Поздней ночью, за час до рассвета, союзная конница совершила налёт на лагерь армии Гордиана. Ни о какой фортификации в условиях местных пустынь не могло быть и речи, и потому редкий частокол из привезенных брёвен, был растаскан арканами в считанные минуты, в то время как град огненных стрел сеял хаос внутри лагеря. Горцам был дан единственный приказ: нанести как можно больше ущерба издалека, и они отлично с ним справились: в результате набега удалось уничтожить большую часть припасов и воды, а также перебить вьючных и ездовых животных, сжечь телеги и повозки. Надо отдать должное, воины карательного корпуса опомнились очень быстро, и сумели дать отпор налётчикам, увлёкшимся поджогами и резнёй, но при этом лишись почти всех своих жизненно необходимых припасов. За их спинами остались три дня пути до ближайшего колодца и две недели до ближайшего города, впереди – сотня миль до хорошо укрепленной крепости, взять которую с наскока вряд ли получится. А вокруг… Вокруг рыскают три тысячи фанатичных головорезов, чьи луки грозят смертью всем, кто осмелится выйти из-под укрытия щитов. Но Гордиан всё-таки не зря оказался выбран Великим маршалом.
Впервые в жизни мне воочию удалось увидеть использование знаний и сил инженера именно тогда, в каменистой пустыне Сардайской возвышенности. К середине следующего дня обычно безоблачное, почти лиловое от жара, небо над нами начали заволакивать тяжелые тучи. Все вокруг, в особенности уштары, за всю свою жизнь видевшие дождь не более одного раза, напряженно всматривались в хмурящиеся небеса, застыв подобно каменным изваяниям: настолько зрелище это было захватывающим. Насколько я знал, подобные манипуляции с погодой были строго запрещены Верховным советом университета, поскольку последствия их могут стать поистине катастрофичными. Если дождь прольётся среди пустыни, значит, где-то этого дождя не будет. Неплохо, конечно, если засуха поразит земли противников, но никто не сможет дать стопроцентные гарантии, что этого не случится на плодородных землях империи. В любом случае, засуха в этом случае не самая страшная беда: мироздание, сотворенное Демиургом, не слишком жалует подобные попытки вмешательства в естественный ход вещей, и о последствиях их можно только гадать.
Грозовые тучи в считанные минуты налились свинцовой тяжестью, и горячий ветер донес до меня запах надвигающегося бедствия. Я невольно запахнул складки плаща и накинул капюшон, всего за пару мгновений до того, как поток воды тугим бичом хлестнул по иссушенной земле. Тут же, с первыми оглушительными раскатами грома и вспышками молний, раздались крики тысяч людей: уштары, вероятно, увидели в этом какое-то страшное предзнаменование, потому как большинство из них слезли с сёдел и принялись в едином порыве возносить молитвы Антартесу, протяжно напевая на своём грубом языке. Из-за воя поднявшегося ветра, грома и шума дождя невозможно было услышать другого человека, стоящего перед тобой на расстоянии вытянутой руки. Некоторые командиры уштаров, не предавшиеся фанатичным песнопениям и молитвам, пытались поднять своих людей обратно в сёдла, но тщетно. Хаос овладел всеми вокруг, кроме маленького островка, состоящего из воинов инквизиции, собравшегося на холме, возвышавшемся над человеческим морем.
Потратив целый час на попытки привести армию этих дикарей в порядок, командирам так и не удалось достичь никакого результата. Большая часть их вождей отказалась идти дальше, не желая ничего слушать и тем более идти за человеком, «Против которого восстал сам Отец-Небо», который, по всей видимости, был кем-то из ипостасей Антартеса.
