На окраине Перми жил студент ПГМИ. Повесть

Лечфак или педфак?

Любопытный исторический факт: «первый набор студентов во вновь образованный Пермский мединститут (1931) проводился на семь факультетов: лечебно – профилактический, санитарно – гигиенический, охраны материнства и младенчества, подготовки фельдшеров без отрыва от производства, рабфак, высших медицинских кадров, химико – фармацевтический»⁸.

Но и в 1972 году у абитуриента ПГМИ также имелся немалый, считаю, выбор. Кандидат в студенты мог поступать на любой из четырех факультетов: на лечебный, педиатрический, санитарно – гигиенический или стоматологический.

Лидером, самым главным, престижным, значимым считался (и являлся!) именно Его Величество Лечебный Факультет. Это – обьективно. Это – не обсуждается.

На ступеньку, но, все – таки, ниже шел санитарно – гигиенический факультет, не в обиду замечательным выпускникам его будь написано это. Простите, друзья! Сейчас я во многом изменил ту, раннюю свою, точку зрения, но когда – то, и впрямь, полагал, что дело обстоит именно так.

Причина простая: выпускники санфака, хотя и занимались крайне важной и ответственной работой, обеспечивая безопасность граждан, но правом лечения людей они наделены все – таки не были. А мне хотелось лечить, а не только предупреждать!

Примерно, вровень с санитарно – гигиеническим значился в моей тогдашней «табели о рангах» и стоматологический факультет.

Да, стоматологи, конечно, лечили, но лечили они не всего человека. Их интересы ограничивались всего лишь челюстно – лицевой областью. С другой стороны, учились на стоматфаке на целый год меньше. Не «пять лет и десять месяцев», как на всех остальных факультетах, а всего лишь «четыре и десять…». Для кого – то из абитуриентов это обстоятельство имело определенное значение.

Оставался, впрочем, еще педиатрический… Каюсь, мало что знал об этом новом факультете. Так, в общих чертах. Но главным было то, что давал он право непосредственной лечебной работы. Одно это уже ставило его вровень, на одну ступеньку с лечфаком. Правда, право это распространялось только на детей.

С другой стороны, лечение пациентов детского возраста представлялось мне в каком – то смысле, занятием даже более трудным, нежели взрослых. Взрослый больной, он, хотя бы, может сказать, объяснить врачу, довести до сведения доктора: что, где, как болит… А ребенок? Что может врачу рассказать о своих болячках грудная кроха, к примеру?!

Вот почему, подавая документы в ПГМИ, колебался я до последней минуты. «Разрываясь» между лечебным и педиатрическим… Меняя «последние» и «окончательные» решения по сему поводу по нескольку раз на дню. Традиционно, чуть большее предпочтение отдавая именно лечебному структурному подразделению ПГМИ. Хотя, в итоге оказался, все – таки, на педфаке…

Как, почему так случилось, произошло?

Дело в том, что в момент подачи документов (а подавал я их именно на лечфак) одна из членов приемной комиссии, замечательный врач – хирург, доцент Вера Яковлевна Родионова⁹ посоветовала:

– А не хотите ли, молодой человек, пойти учиться на педиатрический…? Стать детским врачом? Факультет просто замечательный! Новый, открыт в прошлом году. Перспективный! Сейчас набирает студентов во второй раз. В историю войдете!

А теперь скажите, друзья, только честно, вот, вы бы устояли, если бы вам вдруг предложили «войти в историю»? Неужели отказались бы от интересной возможности реализовать, проявить себя на новом, необыкновенно трудном и важном поприще?

А кто сказал, что будет легко?¹⁰

Виталий Алексеевич Четвертных – первый декан педиатрического факультета¹¹ и Евгений Антонович Вагнер. Из архива О. И. Нечаева.

Последнее дело комиссара Берлаха…

Вступительные экзамены в советские ВУЗы… Проводились они, если память не изменяет, в конце июля – начале августа.

Абитуриентов – медиков ожидали устные вступительные испытания по биологии, физике и химии. Плюс – письменный экзамен (сочинение). Хотя, по атомарному, так сказать, «весу» и экзаменационному «авторитету» сдаваемых дисциплин, правильнее была бы иная «расстановка»: ХИМИЯ¹², а уже потом и всё остальные.

В моем случае началось все с испытания письменного.

В перечне тем для сочинений, предложенных в тот год, значились, если не ошибаюсь, А. С. Пушкин с мятущейся его Татьяной, и В. В. Маяковский с «чистящей себя под революцией» поэзией.

