Ливерий Коронат, историк при дворе Октавиана Третьего.
Если Стаферос – пламенное сердце империи, то бесчисленные тракты – её вены, разносящие кровь по всему её телу. Идеальные дороги, каких не найти больше нигде, даже у заносчивых ахвилейцев, кичащихся превосходством своего оружия, и разъезжающих по просёлочным дорогам с ямами размером с целую телегу. По этим дорогам легионы, в случае нужды, могли пересечь всю империю из конца в конец за считанные недели, не позволяя захватчикам прорвать оборонительный рубеж.
Я двигался так быстро, насколько это вообще было возможно. День пути, четыре часа сна и отдыха, обильный завтрак и снова день пути. Но как бы быстро я ни передвигался, он настигал меня. Тошнотворный, но пока еще едва уловимый запах горелой плоти и волос я почувствовал на Гордиановой дороге между Альбой, крупным торговым узлом южной провинции и Кентиром, гарнизоном шестого Пепельного легиона, удерживающего обширные территории вдоль границы с фемой Альбайед. Впереди простиралась обширная Сардайская возвышенность. От столицы я удалился уже на расстояние порядка двух тысяч миль, но расстояние это не оказалось для меня столь спасительным, как я ожидал.
– Ты чувствуешь это? – схватив подвернувшегося под руку мальчишку-конюха за локоть, спросил я.
– Что именно, кир?
Черные глаза его округлились от страха. Еще бы, со стороны наверняка могло показаться, будто у меня не все в порядке с головой.
– Запах палёной шерсти. Весь этот поганый кабак провонял им.
Я не спал уже третий день, пытаясь залить призрачный запах не только вином, но и всем хмелем, какой только удавалось найти. Голова раскалывалась, болезненно реагируя на любое неловкое движение, но я никак не мог заставить себя лечь в постель. Проскакав весь день и всю ночь, едва не загнав лошадей, я не смог удалиться от мерзкого запаха ни на фут, и затем, добравшись до таверны, принялся изгонять его другими средствами.
– Ничем не пахнет, кир. Только навозом немного…
Посмотревшись с утра в своё отражение на колышущейся глади воды в дождевой бочке, я с трудом смог узнать себя: так сильно я изменился внешне. Последний раз я видел себя в зеркале в доме у брата, перед тем как отправиться в капитул, и тогда всё выглядело вполне нормально. Теперь же на меня глядел осунувшийся, обросший жидкой бородкой и завивающимися спутанными космами незнакомец, которому на вид можно дать лет тридцать. Добавить к этому воспалённые глаза и тёмные круги под ними, неразличимые на поверхности воды, и картина будет пугающе полной.
Бесцельно сделав несколько кругов по обнесенному забором дворику таверны и распугав немногочисленных постояльцев, вышедших с утра до ветру, я собрал вещи и снова отправился в путь. К обеду я уже не мог держаться в седле прямо, глаза мои нещадно слипались, и в какой-то момент я всё-таки задремал. А когда очнулся, стояла уже глубокая ночь.
На небе, подобно глазам гиганта, светились Близнецы, обрамленные мириадами звезд, столь ярких, что дорога передо мной виднелась на несколько миль вперед. Конь подо мной остановился и напряженно прядал ушами, в то время как товарищ его всхрапывал и потихоньку пытался вырваться с привязи. Я оказался почти что в чистом поле и, насколько хватало взгляда, вокруг не было ни души. Неподалёку тихо покачивалась в такт дуновениям ночного ветра небольшая роща, единственное возможное укрытие, но животные смотрели совершенно в другую сторону, туда, где глаза мои не видели ничего, кроме дорожки ночного света, проложенной прямо вдоль мощёной дороги, уходящей далеко на юг. Но вот запах… запах просто выворачивал наизнанку. Я прополоскал рот водой и сплюнул, но во рту по прежнему оставался мерзкий привкус, не поддающийся описанию.
– Где же ты, мой ангел, когда ты так нужен, – пробормотал я себе под нос, будто надеясь на чудо.
