– Для того чтобы убить человека?
– Понятия не имею. Ты ведь ничего мне не рассказал о происхождении этого листка. Если и так, то это подобно тому, как использовать ювелирные инструменты для заколачивания гвоздей. Человека можно убить и обычной острой палкой, раз уж на то пошло, а не вычислять, каким образом нужно воздействовать на материю мироздания, чтобы разорвать на части одного-единственного человека.
Значит, кто-то в самом деле разметал тело несчастного Дарбина с помощью волшебства, да простит меня Альвин за такое кощунственное название. Но не проще ли, в самом деле, было убить его обычным ножом, найти хозяина которого тысячекрат сложнее, чем того, кто оставил за собой след, подобный этому?
– Ты знаешь кого-нибудь, кто мог сделать это? – вместо ответа снова спросил я, пытаясь удержаться на поверхности своих рассуждений.
– Боюсь, я еще не так далеко зашел в своих изысканиях. Но, думаю, людей, способных решить подобную задачку, во всем университете не так уж и мало. Это ведь кровь на обратной стороне, правда? Очень мило.
– Определенно, друг мой. Мне нужно скорее бежать и доложить обо всем Трифону. Ты даже не представляешь, какую услугу тебе довелось оказать. Предлагаю встретиться завтра в полдень где-нибудь в «Цветущей Эвридике», там я дам ответы на все интересующие тебя вопросы.
– Подожди хоть немного, – испуганно вскрикнул Альвин, – дай мне хотя бы скопировать эти формулы.
Следующие полчаса я нетерпеливо наблюдал за тем, как Альвин дрожащей от волнения рукой переписывает на чистый лист строки так заинтересовавших его уравнений и перерисовывает изображенное переплетение линий, совершенно не поддающееся никакой логике. Судя по всему, некоторые символы в них были для него не совсем понятны, а то и вовсе неизвестны, поскольку каждый из них он обводил по нескольку раз, делая какие-то одному ему понятные пометки. Когда я уже начал опасаться за здоровье друга, лицо которого сменило бледность на нездоровую синеву и покрылось крупными бисеринами пота, он, наконец, оторвался от своего занятия и отложил перо. Посмотрев на меня ничего не выражающим взглядом, Альвин вышел прочь, и, судя по быстро удаляющемуся эху шагов, отправился далеко и надолго. Свернув свою «улику» в трубочку и запихав обратно в кошель, я вышел вслед за ним, направившись в противоположную сторону. Пожалуй, такой стиль общения между нами всегда был в пределах нормы, и потому можно было обойтись без прощания.
Солнце еще висело достаточно высоко, когда я покидал стены университета, высокие и угрожающие, больше приличествующие царской сокровищнице, чем обители знаний. Впрочем, знания для многих и представляются сокровищами, в подавляющем большинстве случаев куда более ценными чем мягкое и податливое золото.
Проезжая обширные виноградники, раскинувшиеся далеко, до самого горизонта на холмах близ Стафероса, я думал лишь об одном: правильно ли я поступил, решив проявить никому не нужную инициативу. За те несколько месяцев, что прошли после окончания военной школы, пока я лениво занимался изучением правовой и социально-политической жизни ордена, не произошло ровным счетом ничего, за что мог бы взяться кабинет дознавателей. Я бы предпочел вернуться в ряды катафрактариев и добывать себе положение в военной сфере, но, по общему мнению моих учителей, а вместе с ними и семьи в лице братьев и отца, к такой службе я оказался абсолютно непригоден. «Сын Второго Всадника будет либо лучшим, либо никаким», – выразил тогда отцовскую мысль Фирмос, старший из моих братьев. Средние результаты не устраивали никого, и я отправился туда, где всё решали деньги, а не личные достижения. Здесь побеждал тот, чья задница могла просидеть на стуле дольше остальных и тот, кто делал щедрые пожертвования и подарки высокопоставленным чиновникам и святым братьям ордена. «Инициатива наказуема» – не так давно заявил всем нам, младшим дознавателям, брат Трифон. Мы были помощниками главного палача ордена, но руки наши никогда не будут измараны кровью его жертв. Ровно до тех пор, пока кто-то из нас не займет место подле него. Или вместо него. Но никто из нас, однако же, не желал этого. Если я собираюсь помочь Трифону с этим делом, если мои действия окажутся достаточно удачными, чтобы найти убийцу, это не останется незамеченным среди более высоких чинов ордена. Но вот нужно ли мне будет это внимание? В этом-то и весь вопрос.