Лицо Августина, в наступивших сумерках, разрываемых частыми вспышками молний и омываемое потоками дождя, казалось высеченным из камня. Единственными, кто не поддался всеобщему оцепенению, была только пара уштарских князей, чьи смуглые бородатые лица теперь казались черными как смоль. Цикута, зло сплюнув себе под ноги, еще пару мгновений рассматривал сошедшие с ума тучи, носящиеся по небу с какой-то немыслимой скоростью, а затем удалился в командирскую палатку, единственное укрытие, которое успели возвести на месте этого временного лагеря. Все прочие командиры, и я в том числе, тут же последовали за ним.
– В сложившихся условиях, я полагаю, Гордиан отступит к вот этому ущелью, – Августин ткнул пальцем в карту местности, расстеленную на большом дощатом столе посреди палатки, – до него почти дневной переход пути, и, заняв эти позиции, он сведет наше преимущество к нулю.
– За ущельем располагаются только маленькие горные поселения, вряд ли они смогут найти там достаточно припасов, чтобы прокормить такую армию, – почти на чистом общеимперском ответил ему один из молодых князей, промокший до нитки и в таком виде больше похожий на ворона, чем на человека.
Второй, такой же молодой, и, по всей видимости, такой же рассудительный, как и его брат (их внешнее сходство даже в таком виде не заметить было просто невозможно), утвердительно кивнул, соглашаясь.
– У них нет другого выхода. Гроза эта не продлится долго, и, пока твои соплеменники бьются в религиозном экстазе, они не успеют ни напасть на нас, ни осадить капитул. Но они наверняка отправили гонцов, которые, в свою очередь, разнесут вести о взбунтовавшихся горцах. И тогда им останется только подождать, пока официальная власть не раздавит этих дерзких мятежников. То есть, нас.
– Нам остается только немедленно атаковать, пока они не достигли ущелья, – скорее в шутку, чем всерьез, добавил я.
– Вот именно, Маркус, вот именно.
Взгляд инквизитора оставался совершенно серьезным, впрочем, как и взгляды его командиров, коих собралось в палатке семь человек.
– Их ведь больше четырех тысяч голов. Пусть среди них пять сотен уже непригодных к бою в такой дождь стрелков, это всё же не простые крестьяне с рогатинами. А тех, кто не побоится идти с нами, наберется едва ли малая горстка, – снова заговорил уштарский князь, единственный, кого помимо меня смутили слова Цикуты.
– У нас нет другого выхода, нельзя допустить, чтобы они вошли в ущелье. Не спорю, предприятие это безумное и самоубийственное, но на нашей стороне будет эффект неожиданности. Если кто-то среди них и предвидит такую выходку с нашей стороны, в такую непогоду непросто будет узнать о нашем приближении. Ваши люди, киры, – Августин кивнул замершим в напряжении князьям, – те из них, кого вы сможете образумить, должны будут выполнить две основных задачи: произвести разведку и создать эффект присутствия.
– Эффект присутствия? – брови князя нахмурились еще сильнее.
– Я прекрасно осознаю: вернуть в строй всех ваших воинов вряд ли удастся, но вот сделать вид, будто за ближайшим холмом от армии нашего неприятеля скрывается не тридцать мокрых и испуганных воинов, а три тысячи человек, оставшиеся всадники смогут. Нужно только выбрать подходящее место для битвы и вы, киры, займётесь его поисками. В идеале нам нужна котловина, по периметру которой можно будет выставить наших людей, создав эффект окружения. Приманкой… Приманкой будем мы сами. Мы свяжем боем их маршевые колонны, или ту часть их строя, которая успеет собраться. Вам же нужно будет появиться в нужный момент, чтобы вселить в сердца наших врагов страх: они должны увидеть, что окружены. А вы будете той самой кавалерией из-за холмов, которая должна будет решить исход боя.
– Но если они не побегут, преподобный?
