. Почувствовал пряный запах горячей выпечки.

– Во, держи! – она протянула мне здоровенный калач, мягкий и исходящий паром. Да ещё и в меду, обвалянный в толчёном орехе! Свежий… что немало меня удивило.

Я принял калач, и на поверку тот оказался даже вкуснее, чем мне сперва представлялось. Такие можно было достать только на ярмарках или близ крупных городских пекарен. Даже наш старый пекарь никогда таких не делал… а с тех пор, как он преставился, в Падымках о таком и не мечтали, – пекли только обычный хлеб.

Лея, по-кошачьи положив голову на подоконник, поняла, о чём я думаю.

– У нас пекарь новый. Сегодня рано утром приехал. Ричардом кличут.

– Правда? – спросил я, чавкая. Просто не мог оторваться от калача. – И откуда он?

Лея пожала плечами:

– Из Гринлаго, откуда ж ещё? – ответила она, имея в виду ближайший приозёрный городок. – Приехал с зарёй, дарственную на дом показал и сразу за работу принялся.

– А выглядит как?

– Ну-у, как… – тут она запнулась, – обычно выглядит. Лицо такое круглое и чуть вытянутое, нос с горбинкой, стрижен коротко и выбрит. Волосы у него тёмные, а глаза голубые такие, и улыбка очень добрая… да что я тебе рассказываю?! Сам его увидишь! Будто у нас так уж много незнакомцев бывает!..

– Сегодня, кстати, ещё один прибыл, – встрял я, прожевав. – Чаандиец. Воин. Я его на дальней опушке встретил и до деревни провёл.

Глаза у Леи так и загорелись.

– Ой! Расскажи! – взвизгнула она, подавшись вперёд.

Но тут я состроил серьёзную мину и упёр руки в бока.

– Вот ещё! Хоть ты и первая, но это – дела сугубо мужские! О таком кому попало негоже рассказывать.

Стоило видеть выражения её лица. Она запнулась, потерялась при этих словах, замямлила. Месть моя оказалась лишь чуточку менее слаще того медового калача.

– А… Ну… Эй! Да ты наверняка всё выдумал!.. Если расскажешь, я тебя поцелую!

– Поцелуй, и ещё два таких же калача! – заявил я, и, прежде чем Лея успела возмутиться, выудил из сумки монету чаандийского серебра, потёртую, но тем не менее отбрасывающую яркого солнечного зайчика прямо на её удивлённое лицо.

– Ой… Да ну тебя! – крякнула она и, насупив носик, исчезла за подоконником. – Ничего ты не получишь, выдумщик! – послышался её удаляющийся голос.

Но я-то прекрасно знал, что, мысленно, она уже согласилась. Сперва, разумеется, эта бестия сама попробует всё разузнать, – по крайней мере, так поступил бы я, – но, в конце концов, она неизбежно вернётся и станет донимать меня расспросами. Так всегда происходило, когда я узнавал какую-нибудь интересность или доставал новую книжку. Тогда Лея из кожи вон лезла, лишь бы я ей всё поведал или зачитал вслух. Особенно это касалось книг, ведь грамоте она была не обучена.

Всецело довольный собой, я вернул монету в поясную сумку и покинул свою комнату. Солнце почти заступило на полуденную вахту, а вместе с ним и мне следовало привести себя в порядок, прежде чем направляться к отцу. Главное не переусердствовать, – чтобы не возникало сомнений, будто бы я лишь недавно воротился из лесу.

В это самое время отец мой должен был работать у реки. Оставив военное ремесло в прошлом, ныне он сделался обычным плотником. И нисколечки о своём выборе не жалел. Из его уст я самолично слышал, что война и всё, что с ней связано, ему обрыдла; что в сердце его поселился мир, когда он встретил маму, и что старость и кончину свою он теперь намерен дожидаться на родной стороне, в собственном доме. Даже моему желанию вступить в военную академию он противился до последнего; и был несказанно рад, когда мне пришлось её оставить.

Я вышел из дому, и нос к носу столкнулся с ним самим, мгновенно позабыв, о чём я там думал и что хотел ему сказать. Отец, улыбнувшись в усы, положил руку мне на плечо. За его спиной, из-за соседской избы, выглядывала, довольная своей каверзой Лея. Она – как я сразу же догадался? – рассказала ему, что я дрых тут без задних ног. Беда.