Жара, казалось, сдавила мир огромными раскаленными клещами, скомкала его и превратила в наполненную дрожащим маревом заготовку под что-то совершенно новое. Тучные бока Хлыста, казалось, превратились в кузнечный горн и лоснились от пота. Вечно унылое выражение на его морде и вовсе растеклось по пыльной дороге недовольной лужей. Соответствуя своей кличке, он лупил хвостом по бокам, попадая и по мне, будто пытаясь согнать. Конь мой воплощал собой все пороки человеческой жизни: раскормленный, ленивый и унылый, он создавал впечатление скорее престарелой ломовой скотины, нежели верного боевого товарища. Ему было глубоко наплевать на этот мир, а в особенности на меня, которого, кажется, не замечал вовсе. Такое отношение его к моей персоне поначалу меня раздражало, но довольно быстро я осознал, что так ко мне относятся и все прочие животные. Моё присутствие, по всей видимости, вызывало в созданиях Творца какое-то глубокое чувство бессмысленности всего сущего, и чем дольше кто-то из них оставался подле меня, тем глубже в их неразумной голове это чувство укреплялось.
Оставшиеся пару миль до города я шел пешком, обливаясь потом и сплевывая в дорожную пыль песок, оседающий на губах. Когда солнце уже стало клониться к закату и ощущение давления, создаваемого раскаленным солнцем, достигло своего предела, я оказался у ворот капитула.
Этаж, занимаемый кабинетом дознавателей, находился по большей части в северной башне цитадели и представлял собой несколько больших комнат для старшего дознавателя и его ближайших помощников, огромный архив, библиотеку и общий зал, где проходили заседания кабинета. Это были, так сказать, помещения административного назначения, осуществляющего управление всеми другими отделениями в капитулах по всей империи, и работали здесь люди по большей части не замешанные в кровавых делах, составляющих основную часть дурной славы кабинета.
Поднявшись по мраморным ступеням к месту обитания Трифона, я замер в нерешительности у двери, от души надеясь на то, что внутри будет еще хоть кто-нибудь помимо него. В присутствии посторонних людей старший дознаватель отчего-то не решался терзать своих жертв со всей присущей ему жестокостью, и можно было рассчитывать на снисходительный прием. Но удача на этот раз изменила мне.
– Кажется, я велел тебе явиться еще утром? – обманчиво спокойным голосом поинтересовался у меня Трифон. Скорее утвердительно, чем вопросительно.
Он сидел за своим письменным столом и увлеченно что-то записывал на раскрытом перед ним свитке. Внешность его могла ввести в заблуждение любого, поскольку ни на йоту не отражала внутреннее содержание. Так мог бы выглядеть добродушный монах или учитель речи: полный, с увесистыми щеками и большими широко раскрытыми глазами неопределенного цвета, лысоватый и крупноносый. Не было в нем ни одной резкой черты, а одни лишь округлости, какие могли быть присущи человеку мягкому и незлобивому. Носил он всегда одну и ту же белую мантию, скрывающую его объемные телеса, безукоризненно чистую в любое время года и расшитую золотом шапку, скрывающую склонную к ослепительному блеску лысину. Со стороны могло показаться, что человек этот едва ли не святой, и только при близком знакомстве Трифон выдавал в себе скорее демона, скрывающегося за благообразной личиной.
– Я пока что смог придумать лишь одну причину, по которой ты не выполнил моё распоряжение: послушник, которого я послал, плохо тебя искал или вовсе отправился в трактир пропустить кружечку-другую. В таком случае, его ожидает наказание плетьми и строгая епитимья. Так это или есть какая-то иная причина, столь важная, что ты решил поступить по-своему?
Обычно, чем тише он говорил, тем больше было его недовольство. Слова, обращенные ко мне, Трифон произнес почти шепотом, и я решил сразу же выложить все имеющиеся у меня козыри, дабы попытаться хоть как-то от него откупиться.
– Я был на месте преступления, кир, – как можно более вежливо ответил я, останавливаясь рядом с креслом у стола Трифона, – и более того, нашел улику, происхождение которой отправился проверить к одному доверенному лицу…
– Скажи мне одно Маркус: как, по-твоему, поступят с триарием, если во время атаки вражеской кавалерии он решит отойти по своим делам, поразмыслив, и придя к выводу, что его копье больше пригодится на левом фланге, чем на правом?