В обсуждение вступил один из командиров Цикуты, прежде не выказывающий и следов сомнения. Кир Амплий, единственный из всех здесь присутствующих, кого мне доводилось видеть и прежде, до событий, происходящих здесь. О нем можно было сказать только одно: безукоризненный исполнитель и ревностный слуга Антартеса. Если среди окружения Августина и был кто-то, кого можно было окрестить его правой рукой, кир Амплий был бы её указательным пальцем, всегда готовым воткнуться в чей-нибудь глаз по приказу своего господина. Он никогда не раздумывал, только действовал в рамках выданной инструкции. В данном случае его вопрос не подразумевал под собой ничего, что могло означать «А если ты, мой кир, ошибаешься, отправляя нас в эту самоубийственную атаку?». Он лишь спросил, как поступить, если атака эта захлебнётся.
– Если они не побегут, нам останется только отступить, нанеся максимально возможный ущерб. В идеале, если будет на то воля Антартеса, мы должны будем уничтожить весь их командный состав. Если получится подобраться на дистанцию достаточную для удара.
И воля Антартеса действительно была. Так, по крайней мере, со стороны могло показаться. На деле же огромный вклад в общее дело внесли разведчики, сумевшие вырезать рассеянные патрули армии неприятеля, лишив её глаз и отыскать подходящее место для битвы, лишив противника права выбора. Когда Августин, скрепя сердце, и выслушав донесения и советы всех своих командиров, уже было скомандовал лобовую атаку, с севера пришел новый штормовой фронт, принёсший с собой мокрый снег. То ли инженер, пребывавший в войске неприятеля, так и задумывал, желая скрыть непогодой все следы и отогнать уштаров, то ли он просто перестарался, но это так и осталось тайной. Для Цикуты же ледяная стена, быстро надвигающаяся на нас и несущая совершенно немыслимый для местных пустынь холод, стала знаком свыше.
Битва эта стала самой первой в моей жизни, и мне было ужасно страшно. Тяжелые доспехи, пусть и позволявшие драться в пешем строю, закрывавшие меня с головы до ног, непривычно тяготили, а щит и длинное, пятнадцати с половиной футов копье, казались жутко неудобными в сравнении с лёгким мечом. К тому же, в отличие от всех остальных членов отряда инквизитора, конь подо мной был знаком со мной всего несколько дней, в то время как остальные воспитывали своих боевых скакунов уже с трёх лет и до полного их взросления. Да, конь был отлично выучен его предыдущим хозяином, неплохо держался в строю и сносно слушался команд, но при этом переносил меня с трудом. Мне оставалось только надеятся на те навыки, что мне успели привить в военной школе, и на собственное везение. Когда вокруг нас закружилась метель, видеть подобную которой мне не доводилось еще ни разу в жизни, казалось, последние душевные силы и вовсе покинули меня. Говорят, в строю все – как один, и все друг за друга. Но в тот момент я ощущал себя совершенно одиноким и покинутым: зелёный новичок среди ветеранов многих битв, которому здесь явно не место. Однако Августин решил, что мне полезно будет идти в битву вместе со всеми, и я не мог его ослушаться.
В беспросветной белёсой мгле я не видел ничего дальше пары десятков шагов, и лишь следовал туда, куда указывали командиры Августина. Здесь не было привычного для меня аппарата военного управления, присущего легионам регулярной армии, и это приводило меня в некоторое смятение, однако общий смысл всё же был примерно одинаков: десятками командовали десятники, сотнями – сотники, у которых, в свою очередь, были свои заместители. Убери несколько «лишних» звеньев, и получишь структуру командного состава боевых подразделений инквизиции. В данном случае, вся она представляла собой пятерых инквизиторов третьего ранга, имевших в своём подчинении определенное количество посвященных ими воинов, которым они имели право отдавать приказы. Среди посвященных выделялось некое количество инквизиторов четвёртого, самого низкого ранга, которым, в свою очередь, доверялось командовать какими-то произвольными на первый взгляд группами воинов, численность которых определял их покровитель. Полнейший хаос, но люди эти, все же, отчетливо знали, что и как следует делать.