– О… Отец!.. – воскликнул я. Улыбка его, полнившаяся отеческой любовью, смутила меня даже сильнее, чем если бы мне впервые довелось увидеть его в гневе. Для бывшего военного он всегда был на удивление мягок и терпелив. – Я… а я вот как раз собирался к тебе. Представляешь! Сегодня в лесу я разыскал одну из тех диковин, о которых рассказывали охотники! Принёс её тебе, чтобы показать и… да где же она?!

Тут-то я и вспомнил, что оставил деревянную голубицу там, где повстречал чужеземца. Теперь уже никак не выйдет отвлечь отца этой находкой. Очень жаль. Понурый, под тяжестью лукавой улыбки своего родителя, я опустил голову и замолчал.

Наказания за праздность мне теперь было не избежать.

 
⊱                                                  ✧☽◯☾✧                                              ⊰
 

До самого вечера я трудился с отцом и остальными плотниками и корабелами на небольшой верфи, сооружённой на берегу запруды близь Падымков. Работы было много, но дело оказалось вовсе не в моём наказании.

Вверх по реке лежал приозёрный городок Гринлаго, и раз в три-четыре месяца с деревенской верфи должно́ было сходить барке, которую отправляли туда на продажу. Отец объяснил, что ныне у них произошла заминка, и, дабы поспеть в срок, требовалась им каждая пара рабочих рук, какие только удавалось сыскать в деревне. Было это лишь обычной просьбой, а не повинностью за проступки, и, раз так, – отказаться я не посмел.

К вечеру же, в награду за добрый честный труд и вовсе произошло настоящее чудо.

Деревенские бабы собрались и наварили целый огромный котёл ухи, дабы не пришлось их мужьям и сыновьям голодать во время работы. Взяв свою порцию, я направился к одному из холмов, с которого открывался замечательный вид на клиф и безбрежное море прямо за ним. Устроился там поудобнее и приготовился перекусить. Тут-то и произошло чудо. Все знали, что на Драриндаине жили драконы. Добрый люд почитал их как вестников самого Гайо, ибо ясно как день: только Божество света и огня в своей мудрости могло даровать зверю и силу, и мощь, и крылья, и само пламя, дабы извергать его из собственной пасти.

И именно одного из этих исполинов мне и посчастливилось углядеть на горизонте!

Сперва увиденному я не придал большого значения, – подумал, что это просто птица взмыла в небеса выше положенного. Но, затем, приметил, что слишком уж пернатая была велика и быстра… Да и какая птица могла столь пронзительно сиять чернотой в свете закатного солнца? Я тогда ещё предположил, что, может быть, – лишь только может быть! – это действительно мог оказаться дракон, как исполин сам явил свою истинную природу, камнем рухнув в морскую пучину и подняв снопы брызг высотой с целую скалу! А затем взмыл обратно в небо, неся в когтях некую громадную рыбину, – не иначе как себе на ужин! После этой его выходки никаких сомнений остаться уже не могло.

Я аж подскочил, уронив миску с недоеденной ухой. Кровь моя так и взыграла от безудержного восторга! Увидеть дракона воочию… это без малого считалось почти что благословением! За моей спиной – у верфи – люд разразился удивлёнными возгласами. Взрослые мужи охали и ахали, будто малые дети; припадали на колено, склоняли головы и озаряли себя священным знаменьем, прикладывая ладони к груди. Я и сам склонился, преисполненный гордостью вне всякой меры за то, что первым разглядел священного зверя. «Слава Гайо, – подумалось мне тогда. – До чего же удивительный сегодня день!».

А ведь он – день этот, – был ещё далёк от своего окончания…

Увидеть дракона было огромнейшей удачей! По крайней мере, в наших краях. Чрезвычайно редко эти исполины являли себя людям и нелюдям. Поговаривали, что, порой, они месяцами – а то и годами! – могли беспробудно спать в своих жилищах, и ни инквизитор, ни Наместник, ни даже Императрица не смели беспокоить их без дозволения драконьих жрецов. А ещё говорили, что гнездовьем им служили несметные груды золота! Брехали наверняка, но звучало это красиво и удивительно. В тот самый миг я увидел живого дракона лишь во второй раз в своей жизни, и с радостью готов был поверить любым добрым россказням! На миг в целом мире не осталось ничего невозможного.