– Я думаю, его будет ждать трибунал.
– Вот видишь, вполне очевидная мысль.
Я поспешно достал из кошеля свой заветный клочок пергамента и положил его на стол перед старшим дознавателем. В глазах его, однако же, не отразилось ничего, что могло бы мне понравиться.
– Молодец, Маркус. Это девятый клочок бумаги из тех, что были обнаружены в доме помощника посла.
– Это схема для заклинания, с помощью которого убили Дарбина. Если листков всего девять, что же содержится на остальных восьми?
– Я прекрасно осведомлен, для чего использовался этот клочок бумаги. А во-вторых, не твоего ума дело, что было на остальных уликах.
– Но…
– От всей души надеюсь, что тебе понравилось играть роль вигила, пытающегося дознаться, кто же убил жену сапожника. Если бы ты прибыл всего на десять минут раньше, разгадать эту загадку тебе помог бы сам кир Руфин, придворный инженер его императорского величества.
«Инициатива наказуема» – то ли наяву, то ли в моей голове пронеслись эти слова, о которых мне довелось вспомнить на подъезде к Стаферосу. Голова моя медленно стала опускаться вниз, и прежняя уверенность в собственных силах растворилась без следа.
– Убийство Дарбина – не очередное дело об оскорблении святого слова Антартеса, не сговор группы мелких патрициев и даже не шпионаж ахвилейцев. Если Эммер был убит инженером или с его помощью, у нас большие проблемы. Ты понимаешь, насколько всё это серьезно?
Конечно же, я понимал, но в этот момент, пожалуй, все мои мысли оказались устремлены куда-то далеко на восток, в загадочные и полные мрачных тайн места, где, согласно преданиям, жили различные мистические существа. Такова уж особенность моего мировосприятия: когда разум мой понимает, что потерпел неудачу, он уносит меня туда, где я не буду чувствовать те неприятные ощущения, этой неудаче присущие. Я отчетливо слышал каждое слово, произнесенное Трифоном, но все же пребывал не здесь, уже пытаясь придумать для себя план дальнейших действий, которые могли бы хоть немного сгладить мою оплошность.
– Надеюсь, к завтрашнему дню писцы закончат копировать все документы, найденные в доме Дарбина, и у тебя появится отличная возможность принять участие в общем деле. Тебе надлежит составить каталог и привести в порядок каждую записку и каждое письмо, написанное рукой покойного. Установи, с кем, когда и сколько раз он переписывался, с кем контактировал и назначал встречи. Всё от и до. Брат Экер уже занимается этим делом, так что всю недостающую информацию узнавай у него.
Иными словами, мне предстояло провести несколько недель сидя за перечитыванием сотен и тысяч бумажек. Дело, безусловно, достойное младшего дознавателя. Трифон даже не удостоил меня более подробными инструкциями и четкими целями, отправив к Экеру, который, по всей видимости, эти инструкции получил в более чем полном размере. Зная дотошность наставника, объем работ должен быть колоссальным. Наверное, стоило почувствовать разочарование, приправленное толикой душевной пустоты и серой грусти, но разум покорно оградил меня от всего этого, предоставив взамен картину куда более привлекательную. Впереди была еще целая ночь и, вероятно, день, которые можно потратить на что-нибудь приятное. А потом, если повезет, Трифон забудет обо мне и Экере, с головой уйдя в расследование возможной ереси, и даже не вспомнит о порученной нам работе. А к тому времени как моё имя снова всплывет в его лысой голове, Экер и сам управиться со всеми этими каталогами, письмами и бумагами, толку в которых почти никакого.
В то время я был убежден, что подобное убийство не раскрыть возней с бумагами, поскольку они просто-напросто недостойны всего грандиозного замысла, скрывающегося за спиной убийцы, и для поиска его нужно нечто действительно экстраординарное. Наверное, прислушайся я к словам Трифона, события приняли бы совсем иной оборот. Когда тебе шестнадцать, в душе еще горит страстное пламя и невозможно разглядеть пользу в мелочах. Но иногда такой подход всё же помогает разглядеть целое до того, как маленькие кусочки сложатся во что-то определенное.