Но вместо этого на дороге появился темный силуэт человека, будто бы уставшего ждать моего приближения и раздраженного моей нерешительностью. Конь подо мной испуганно заржал и взвился на дыбы, едва меня не сбросив, мне лишь чудом удалось удержать его в узде. Удержать второго уже не удалось, и всё что мне оставалось – слушать стук подкованных копыт по камням тракта. Тень, замершая на краю дороги, всё еще не двигалась, будто ждала чего-то или же просто пыталась напугать одним своим видом. У неё это, впрочем, неплохо получалось. Рука моя до боли впилась в рукоять меча, и, если бы не близость родового оружия, я бы не раздумывая помчался прочь вслед за обезумевшим от страха мерином.
– Что тебе нужно? – как можно более уверенным голосом спросил я того, кто так напугал лошадей.
Вышло не очень уверенно и не так чтобы громко. Голос мой, казалось, был проглочен окружившей меня темнотой. Никто мне не ответил, и я сделал то единственное, что посчитал верным: бросил коня в галоп, прочь отсюда. Впереди, всего в нескольких часах езды меня ждала постель и горячая еда, а теперь уже позади – пугающая тьма. Впереди лежал Кентир, а позади ожидала своего часа сама смерть.
***
Со временем я стал замечать, что тень, преследующая меня, не одна. Я предполагал, что их будет ровно десять, столько, сколько сгорело заживо на вершине цитадели той ночью. Десять висельников и каторжников, которых привел с собой Цимбал, сейчас шли за мной, медленно, но верно обретая плоть, ведомые чьей-то злой волей. Если раньше лишь я один чувствовал запах их обугленных тел, то со временем его стали замечать и другие. От меня шарахались как от прокаженного, когда я проходил мимо. Меня, пусть пока и вежливо, но просили пересесть в самый дальний угол в придорожных тавернах и трактирах. Меня даже не пустили в стабулу в небольшом городке на реке Маранджа, через паромную переправу которого лежал мой путь. Все вокруг будто чувствовали на мне потустороннюю метку. Еда в моих руках и вода – всё имело запах обугленной и гниющей плоти, и потому один их вид выворачивал меня наизнанку. Я не мог нормально спать, потому как, стоило мне смежить веки, как я начинал чувствовать рядом с собой чье-то присутствие. Я боялся остаться в одиночестве, боялся останавливаться в чистом поле, боялся тени одиноких рощ и перелесков, оврагов, канав и карстовых провалов. Спустя какое-то время, стоило наступить сумеркам, тени проступали везде, куда ни падал мой взгляд. Впрочем, это уже можно было связать со стойкой бессонницей, преследовавшей меня так же как и призраки сгоревших людей. Чем дольше я не спал, тем большую силу обретали они, и тем отчётливее чувствовалось их присутствие. Я всё время взывал к тому, кто назвался моим ангелом-хранителем, но призывы мои оставались без внимания. На шестой день без сна, совершив последний свой дневной переход и загнав обоих коней, я оказался всего в паре миль от капитула Альбайед.
Когда так долго не спишь, страх притупляется, ослабляются чувства и весь мир превращается в некое подобие мира реального, его тень. Ты будто бы остаешься в полном одиночестве, в то время как другие люди существуют где-то отдельно от тебя. Любое мышечное напряжение отзывается таким сердцебиением, что можно оглохнуть от ритма пульсации собственных вен. Во рту металлический привкус, и солнце нещадно изжаривает тебя до хрустящей корочки. Но отчего-то ясность сознания не покидает меня, как прежде. Я отчётливо понимаю, что происходит, и что мне нужно сделать, чтобы спастись. Но я будто заперт внутри самого себя и наблюдаю за происходящим через мутное стекло, управляя собственными руками и ногами как какими-то чужеродными механизмами, отказывающимися подчиняться. Реальность это или фантазии больного разума? Раньше я бы без раздумий назвал это игрой воображения или болезнью души, но теперь осознаю: всё происходящее со мной происходит в действительности.