Мою радость и восторг в равной мере разделял и каждый житель деревни. Мужики собрались, созвав недостающую старши́ну, и почти единодушно порешили устроить здесь и сейчас празднество, отложив все дела на потом. И десяти минут не прошло, как прямо на дороге близь верфи выросли наспех сколоченные столы. Тут же развели и огромное кострище, пламя которого взвилось вдвое выше роста взрослого мужчины. Каждый достал из собственных закромов мяса и сыра. Сладости, каши и разносолы усы́пали белоснежные скатерти, едва только те успели постелить. Бутыли с горилкой и вином оказались в миг откупорены, схроны с сидром – разорены. Кто умел – принялся бренчать на лютне, лупить в барабаны либо же мучать свирель. Сам я быстренько сбегал до дому и теперь, время от времени, радостно трубил в охотничий рожок, лишь изредка попадая в ритм общей какофонии. Снедь, веселье и музыка в тот вечер изливались без конца и края.

Солнце уже почти коснулось зубатого горизонта, когда по небу поползли серые дождевые тучи, хмурые, что наш староста, когда не выспится. Разумеется, праздничного настроения они нисколечко не умоляли. Хотя ливень этой ночью обещал быть что надо!

Я вновь устроился на своём живописном холме и вперил взгляд в морскую даль, питая пару-тройку смелых надежд что дракон вновь появится в небе. Надежд пустых и безосновательных, несбыточных, но столь приятных в этот добрый вечер. Я не сразу заметил, как ко мне подсела Лея. В руках она держала кружку с парящим глинтвейном – кажется глинтвейном, – а из холщовой сумки выглядывали пара медовых калачей. Губы мои задёргались в потугах скрыть улыбку. Внутренне я уже вовсю хвалил собственную прозорливость, но разум мой был вне всякой меры захвачен мыслями о далёком.

– Приветик! – забавно пропищала Лея. – Что, в дальние дали смотришь?

Я не ответил. Зачем бы? И так ведь очевидно.

– Слушай, – продолжила она, – я хотела извиниться перед тобой. Я вовсе и не собиралась рассказывать твоему папке что ты баклуши бьёшь, просто… в общем – вот! – она выудила один из калачей и протянула его мне. – Мир?!

Я принял угощение. Взглянул ей в лицо, хотя – клянусь! – даже не видел его, – так сильно мной завладела задумчивость.

– Ну ми-ир же!.. – с надеждой повторила она.

Я надломил калач и вручил ей половинку. Разумеется, у меня и в мыслях не было на неё обижаться. Лея мне, пожалуй, нравилась, да и дня не проходило, чтобы хоть одна из деревенских бабушек не заикнулась о сватовстве. Просто… я и сам не знал, в чём дело.

Мы посидели ещё немного, молча и притулившись друг к другу, лакомясь угощением. Мысли мои начали потихоньку возвращаться из заморских странствий, и когда я уже собрался поведать Лее обещанное, она неожиданно взорвалась:

– Ух ты! Смотри – преподобный тоже тут! – радостно воскликнула девушка, а затем, переведя взор вновь на меня, удручённо добавила: – О-ох нет!.. Только не это.

Голосок её задрожал, и, на самом-то деле, ей было отчего сейчас переживать.

Для Падымков существовал только один «преподобный». То был отец Кристофер Славинсон, глава небольшого удельного аббатства по ту сторону реки, у которого и названия-то не было. Проживала там всего дюжина человек, которые, что-то мне подсказывало, никогда не покидали стен святого дома. Сам же отче Славинсон – совсем другое дело. Богослов являлся хорошим другом нашей деревни, давним приятелем моим родным, да и мне самому – добрым товарищем. Он хоронил моего деда; освещал моё чело и нарекал именем, когда я родился; и он же, позже, учил меня грамоте и счёту. Отец Славинсон долгие годы оставался единственным священником на десятки миль вокруг.

Но отчаяние Леи вовсе не тем было вызвано.

Приезд отца Славинсона означал мою скорую поездку в город, и тут меня не удержали бы все поцелуи и все медовые калачи мира! И хотя отправляться в путь было уже порядком поздновато, в удовольствии посетить Гринлаго я не смел себе отказать.

– Эй! А ну стой! – взвизгнула Лея, схватив меня за рукав рабочей рубахи, когда я сорвался с места. – Ты обещал! Ты же обещал, Неро, всё-всё мне рассказать, ну же!..

Толи мне показалось, толи слёзы и впрямь заискрились в её красивых глазах. «А ведь действительно, я и вправду обещал, – подумалось мне. – Нехорошо получается». Я сдержал собственную поспешность, мысленно обругав себя последними словами. В глазах Леи плескалась обида за это – без малого – предательство, и сердце моё скорбно сжалось. Я притянул её к себе и легонько обнял.

