Бывший легионер посмотрел на меня как на сумасшедшего, но ничего не сказал. «Разберусь с ними сам»? Мне ли принадлежат эти слова? Еще совсем недавно я был на грани жизни и смерти от полученной раны, а теперь решился вступить в бой с теми, кто в своей жизни не знал ничего, кроме битвы? Но какая-то неведомая сила несла меня вперед, убаюкивая тревогу и страх. Я чувствовал лишь, что со всем справлюсь, а до остального мне не было никакого дела. Как только я начинал размышлять, тело моё раскалялось, и мысли исчезали, оставалось только радостное возбуждение от предстоящей схватки.
Темные, освещенные редкими факелами, переходы сменяли друг друга в каком-то безумном спектакле теней. Люди Цимбала действовали по одной простой схеме: тихо подкрасться и оглушить дубинкой, если не оставалось другого пути. Кожаные мешочки, туго набитые песком, как оказалось, были отличным для этого средством: достаточно мягкие, чтобы не искалечить, достаточно плотные, чтобы оглушить на какое-то время, нужна лишь сноровка, которой у этих парней было в избытке. У них, верно, где-то внутри был безотказный механизм, рассчитывающий силу удара от необходимого времени, которое человек должен провести в отключке. В одном я решил не отходить от своего прежнего плана и не убивать без необходимости. «План – полное дерьмо», – как сказал мой верный подручный. И я был с ним полностью согласен, однако что-то в моей голове будто подсказывало верные действия и усмиряло мои страхи. На тот момент мне требовалось только добраться до покоев магистра. А что потом? Вопрос этот раз за разом утыкался на один ответ: «Всё будет хорошо». Моё сознание воспалилось до таких пределов, что услышав этот внутренний голос в очередной раз, я нервно рассмеялся, вызвав на себя шквал предостерегающих взглядов.
Могу ли я вообще доверять себе сейчас? Болезнь наверняка снова взяла верх, и у меня начался бред. Во что я втягиваю себя и этих людей, на что рассчитываю? Нестерпимый жар сжигал меня изнутри, вытесняя мысли, заставляя идти вперед быстрее. Коридоры, лестницы, узкие лазы, по которым слуги проникают в цитадель. Ноги уже будто и не принадлежат мне. Три тела позади нас, укутанные болезненным сном. Мы остановились почти у самой цели, люди Цимбала ушли немного вперед, а я же зачем-то остался с ним наедине. Зачем?
– Они не должны уйти отсюда, – голос, идущий изнутри, будто и не мой, – страшный голос, угрожающий.
Блестящая лысина легионера едва заметно качнулась. Он и так понял, кто именно, хотя даже я сам еще до конца не осознавал этого.
– Уходи тем же путём. Спустись во внутренний двор и беги, кричи о том, что в цитадели пожар. К тому времени на тебя уже никто не обратит внимания, а твоя лысина сослужит тебе неплохую службу.
Причем тут лысина, причем пожар? Снова отдельные образы всплывают перед моими глазами, снова такое чувство, будто кто-то указует мне на то, что я должен увидеть. Я воочию вижу горящие шпили цитадели, вижу бегущих людей и выбритые головы боевых братьев, по цепочке передающих ведра с водой, вижу панику и хаос. Я совсем ничего не соображаю, всё будто в тумане, но тело моё действует так, будто само знает, что делать.
Мы выходим, группа разделяется на пятёрки. Пятеро вместе со мной входят в зал приемов, большой и роскошный, излишне облепленный золотом и потому несколько аляповатый. Здесь дежурит тройка ликторов, при виде нас обнажившая мечи и приготовившаяся к бою. Молча, как ни странно. Никаких криков о проникших в цитадель врагах. Пятеро моих бойцов тут же образовали стену щитов и стремительно бросились в сторону опешивших от неожиданности врагов. Пятеро выученных бойцов со щитами легионеров в закрытом пространстве, которые несутся на тебя в полной тишине, подобны болту, выпущенному из арбалета. У трех человек, будь они хоть четырежды лучшими из воинов, нет никаких шансов против накатывающего на них строя, если у них, конечно, нет щитов. А их, естественно, не было. Слаженный выпад копейными древками, и двое уже лежат на полу, корчась от боли. В ход идут дубинки, и крики их затихают.