***
«Цветущая Эвридика» была тем местом, где в дореформенные времена находилось подпольное питейное заведение. Официально – ассамблея свободных поэтов и прочих деятелей искусства, которым не брезговали и высокопоставленные лица столицы. На деле же обширные катакомбы, находящиеся под ее зданием, вмещали в себя винные погреба и тех, кто, несмотря на наставления церковных братьев, находил свою собственную истину в вине. Теперь «Эвридика», конечно же, утратила свой подпольный статус, но в недрах ее всё также можно было найти любые виды удовольствий, не слишком распространенные в прочих заведениях подобного типа. В глубоких подвалах «Эвридики» пили настойки дурмана, курили гашиш и «листья счастья», здесь же располагался один из крупнейших лупанариев Стафероса. И, само собой, предназначалось это заведение только для очень богатых людей.
Еще какую-то четверть века назад весь алкоголь, как и табак, были запрещены по всей территории империи. Инквизиция жила и процветала, как процветала, впрочем, и подпольная торговля, ориентированная, как ни парадоксально, и на церковных служителей и иже с ними, в то время еще только ступивших на скользкую дорожку «истинной праведности», как это сейчас принято называть. Доктрины церкви и ордена переписывались не раз, и двадцать пять лет назад Иоганн Шестой, признанный после смерти святым, в последний раз внес свои правки, навсегда поставив точку в истории отношений церкви и ордена с мирской властью. Тем самым, в итоге, он подписал смертный приговор тому образу ордена, какой он задумывался отцами-основателями. Орден поменял свои приоритеты с морально-нравственного и социально-правового на карательный, став неким извращенным видом военного братства. Ересь в ее прежнем варианте, устарела: инакомыслящих, таких, как последователи идеи Темного Отца, почти перестали преследовать, поскольку их существование никак не вредило жизни империи. Теперь всю свою мощь аппарат инквизиции направил на выявление внутренних и внешних врагов, борьбу неверными. Обусловлено всё это было одним-единственным фактом: затраты на содержание штата инквизиторов, боевых братьев, дознавателей и шпионов в какой-то момент достигли астрономических размеров, тотальный контроль за блюдением законов божиих перешел все мыслимые и немыслимые границы, поставив под сомнение даже власть императора. Всё шло к тому, что вскоре на место императора встал бы теократ, голос и длань Антартеса. Само собой, никого, кроме самих иерархов ордена это не устраивало, и Великому магистру, к счастью, человеку благоразумному, дабы избежать гражданской войны, пришлось поступиться некоторыми догмами, определяющими жизнь ордена без малого целое столетие со времен становления Шестой империи. Мало кто знает, но большую часть иерархов, выступавших за прежний курс развития, в конечном итоге быстро и тихо устранили, дабы не вызвать широкой огласки. Гонения на остатки теократической группировки впоследствии длились без малого три года, и постепенно штат ордена по сравнению с былыми временами уменьшился на половину, а влияние и вовсе на три четверти.
Мне, как человеку непосвященному, так и не удалось вызнать, что сделал Иоганн, и как именно была проведена реформа, но бытует мнение, будто Великий магистр без малого внес свои правки прямо в Книгу Антартеса, навсегда закрыв дорогу ордену и святой церкви к императорскому трону и светской власти. Все сведения касательно реформы Иоганна засекретили, а всем, кто не был причащен к ним, оставалось только пожинать плоды деятельности Великого магистра, мгновенно превратившие строгую нравственность в буйное процветание оргий времен первых империй.
Всю ночь я провел без сна, тщетно пытаясь забыться, но к рассвету бросил это бесполезное занятие. Мне не хотелось никуда идти, особенно в полуденную жару, расплавившую мостовые Стафероса, но разговор с Альвином должен был привести мои мозги в порядок, и я чувствовал, что именно это мне необходимо больше всего. Никто из моих друзей и приятелей не обладал подобным складом ума, и никто больше не мог дать мне действительно дельного совета касательно сложившейся ситуации. Я сам не знал, чего хочу от всей истории с убийством Дарбина и от жизни в целом. Альвин, как ни странно, знал. В отличие от тех моих соратников по военной школе, кто всегда предпочитал веселье тяжелым умственным упражнениям, он никогда не тратил время на пустые разговоры, и в этом я чувствовал с ним своё родство, пусть у меня эта черта и не доходила до того абсурда, в который скатывался временами Альвин. Я с трудом смог найти в себе силы отклонить предложение Домнина и всей его шумной компании о поездке на охоту в Южную рощу. Каждый из этой компании был если не готовым воином, которые с года на год ждали своего направления в действующие силы легионов, то, как минимум, удачным вложением сил и средств их родителей. За те годы, что мои наставники обучали меня мастерству войны, я неплохо выучился лишь дуэльной схватке и совершенно не чувствовал строя, постоянно выбиваясь на своем впадающем в уныние Хлысте из монолита имперских катафрактариев. Тем не менее, бывшие мои товарищи относились ко мне хорошо и прежде я никогда не чувствовал себя так одиноко, до тех пор, пока не оказался в рядах ордена. Здесь, наверное, каждый чувствовал себя именно так, и даже Феникс не пробуждал в душе святого брата хоть какие-то теплые чувства.