Я же, ничтоже сумняшеся, избрал тему третью, свободную, точного названия которой сейчас не помню, что – то там совсем уж пафосное, типа: «Гуманистические начала профессии врача (на примере героизма советских медиков)».

Но, думаю, не ошибся – так вдохновенно писалось мне о подвиге наших медиков в годы Великой Отечественной войны!

Раскрыть героические и гуманистические качества советского врача, всей нашей замечательной советской медицины (без всяких оговорок и кавычек!) во всей своей полноте решил я на контрасте с медициной не нашенской, буржуазной, а значит, по определению, никуда не годной.

Помог на этом нелегком пути новый телевизионный фильм «Последнее дело комиссара Берлаха» (1972). Снятый по повести швейцарского писателя Ф. Дюрренмата «Подозрение».

Картина (напомню тем, кто не видел этой работы режиссера Василия Левина) посвящена была «последним месяцам жизни комиссара полиции Берлаха, в течение которых умирающий полицейский следователь продолжал, несмотря ни на что, попытки разоблачить жестокого военного преступника, нацистского врача – изувера Эменбергера.

А тот, вражИна, как и положено вражИне, скрывался под чужим именем и продолжал гнуть свою фашистскую линию: проводил жестокие опыты над ни в чем ни повинными людьми, пациентами своей клиники. Оперируя несчастных больных БЕЗ НАРКОЗА! В конце фильма, пускай и ценой собственной жизни, смертельно больному блюстителю закона Берлаху удается, таки, призвать к ответу преступного вивисектора…».

Писал искренне, честно. О том, что думал, о том каким виделся мне мир… Я казался себе «взрослым». И, в этом смысле, будучи патриотически настроенным советским школьником, вряд ли чем – то существенно отличался от большинства сверстников.

Впрочем, патриотизм мой уже не носил абсолютного характера, его уже нельзя было считать ни классическим, ни «стопроцентным». Ибо был он слегка, но – «подмочен» привнесенными извне обстоятельствами.

Допускал, что и по ту сторону «железного занавеса», все таки, имеется что – то хорошее, что и там есть свои, пусть и не многочисленные, но, тем не менее, достоинства.

Например, музыка! Речь о западных музыкальных веяниях, обрушившихся с конца шестидесятых на СССР. О битломании, если проще. Да, был я «битломаном». Носил длинные, почти до плеч, волосы. По тогдашней крайней моде.

Утешало, повторюсь, то, что это мое увлечение англо – саксонской музыкой, электромузыкальными инструментами, роковой зарубежной музыкальной культурой, весьма распространенное среди тогдашней молодежи, абсолютно не конфликтовало с той, значительнейшей, надо сказать, частью моего сознания, отвечавшей за преклонение перед мужеством и стойкостью советского народа, перед героизмом Советской армии и флота. Что оно совершенно не мешало мне искренне считать, полагать страну свою самой передовой, самой правдивой, самой лучшей на свете!

В общем, не знаю, почему, но был я уверен в своем сочинении. Тем более, что, стараясь не рисковать, по возможности, я сознательно «упрощал» текст, там, где считал это возможным, допустимым.

Письменный экзамен проводился в Большом зале Главного корпуса. Рукопись свою сдавал я одним из самых последних.

Все. Теперь нужно было ждать результатов. Долго. Неделю или даже больше.

…Наконец, списки с оценками вывешены, представлены для всеобщего обозрения на досках объявлений Главного корпуса (в пространстве на лестничной площадке между первым и вторым этажами).

Волнуясь, ищу, ищу фамилию свою череде бесконечных списочных столбцов. И в круге первом, конечно же, пропускаю, не нахожу себя! Вот какие штуки проделывает иногда с нами волнение! И только на второй раз все благополучно разрешилось.

Выяснилось, что мой сочинительский порыв не пропал всуе. До «пятерки», правда, не дотянул, но и «четверка» устраивала. Это был допуск к следующему испытанию, к экзамену по химии.

«Химия позади, считай студбилет – на груди!»

«Сдал химию – поступил в мед!» – не раз и не два доводилось слышать мне от знакомых студентов – медиков. Как же я завидовал им, этим едва ли не небожителям! Завидовал белой завистью!

Еще бы, ведь они уже сдали, и сдали – успешно, скинули с плеч всю эту вступительную «муру». И химию, и прочее. Эти ребята, которые по возрасту были старше меня буквально на один – два года, казались мне, едва ли не аксакалами, умудренными огромным жизненным опытом!

А я? А у меня?

А у меня все было еще впереди.

Как и почти все поступающие, слегка побаивался я химии. Мне не стыдно в этом признаваться. Даже сейчас, сорок два года спустя.

