Сира – специальный агент капитула Альбайед, его собственность, как и боевые братья. Все отличия сводились только к специфике её деятельности, но не более того. По существу, она была даже не рабом, а оружием, поскольку рабы, в общем-то, люди несвободные, но наделенные собственной волей и желаниями. Как я уже и говорил, те, кому не посчастливилось стать собственностью ордена наподобие тех же боевых братьев, навсегда утрачивали собственную индивидуальность, чем, и была обусловлена полная бесстрастность Сиры. Отчего-то мне стало искренне жаль её, и всё раздражение оказалось полностью вытеснено этой жалостью. Я не понаслышке знал, как готовили таких агентов, но, по счастью, наблюдать за этим мне не приходилось, поскольку главный капитул в Стаферосе подобной деятельностью не занимался.
Она не знала, какие точно приказы были даны координаторам. Всего в Стаферос было отправлено пять групп из трех человек, во главе которых стоял тот самый упомянутый Сирой Эмиль, профессиональный убийца и диверсант, лучший, потому как последний. Он, как и главные в каждой тройке, были людьми свободными, в отличие от простых исполнителей, и потому в случае их гибели, как оно и произошло, управление всей операцией оказалось невозможным. Каждая из диверсионных групп добиралась до Стафероса по отдельности, и все они в этом деле преуспели, но вот дальше начались проблемы, одна другой сложнее. Мне было сложно представить, как вообще работали подобные структуры ордена, и слова Сиры особой ясности не внесли, поскольку простым языком изъясняться она не умела, а без этого понять ту систему, которой её обучали целую жизнь, понять казалось попросту невозможным. Тот факт, что Великий магистр находится именно в капитуле Стафероса и что в ближайшее время он в нем и останется, представлялся Сирой как априори известным, и я никак не мог разгадать, отчего же. Такая же «проверенная информация», как и у Августина касательно «демона».
Здесь в столице ячейка Сиры занималась сбором информации о таинственном прислужнике Великого магистра, который стоял за бойней в Клемносе и за ритуальными убийствами здесь, в Стаферосе, но все труды оказались напрасными, поскольку объект не оставил никаких следов, присущих именно тому образу убийцы, на который указал Августин. Само собой, Сира понятия не имела, откуда у мятежного инквизитора подобные сведения, однако на месте достаточно быстро обнаружилась причастность к убийствам кого-то из инженеров. Как и предполагал Альвин. Единственное, что не удалось узнать моему другу, так это то, что капитул в столице несколько раз посещала делегация из университета. Причем происходило всё в полной тайне, и потому установить личности посетителей можно было только по косвенным признакам. Альвин говорил о необходимости в строгой отчетности всех перемещений учащихся, учителей и служащих, среди которых свободно могли путешествовать только члены ученого совета и ректор. Но кто поручится, что этот же ректор, если он замешан в убийствах, попросту не мог подделать бумаги другим соучастникам или же вовсе освободить их от этой обязанности? Если в орден прибыла целая делегация, наверняка убийца – не один. К тому же, пусть и поверхностному, выводу пришел координатор Сиры, которому, однако же, не удалось проверить все путевые бумаги университета. В демоническую натуру убийцы никто в здравом уме поверить не мог, кроме самого Цикуты, а разорвать девять человек в мелкую пыль никто, кроме инженеров не способен. Кровавые следы, оставленные убийцей, для поверхностного взгляда невероятно четкие, и дойти по ним до университета не составило никакого труда. Оставался открытым только один вопрос: для чего нужна была такая открытая провокация, а самое главное, для кого? Имперские службы совершенно не торопились начинать чистку среди инженеров, и все будто замерли в ожидании непонятно чего.
– Они ждут, пока в ловушку кто-то попадётся, – озвучил я общую мысль, – но для кого она? Всё выглядит так, словно осталось во всеуслышание крикнуть: «Вот они, убийцы! Неужели никто не видит их окровавленные руки, их кривые оскалы и глаза, полные ненависти?». Но никто не решается это сделать. Толпа стоит и ждет того, кто возьмёт на себя такую ответственность.
– И когда кто-то подаст голос, всем сразу станет понятно, кто выступает против них.