Альвин ждал меня на террасе около небольшого пруда, окаймленного аккуратным и изысканным садом, в такое жаркое время дарующего спасительную прохладу. Он никогда не терял времени понапрасну, и в ожидании сидел с какой-то небольшой книжкой в руках, сосредоточенно изучая ее содержимое.
– Никогда не понимал, чем тебе нравится это место, – вместо приветствия, Альвин лишь окинул меня неодобрительным взглядом, – но сегодня, кажется, подошел к разгадке этого вопроса вплотную.
– И что же ты придумал?
– Здесь можно найти отражение самой сути святой братии, их истинных лиц, скрывающихся за масками. Потому что именно сюда они приводят своих демонов, отдыхать. Достаточно только спуститься с террасы и попросить распорядителя показать двум благородным господам что-нибудь необычное и интересное. Быть может, где-то там можно встретить и самого Великого магистра?
– Возможно, ты отчасти прав. Но в чем смысл сидеть здесь и воображать, будто где-то в недрах «Эвридики» кто-то из членов совета или иерархов церкви предается сладострастию или дурману?
– Чтобы, сидя на террасе, чувствовать себя выше их, это же очевидно. Какое приятное ощущение, не находишь? Ты, не присягавший Фениксу, здесь, неспешно пьешь вино и беседуешь, и сам Антартес не сможет уличить тебя в непристойности. А они, кто давал священную клятву, предаются греху в темноте под землей, как будто уже в обители вечных страданий.
– Мне кажется, будто ты пытаешься пришить мне свои собственные мысли. Я вовсе не нахожу удовольствия в этом нравственном возвышении, напротив, есть у меня тайное желание спуститься туда самому.
В это время подошла служанка, которую в любом другом месте можно было бы принять за патрицианку из не самой бедной семьи: так богато выглядели ее одежды, что неудивительно для «Эвридики». Я заказал вино, Альвин, как ни странно, то же самое, хотя обычно предпочитал пить простую воду со льдом.
– Я всё еще очень хочу услышать историю происхождения той схемы, что ты мне подсунул, – отпив разбавленного ледяной водой вина, Альвин уставился на меня, давая понять, что весьма в этом заинтересован и не намерен отступать, пока не вытянет из меня всю информацию до последней капли.
Я коротко рассказал о вчерашнем дне, не забыв помянуть Трифона нехорошим словом. Само собой, я и сам почти ничего не знал, поскольку меня никто не удосужился посвятить в подробности.
– Дом этого Дарбина находится в черте городских стен? – выслушав мой короткий доклад, спросил Альвин.
– В нескольких кварталах от моего обиталища, площадь Аурена.
– Тогда эта схема к нему совершенно не относится.
– В каком смысле?
– Я проверил указанные координаты и из любопытства нашел на карте нужное место. Оно находится в нескольких милях к югу от Стафероса в районе заброшенного форта.
– Тогда ничего удивительного, Трифон говорил, что найденный мной листок – девятый по счёту. Интересно, в ордене уже успели расшифровать эти цифры и отправить людей на остальные места убийств? И зачем тогда убийце разбрасывать такие улики прямо на месте преступления?
– Провокация, предупреждение, попытка запугать изощренными математическими изысканиями – выбирай, что душе угодно. Если эти расчеты были выброшены напоказ, наверное, тот, кто их составил, хотел оставить за собой отчетливый след или же запутать своей прямотой.
Воцарилось задумчивое молчание, нарушаемое лишь пением одинокой птицы где-то в густых кронах старых олив внутреннего сада. Какое-то непродолжительное время я чувствовал себя невероятно глупо, ввязываясь в то, о чем меня никто не просил, и в чем я не смыслил, опираясь на один лишь азарт. Наверняка в кабинете давно уже установили каждое из девяти мест и поняли что к чему, однако во мне буквально клокотало желание отправиться туда самому.