Ведь, кто – то правильно некогда заметил, что человек чаще всего боится не вовсе не действительно страшного, а, по большей части – «неизвестности и неопределенности грядущего».

Да, вступительный химический экзамен был самым трудным, но вовсе не потому, что химия была самой трудной из существующих на земле наук! Нет, проблема лежала несколько в иной плоскости: в те времена на химическом экзамене стало «модным» проверять и оценивать не столько знание теоретических вопросов, сколько практических, то есть, способности будущих врачей решать разнообразные химические задачи.

Иными словами, речь шла о наметившемся «доминировании», приоритете прикладных знаний над фундаментальными. Кто – то посчитает это перекосом, кто – то – нет.

Но, вот, задачи эти самые, чтоб ни дна им, ни покрышки, сами по себе были с такими «вывертами» и с подвохами, что мама не горюй! Составлены и подобраны они были так, что у экзаменатора всегда оставалась в запасе реальная возможность «утопить» вас. И любого на вашем месте!

Ибо всегда можно было, например, объявить ваше решение не вполне корректным или даже вовсе неправильным.

Или же обвинить абитуриента в том, что результат достигнут с использованием не самых современных, а в чем – то уже «устаревших» методов, или просто «не тем методом», которым «следовало бы»… И, стало быть, влупить «фитиль», поставить «пару» на совершенно законных основаниях.

Была бы, как говорится, статья, а подсудимый всегда найдется!

В экзаменационных кулуарах гуляло тогда немало слухов, рассказывалось вопиющих историй с одной и той же тематикой: «Жестокий „произвол“ экзаменаторов на экзамене по химии».

С другой стороны, если же задачу каким – то чудесным образом все же удавалось решить, то, скорее всего, «тройка» за экзамен вам была почти обеспечена. Другой вопрос, что с ней делать потом при тогдашних проходных баллах?

Особенно опасались химии именно абитуриентки. В 1972 году для них были установлены гораздо более высокие проходные баллы, по сравнению с коллегами по экзаменационным аудиториям мужского пола¹³.

Отсюда – устойчивое мнение, что «абитуриенток больше «валили», «топили», тогда как абитуриентов напротив – слегка «приберегали», даже… Впрочем, «бережение» это носило весьма относительный, условный характер.

Решающим фактором, все – таки, было именно решение практической задачи. Если справиться с ней не удавалось, ничто и никого уже не могло спасти. Ни мальчиков, ни девочек. Извольте, с вещами, на выход! Кто в армию, кто – на подготовительные курсы! До следующего года.

Таким образом, тогдашний экзамен по химии был неким «моментом истины», естественным барьерным «рифом». О коварные и острые подводные камни которого, по замыслу ректората, должны были разбиться утлые суденышки и хлипкие «шлюпочки» абитуриентов – неудачников. Это безжалостное испытание призвано было оставить на «плаву» только самых – самых достойных.

Под стать, заложенной в основу химического экзамена, беспощадной идее дарвиновского естественного отбора были и сами экзаменаторы. В строгую комиссию входило несколько настоящих, проверенных временем, «волкодавов», «терминаторов», специалистов по расчистке абитуриентских «авгиевых конюшен». Само попадание к которым означало почти неминуемый финал.

Но даже на их тяжелом, безотрадном фоне выделялась своим особенным, я бы сказал, изысканным, даже, «людоедством» (не побоюсь этого слова) доцент кафедры общей химии по фамилии Л – а¹⁴. О методах работы этого специалиста ходили легенды, о них сочинялись едва ли не песни и былины!

Теперь читатель знает достаточно для того, чтобы сполна оценить мой блестящий экзаменационный план. Он был предельно прост. Пункт первый: «Постараться не угодить к доценту Л – ой» («Пронеси, Господи, обнеси меня сей чашей!»). Пункт второй требовал, заклинал: «Надо решить задачу!». Пункт третий предписывал: «По выполнении пунктов 1 и 2, действовать по обстоятельствам».

Я упорно готовился воплотить его в жизнь, реализовать на деле.

Не могу не написать вот еще о чем. Знаю, прекрасно знаю о том, что история не терпит сослагательного наклонения, но, если бы поступал я в мединститут не тогда, сорок два года назад, а сейчас, конечно, готовился бы я к экзаменам по – другому, совсем не так, как я к ним готовился.

Нынче львиную толику подготовительного периода посвятил бы я именно занятиям с репетиторами. По всем необходимым предметам.