Вокруг сновали вестовые, разнося приказы и докладывая о положении дел, кричали люди и обеспокоенно фыркали животные. Кажется, это продолжалось бесконечно долго, пока, наконец, не была дана команда на построение. Фаланга, выстроившись в три ряда, пришла в движение. Августин, а я не сомневаюсь, что это была именно его инициатива, отвёл мне место рядом с собой, в первой линии, и, если бы не латные рукавицы, все вокруг могли бы увидеть, как дрожат мои руки. Строй двинулся с места, через несколько минут перейдя на крупную рысь. Вокруг бушевала метель, и резкие порывы ветра то и дело бросали мне в глаза мокрый снег, колючий и холодный, оседающий крупными каплями на доспехах и прозрачными кристаллами на гривах коней. Мне было одновременно холодно, и в то же время нестерпимо жарко, как и в тот день, перед приходом Цимбала. И чем дольше мы пробирались через ледяную пургу, тем жарче мне становилось, и тем чаще билось сердце, отдаваясь молотами в висках.
Звук боевого рога раздался столь неожиданно, что я даже дернулся, испугавшись его низкого протяжного голоса. Он нарастал лавинообразно, прорываясь сквозь завывания ветра, топот сотен копыт и лязг оружия и доспехов. Фаланга опустила копья и устремилась вперед, разбрызгивая превратившуюся в грязь пустынную пыль вперемешку с песком. Мне оставалось только направить копье, а конь подо мной пустился в галоп, лишь следуя сигналу рога. Ветер ударил в лицо, ту часть его, что не была защищена маской, и обзор окончательно сократился до узкой полосы, пролегшей в неизвестность. Через несколько секунд рог взревел вновь, и впереди, всего в сотне футов возник строй неприятеля, неумолимо приближающийся, еще не до конца осознавший, откуда ждать атаки. Такой уязвимый.
– Бей! – одновременный клич пронесся по рядам инквизиторов.
Не поддержал его лишь один человек, испуганный и сосредоточенный лишь на том, куда направить своё копьё. Удар оказался такой силы, что сразу три ряда пехоты противника, не успевшей организовать оборону, оказались сметены, раздавлены и отброшены. Копьё, увязшее в одном из тел, оказалось вырвано из моих рук, и в дело пошла спата, заменившая в этой схватке родовой клинок, слишком короткий для верхового боя. Конная лавина, почти не встречая сопротивления, вгрызалась в плоть неприятеля, стремительно прорубая себе путь (вот только куда?). Я остервенело рубил и колол всех, кто не успевал убраться с моего пути, почти не обращая внимания на происходящее вокруг. Противник, ошеломленный столь неожиданным и стремительным нападением, ударился в бегство, но часть моего сознания, не поглощенная горячкой боя, отчётливо осознавала: вокруг нас еще оставались многие тысячи врагов, пусть и ослепленных стихией, но готовых биться до конца, поскольку, по крайней мере половина из них состояла из боевых братьев, не знающих страха. Гордиан, вне всякого сомнения, привел с собой последние резервы ордена, но в резервах этих, как бы ни хотелось надеяться, были далеко не одни только зеленые новички.
Пробив сквозную дыру в строю армии Великого маршала, мы буквально вывалились на открытое пространство, перебив всех, кто стоял на пути. Я понятия не имел, в каком порядке сейчас находились подразделения неприятеля, но подозревал, что к ущелью они отступали боевым маршем, а не походной колонной, а значит, вероятнее всего, схватка произошла с авангардом, то ли сильно обогнавшем основное войско, то ли брошенном на перехват.
Снова зазвучал рог, на этот раз призывающий перегруппироваться. Фаланга, по всей видимости совершенно не пострадавшая во время первого удара, превратилась в клин, ощетинившийся немногочисленными оставшимися копьями. Враг бежал, и за ним никто не гнался, а Цикута лишь выжидал. Я смотрел на его залитые кровью доспехи, припорошенные мокрым снегом, и на такой же окровавленный моргенштерн с измятыми местами иглами. Он что-то яростно втолковывал Ампию и двум другим инквизиторам третьего ранга, один из которых успел потерять в бою шлем.