– А что если я выкраду оставшиеся улики? – выдал я то, чего сам не ожидал.
Судя по округлившимся глазам Альвина, идея показалась ему не самой удачной, однако ответить он не успел, поскольку в поле моего зрения очутилась массивная фигура Домнина, несомненно, направляющегося в нашу сторону. Облаченный в некое подобие легких кожаных доспехов, походивших на охотничий костюм, мой старый друг и теперь уже бывший боевой товарищ создавал впечатление скорее лесника, чем выходца из славного дома Аманатидис, представителя молодой знати империи.
– Опять вы тут прохлаждаетесь, – густым, под стать росту басом пророкотал Домнин.
Высокий, почти шести с половиной футов ростом, крепкого телосложения и с густой бородой, Домнин совсем не походил на юношу, которому едва исполнилось семнадцать. Сейчас я даже не вспомню тот момент, когда тощий и нескладный прежде мальчишка превратился в могучего воина. Природные данные позволили ему безо всякого труда добиться высоких результатов во всем, что касается военного искусства и добиться расположения всех без исключения учителей школы. Пожалуй, единственной его чертой, нарушающей образ народного героя в сверкающих доспехах, которую можно было узнать лишь при более близком знакомстве, была ничем не мотивированная мизантропия. Его ненависть к людям была совсем не похожа на юношескую игру, которая на проверку могла оказаться всего лишь способом выделиться из толпы себе подобных. Ненавидел он совершенно искренне, и, если бы не здравый смысл, Домнин уже успел бы натворить такого, что от казни его не смогли бы спасти и всего его знатные родственники. При мне он трижды покушался на жизнь собственных слуг, один раз лишь из-за того, что тот разбил блюдо с рыбой. За жизнь рабов, впрочем, ему ничего не грозило, и лишь мои слова, на удивление, смогли образумить тогда разбушевавшегося гиганта. Я видел, как, временами, во время учебных схваток, он с трудом сдерживается, чтобы не проломить своему сопернику череп, видел, какая гамма чувств отражается на его лице каждый раз, когда появляется возможность нанести смертельный удар. При всем при этом, его инстинкты убийцы никогда не распространялись дальше человеческого вида: Домнин отчего-то любил всех тварей земных, кроме тех, что были созданы с двумя ногами. Пока, к счастью, ненависть его проявлялась в основном на словах, и любимым занятием его, когда выпитое ударяло в голову, было поливание грязью всех, к кому он не питал дружеских чувств. И дружеские чувства эти почему-то никогда не вступали в противоречие с мизантропией.
– Мы обсуждаем важные государственные дела, великан, слишком высокие даже для твоего роста, – не удержался от издевки Альвин.
Сложно сказать, какие взаимоотношения установились между этими двумя, но при внешней враждебности они, казалось, вполне устраивали друг друга. В конце концов, не так уж и часто им приходилось пересекаться друг с другом: слишком разного полёта птицы, что в плане сферы их деятельности, что в их происхождении. Мать Домнина – дальняя родственница императора, но род их далеко не такой древний, как у тех, кто ведет своё начало от первых Эквитов и восходит к временам более поздних империй, в то время как родственники Альвина происходят от самих отцов-основателей, заложивших Аррай – первую столицу, простоявшую без малого полторы тысячи лет, у которых прав на трон гораздо больше, чем у нынешней правящей династии.
– Не думаю, что такие как ты имеют доступ куда-то еще, помимо университетской библиотеки, не говоря уже о государственных тайнах. Впрочем, я буду не против, если вы посвятите меня в свои маленькие тайны.
Я смерил Домнина долгим ничего не выражающим взглядом, раздумывая над тем, насколько можно расширить круг ознакомленных с убийствами лиц, и не нашел ничего, что могло бы заставить меня молчать. Он был из тех, кто всегда стремится вызнать как можно больше у других, при этом не расставаясь с собственной информацией, и временами разговор с ним напоминал допрос. Можно было не сомневаться: ни единое слово не выскользнет наружу и не достигнет ненужных ушей.
– Скажи мне, у тебя с собой твоя копия схемы? – обратился я наконец к застывшему с бокалом в руке Альвину.
– Ты серьезно думаешь, будто эта гора мяса сможет найти в ней какой-то смысл?
– Не будь таким злым, это не пристало добропорядочному учёному. В конце концов, ты ведь сам говорил о необходимости просвещения тех, кто утопает во тьме.