– Прости пожалуйсти, – прошептал я. – Я не думал, что так получится. Обещаю, что привезу тебе какую-нибудь интересную книжку, и буду читать её всю ночь напролёт. И перескажу все-все рассказы того чаандийца.

Лея шмыгнула носиком:

– Правда?

Я вынул из её сумки калач и вручил ей же.

– Правда-правда!

Она улыбнулась и чуточку зарумянилась. Признаться честно, у меня и самого щёки горели, что каменья в кузнечной жаровенной. Я подумал: «не поцеловать ли её?», но при одной только мысли о подобной смелости голова пошла кругом. Отец прав был на этот счёт. «С женщинами и на войне нужна одна и та же смелость!» – частенько повторял он. Понемногу, не спеша, но я постигал и эту его науку.

Отец Славинсон. Пузатый мужичонка в летах, с лысеющей макушкой и курчавой бородой; в потёртой церковной рясе, роспись которой давно стерлась от бесконечных стирок. Священных регалий и символов веры он не носил. Его «символом веры» являлся бурдюк с тем, что покрепче, однако, спроси меня кто – и я бы и дня не смог припомнить, чтобы взгляд преподобного хотя бы на миг утрачивал свою остроту.

Восседал он на козлах своей старенькой и скрипучей что кости самого мира телеге, которую тянула лошадка по имени Эль. Несложно было догадаться, кто дал ей такое имя.

Распрощавшись с Леей, я поспешил прямо к нему. Телега преподобного как раз съехала с переброшенного через сток запруды мостика, а сам возничий не переставал напевать себе под нос какую-то песенку. Слов было не разобрать, но по опыту я знал, что речь там шла о каких-нибудь небывалых событиях – навроде тех, где герои священных писаний пропадом пропадали в публичных домах тем лучше, чем те были привольнее. Разумеется, исключительно с целью спасения заблудших душ от греха распутства.

Таков был отец Славинсон. Даже в своём юном возрасте я понимал, что он являлся ужасным священнослужителем… но, тем не менее, оставался очень хорошим человеком.

Увидав меня, спешащего ему на встречу, он оборвал своё пение, громогласно прочистил горло, и изрёк:

– Ох ты, ох ты! Кто же этот молодой человек, что самым первым так торопиться поприветствовать старого священника?! Неужто это ты, малыш Неро? Я едва тебя узнал – воистину, растёшь ты не по дням, но по считанным часам.

Я улыбнулся, сложил руки на груди в священном знамении, и шутливо поклонился.

– Полноте вам, святой отец! – ответил я, подражая храмовой помпезности в голосе. – И месяца не прошло с момента вашего последнего визита.

– Правда?! Что ж… как удивительно время летит. Я, пожалуй, готов бы поклясться, что в прошлую нашу поездку ты не сгибаясь мог бы пройти под днищем моей телеги… Ну да ладно. Запрыгивай-ка на козлы, мальчуган, да рассказывай: как там поживают добрый Брут и прекрасная Энилин?

Я взабрался, но не на козлы, а сразу в телегу. Там, как и всегда, лежали кули и вязанки тканей из коноплянки, бутыли настоек и масел, переписанные книги и всякое прочее, – словом, всё то, за счёт продажи чего аббатство и продолжало существовать.

– Отец, как и всегда, в добром здравии, преподобный, да и матушка тоже, – ответил я, завалившись на что-то мягкое и вперив взгляд в стремительно темнеющее небо. Откуда-то издалека послышались отголоски громовых раскатов.

– Добро, добро. А у вас, как я погляжу, сегодня празднество! А повод каков?

Я рассказал преподобному о появлении дракона и обо всех прочих событиях сегодняшнего дня. Он слушал, кивая и многозначительно восклицая, а по поводу крылатого исполина заявил, что ничегошеньки не видел, хотя мне и сложно было в это поверить. Забавно, я-то решил, что именно появление дракона и привело его сегодня к нам. Но, оказалось, нет, хотя, а была ли в том большая разница?

Отец Славинсон время от времени возил немногочисленные товары аббатства в Гринлаго, а вместе с ним отправлялась и немалая часть того, что производилось в Подымках: от варенья и резных фигурок из кости и дерева, до клея, пеньки и малой пушнины. Нередко и контрабандисты передавали что-то до города.

И неизменно в каждую такую поездку я отправлялся вместе с ним.