Если задуматься, всё происходящее могло показаться чистым безумием. Никогда прежде, насколько я знал, не происходило битв, в которых участвовала бы только одна тяжелая конница. Стоит завязнуть в строю неприятеля, и конец. Пехота не придет на помощь, не сможет расширить брешь, пробитую катафрактариями, и всех нас просто перебьют, предварительно окружив. На месте Августина я бы попытался вразумить впавших в транс уштаров, пусть на это понадобилось бы какое-то время и какое-то количество повешенных дезертиров, но всё же…
Вьюга с течением времени только усиливалась, и теперь уже было совершенно непонятно, где враги, а где друзья. Я мог различать только несколько ближайших ко мне силуэтов, несущихся во весь опор неизвестно куда. Командованию оставалось только надеяться на донесения разведки, мне же – лишь на правильные решения этого самого командования, поскольку теперь я не мог их даже подслушать, находясь уже в некотором отдалении от Августина. Конная лавина неслась сквозь вьюгу, разбрызгивая грязь и лязгая доспехами в абсолютную, как мне казалось, неизвестность, и когда прямо передо мной возникла стена копий, я даже не успел удивиться. Удар клина оказался такой силы, что фаланга противника, пусть и подготовленная на этот раз не смогла устоять, порвавшись подобно незащищенной плоти от удара ножа. И рана эта, по мере того, как в неё вливались всё новые и новые ряды бронированных всадников, расширялась с ужасающей скоростью. Но вот затем, как и следовало ожидать, натиск стал ослабевать. Вместо четырех-пяти шеренг, встретившихся нам во время первого столкновения, здесь собрался весь костяк армии Гордиана, и конца ему, особенно в этой непроглядной мгле, не было видно. Я рубил направо и налево, всецело полагаясь только на своего боевого скакуна, яростно продолжавшего пробиваться вперед, снося доспешной грудью оказывающихся на его пути врагов и втаптывая их в землю мощными копытами. Вокруг звенели мечи, бряцали доспехи, ржали кони, кричали раненые и умирающие, и в этой какофонии звуков я совершенно тонул, будто оказавшись в самом сердце океана на утлой лодочке без паруса. Один из бросившихся мне навстречу мечников изловчился и схватил меня за ногу, в то время как двое других, вооруженных копьями, изо всех сил пытались найти слабое место в моих доспехах. Продвижение клина полностью застопорилось, и теперь вокруг меня были только разозленные враги, которые, несмотря на сокрушительную атаку инквизиции, вовсе не помышляли о бегстве. Отмахиваясь от очередного выпада, я почувствовал, что теряю равновесие и начинаю соскальзывать. Теперь врагов стало не трое, а пятеро, и двое из них слаженными усилиями стягивали меня вниз. В отчаянии я несколько раз ударил мечом почти наугад, но все удары пришлись на выставленные щиты, и только один, проскользнув в щель между шлемом и наплечником, достиг цели, впрочем, только лишь ранив неприятеля, увязнув в складках шарфа. Положение спасла десятка всадников, сумевших сгруппироваться и продолжить натиск. Нападавших тут же смело с их пути, а я, не теряя времени даром, присоединился к своим спасителям.
Неизвестно, чем бы закончилась эта мясорубка (хотя вполне очевидно, что ничем хорошим), если бы шум битвы не прорезали звуки сразу нескольких сигнальных рогов. Было совершенно непонятно, с какой стороны они исходят, и создавалось впечатление, будто трубят отовсюду разом. Сердце радостно колыхнулось, услышав боевой клич уштаров, но в тот момент я даже не сообразил, что союзников, верно, не больше четырёх сотен. В этот момент рядом со мной возникла грозная фигура Цикуты, залитая кровью с головы до ног. Моргенштерн в его руке потерял большую часть шипов и теперь больше напоминал не утреннюю звезду, а кровавую луну, обляпанную кусками плоти. Рядом с инквизитором сбилась небольшая часть отряда, составляющая теперь некое ядро сопротивления, медленно, но непреклонно продолжающее движение вглубь армии неприятеля.