Сира сидела в одной позе, совершенно не шевелясь, уже четвертый час, и от одного взгляда на неё, у меня начинали затекать ноги. На лице её, очищенном от грязи, на удивление не оказалось морщин. Ни одной, как у не слишком реалистичной восковой куклы. Но в то же время она не была лишена какой-то особой красоты, не поддающейся описанию. При совершенно типичной для приморской и центральной частям империи внешности: почти серебряные широкие глаза, узкий прямой нос, сжатые в линию губы, высокий лоб и выступающий аккуратный подбородок, она мне кого-то смутно напоминала. Но вот кого?
Сира не знала, всё ли в порядке с Альвином, как и того, был ли он в апартаментах в момент обыска. Одно она знала точно: гвардейцы пришли именно к нам, и ни к кому другому. Сложно сказать, кто их направил, поскольку помимо императора, властью распоряжаться некоторыми гвардейскими частями имели также члены консистория и особо влиятельные сенаторы. Узнать у них напрямую, к сожалению, не представлялось возможным.
Еще долго я сидел и выпытывал всё новые и новые ответы на свои вопросы, подсознательно испытывая некоторое недоверие к своей собеседнице. Недоверие это было того рода, что собаки испытывают к собственным мраморным копиям, зачем-то изображенным людьми: внешне выглядит точно так же, но не источает ни запаха, ни тепла. И, однако же, камень этот, вероятно, нельзя назвать мертвым, поскольку не может быть мертвым то, что никогда не жило. Такое же впечатление производила и Сира, при первом с нею знакомстве показавшаяся мне вполне обычным человеком. По мере нашего разговора внутреннее содержание её медленно, но неотвратимо раскрывалось передо мной какими-то незначительными деталями, и то, что я видел в нём, совершенно не походило на то человеческое, к чему я привык. Методы воспитания ордена настолько сильно исказили всё, что мы привыкли считать основой нашей сущности, и, образно говоря, создали каменную копию человека, каким-то образом наделенную возможностью осознанно двигаться и исполнять определенные команды. То же касается и отсутствия у Сиры морщин на лице, большая часть которых создается нашими эмоциями: страхом, удивлением, радостью или грустью. Ничего из этого в большей части своего сознательного возраста она, вероятно, не испытывала, или же прятала в глубинах своей души, не давая им выхода.
Осмысливая всё, что мне сегодня стало известно и пытаясь придумать, как со всем этим поступить, я сидел рядом с печью, глядя на пляску огня внутри. Сира, получив временную передышку, легла спать, вытянувшись как струна на своём незамысловатом ложе, застыв и не подавая признаков жизни. Казалось, даже грудь её не поднималась во время вздоха, и не опускалась во время выдоха, сколько я ни приглядывался в тщетной попытке разглядеть в ней хоть что-то человеческое. Сам не заметив как, я погрузился в сон, тяжелый и угрожающий, первый из своих снов, что я запомнил на всю жизнь.
***
Я открыл глаза и обнаружил себя у той же стены, возле которой так нечаянно уснул. Вокруг царил непроглядный мрак, среди которого угадывались лишь почти прогоревшие угли в печи. Холод пробирал до костей, и я незамедлительно поднялся на ноги, решив подкинуть еще немного дров. Пошарив в округе, я с удивлением обнаружил поленницу совершенно в противоположной стороне от той, в которой она прежде лежала: в самом углу у окна, до которого мне пришлось ползти в темноте, опасаясь споткнуться о спящую Сиру. Ветер стих, и в полнейшей тишине каждое моё движение отзывалось раскатами грома, грозящими перебудить не только весь дом, но и все близлежащие улицы. Замерев и не двигаясь, я начал слышать, помимо собственного сердцебиения, нечто совершенно странное. Как будто дышал кто-то огромный, сам дом, заставляя окружающий меня мрак содрогаться от его исполинского дыхания. Очень медленный вдох и такой же медленный выдох, сопровождающийся скрипами в стенах и половицах. В голове у меня засело какое-то чувство ирреальности происходящего. «Я сплю? Но что это за странный сон, так похожий на явь?». Эти вопросы пронеслись у меня в голове и вышли через рот, обратившись в яркий набор светящихся букв, на мгновение осветивших комнату. Сира исчезла, и на её месте появился кто-то другой. Внезапный страх, накативший на меня, смыл даже удивление от волшебных букв, исторгнутых мной, заставив попятиться назад, шаря рукой вдоль стены. В углу я и наткнулся на злополучную поленницу, непонятно зачем сбежавшую от меня.