Впереди, насколько хватало взгляда, простиралась каменистая пустошь, поросшая редкими кустами и заваленная камнями различных форм и размеров. Крутые холмы сменялись обширными низинами, но, как бы глубоко ты ни спустился, отовсюду можно было видеть величественные пики гор, покрытые белыми шапками снега. Почти невозможно было сказать, как далеко находятся эти горы, потому как, только зная истинный размер их, можно было утверждать, что до подножий еще долгие-долгие дни пути, а вовсе не пара дневных переходов, как могло показаться сначала. Можно идти весь день, всю ночь и снова весь день, но горы вдалеке будто бы не становятся ближе ни на шаг. Вид их одновременно завораживает и пугает, стоит только представить себя возле одного из морозных пиков, поднимающихся на невообразимую высоту. Только с их помощью мне удавалось все эти дни идти вперед, забыв о еде и отдыхе. Организм мой, смирившийся с таким положением дел, будто бы и перестал требовать пищу, чего не скажешь о несчастных лошадях, также обреченных мною на страшную смерть.
Я шел по пустынному тракту, превратившемуся в узкую каменную полоску, на которой две телеги уже не смогли бы разъехаться, до тех пор, пока силы окончательно не покинули меня. Казалось, за спиной у меня не маленькая походная сумка, а целая глыба, пригибающая меня к земле своей тяжестью. Было жарко, но вокруг, насколько хватало взгляда, не виднелось ни деревца, ни камня, в тени которого можно укрыться от полуденного зноя. Но в то же время не было и призраков, меня преследующих: палящее солнце этих земель не давало им ни единого шанса. Едва ли я когда-нибудь мог себе представить, каково это, идти вперед на пределе своих сил, но в тот день мне довелось узнать также, что значит шагнуть за этот самый предел. Человеческие возможности поистине огромны, в чем мне удалось убедиться, и когда разъезд из трёх всадников подобрал меня, я уже не замечал ничего вокруг, упорно продолжая шагать к горизонту. Меня куда-то везли, но я мог наблюдать только землю, быстро плывущую подо мной. Затем темнота. Чьи-то голоса поблизости.
– Позовите Августина, позовите его, – только и смогли произнести мои запекшиеся от жары губы.
– Нет нужды звать его, – раздался где-то рядом знакомый голос.
Я уже не мог различать окружающий меня мир, поскольку сил не осталось даже на то, чтобы держать глаза открытыми.
– Я убил его.
– Великого магистра?
– Да.
– Как именно ты это сделал?
– Я… кажется, сжег его, поджег капитул.
– Поджег старика в собственной постели, пока он спал? Несомненно, поступок достойный благородного воина.
– Всё было не совсем так. Я был будто бы в бреду.
– Хочешь сказать, тобой будто бы кто-то управлял? Говорил через тебя и действовал?
– Да, похоже на то.
– Ты когда-нибудь бывал в доме для душевнобольных? Наверное, не доводилось, потому как то, о чем ты говоришь…
– Это совсем другое!
– Правда, Марк? Наверное, ты еще и слышал чей-то голос? Каков же голос Бога на самом деле?
Взгляд мой, до той поры затуманенный, немного прояснился, и я смог разглядеть часть красного одеяния того, кто стоял передо мной.
– Я…
– Чей же это был голос? Бога или, быть может, ангела? Может, он тебе даже сказал, что ты – избранный? Для того чтобы избавить мир от зла. А для этого нужно убить Великого магистра. Всё так?
– Нет, всё было совсем не так. Я очнулся в объятой пламенем комнате, посреди которой металась фигура в огне, а двери которой оказались закрыты. И мне были дарованы крылья, дабы я мог спуститься вниз с самой вершины…
– Крылья? Ты сам в это веришь? Не может ли быть так, что болезнь, вызванная твоей раной, сыграла с тобой злую шутку? Что если ничего этого не было? Что если пожар в капитуле – просто несчастное стечение обстоятельств, свидетелем которого ты стал? Можешь ли ты положиться на свой рассудок теперь, после того, как заявил о том, что с тобой говорил сам Антартес, направивший твою руку для убийства магистра и даровавший тебе крылья, чтобы скрыться с места преступления? Что из этого реальность, а что – твоя фантазия?