– А, ты еще жив, мой мальчик, – с какой-то странной веселостью в голосе, завидев меня, воскликнул Цикута, – неплохо для человека, первый раз побывавшего в настоящем бою.
– Думаю, везения моего хватит на какое-то время, а потом нас всех перережут, – голос мой предательски дрожал, но в царившей вокруг суматохе это было вряд ли заметно.
На ответ у инквизитора уже не оставалось времени, и мне волей-неволей пришлось присоединиться к его самоубийственной атаке на замешкавшегося неприятеля, сбавившего на минуту свой яростный натиск. Снова отчаянная рубка, снова попытка прорваться. Вот только куда? В какой-то момент я заметил, что вьюга стала стихать, и впереди виднеется открытое пространство, на котором происходит какое-то действо. Я даже не успел осознать, что всё это не к добру, когда мощный порыв ветра внезапно ударил меня прямо в лицо, удар даже не урагана, а будто лапы рассвирепевшего великана в одно мгновение выбившего меня из седла. Я всем телом рухнул в истоптанное сотнями ног и копыт месиво из грязи и крови, едва не лишившись при этом сознания от удара, выбившего из легких весь воздух, а из головы – все мысли и чувства. Смягчили падение лишь пара мертвых и пара еще живых тел. Тут же в нагрудник мне ударило копыто, едва не проломившее грудину, в последний момент соскользнувшее в сторону. Ураганный ветер снес и людей и лошадей, и сейчас и те и другие, смешавшиеся в ледяном болоте, пытались подняться на ноги, не переставая при этом сражаться друг с другом. Кого-то придавило лошадиным телом, и он страшно кричал, пытаясь вытащить из-под него переломанные конечности, кто-то и вовсе упал замертво со сломанной шеей, некоторые инквизиторы в тяжелых латах, вылетев из седла, словно камни из требушета, оставили за собой целую полосу изломанных тел. Битва превратилась в побоище, и никто уже, казалось, не представлял, где друг, а где враг, поскольку багряные доспехи присутствовали и с той и с другой стороны, и при этом и те и другие покрывала бурая грязь и ледяная корка.
Я едва мог шевелиться, а всё тело, казалось, превратилось в один сплошной, непрестанно болящий ушиб. В голове звенело, а во рту было солоно от крови, текущей потоком из выбитых зубов. Чудовищным усилием, превозмогая казавшуюся непосильной тяжесть доспехов, я поднялся на ноги, неловким ударов меча отводя удар копьём. Вокруг вместе со мной поднимались и солдаты Гордиана, чему я активно попытался помешать, в итоге лишь потеряв спату, которую уже не могли удерживать отшибленные пальцы. На помощь мне пришел родовой меч, слишком короткий для конного боя, но идеально подходящий для этой мясорубки. Рукоять, казалось, жгла огнём, но вместе с тем я чувствовал странную силу, исходящую от него. Трибун оправдывал своё имя, разговаривая с врагом на языке стали, кромсая доспехи как бумагу, разрубая мечи и копья, заставляя неприятеля внимать его голосу. Никогда прежде я не чувствовал себя таким… могучим, непобедимым и искусным. И позже я еще много раз корил себя за то, что отказывался носить этот меч после того как отец вручил его мне.
Вокруг меня постепенно стало образовываться свободное пространство, и враги, устрашенные голосом Трибуна, стали отступать, а союзники, немногие из тех, что смогли подняться, собирались вокруг, прикрывая тылы и фланги. Рядом со мной внезапно возникла огромная фигура кира Амплия, лишившегося и шлема и щита, лицо которого превратилось в кровавое месиво, на котором выделялись только безумно горящие глаза.
– Нам нужно убить их инженера! – почти мне на ухо проорал он, показывая мне рукой куда-то за спину.