Последний, понимая всё отчаяние своего положения, взвившись в каком-то немыслимом прыжке, пытается оказаться по другую сторону строя, но чей-то меткий удар обухом копья сбивает его на землю, и тут же сразу несколько дубинок обрушиваются на него сверху. Бой закончен.
Я уже почти не соображаю, что происходит, и только коротким движением руки приказываю людям Цимбала выволочь ликторов за двери и накрепко закрыть их. Откуда-то я знаю, что сам Цимбал, когда это будет сделано, заблокирует двери и снаружи. Страшная смерть, для тех, кто будет заперт здесь. Даже для таких, как эти.
Провал. Я открываю дверь и вхожу в темноту. Чей-то клинок пытается пронзить моё сердце. Я отвечаю. Ничего не видно. В плече рана, но боли нет. Чьи-то глаза прямо передо мной. Снова темнота.
***
– Долго еще ждать?
– Потерпи немного.
– Как ты вообще ведешь здесь отсчёт времени?
– Считаю вот так: раз, два, три…
– И сколько уже насчитал?
– Много.
Двое мужчин сидят у потухшего костра и играют в какую-то игру. Фигурки на огромной доске неотличимы друг от друга, но эти двое, похоже, знают, что делают.
Я стою рядом с ними, но они либо не видят меня, либо делают вид, что меня нет. Одеты они в серые изорванные туники, лица их грязные и худые, а бороды подметают пепельную землю.
Я сплю? Или бодрствую? Вокруг всё то же царство мертвых, безликая пустыня, наполненная тенями. Но вот откуда эти двое, такие чуждые этому миру? Я отчетливо помню вчерашний (или позавчерашний) день, разговор с Трифоном, помню болезненное пробуждение. Это будущее или настоящее?
– В последний раз всё-таки спрошу тебя: уверен ли ты в своих желаниях? К тому же, изгнать Самуила будет весьма непросто.
Один из мужчин, более молодой на вид, похоже, никак не мог молча дождаться своего хода.
– Его тело уже на последнем издыхании. Небольшой погребальный костер – и дело сделано.
– Я не про то. Зачет тебе это? Просто ради того, чтобы вернуть себе еще одного соперника?
– Ты проиграл мне десять партий подряд, – со вздохом подняв глаза, ответил старший, – значит, будешь делать то, о чем мы договаривались. Дело здесь совсем не в том, что мне скучно играть с тобой. Дело в том, чем занимался Антартес, и что закончить не успел. Дело, в конце концов, в самих людях.
– После всего, ты продолжаешь его поддерживать.
– В тысячу и один раз отвечаю: да.
– Ни свобода воли, ни ее отсутствие, сколько он ни старался, ни к чему не привели. Идеальный мир невозможно создать. Пусть они живут как хотят, какое тебе дело?
– Ты вновь ввязываешь меня в свой философский диспут, хотя по условиям твоего семидесятого по счету проигрыша обязан был этого не делать.
– Это именно то, что я называю свободой воли. Хочу – следую правилам, хочу – их нарушаю.
– Это хаос.
– Именно так! Но, впрочем, ладно. Обещаю больше не нарушать правил, потому как…
– Потому как без них ты сойдешь с ума, как и без этой игры. Достаточно вспомнить печальную участь Мара.
– Пусть так. Но вернув нам Самуила, как мне кажется, всех проблем не решишь. Он уже успел натворить достаточно дел, пока пребывал в смертном теле.
– Порядок держится на страхе. А страх несложно внушить.
– Ты говоришь об этом странном человечке? Забыл его имя.
– Нет. Он только уничтожит всё, что еще осталось. Хотя свою роль он еще сыграет.
– Предлагаю пари! После того, как я всё сделаю, мы сыграем еще раз. И если я выиграю, ты дашь истории идти самостоятельно. Мне крайне интересно, что из всего этого выйдет без нашего участия.