– К чему все эти вопросы? Я не сошел с ума.
– Так говорят все умалишенные. Ты ведь и сейчас пребываешь в бреду. Ты – убийца и сумасшедший!
– Не смей говорить так!
Какая-то чудовищная сила взметнула меня на ноги, едва не подломившиеся подо мной, стоило мне принять вертикальное положение. Вокруг меня всё та же местность: дорога, засыпанная бурой пылью, камни и редкие кусты. Я совершенно один, а вокруг уже сгущаются сумерки. Горло болит от жажды, и я судорожно пытаюсь нашарить почти пустой бурдюк у себя на поясе. Вода в нём горячая, но я уже не замечаю гнилостного запаха, преследовавшего меня всё это время. Его просто нет. Зато призраки никуда не делись, собрались вокруг, прячась в тенях, почти незаметные беглому взгляду.
Я достаю меч и чувствую шевеление где-то справа, на самой грани бокового зрения. Одна из теней бесшумно поднялась с земли и направилась в мою сторону, закрывшись щитом и выставив меч. Действительно ли это просто видение? Оживших мертвецов не существует. Никому не под силу вернуться с другой стороны. Я безучастно наблюдаю за тем, как призрачный меч, всё ускоряясь в длинном замахе обрушивается на меня. Еще мгновение и он разрубит меня. Я, кажется, даже слышу свист рассекаемого сталью воздуха, вижу зазубренную кромку и пятна запекшейся крови. Просто иллюзия больного разума? Меч проходит сквозь меня и превращается в дым. Призрака больше нет. Есть только я и бескрайняя долина, очерченная ледяными шапками далёких гор. Я достаю свой плащ и укладываюсь спать. Прямо посреди безлюдного тракта, укутанного сугробами бурой пыли.
***
К капитулу я вышел только после полудня. По пути мне довелось пройти мимо двух маленьких поселений, состоящих из нескольких глиняных лачуг, где мне удалось разжиться водой и припасами. Истощенный длительным голоданием организм требовал пищи, причем в огромных количествах, но я знал, стоит мне по неосторожности переесть, меня скрутит в бараний рог, и разогнуться уже вряд ли получится. Поэтому, щедро заплатив найденному мной поутру местному жителю, единственному, кто кое-как понимал официальный имперский язык, я перекусил почти пустой похлебкой, после чего долго отпаивался козлиным молоком, лёжа в тени фисташкового дерева. И пока я лежал, глядя в безоблачное небо, всё раздумывал над тем, чем же здесь живут люди, поскольку на ум мне не приходил ни один вид деятельности, которым можно было бы заниматься в этой каменной пустыне. Вопрос этот измучил меня донельзя, но радушный хозяин, принявший меня под свой кров, умел произносить лишь несколько слов, среди которых главными были «вода» и «деньги».
Покидая это место, я заметил несколько коз, жевавших в загоне сено. Видимо, местные всё-таки знали, где в этой каменной пустоши найти луга, пригодные для выпаса скота. Я же за всё время моего пути, казалось, не встретил ни единой свежей травинки.
Стены капитула, вокруг которого раскинулось небольшое селение с домами из кирпичей цвета придорожной пыли, возвышались на скальном выступе близ мелководной реки, название которой переводилось с местного как «Указующая путь». Какой именно путь она указывала, я не совсем понимал, но предполагал, что путь этот – вдоль её русла до самого моря Тьмы, за которым простирался край нашего мира. Пусть астрономы и утверждают, будто земля наша имеет форму шара, но те, кто хоть раз видел чёрную стену на горизонте темного моря, с ними вряд ли согласятся.