Я обернулся в ту сторону, и увидел знамёна Великого маршала, теперь уже отлично различимые, когда метель почти стихла. Всего в сотне футов от нас, казалось, лишь рукой подать. Я лишь коротко кивнул, и ринулся вперед, не заботясь о защите и надеясь только на прочность собственных доспехов. Трибун вспорол кольчугу вставшего на пути воина и вскрыл его от живота до подбородка, словно тот был из воска, но засел в щите следующего противника, пробив его насквозь и войдя по самую рукоять. В руку мне тут же прилетел удар мечом, звякнул погнувшийся наплечник, а в следующее мгновение нападавшего уже зарубили подоспевшие инквизиторы. Не без труда выдернув оружие, я снова бросился вперед, нанося теперь уже только рубящие удары, прокладывая путь и себе и тем, кто шел за мной следом. Усталости будто и не было, я ощущал такой подъем внутренних сил, что, казалось, мог бы рубиться бесконечно долго. Увы, врагов было слишком много.
Сложно сказать, сколько длился этот прорыв. Может быть лишь пять минут, а может быть и пять часов. Инквизиторы, шедшие со мной, падали один за другим, сраженные мечами, копьями и молотами боевых братьев, подоспевших к месту нашего прорыва. Они, в отличие от прочих солдат ордена, не знали страха, не прогибались и не отступали, и один пропущенный удар боевого молота едва не стоил мне жизни, опрокинув меня на спину. Без сломанных ребер явно не обошлось, но я уже не чувствовал боли, и даже не успел удивиться такому повороту событий. Когда я поднялся на ноги, вокруг уже лежали только мертвые тела и трое оставшихся в живых инквизиторов, среди которых был и кир Амплий, хромавший на левую ногу, но всё еще вполне боеспособный. Я оглянулся и с удивлением обнаружил прорывающийся в нашу сторону конный отряд, вне всякого сомнения, возглавляемый Цикутой. Теперь, когда метель окончательно стихла, я наконец смог разглядеть место, в котором оказался: небольшая низина, со всех сторон окруженная крутыми холмами, в которую успела втянуться основная часть армии Гордиана. По всей видимости, в первый раз мы и вправду столкнулись с авангардом, вот только предупредить идущие следом подразделения они не успели, и теперь мы оказались в самом сердце войска противника, окруженные со всех сторон. «Этот фанатик привел нас на верную смерть» – единственная мысль, которая пронеслась у меня тогда в голове. Слепая ярость захлестнула моё сознание, гнев и обида за бесцельно проделанный путь, в конце которого снова одна лишь смерть. Позади меня остались сотни мертвых тел, мясорубка, в жерновах которой продолжали перемалываться остатки ударной кавалерии инквизиции, а впереди ощетинился копьями строй личной гвардии Великого маршала, неспешно катящийся к месту нашего крошечного прорыва. Белый феникс на багряном флаге казался вымокшим и замерзшим голубем, а разверзнутый клюв будто кричал: «Беги, глупец, всё кончено!».
Но вместо этого я бросился вперед, словно герой древних мифов, в одиночку противостоящий целому войску. Из-за щитов вперед выступила шеренга арбалетчиков. Я бежал, и слышал, как за моей спиной бегут еще трое таких же сумасшедших храбрецов, сознание которых затмило какое-то странное отчаяние, граничащее с фанатизмом. Эти трое взрослых мужчин шли за мной, совсем еще юнцом, впервые увидевшим настоящую битву, идя в последнюю отчаянную атаку. В следующее мгновение все они погибли, пронзенные сразу несколькими болтами, с такого расстояния прошибающими любой доспех. А я всё еще был жив. А еще через мгновение стрелы обрушились уже на строй противника. Уштары наконец вступили в бой.