– Ты еще ни разу не выигрывал.
– Тем интереснее ставка!
– Что ж, а если снова выиграю я…
Я почувствовал себя дурно, когда голова его повернулась ко мне, и взгляд его бесцветных глаз нашел меня. Снова поднялся жар, только теперь, казалось, он шел не только изнутри, но и снаружи. Я будто бы горел.
– Тебе пора просыпаться.
***
Я закричал от боли. Вокруг полыхал огонь, стремительно пожирающий кровать с балдахином, на которой металось чьё-то тело, объятое огнем. Вероятно, это был сам Калокир, судя по тому, что я оказался в его покоях. Сознание полностью вернулось ко мне, и страх, прежде притупленный, вырвался на свободу. Я кинулся к ближайшей двери, но она оказалась закрыта, затем к другой – то же самое. Обернувшись, я увидел, как покрытое золотой краской дерево на стене возле кровати начало гореть, а объятый огнем магистр перестал трепыхаться. Под моими ударами ни одна из дверей даже не шевельнулась, и я остался заперт здесь наедине с огненной стихией.
– Тебе страшно?
Голос этот я едва мог различить в той панике, что меня объяла. Он был почти идентичен моему внутреннему голосу, и, само собой, я даже не обратил на него внимания.
– Что ж, вопрос и вправду глупый. Сгореть заживо, наверное, всё-таки страшно. Хотя я об этом ничего и не знаю. Но вообще смерть обычно наступает не от ожогов, а от удушья. Для огня нужен воздух, и тебе тоже нужен воздух. Понимаешь? К тому же при горении всей этой краски, которой так безвкусно раскрашены комнаты, выделяется некоторое количество яда, что тоже, в общем-то, не очень полезно для твоего смертного тела.
Я наконец смог отвлечься от яростного штурма дверей и обратил внимание на внутренний голос, который по какой-то причине заговорил сам по себе.
– Я просто хотел помочь. Быстрее, прыгай в окно.
И вот, перед ликом смерти, я снова оказался в бреду. Пожалуй, если бы не огонь, то эта несчастная рана всё равно бы меня вскоре убила.
– Дверь всё равно не получится открыть. Она заперта ключом, а ключ в кармане.
Я машинально потянулся к тому месту, где у штанов располагается карман, но вовремя вспомнил, что на мне туника. Под поясом, впрочем, тоже ничего не оказалось.
– В кармане этого старика, я имел в виду, объятого огнём. Жуткая смерть.
Я отчаянно пытался осознать, что со мной сейчас происходит, потому как реальность, казалось, трещала по швам. Огонь распространялся всё быстрее, а удушливый дым, до сей поры скапливающийся только под потолком, начал резать глаза и жечь легкие. Воздух становился всё жарче и, пожалуй, через несколько минут я должен буду последовать тем же путем, что и покойный ныне Великий магистр.
– Прыгай в окно, – повторил надоедливый голос.
Всё выглядело так, будто я сам себя упрашиваю это сделать. Сколько здесь до земли? Семьдесят-семьдесят пять футов? Разбиться точно хватит. Поэтому я, полный странной решимости, выбежал в соседнюю комнату, где дыма пока что было меньше всего, и открыл огромной витражное окно, впустив внутрь холодную ночь. С неба на меня смотрели мириады звезд, а подо мной, лелеемый их холодным взором, раскинулся ночной Стаферос. Весь город был погружен в предрассветную тьму и спал спокойным сном, не ведая о том, что где-то здесь, на самой вершине капитула, одинокое человеческое существо решало, какой смертью ей предстоит умереть в ближайшее время. Такого всепоглощающего одиночества мне, пожалуй, не доводилось испытывать. Здесь, на пороге смерти, ты остаешься поистине лишь наедине с собой. За спиной ревёт всепоглощающее пламя, а под ногами у тебя – черная как смоль бездна. Кажется, шагни вперед, и будешь падать вечно.