Мне беспрепятственно дали пройти до самых ворот Альбайеда, и только затем остановили, преградив путь как какому-то бродяжке. Впрочем, я и выглядел как самый настоящий бродяга: заросшее худое лицо, грязная и пыльная одежда, да еще и пеший. Солдат удачи, ищущий, кому бы продать свой клинок, не иначе. Но стоило достать из сумки родовое кольцо, которое я бережно припрятал от греха подальше, презрительное отношение сначала сменилось подозрительностью, а после – учтивостью. Всё-таки мне повезло, и среди дозорных оказались те, кто пришел с Августином из срединной империи.
– Мне нужно срочно увидеться с Августином. Я – Маркус Кемман, думаю, он не откажется от встречи со мной. Если, конечно, он сейчас в капитуле.
– Тебе повезло, кир, преподобный вернулся только вчера, и уже к вечеру планировал отбыть, – ответил мне один из стражей, – пройдем со мной, я доложу ему.
Альбайед предстал передо мной типичным имперским укреплением: за крепостными стенами располагались казармы и складские помещения, в центре – плац, рядом с которым находится преторий и возвышается церковь Антартеса, самое высокое сооружение капитула, стрела которого видна даже с расстояния в дневной переход от крепости. Здесь даже обнаружились собственные термы, которые, вероятно, снабжались водой из какого-то подземного источника. Страж провёл меня во двор претория и оставил ждать на скамейке в приятной тени. Но стоило мне немного расслабиться и закрыть глаза, как я тут же провалился в сон.
Багряное одеяние инквизитора появилось передо мной словно видение с того света. Поначалу я даже не поверил в реальность происходящего, но через пару секунд после пробуждения уже пришел в себя и, подняв голову, встретился взглядом с пепельной бездной глаз Августина. За то время, что мы не виделись, он сильно постарел, хоть и выглядел всё так же внушительно. Шрамы на его загорелом от южного солнца лице выделялись еще сильнее, словно русла давно высохших рек на запекшейся от жара равнине.
– Ужасно выглядишь, – вместо приветствия сказал Августин.
Я не знал, что ответить, и просто молчал, пытаясь собраться с мыслями. Так много нужно было рассказать, и так мало слов нашлось в тот момент, когда я достиг своей цели.
– Великий магистр мёртв.
– Вот как? И при каких же обстоятельствах он умер?
– При обстоятельствах, я бы сказал, крайне загадочных. Вполне вероятно, что именно я помог его жизни завершиться. Нечаянно я выполнил то, что ты мне завещал сделать в своём письме.
– Ах, значит, в письме? – брови Августина стремительно взлетели вверх, образуя неподдельное выражение изумления, – пойдём со мной, дорогой друг. Нам нужно поговорить.
Мы переместились в дальнюю часть претория, туда, где располагалось малое святилище Антартеса. Я, признаться честно, чувствовал себя немного неуютно под тяжелым взглядом Феникса, изображенного здесь в человеческом обличии, но Августин, кажется, наоборот, находил в нём силы для своей борьбы. После короткой молитвы лицо его разгладилось, и, обратив взор свой на меня, он наконец заговорил.
– Я полагал, ты догадался, зачем я отправил тебя в Стаферос. Но теперь убеждаюсь, что это не совсем так.
– Я и в самом деле догадался, пусть и не слишком быстро.
– Никаких писем не было и не могло быть, ты ведь понимаешь. И это сильно настораживает меня. Для понимания ситуации мне нужно знать.
– Что именно?
– Всё. Не сомневаюсь, ты проделал столь долгий и, по всей видимости, тяжелый путь, не просто так. Ты не остался под крылом родительского дома, но…
– Выбрал путь борьбы. Пусть еще и не знаю, насколько верным этот выбор оказался.
– За что же ты хочешь бороться?
– За своё место в жизни.
– Честный ответ. Пусть у нас с тобой и разные цели, но тот, кто направляет нас, привёл тебя именно сюда и именно сегодня. А значит, нам по пути.