Или попытался бы поступить в специализированные биологические лицеи, которые сейчас имеются почти при каждом уважающем себя медицинском университете. Выпускники коих, при условии получения высоких оценок на выпускных школьных испытаниях, автоматически зачисляются в студенческие ряды нынешних медицинских университетов.

Но тогда, в 1972 году, мы, конечно, ни о каких репетиторах и слыхом не слыхивали! И со словом этим встречались лишь на страницах литературных произведений, описывающих нравы дореволюционной гимназии (повесть В. Катаева «Белеет парус одинокий», к примеру).

Посему готовился я к экзаменам исключительно самостоятельно. По старинке штудируя обычные школьные учебники.

А тут еще погода, чтоб ей пусто было, преподнесла, таки, сюрприз. Раскочегарившись, не на шутку!

Надо сказать, что лето у нас на Урале почти всегда, в лучшем случае, на твердую «троечку». Почти никогда не бывает особо жарким. И даже – просто жарким. (Видно, чем – то прогневали мы, пермяки, Господа Бога, коль скоро, «наказал» Всевышний уральскую землю нашу таким количеством пасмурных дней в году!).

Мало того.

Считаю, что многие жители Урала (это я, в первую очередь, о себе, конечно же!) бывают «мрачновато – пасмурными», «неулыбчивыми» именно по данной причине. Солнца, солнца нам иногда не хватает. Погодного «позитива» не достает! Нечто более или менее, хорошее, жаркое, «пляжное» случается в наших краях не чаще одного раза в десятилетие.

Так вот, надо же было такому случиться, что именно тогда, в 1972 году, природа столь безжалостно «ударила» по моим вступительным экзаменам каким – то невероятным количеством зноя, тепла! Да, да, стояла несусветная жара. И не только, кстати, на Урале, но и повсеместно. В том числе, в Москве.¹⁵

Таким образом, подготовка моя вынужденно сводилась не только к зубрежке, а именно к разумному, пропорциональному сочетанию этой самой зубрежки с активным отдыхом (купание, загорание) на реке Каме.

Будучи коренным жителем, аборигеном небольшого поселка городского типа с оригинальным названием «КБМаш», раскинувшегося на холмах неподалеку от остановочной площадки (о.п.) «Молодежная» Горнозаводского направления Свердловской железной дороги, предпочитал я не сам официальный пермский городской пляж (находившийся чуть дальше, в окрестностях о.п. «КамГЭС»).

Нет, меня куда больше привлекали территориально близкие, «родные» окрестности, а именно – район бетонного ложа водохранилища Камской гидроэлектростанции с прилегающими шлюзами. Именуемые местными жителями просто «бетонкой».

Шлюзы Камской Гидроэлектростанции

На «бетонке» вода была намного «чище», а народу сюда приходило купаться куда меньше. К тому же, с «бетонки» всегда было интересно наблюдать, как входят в шлюзовые створы разнообразные суда, как тянутся и тянутся бесконечные плоты с верховьев Камы и Вишеры! Плоты детства и юности моих…

«Цвет небесный, синий цвет…» Николоз Бараташвили и Борис Леонидович Пастернак

«Попрыгунья – стрекоза

Лето красное пропела,

Оглянуться не успела,

Как зима катит в глаза…»

И.А.Крылов «Стрекоза и муравей»

За всеми этими подготовками и приготовлениями, как – то незаметно наступил день очередного вступительного испытания.

Явка на экзамен назначена была на полдень.

Добираться до Главного Корпуса ПГМИ удобнее всего было мне …железной дорогой, электропоездом.

Почему, неужели же в Перми не было автобусов и трамваев?

Да, нет, автобусов и трамваев хватало. Просто жил я далеко от исторического центра города. Километрах в двадцати, примерно. В отдаленном пригороде, на самой городской окраине – в Орджоникидзиевском районе города.

Взгляните на карту города. Чтобы убедиться в том, что Пермь реально напоминает собой некое длинное – длинное, протянувшееся с севера на юг, «коромысло», «веретено», «веретёшко», километров под семьдесят в длину от одного его окончания до другого, ну никак не меньше!

«Виной» тому – моя любимица, красавица река Кама. Именно она «растянула» своей великостью и протяженностью город вдоль своих бесконечных берегов, подобно атлету, растягивающему тугой пружинный эспандер.

Так вот, на самом северном «полюсе» этого «коромысла», «веретёшка», на уровне Камской ГЭС, я и имел честь жить – поживать.

В нашей стране, кстати, несколько таких вот, городов, условно говоря, «эспандеров». Пермь успешно входит в их призовую «тройку» (наряду с Н. Новгородом и Волгоградом).