– Какие поэтичные мысли блуждают в твоей голове. Звёзды, бездна…Я не вижу в тебе жажды жизни, которая должна затмевать всю эту чепуху. У тебя сейчас и вовсе не должно быть никаких мыслей, одни только действия! Впрочем, я уже успел удостовериться в том, что ты весьма странный представитель своего вида. Инстинкт самосохранения у тебя находится в каком-то зачаточном состоянии, и это при том, что боишься ты и сомневаешься практически всего и во всем. Если я тебе сейчас скажу, что, раскинув руки и рухнув вниз, ты полетишь, поверишь ли мне?
– Нет.
– И даже после всего, что произошло?
– Особенно после всего, что произошло.
– Я так и думал.
Я закрыл глаза и поднял руки в стороны. Наверное, со стороны выглядело очень глупо: мои руки – не крылья, и лишены того же изящества. Дым уже валил со всех сторон и буквально подталкивал меня к тающей под далёкими и робкими лучами восходящего солнца пропасти. Теперь уже отчетливо можно было видеть, что бездна эта на самом деле каменная мостовая, об которую расшибется в лепешку моё бренное тело. Я сделал шаг, и сердце моё рухнуло вниз. Но перед тем как я почувствовал сжимающуюся хватку смерти, крылья у меня за спиной всё-таки сделали первый свой взмах.
Глава 13
Преступность – неотъемлемая часть нашего мира, так же как и солнце или, скажем, ветер. И точно так же, как мы не можем обороть солнце, не сможем мы никогда победить преступность.
Некий базарный стражник.
Яркий солнечный свет пробивался через кроны старых олив. Ночной холод постепенно уступал дневному теплу, но здесь, после дождей, среди корней, всё еще было сыро и холодно. Я жив? Ноющая боль в плече говорила о том, что так оно и есть. Не может же быть так, чтобы и после смерти наша бренная плоть продолжала испытывать страдания.
С большим трудом мне удалось подняться: всё тело продрогло и онемело, и отказывалось теперь мне подчиняться. Исчезла прежняя лёгкость, как будто горевший внутри меня огонь потух, лишив меня жизненной энергии. А вместе с тем пришла и боль в многочисленных ссадинах и ушибах по всему телу, которых я до того времени не замечал вовсе. Главной же проблемой стала рана плеча, всё еще истекающая сукровицей. Туника, насквозь пропахшая дымом и потом, вокруг раны насквозь пропиталась кровью до самого низа и прилипла к телу. К тому же я опять стал ощущать режущие боли в рубце на животе. Но между тем я всё еще был жив, что не могло не радовать.
Выглядел я, вероятно, как последний оборванец, однако туника моя, пусть и изодранная, всё еще не напоминала бедняцкие одежды, и потому шанс пройти в город у меня оставался. Главное сделать это не под своим именем, дабы не привлекать излишнего внимания, особенно со стороны ордена, который сейчас должен гудеть как потревоженный улей.
Не смотря ни на что, я чувствовал себя самым счастливым человеком на земле, и потому всё вокруг казалось мне до трепета приятным и дружелюбным. Чернеющие на холмах вокруг города виноградники, покинутые оливковые рощи и поля, едва тёплое зимнее солнце, запах оголившейся и промокшей земли, опавших листьев и жухлой травы, слабое дуновение прохладного ветра – всё это в рамках природы символизировало умирание, на фоне которого я представлял собой биение самой жизни, её апофеоз. Я чувствовал себя самим фениксом, переродившимся в пламени и рожденным заново.