Вначале коротко и сбивчиво я поведал Августину всю вереницу событий, начиная с расставания в инсуле по пути в Клемнос и заканчивая миражами местных пустынь. Августин слушал и хмурился, но молчал, не задавая никаких уточняющих вопросов. Когда я закончил, мы еще несколько минут сидели в полной тишине, и я с тревогой наблюдал за ходом мыслей на лице инквизитора. После этого плотина безмолвия его будто прорвалась, и он стал выпытывать из меня мельчайшие подробности каждого случая. Особенно его заинтересовали мои видения, к которым он прицепился как клещ. Говорить так откровенно обо всём, что со мной произошло, было не так уж и просто: в собственных глазах я уже был едва ли не умалишенным, и делиться этим с кем-либо было сродни признанию в собственном сумасшествии. Но Цикута умел спрашивать. Он был человеком, которому, абсолютно того не замечая, можно было выложить всего себя на блюдечке, причем с величайшей радостью. К каждому человеку он имел собственный подход и прекрасно знал, как разговаривать с тем или иным собеседником. Я был глупым юнцом, глубоко в душе жадным до славы и признания, и он прекрасно знал это, позволяя мне рассказывать о своих «свершениях», о собственных достижениях, мыслях и чувствах, играя на моих слабостях как на струнах кифары.
– Твои слова далеки от сумасшествия, – наконец заключил Августин, – по крайней мере, от сумасшествия в обыденном его понимании. В твоём рассказе слишком много того, что попросту невозможно выдумать воспалённому уму. Что же касается твоих видений, то здесь я не могу сказать ничего определенного, кроме одного имени, которое тебе довелось услышать.
– Самуил? Но я так и не смог выяснить, кем были те двое у костра.
– Может, это было и не важно. Самуил по праву считается правой рукой Антартеса, предводителем небесных легионов, самым преданным его слугой. Возможно в том, что Великий магистр в твоём видении одержим именно его сущностью, есть какой-то особый смысл, но я пока не могу сказать со всей определенностью. Во всяком случае, в Книге не единожды упоминаются случаи, когда Феникс посылает своих воинов на помощь людям в тяжелые времена, но поскольку даже у архангелов нет материальной оболочки, они вынуждены действовать человеческими руками. Как это было, например, с пророком Силуаном, обратившим в девяносто шестом году Первой империи в истинную веру все южные земли нынешней империи.
Рассказывая мне о книге бытия, Августин расхаживал из стороны в сторону, подобно учителю перед аудиторией. Слушать его, в отличие от моих школьных преподавателей, было интересно, не смотря на его лекторский тон, и с каждым его словом во мне всё яростнее разгоралось забытое еще в далёком детстве и едва начавшее разгораться за весь предыдущий опыт общения с Цикутой пламя. Пламя веры. В тот день Августин уделил мне всего лишь несколько часов своего времени, но за эти часы я, кажется, на многое в себе взглянул заново. И потому, когда к моим ногам легла багряная лорика инквизитора, я уже был готов крушить предателей веры со всей яростью, какой только могло наделить меня пламя Феникса. Впрочем, разожжённое Цикутой пламя имело странное свойство гаснуть, стоило ему разжать свою хватку и выпустить объект своего воздействия из своих рук.
Глава 15
Инквизиция в первые годы существования ордена представляла собой церковный трибунал, занимающийся исследованием ереси. Со временем, осознав неоспоримое преимущество силы в борьбе с нею, были созданы и боевые подразделения, так называемого святого воинства, предназначенного для ведения войны вне состава основной группировки сил ордена. В конце концов, инквизиция превратилась в орудие террора, занимающееся устрашением врагов ордена и Антартеса.
Святой Тит, Обличия демонов ими принимаемых, а также методы борьбы с ними.
Как получилось, что я оказался рядом с человеком, благодаря которому я едва не отправился на другую сторону? Как мог я простить всю ту боль, что испытал, мучаясь от страшной раны, от которой обычно не выживают? Ответ прост: я не верил в злонамеренность Августина, более того, проникся его идеями и борьбой с «предателями веры», как он их называл.