Глава 16
Фема Альбайед была образована в шестнадцатом году недавно восстановленной Шестой империи командующим остатками сил стёртого с лица земли Клемноса. Вместо восстановления древнего города легионы ушли на юго-восток, образовав военно-административный округ Альбайед на месте одноимённой варварской сатрапии. До сей поры данная территория существует на автономных правах, поскольку сложная политическая обстановка с соседними государствами и постоянные войны с местными племенами не позволяют преобразовать её в полноценную провинцию.
Ливерий Коронат, историк при дворе Октавиана Третьего.
– Не перестаю удивляться твоей живучести. Я уже не надеялся увидеть тебя после того, что устроил этот инженер.
– Кодрат Паулус. Так его звали.
– Ты знал его?
– Да, мы встречались прежде. Можно сказать, были приятелями. Нас познакомил общий друг.
– И голову ему ты отрезал тоже из дружеских чувств?
– Так уж получилось.
Когда кавалерия уштаров лавиной выскочила из-за холма за спинами гвардии Гордиана, те тут же потеряли ко мне всякий интерес, полностью переключив своё внимание на новую угрозу. Я, вероятно, должен был быть мертв, и тот факт, что после арбалетного залпа одна из четырех человеческих фигурок продолжает бежать вперед, видимо уже никого не смущал. И зря. Потому что когда гвардейцы оказались связаны боем, я оказался у них в тылу, и принялся орудовать Трибуном, превратившись в настоящее бедствие.
– И что теперь? – задал я самый очевидный для такой ситуации вопрос.
– Теперь мы пойдем в Стаферос, по пути собирая всех, кто сможет к нам присоединиться, и «убеждая» тех, кто не сможет. Затем мы разведем небольшой костёр, на который отправятся все члены совета ордена, выступавшие на стороне ныне покойного Великого магистра. Это если коротко. К тому же, придется выбрать главу инквизиции и разделить власть среди достойных, поскольку не осталось ни одного иерарха первого ранга.
– Мне кажется, ты сам не против занять это место.
– Если Антартесу будет угодно, я сделаю это. Но для начала придется дождаться окончания войны с Ахвилеей, поскольку большая часть наших воинов до сих пор сражается на землях этих еретиков.
– А тебя не беспокоит тот факт, что вернувшись, некоторые из иерархов будут не совсем довольны текущим положением дел? В их отсутствие много чего успело произойти, и по возвращении они застанут здесь пепел перегоревшей междоусобной войны.
– Не беспокоит.
– А как же император?
– Не императора стоит опасаться. Он малолетний дурак, который всё еще держится за сиську матери и играет в детские игры.
Юстиниан Третий, пусть и был гораздо моложе Цикуты, но малолетним его вряд ли можно было назвать. Впрочем, за девятнадцать лет своей жизни он, по мнению большинства, так и не принял ни одного собственного решения, всецело полагаясь на свою мать, которая, в свою очередь, делала то, что считает нужным.
– Причина, по которой меня и, вероятно, тебя тоже, не схватили носители красных шарфов, очень проста: среди людей, наделенных властью в империи, также идет передел сфер влияния. И я подозреваю, нет, даже уверен в этом, что не только твой отец заинтересован в поддержке ордена.
– Большая политика настолько запутана, что я уже даже не пытаюсь понять, кто в чём заинтересован.
– В этом, Маркус, твоя большая ошибка. Если не знать, кто за чем стоит и почему происходит то или иное событие, можешь невольно оказаться орудием в чьих-то руках, от которого затем наверняка попытаются избавиться.
– Так значит, ты уверен, что всё это, – я неопределенно развел руками, – не чья-то задумка, и ты не являешься орудием чужой воли?
– Определенно, так оно и есть. Но я-то об этом прекрасно знаю. Без денег и без поддержки со стороны мы бы уже давно лежали среди камней этой богом проклятой пустыни. Любому восстанию, как ты однажды назвал наше дело, требуется очень много денег и очень много поддержки, за которую, в случае успеха, придется отдать сторицей. Спроси своего брата, на сколько юстинианов полегчала его сума, и, думаю, ты будешь крайне удивлен ответу. Если он вообще захочет отвечать.