Быстро набрав в руки дров, я почти бегом отправился в обратный путь, но едва различимый огонек в печи почему-то упорно не желал приближаться, сколько бы я ни прошел на пути к нему. Дом, будто разбуженный звуком моих шагов, задышал чаще и глубже, еще больше нагоняя на меня страху. Бросив дрова, оглушительно попадавшие на пол, я внезапно нашел себя снова сидящим на полу около печки. Страх будто испарился, не оставив и следа. Отодвинув заслонку и заглянув внутрь, я с удивлением обнаружил там вместо углей странные камни, которые и испускали приятный красноватый свет. Более того, на ощупь они оказались едва тёплыми, что позволило взять парочку из них голыми руками. Но как только эти камни оказались у меня в руках, свет их стал меркнуть, пока всего за несколько секунд, не исчез полностью. Тьма вокруг будто придвинулась ко мне еще больше, а дыхание дома стало еще отчетливее. Я уже чувствовал дрожь пола у себя под ногами, ощущал, как огромное чудовище пробуждается, ворочаясь в своём логове. Но страх так и не вернулся. Вместо того чтобы бежать отсюда прочь, я быстро схватил из печки еще один сияющий камень, и бросил его во тьму, в то место, где, как я предполагал, находилось нечто бывшее прежде Сирой.
Прокатившись по полу, камень остановился прямо перед ворохом какого-то тряпья, среди которого теперь можно было разглядеть маленький силуэт, похожий на младенца. Подойдя поближе, задерживая дыхание и стараясь не потревожить и без того беспокойного монстра дома, я утвердился в своих догадках: передо мной действительно лежало маленькое тельце. Крохотные ручки его замерли, поднесенные к такому же маленькому, но по-старчески сморщенному рту и казались вполне живыми, но, прикоснувшись к нему, я отчетливо осознал, что ребенок был мертв, причем уже довольно давно: так холодна оказалась его кожа, успевшая даже окоченеть.
– Беги прочь, пока тот, ДРУГОЙ не воспользовался тобой.
Звук исходил от мертвого младенца, но был голосом взрослого, почти что старого человека. Глаза младенца распахнулись, сверкнув на миг огненным всполохом.
– Посмотри, что ОН сделал со мной.
– Кто ты? – дрожащим от страха голосом спросил я.
– Я – пропащая душа, запертая в оболочке из плоти, которая мне уже не принадлежит.
– Про какого другого ты говоришь? И кто такой он?
– ОН – это я. ДРУГОЙ – тот, кем станешь ты, если останешься здесь. Слышишь? ОНИ видят тебя, чувствуют и жаждут завладеть, потому что одной ногой ты уже переступал Кромку.
– Скажи мне своё имя.
– Беги!
Весь дом содрогнулся как от страшного удара, и тьма, до той поры непроницаемая и эфемерная, будто превратилась в ледяной поток, захлестнувший меня своим течением. Страшный холод пронзил всё моё тело и я, вероятно, закричал, хотя даже не мог услышать звука собственного голоса, заглушаемого поднявшимся шумом.
***
Когда я очнулся, судорожно пытаясь вдохнуть сведенными судорогой легкими хоть немного воздуха, начинался рассвет. Ставни оказались распахнуты, и через них в комнату пробирался холод зимнего города. Сон этот, немного развеянный первыми лучами солнца, всё равно не казался мне сном. Скорее, недавним воспоминанием, но никак не вымыслом собственного сознания: до той поры мне просто не приходилось видеть сны, а те, что всё-таки приходили ко мне, казались странным, незапоминающимся калейдоскопом, в котором не проглядывало и толики смысла.
Сира уже проснулась и готовила какую-то похлебку в кастрюле над топящейся печкой. Судя по запаху, что-то очень сытное и вкусное. Взгляд её лишь на одно мгновение задержался на мне, и снова переместился на объект её деятельности, за которым она следила с тщательностью кошки, караулящей мышь. Я чувствовал себя разбитым и не выспавшимся, чему особенно способствовал сон в сидячей позе. Всё тело затекло, мышцы ныли при каждом движении, но голова при этом оставалась на удивление ясной, будто бы отделенной от телесно оболочки.