– В тот день я пожертвовал не только тобой, но и теми нашими сподвижниками, что прибыли в Демберг из местных приоратов. Миролюбивые клирики, ни разу в жизни не бравшие в руки оружие, их убили первыми. Тебе повезло больше всех, поскольку каким-то образом тебе удалось разминуться с убийцами, и те, посчитав, видимо, что дело сделано, наткнулись на тебя позднее. Я же с горсткой воинов демонстративно отправился на встречу с главой местной церкви, на собрании с которым планировалась расправа уже надо мной. Всё, что я мог – либо взять тебя с собой, либо оставить в Демберге, надеясь только на помощь Антартеса. С твоей смертью на нашей стороне оказалась бы сила целого дома, возмущенного этой вероломной расправой и жаждущего мести. Не буду отрицать, что я не исключал этот исход. Но Феникс в тот день направлял твоё оружие, и убийцы сами превратились в жертв. А ты теперь сидишь передо мной. Всё сложилось именно так, как было предначертано нам божьим замыслом.
Эта ситуация стала единственным моим камнем преткновения, над которым я размышлял достаточно часто, пытаясь взглянуть на поступок Августина с разных сторон. Наверное, мне следовало чувствовать злость или хоть что-то на нее похожее, но ничего не было. Я видел только то, чего смогу достичь, оставшись с инквизитором, и наслаждался видом багряных доспехов, представляя как иду с ними в бой, который, с большей долей вероятности окончится для всех нас смертью.
Ситуация, в целом, однако же, складывалась не так плачевно, как мне казалось. После бойни, учиненной в Клемносе, разрозненность в ордене только возросла, и уже большинство приоров высказывались за скорейшее отделение от ордена. Церковь, казалось, ждала одного лишь знака, чтобы начать процесс отчуждения, но собранию совета приоров до последнего времени мешало только странное поведение Великого магистра, запершегося в капитуле Стафероса. В то же время многие маршалы, осознавая неминуемость грядущего раскола, выражали своё недовольство действиями иерархов ордена, пусть пока еще тайно, опасаясь за свою жизнь. Инквизиция же, почти полностью лишившаяся высшего руководства и временно приостановившая свою деятельность на время войны с Ахвилеей, уже готова была встать на сторону Августина, особенно теперь, со смертью Великого магистра. Главной же проблемой оставалась военная сила реформаторов, возглавляемая малым советом ордена, насчитывающая более пяти тысяч человек, в то время как под рукой у Цикуты оставалось лишь чуть больше трёх сотен воинов из боевых подразделений инквизиции и затерянная в каменистых пустошах крепость. Плохой расклад, если не считать того, что за время своего пребывания в Альбайеде, Августин успел заручиться поддержкой местных князей, фанатичных приверженцев его, как он считал, истинной веры, племена которых собирательно назывались уштарами. Пусть гундарий Альбайеда и не высказался в поддержку беглого инквизитора, но помог материально, снабдив воинство Цикуты оружием, провизией и деньгами. И теперь войско общей численностью в три тысячи копий только ожидало приказа, поводом к которому и стало моё прибытие и вести, которые я принес.
– Армия их стоит всего в трехстах милях от нас. Ты их не мог не заметить.
– Однако не заметил. Мне было не до того, чтобы смотреть по сторонам.
– Как бы то ни было, они почти у наших ворот, и с ними идет боевой инженер.
При упоминании инженера я сразу же вспомнил Альвина. Вот уж кому сейчас не до нашей битвы посреди пустыни. Я искренне надеялся, что друг мой уже давно у себя дома, а возникшее недоразумение устранено.
– Разве они все сейчас не на войне? Корпус ушел уже много месяцев назад, разве что…
– Кто-то из учеников или учителей, это не так важно. Важно то, что они рассчитывают на долгую осаду. Я отчего-то совершенно не сомневаюсь: инженер этот им нужен не для локального прорыва в стене. Как говорится, мёртвый враг всегда хорошо пахнет.
– А кто ведет армию?
– Новый Великий маршал, Гордиан Бакарра, ставленник нашего общего знакомого, который нынче вошел в малый совет как представитель инквизиции. Насколько я знаю, родом он откуда-то с запада, и прежде занимал должность маршала в капитуле Авермула.