Бредовое состояние, мучавшее меня в последние дни, отступило, и я как никогда ясно смог взглянуть на окружающий меня мир и на себя самого. К тому же, я исполнил свой план, а значит, мне есть с чем вернуться обратно к Августину. Зачем, с учётом того, что он пытался убить меня? Мне в первую очередь нужны были ответы. К тому же, повторюсь, Цикута был человеком выдающимся, человеком с большой буквы, таким, какие рождаются только раз в целое поколение, о чем я, впрочем, уже говорил прежде, и буду говорить вновь. Даже теперь, каким-то неведомым образом убедившись в его злонамерении относительно меня, я все равно не изменил своему прежнему отношению к нему. Он был мне одновременно страшен, и в то же время интересен, и более всего мне хотелось оказаться подле этого человека. Более того, подсознательно моё слаборазвитое тщеславие убеждало меня со временем стать выше этого человека. Но здесь в большей степени сыграло свою роль отцовское воспитание, и, трезво оценивая ситуацию, я отчетливо осознавал всю тщетность подобных желаний. Как бы то ни было, сейчас мне требовалось собраться с силами и отправиться в капитул Альбайед (если оставшиеся мятежники еще не покинули свою последнюю обитель) и примкнуть к опальным инквизиторам. Смерть Великого магистра, как я опасался, мало что позволит изменить в реальном положении дел. К тому же, я всё еще не смог разобраться в словах Трифона касательно силы, которая уничтожила почти всю верхушку орденских мятежников и которая устроила череду ритуальных убийств в столице, хотя глубоко в душе при этом чувствовал уверенность: со смертью магистра сила эта исчезла.
Добравшись до города, я прошел кружными путями через Глиняные ворота. Стража здесь была из тех, кто не против поживиться чужим добром, но моя история о нападении разбойников всё же была принята ими за чистую монету и расспросам о происшествии в ближайшей караулке было уделено целых полтора часа. Что поделать, военное время даже на этих увальней наложило определенный отпечаток.
Я представился сыном мелкого землевладельца с окраинной фемы, прибывшим в Стаферос в сопровождении слуги для того чтобы поступить на военную службу в легион, благо возраст как раз соответствовал. Такого словоблудия, которое со мной приключилось, я сам от себя не ожидал, и потому, когда казарменный медик заштопал моё плечо, мы с капитаном вигилов и несколькими десятниками, пребывавшими в междусменке, несколько часов сидели и весело пили вино, даже в разбавленном состоянии казавшееся мерзкой кислятиной.
– А что это в городе ночью так горело? – поинтересовался я между делом, – уже под самое утро.
– Шпиль цитадели капитула, – тут же отозвался один из десятников.
Время было уже за полдень. В душно натопленной офицерской комнате в казарме помимо меня находилось еще четверо, и от каждого из них исходил такой запах перегара, что я едва мог сдерживаться, находясь в их компании, чтобы не выбежать тотчас на свежий воздух.
– Святоши хреновы погорели, – резюмировал капитан, нетрезвым взглядом окидывая свой офицерский состав, – говорят, Антартес на них-таки нашел управу.
– И как, есть жертвы? – аккуратно поинтересовался я.
– Да непонятно. Оттуда никаких вестей, одни слухи только. А слухи говорят, что на рассвете видели фигуру ангела, объятую пламенем, которая стояла на самом верхнем шпиле цитадели ихней и которая проклинала всех безбожников империи. И еще говорят, что ангел этот испепелил и самого магистра и всех его приспешников за их грехи.
– Это какие же грехи?
– Так это… За разные грехи. За чревоугодие, за блуд, за гордыню, за алчность, за тщеславие, – старательно стал перечислять капитан, закатив глаза.
– За лень, – подсказал сидящий напротив меня вигил.
– Лень – это не грех, Мар.
– А вот и грех. «Лень есть расслабление души, изнеможение ума… ублажатель мирских», – пьяно отозвался тот, кого назвали Маром.
– Каких мирских?
– Тех, кто не принадлежит к служителям церкви.
– А им, значит, можно?
– Выходит, что так. Вино – вот истинный ублажатель, так я считаю.
– И за это следует выпить.
Я едва пригублял свою порцию вина, в то время как остальные осушали свои котелки едва ли не в один присест. Даже не смотря на то, что вино разбавляли, все присутствующие в комнате надрались очень быстро, чему немало способствовала царившая здесь духота, от которой я пропотел насквозь. Я чувствовал, что если останусь здесь еще хоть на мгновение, выносить меня придется уже вперед ногами, и потому, несмотря на пьяные протесты, всё же смог вырваться, убедив капитана сотоварищи в том, что вербовщики не будут ждать меня вечно. Хотя мне и предлагали остаться на ночь, я вежливо отказался, но для сохранения хоть какой-то видимости легенды принял от них несколько медяков, которых должно было с лихвой хватить на съем самой простой комнаты и ужин. За тем мы и распрощались.