– Отличный сегодня день, не правда ли? – чтобы развеять гнетущую меня тишину, спросил я скорее больше для самого себя.
– Правда, кир.
Впрочем никакого другого ответа от Сиры я и не ожидал, и, как бы я ни пытался, организовать развернутый диалог вряд ли бы получилось. Мне отчаянно хотелось с кем-нибудь поговорить, посоветоваться и рассказать о снедающих меня тревогах, но Сира вряд ли смогла бы помочь мне дельным советом. И потому я решил высказаться для себя самого, как частенько делал Альвин, которого я не раз заставал за разговорами с самим собой. «Приятно иногда поговорить с умным человеком», – обычно так он отвечал мне в подобные моменты.
– Мне нужно знать, где сейчас находится мой друг, и поэтому сегодня я навещу брата. Он наверняка должен быть в курсе. Тебе же предстоит отправиться к Цимбалу, и начать подготовку к нашей миссии, ему будет полезно узнать ту информацию, что ты мне вчера сообщила.
– Ты уверен в нём? Стоит ему сказать лишнее слово там, где не нужно, и всему конец.
– Другого выбора у нас нет. Вдвоем мы вряд ли сможем сделать то, что замыслили. И если ты, вместе с людьми Цимбала попадешь внутрь через стоки, я же планирую поступить наоборот.
– Что ты имеешь в виду, кир?
– Еще не знаю. Но, надеюсь, скоро узнаю.
Ни помыться, ни умыться, в этом доме было негде, и потому, дав Сире какие-то неопределенные указания, я отправился в ближайшие термы, где долго отмокал и грелся, стараясь забыть странный сон, который никак не шел из моей головы. А еще, после ночи, проведенной в доме моей покойной возлюбленной, мне снова явился её образ, испятнанный галлюцинациями, явившимися мне в Сэптеме во время предпоследнего обострения моей болезни. Как будто длинная и острая игла прошила моё сердце, на мгновение ослепив меня страшной болью. И чувства снова исчезли, спрятались где-то в той тьме, в которой мне довелось побывать этой ночью. Какое-то ощущение недосказанности между нами двумя, растущее после нашего расставания, исчезло, будто его и не было. Будто разум мой отказался признавать даже само существование тех чувств, что нас прежде связывали, и тех, что возникли после нашей последней встречи два года тому назад. Я помнил всё, как и прежде, совершенно отчетливо, но больше ничего не чувствовал, кроме тянущей ностальгии к застывшему перед моим внутренним взором образу Корделии, прекрасной и теперь уже вечно юной.
Окончательно придя в себя, я отправился к брату, надеясь застать его на том же самом месте, на котором мы с ним простились в прошлый раз, и ожидания мои сбылись. Впрочем, удивляться тут было нечему, потому как Виктор проводил в триклинии большую часть своего времени, в любую погоду, предаваясь своему любимому делу со всей тщательностью, ему доступной. Почему именно там? Ответа на этот вопрос не знал никто и, как я подозревал, даже сам Виктор, неизменно отвечавший одно и то же.
– Я нахожу в этом какое-то необъяснимое притяжение. Я будто лежу на самом дне глубокого бассейна, и наблюдаю за миром. День сменяется ночью, зима – летом, приходят облака, идет дождь, а затем их прогоняет ветер, но звезды говорят мне о том, что это – лишь шелуха нашего мира, и лишь они одни вечны. Что тысячи тысяч раз сменится день и ночь, но они всегда будут там, и так же будут светить тысячам людей после меня. Некоторые из них смогут разгадать их загадку, как я, но многие будут суетиться в своих ничтожных делах, и никогда не увидят вечности, что смотрит на них с небес. Не поймут своей ничтожности и не познают всю тщетность своих поползновений.
Виктор, как и всегда, был околдован своим дурманом, и мало соображал, отпуская свои мысли на произвол судьбы. В глазах его, казавшихся абсолютно черными и бездонными, отражались бегущие по небу облака и блики света, изредка заглядывающие в колодец триклиния. Я часто задавался вопросом, как у него получалось управлять немалым хозяйством, принадлежащим дому Кемман, всё время находясь в таком состоянии, но так и не пришел к однозначному выводу. Насколько я знал, у Виктора был целый штат личных помощников, разъезжавших по поручениям брата по всей империи, но встречаться с ними мне доводилось крайне редко, отчего создавалось впечатление, будто Виктор дни напролёт пребывает в полном одиночестве, созерцая небеса, в то время как шестерни его машины крутятся сами по себе.