– Я не могу обучить его дифференциальному исчислению и координатному методу на коленке, ты и сам в этом ничего не понимаешь!
– Быть может, закончишь разговаривать так, будто меня здесь нет? – не выдержал Домнин, усаживаясь посредине стола и жестом подзывая служанку.
Я обреченно вздохнул, и вновь изложил свою короткую историю, добавив к ней только пояснения Альвина касательно найденной на месте преступления улике. Почесав густую бороду, подходящую скорее для образа какого-нибудь древнеимперского гоплита, нежели для солдата современного легиона, Домнин откинулся в своём плетеном кресле, даже оставив на время чашу с вином.
– Вы двое, никак, собрались поиграть в вигилов?
– Почти то же самое сказал мне вчера Альвин.
– И всё же?
– Разве твое сердце не задевает эта мрачная тайна? Какой-то безумный боевой маг убивает девятерых человек, один из которых – советник посла ахвилейцев, раскидывает свои бумажки, с помощью которых он идеально точно рассчитал каждое из этих убийств, и бесследно исчезает. Если у меня получится раздобыть восемь остальных листов…
– Ты предлагаешь украсть у ордена главные улики и самому заняться расследованием этого дела? Не слишком ли много ты взваливаешь на себя ответственности? Девять мёртвых тел – это, конечно, хорошо, но ты не боишься стать десятым? Ты ведь всего лишь младший дознаватель, не смотря на то, что Кемман. Вряд ли кто-то из твоих «братьев» придет в восторг от подобной инициативы.
– В этом ты, конечно, прав. Но есть одна причина, заставляющая меня этим заниматься.
– Только не говори, что хочешь сделать это только назло Трифону, – опередил меня Альвин.
– Именно так.
На самом деле, я и сам не знал, зачем затеял всё это, поскольку действовал на одном только энтузиазме, отбросив в сторону всякое здравомыслие. Мне не хотелось сидеть за бумагами ближайшие лет десять, до тех пор, пока золото и связи не вытолкнут меня на ступень повыше. Я жаждал действия, и единственной возможностью проявить себя в тот момент видел именно это несчастное расследование.
– Старик определил меня на работу переписчика, но копаться в бумагах покойного советника мне не очень-то охота. Поэтому для начала предлагаю отправиться в место, отмеченное координатами на схеме. Крепостица, которая, кажется, назывался Гнездом горного орла, я прав?
– Какое напыщенное название. Насколько я знаю, настоящих гор и, тем более, горных орлов в окрестностях Стафероса никогда и не бывало.
Альвин неохотно кивнул и демонстративно отхлебнул еще вина, всем своим видом показывая, насколько недоволен предпринятой мною авантюрой. Хотя, как бы он ни старался, я знал наверняка: мне удалось разжечь в нем ту самую искру энтузиазма, которая затем превратится в пожар.
Домнин же, напротив, высказал своё одобрение. Он всегда выступал за любые смелые начинания, сколь глупы бы они ни были, и по его довольной полуулыбке, скрывающейся где-то в дебрях густой черной бороды, я понял, что вполне заручился его поддержкой. Ему все равно ближайшие пару месяцев не оставалось ничего другого, кроме как страдать бездельем, поскольку до отправки в легион он оказался предоставлен самому себе, а военный склад характера никак не позволял вкушать светские блага и удовольствия, которые мог предоставить каждому свободному гражданину империи многогранный Стаферос.
– Завтра на рассвете жду вас у Близнецов, господа. Сегодня же мне предстоит попытка завербовать в нашу маленькую компанию еще одного человека, а также выведать у него все подробности, которые могут помочь делу. Вы, конечно же, не знакомы с братом Экером, да и, наверное, этому знакомству рады не будете, но без его помощи, увы, никак не обойтись.
– Мне стоит подготовиться к какой-нибудь неожиданной встрече, или ты можешь гарантировать нам полную безопасность в этом деле? – задумчиво разглядывая формы служанки, отчетливо проглядывающие под почти прозрачной туникой, Домнин, казалось, обращался скорее к ней, чем ко мне.
– Не могу дать тебе никаких гарантий. Но вряд ли мы сможем найти в этом форте что-нибудь, кроме останков убитого или же его следов, если Трифон уже успел послать туда людей. Нам, скорее, понадобится осторожность, чем грубая сила, поэтому панцирный доспех можешь оставить в оружейной.