Опишу вкратце маршрут, которым в студенчестве добирался я с моей периферии до «сердца» нашего института – Главного корпуса ПГМИ.

Из «двери в дверь», что называется.

Первая часть этого путешествия – это пеший переход от моей кирпичной пятиэтажки, располагавшейся в самом конце улицы Веденеева до о.п. «Молодежная».

Появлением своим на свет поселок наш, «КБМаш» («Конструкторское Бюро Машиностроения») обязан был секретному и значительному «среднемашевскому» предприятию, работавшему на сугубые нужды «оборонки» (как, впрочем, и почти вся промышленная Пермь в те времена).

Вот такие «игрушки» выпускались на «почтовом ящике» «Конструкторское бюро Машиностроения» – Научно – производственное объединение «Истра». А в правом нижнем углу кадра здание пермской школы №16, в которой заканчивал я восьмой класс. Фотограф А. Углицких, 2011

Дистанция перехода небольшая – километра полтора – два. Дорога «легкая», все время под уклон, словно бы, «скатываясь» с горочки. Ноги сами себя, что называется, несли…

Наконец, с пристанционного холма, радуя глаз и волнуя сердце, открывался совершенно изумительный вид: темно – синее искусственное Камское море – водохранилище, с примыкающей к нему железной дорогой, и виднеющимися поодаль высокой «Спасской башней» главного управления шлюзами Камской ГЭС, любимой моей «бетонкой» и лодочной станцией… И над всем этим благолепием шатром невиданной красы раскинулась необъятная, бездонная глубина небесного купола!

Помните: «Цвет небесный, синий цвет полюбил я с малых лет…» Так вот, иногда кажется мне, что Николоз Бараташвили написал строки эти – и я вовсе не шучу! – именно об этом небе! О пермских небесах моих!

Тем более, что Б. Л. Пастернак, который перевел на русский язык это гениальное стихотворения классика грузинской литературы, был вполне себе «нашенским», «уральским» человеком. Частенько бывал в Перми, подолгу жил в Пермской губернии (в первой четверти двадцатого века) и, следовательно, имел полную возможность наблюдать дивную природу Урала собственными глазами.¹⁶

Красота, и впрямь, какая – то просто невероятная!

Наша пермская «Спасская» башня» – Здание Главного управления шлюзами. 1949—1958 гг. Архитекторы: Б. К. Александров, Е. М. Попов, С. В. Кринский. Пермский край, г. Пермь, Комплекс КамГЭС. Фотограф А. Углицких, 2011

Далее следовало железнодорожное путешествие от «Молодежной» до станции «Пермь – I», занимавшее обычно минут двадцать – двадцать пять.

Движение электропоездов осуществлялось согласно расписанию, изобиловавшему, кстати, большими «ремонтными» разрывами, «перерывами». Поэтому всем «орджоникидзиевцам», коим выпало трудное счастье работать или учиться, как это называлось и называется до сих пор: «в центре», «в городе», приходилось под него постоянно приноравливаться, подгадывать…

Перечислю названия станций и остановочных площадок: «Кислотный», «Балмошная», «Юбилейная», «Язовая», «Мотовилиха».

От красивейший, дореволюционной еще постройки, станции «Пермь – I», следовало опять идти пешком.

Только теперь – все время «в горку», в «подъемчик»: по улице Орджоникидзе (нынешней Монастырской) минуя здание бывшего Камского речного пароходства (теперь в нем располагается областной краеведческий музей), затем – Комсомольским сквером мимо знаменитого на весь мир Пермского театра оперы и балета и вот он, как на ладошке перед тобой – Главный корпус ПГМИ!

К чему это я так «разошелся», с чего бы так все так подробно описал?

Да чтобы показать, что все студенчество мое, по сути, вполне можно полагать одним сплошным, хотя и, «разорванным» на тысячи и тысячи «отрезков», и, одновременно, растянутым на немалое лет, железнодорожным переездом. Осложненным хроническим вокзальным ожиданием.

Множество лет, по шесть дней в неделю, дважды в день – было так! Не потому ли расписание пригородного сообщения как «туда» (о.п. «Молодежная» – «Пермь – I»), так и «обратно» (ст. «Пермь I» – о.п. «Молодежная») так прочно «вшито» в память мою? Впечаталось навсегда! Настолько, что я и сейчас, спустя почти полвека, могу воспроизвести его на память!

Подобно демобилизованному солдату – отставнику, который до конца дней своих без запинки и в любое время суток может на память назвать табельный номер когда – то давным давно закрепленного за ним автомата или винтовки!