Я не стал даже пытаться приблизиться к своему жилищу, опасаясь, что за ним, как минимум, может быть установлена слежка, и отправился сразу к Цимбалу, который, как я надеялся, удачно выбрался из вчерашней передряги и сейчас дожидается меня. Или же его люди уже обшарили мой дом в поисках хоть каких-либо ценностей, которые можно принять в качестве платы от почившего заказчика. Ведь выжить у меня просто не было шансов с адекватной точки зрения. Тем не менее, Цимбал, несмотря на нарушение изначальных договоренностей и плана, выполнил всё, что от него требовалось, причем без всяческих пояснений с моей стороны. Или память мне просто изменяет, окутанная туманом того бредового состояния, в котором я пребывал?
Оказавшись в районе временного пребывания банды бывшего легионера, я еще долго плутал, пытаясь найти нужную мне инсулу, пока дорогу мне не перегородили два звероподобных бандита с татуировками на лицах. Вероятно, наткнулся я на них не случайно, потому как выглядели они будто местные стражники, пытающиеся найти в толпе некую личность по выданным им ориентировкам.
– Милости просим за нами, кир.
Выглядели они как будто бы испуганно, однако во взгляде у них читалась какая-то странная решимость.
Пройдя грязными подворотнями, где крыши домов смыкались над головой, не пропуская солнечных лучей, и где царило жуткое зловоние, мы вышли на местное подобие базарной площади. Здесь нищие продавали нищим какое-то подобие еды и вещей, годящихся только на тряпки, но жизнь при этом била ключом и народу было не счесть. Мы прошли еще немного и оказались возле грязного и перекошенного трактира, занимавшего весь первый этаж некогда жилого дома, превращенного, по всей видимости, в гостиницу. Это место и оказалось новым обиталищем Цимбала.
– Твои люди уже навещали мой дом?
Не дождавшись от безмолвно замершего в углу Цимбала приветственных слов, начал я. Вся фигура бывшего легионера, как и тех двоих, что привели меня сюда, вызывала у меня какое-то странное ощущение, но я пока не мог понять, что же именно в нём сейчас было не так.
– Так ведь, не было никаких приказаний.
Голос его был будто бы испуганным, хотя бояться по большому счету следовало именно мне, оказавшемуся в самом сердце этого преступного мирка.
– Я ведь не заплатил тебе оставшуюся часть денег. И компенсацию за, так скажем, моральный ущерб.
– Ну что вы, кир, можете заплатить когда угодно, я вовсе не настаиваю.
Цимбал смотрел на меня совсем не так, как прежде, но я никак не мог понять, в чём тут дело.
– Садись, кир. Может, вина, перекусить, полежать? Или, быть может, девочку? Всё что угодно, только попроси…
– Я бы хотел, чтобы ты отправил кого-нибудь в мой дом и забрал оттуда все деньги и ценности, если они еще остались. Мне нужно как можно скорее уехать из города.
– Всенепременно, сию же минуту.
Цимбал стрелой вылетел за дверь и тут же раздались его громкие вопли и отборная брань. Спустя минуту он уже стоял напротив меня, вытянувшись как легионер перед легатом.
– Через два часа всё будет, кир. Сколько нужно лошадей? Две, три, четыре? На сколько дней припасов?
– Двух будет достаточно. Припасов на две недели. И еще комплект теплой одежды, пару легких туник, сапоги и калиги. Из оружия достаточно будет кинжала. Еще нужен щит и какой-нибудь легкий доспех, теплый плащ и всё, что может понадобиться в пути.
Я не хотел задавать Цимбалу никаких вопросов, боясь изменить это его странное отношение ко мне. Кто знает, не придет ли ему в голову убить меня после этого? Однако мне была до боли любопытна причина его странного поведения, но я всё же удержался.