– Какой стремительный взлёт для них обоих. Я, думал, что ты прикончил Трифона ещё в Демберге.
– Он гораздо умнее, чем ты думаешь, и изворотливее, чем думал я. Я уже понял, что в твоих глазах он не более чем старый толстый дурак, но поверь мне: недооценивать врага смертельно опасно. Когда-то очень давно мы вместе приносили клятву Фениксу, и вместе начинали наш путь, и за годы нашей службы я успел узнать его вдоль и поперек. Как я думал.
На лице Августина отразилось странное чувство, интерпретации которому я не сразу смог найти. Нечто, означавшее «даже я могу ошибиться».
– И что же в итоге?
– А думал точно так же, как и ты. Он занимал должность старшего дознавателя не просто так, не потому, что ему нравились пытки или бесконечный поиск врагов Феникса. Просто с этого места всё слышно и всё видно, все нити в твоих руках. Агентурная сеть ордена порой бывает гораздо эффективнее его армии.
– Но даже после сотен бесед с ним я не смог отыскать в нём нечто выдающееся.
– Просто его ум не такой как мой или твой, вот и всё. Он мыслит иными категориями, за которыми скрывается демоны знают что. Скоро, впрочем, нам предстоит положить всему этому конец.
Августин, естественно, был абсолютно уверен в своей победе. А его уверенность была неразрывно связана с двумя столпами его мироздания: врожденными способностями и верой. Верой отнюдь не в себя самого, поскольку в таком случае ему неизбежно пришлось бы проиграть. Верил он истинно лишь в то, что сам Антартес направляет его руку, его ногу и все остальные части его тела. Он был одержим идеей того, что лишь поступая «правильно», поступая в соответствии с заветами Феникса, он и достигнет, если уже не достиг, всего, чего только пожелает. Впрочем, со временем эта война за правду сыграла с ним злую шутку. Война за истину и правильность бесконечна, и потому, стоило бы ему только принять тиару Великого магистра, кровь человеческая затопила бы империю до самых шпилей самых высоких соборов.
Следующие три дня пролетели как один: я, хоть и не принимал участия в подготовке к кампании, присутствовал на всех ключевых этапах её планирования и реализации. И, к тому же, я прошел достаточно серьезную военную подготовку для того, чтобы понимать значения всех тех решений, принимаемых Августином для достижения его целей.
Как я уже и говорил, костяк мятежной армии составляли исключительно воины-инквизиторы, тяжелая кавалерия, идеально подходящая для боя на открытой местности, но здесь, среди холмов тяжело было отыскать подходящее место для реализации всех её возможностей. Гордиан же или не знал о пополнении в армии Цикуты, или делал вид, что не знает, потому как армия его шла к капитулу Альбайеда ускоренным маршем, пренебрегая мерами безопасности. Они были уверены, что на своей земле им ничего не грозит, и я был почти уверен, стоит союзной коннице ударить по марширующим колоннам из засады, победа нам будет обеспечена. Цикута же мою уверенность совершенно не разделял, поскольку всегда руководствовался принципом «лучше врага переоценить, чем недооценить». К тому же, местные князья, с которыми мне даже удалось пообщаться в эти три дня, вызывали у меня серьезные опасения в части, касающейся боеспособности их воинства, состоящего исключительно из коренного населения Альбайеда. Ни одного из воинов гундария, как я уже и говорил, к делу Цикуты не присоединилось, а федераты, больше похожие на разбойников, не отличались ни выучкой, ни навыками боя в строю, ни дисциплиной. Бесспорно, каждый из них отлично владел и луком и копьём, но всё-таки они больше привыкли биться по отдельности, и никогда – в строю. Эти фанатики, услышав сигнал буцины, не разбирая его значения, лавиной бросятся в бой и полягут все до единого, если будет на то нужда, но вот действовать согласно выработанному плану, как воины легиона, они вряд ли смогут. Естественно, к ним требовался особый подход, и такой подход Августин к ним всё-таки нашел.