Причин тому было несколько. Гринлаго удачно расположился в самом сердце острова, – а если точнее: на пересечении торговых путей меж Валерпортом – портовым городом-столицей Драриндаина, – и Вратами в подгорное королевство дворфов. Оттого там стояла своя торговая фактория, а я, поскольку тяготел к счету и наукам, сделался для отца Славинсона постоянным компаньоном, мотая на ус всё, чему мои зоркие глаза и уши становились свидетелем, и постигая премудрости торговли и товарообмена. Кроме того, я просто не любил подолгу сидеть на одном месте без дела.

Ну и, разумеется, ещё была библиотека. Словами не описать, как сильно я любил тайком туда пробираться!

Остановив телегу, отец Славинсон приветствовал жителей Падымков, извинился за столь поздний приезд, угостился у праздничного стола и приступил к переписи того, что деревенские желали отправить с ним на продажу. Я же побежал домой собирать вещички: несколько листков пергамента, мое личное гусиное перо и небольшую склянку чернил про запас. И, разумеется, подходящую случаю одежду.

Тёмную, мягкую и неприметную.

 
⊱                                                  ✧☽◯☾✧                                              ⊰
 

Не сказать наверняка: это горная гряда на горизонте таки сподобилась поглотить солнце, или хмурые тучи окончательно сокрыли его от людских глаз? На землю опустилась несвойственная для этого времени потьма; поднялся ветер, мелкая морось то и дело била в лицо. Кожу стало пощипывать от колючего холодка, и, взглянув вверх, я без труда отыскал там отсветы Призрачной луны. Когда та появлялась на небосводе, – холодило даже в самый погожий денёк. Такие дела. Одним словом, погодка такая, что и свинью нестыдно в дом запустить. Ещё недавно я считал, что воодушевление сего дня ничто неспособно умолить; сейчас же с тем собою я радостно вступил бы в жаркий спор.

Однако, делать нечего. Товары были погружены, нужные бумаги заполнены, а сам я ни за что бы не посмел отпустить доброго священника одного в путь-дорогу. Отцу Славинсону предлагали спокойно переночевать в Падымках и отправиться поутру, но он отмахнулся, сказав, дескать, что ожидает его одно крайне важное дельце, которое негоже откладывать на потом. Что это за дело, он, разумеется, сообщить не решился.

Я вновь взглянул в даль, – туда, где надеялся увидеть хотя бы проблеск закатного солнца. «Это всего лишь непогода, – напомнил я себе. – Кто в здравом уме будет боятся обычной непогоды?». Не иначе как по воле злого случая в этот самый момент сверкнуло, и миг спустя до меня докатился громовой раскат – настолько мощный и жестокий, что деревья склонились под его напором, а меня самого немного даже оглушило.

– Сын, ты точно уверен, что хочешь отправляться сегодня? – послышался отцовий голос, когда звуки мира начали понемногу возвращаться.

Своими могучими ручищами он ухватил меня за подмышки и помог взобраться в телегу. Для своих годков я выглядел более чем взросло, но в отцовских руках по-прежнему ощущал себя мелким сопляком, – такого он был богатырского сложения.

– Конечно, отец, как и всегда. Сегодня – особенно! У меня доброе предчувствие, – ответил я, улыбнувшись.

Это, на самом-то деле, правдой и близко не было. Не смотря всю необычность сегодняшнего дня, не смотря на празднество, не смотря… ни на что, – на душе у меня становилось тем неспокойнее, чем пуще темнело небо. Хотя обычно дождь с громом и молнией я очень даже любил. И никак мне не удавалось решить для себя: что ж тут такое? Предчувствие нехорошего прямо-таки разрасталось в душе, и в то же время всё моё нутро жгло от предвкушения, когда библиотека окажется всецело в моей единоличной власти. Шершавую пыль ветхих томов я уже ощущал на кончиках пальцев, а запах пергаментной бумаги нет-нет, да и угадывался в порывах озорного ветра.

И всё же…

Очередная волна хладной мороси прошлась по телу, и я, озябши, вздрогнул.

Помимо всей прочей одежды, отец вручил мне ещё и свою старую накидку из воловьей шерсти. Ту самую, оставшуюся у него со времён службы на Никс-Кхортемском пограничье. Она, правда, была для меня тяжеловата, – ощущалась, как взваленный на плечи мешок соли, – зато ей нипочём был ни дождь, ни снег, ни даже стрела. А хмурое небо и впрямь выглядело так, будто готовилось разразиться именно что стрелами.