– Я бы хотел поспать хотя бы несколько часов. Но вначале – помыться. Можешь всё организовать?
Цимбал только медленно кивнул, пристально рассматривая меня.
– В чём дело? – не удержался я.
– Ни в чём, кир. Просто хотел убедиться, что с вами всё в порядке.
Я не стал допрашивать его. Буквально через несколько минут я уже отмокал в огромной деревянной бадье, доверху наполненной горячей водой. Я отказался от помощи двух не слишком приличного вида девушек, хотя некоторое сомнение в своих действиях при этом всё же испытывал.
– Это совершенно правильно, у одной из них весьма неприятное заболевание, передающееся половым путём.
Снова этот голос. И снова жар в груди, от которого хочется кричать во весь голос от наполняющей тебя радости.
– Я ненадолго, хотел лишь прояснить пару моментов. Во-первых, здоровяк боится тебя, потому что я немного поговорил с ним и объяснил, что и как нужно сделать. Поэтому лучше не задавай ему лишних вопросов. А во-вторых, у тебя возникла одна небольшая проблема.
– Какая? – спросил я вслух, чувствуя себя при этом немного глупо.
– Тот, кого ты пытался убить, не совсем умер. И очень хочет отомстить.
– Мне?
– Именно. Так что будь готов ко всяческого рода неожиданностям. Вот и всё, собственно.
– Кто ты такой?
– Можешь считать, что я твой ангел-хранитель. Это объяснение тебя устроит?
– Нет.
– Я так и думал.
Голос исчез, как исчез и странный жар. Осталось только приятное тепло воды, но не более того. Я явно сошел с ума.
***
Проснулся я, когда уже совсем стемнело. За окнами опять накрапывал дождь, нет-нет да и пролетали одинокие снежинки. Сон совершенно не принес мне облегчения, хотелось забыться хотя бы до утра, но я отлично осознавал, что каждый день промедления сейчас смерти подобен. В конюшнях, пристроенных к гостинице, меня уже ждали два чёрных как ночь мерина, загруженных походным скарбом. Путь предстоял не слишком долгий, но на большей части пути, когда я выйду к Сардайской возвышенности, не найдется даже самой захудалой деревушки, где можно было бы переночевать. Сам же капитул находился на самой границе с Чёрными горами, которые формально принадлежали нескольким полудиким царствам, ведущим вечную войну друг с другом и со стратегом фемы.
Августин, можно сказать, забился в самый дальний угол империи, если не считать фемы Ауреваль, и занял стратегически выгодную позицию. Если ему удалось договориться со стратегом (на местном языке именовавшимся гундарием) или с кем-то из представителей высших родов Альбайеда, вытравить оттуда мятежников было бы делом весьма непростым.
В этот раз я не стал оставлять Виктору никакого послания, на тот случай, если ему вдруг взбредет в голову остановить меня. Цикута почти проиграл свою войну, и даже смерть Калокира не слишком сильно изменила его положение. А Кемман никогда не выступит на стороне проигравших, если для того нет веских оснований. К тому же, ни брат, ни отец пока что ничего не знали о событиях прошлой ночи, а я не собирался им об этом рассказывать.
Люди Цимбала вернулись поздно: городская стража выставила на улицы дополнительные патрули, и потому перемещение по городу, в особенности по богатым районам, было сильно затруднено. Старина Грев, по всей видимости, уже много дней не появлялся в доме, судя по толщине слоя пыли, скопившейся в нём, и потому выпотрошить парочку моих тайников не составило никакого труда. Кошель с тремя сотнями полновесных юстинианов – всё оставшееся у меня богатство, и родовой меч, один из трёх, что отец подарил своим сыновьям. Я лишь единожды брал его собой, два года назад на Зимние игры, когда всё наше семейство в последний раз собралось вместе. С тех пор он лежал в самом надёжном моём тайнике, под замком: я просто боялся потерять это сокровище. Впрочем, доверять его рукам неизвестных мне бандитов было делом крайне рискованным, однако я был уверен в том, что они просто не представляют себе его истинной ценности, поскольку выглядел он совершенно невзрачно, и не был украшен ни единой драгоценной вставкой. В этот раз я просто не мог его оставить, поскольку мне была необходима сила и память десятков поколений моих предков, заключенных в нем (такая мысль, по крайней мере, меня успокаивала).
«Для воина меч – продолжение его руки, продолжение его души. Они неразделимы. Но этот меч особенный, как и два других, что я вручил твоим братьям в день их совершеннолетия. Он сделан из меди еще в те времена, когда люди не знали железа, однако он способен потягаться в крепости с лучшими клинками современности. Но лишь до тех пор, пока он находится в руках кого-то, в чьих жилах течет кровь Кемман. Если ты его потеряешь, я убью тебя собственными руками», – сказал мне отец в день моего четырнадцатилетия. И эта ответственность тогда сильно испугала меня. Теперь же меня в большей степени пугало странное предостережение моего ангела-хранителя (кем бы он ни являлся на самом деле), касательно мести неупокоенного магистра (или злого духа, завладевшего его телом). Впрочем, чем больше я размышлял над этим, тем больше склонялся к мысли, что тяжелое ранение и последующая болезнь всё-таки негативно сказались на моём рассудке, и что всё сверхъестественное в моей жизни – не более чем плод больного воображения. Размышления эти вызывали у меня неприятное чувство тревоги, поскольку каждый раз заходили в тупик, направляясь на очередной бессмысленный виток. Рациональное во мне боролось с мистическим, и хотя я никак не мог отрицать существование Антартеса, возможность явления мне кого-то из его легиона ангелов казалось маловероятным, хотя об этом мне еще совсем недавно говорил сам Трифон.
Единственный, для кого я оставил послание, был Альвин. Я всё-таки склонялся к тому, чтобы доверять словам Виктора, и потому был относительно уверен в скором освобождении друга из рук Красных шарфов, некогда относившихся к личной охране императора, занятых ныне в роли тайной полиции. В любом случае, я ничего не мог им противопоставить. Что уж говорить, наверняка даже Виктор не решился бы давить на префекта Red Fascias для достижения своих целей. Так что я ограничился лишь упоминаниями о смерти Великого магистра и цели своей поездки, решив не рассказывать о том, что на самом деле произошло в капитуле и обо всём, что мне стало известно касательно убийств. Мало ли в чьи руки могло попасть это письмо. Я не стал рисковать.
Когда все дела были закончены, я покинул город. Было это уже глубокой ночью. Вывели меня из города через портовый район какими-то подземными туннелями, оставшимися от старого города, переходящими в частично действующие канализационные каналы. Там меня посадили в утлую лодку, больше похожую на скорлупу гигантского ореха, и вывезли за пределы городских стен, где меня ожидали виденные прежде на конюшне лошади. Несмотря на глубокий сумрак, затянувший окрестности столицы, в глазах животных я прочитал глубокую неприязнь. Только сейчас я вспомнил, что Хлыст, этот жирный упрямый мерин, которого я все же любил как друга, так и остался на том безымянном постоялом дворе в трех днях пути от Стафероса. В голове отчего-то мелькнула противная мысль о том, что его грузное тело, вероятно, пустили на мясо после сотен попыток продать его хоть за медную монетку. Слишком упрямый. Слишком толстый.
Я подтянул стремена, проверил походные сумки, последний раз окинул светящийся ночными фонарями город, и поскакал прочь, надеясь до рассвета оказаться как можно дальше отсюда.
Глава 14
Нынешняя империя насчитывает десять крупнейших городов, семь провинций, четыре фемы и два протектората. Все её части спаяны воедино разветвленной сетью дорог, позволяющей в мгновение ока перемещаться из самой удалённой точки севера на далёкий юг и обратно. Сила империи не только в руках её легионах, но и в их быстрых ногах. Какой толк в армии, успевающий к осаждённому городу только к тому моменту, когда стены его уже разрушены, защитники перебиты, а все кладовые выметены дочиста?