– Ты еще спрашиваешь меня, знаю ли я о том, куда делся младший Марий? Я знаю всё!
Мой вопрос, казалось, искренне изумил Виктора, не потрудившегося как всегда даже взглянуть в мою сторону.
– Так что же с ним?
– Его обвиняют в убийствах девяти граждан Стафероса, и к тому же в поклонении демонам.
– Что за бред? У них ведь нет ни единого доказательства.
– В таких случаях, доказательства и не требуются, дражайший братец. Простолюдина и вовсе сожгли бы на месте, не став предаваться рассуждениям.
– А ты не боишься, что вместе с ним под удар попадет и дом Кемман? Я ведь не меньше замешан в этом деле.
– Ты абсолютно прав, – с трагическим вздохом ответил Виктор, – и я искренне удивлен, как тебе до сих пор удается разгуливать на свободе. Но это факт! На тебя и твою дружбу с этим демонопоклонником почему-то закрыли глаза, и я даже не знаю, кого же восхвалять за это.
Судя по широкой улыбке брата, он считал это собственной заслугой. Конечно же, я и представить не мог, какими силами и средствами он располагал, и каким именно образом мог приложить свою руку ко всем этим заговорам и убийствам. Но в одном я мог быть уверен точно: арест Альвина – дело рук Виктора.
– Вот так, значит, ты использовал моё доверие? Или… это была идея отца?
– Ты недооцениваешь мою подлость, весьма недооцениваешь. Но тут ты прав. Вокруг отца всегда было столько интриг, что разобраться в них мне попросту не представлялось возможным.
– Где сейчас держат Альвина?
– Ах, я так и знал, что ты сразу же бросишься спасать друга. Банально и глупо.
– А что не глупо? Одной рукой отец прикармливает мятежный капитул и устанавливает с ним договоренности, а другой…
– Ты все же еще слишком мал, Марк. В мире большой политики нет места твоим рассуждениям о подлости, двуличии и лицемерии. В ней действуют только законы выгоды. Ты боишься, что твоего друга кто-то отправит на костер за демонопоклонничество? Аррул Марий этого не допустит, пусть он уже и очень стар, но всё еще обладает большим влиянием на императора. Смысл здесь совсем в другом.
– Так в чём же?
Виктор театрально закатил глаза и вдохнул очередную порцию дыма из своего кальяна. Угли в нем на мгновение вспыхнули и погасли, подобно глазам какого-то странного и нелепого существа. Несколько минут брат лежал в полном молчании, прикрыв веки, и я уже начал бояться, что он уснул.
– Может, уже ответишь, причем здесь Альвин? Зачем были нужны такие радикальные меры?
– Вероятно, он не поведал тебе о своих поисках в полной мере и о своих успехах в них, хотя при этом большая часть его домыслов выглядит просто смешно, – совершенно бодрым голосом ответил Виктор, – Мариям плевать на политику, они одержимы войнами, на которых погибли почти все представители их рода мужского пола. Единственный их наследник – Альвин, хоть и далёкий от всего мирского и замкнутый в своём мире познания, но последний, не считая пары троюродных сестер. Его нужно было одернуть, пока не случилось беды. Пока он не влез туда, куда не следует. Или пока не сошел с ума: видел бы ты, до чего он дошел, разбираясь в этом вопросе, и какие теории придумал…
– Где он сейчас?
– В руках красных, где же еще. Не волнуйся, скоро его отпустят за недостатком доказательств, когда они разберут все его бумаги. А вот кое-кого другого наоборот водрузят на костёр.
– А причем здесь вообще политика? Разве эти убийства – политического толка? Расправу в Клемносе я еще могу отнести к ней, но эти девять в действительности похожи на действие некой секты.
– Давай объясню тебе всё подробно, раз ты такой непонятливый. С самого начала. На большом игровом поле у нас есть три ключевых игрока: император, великие дома и орден Антартеса нашего солнцеликого. Орден этот – заноза в заднице императора, поскольку обладает слишком большой властью, имуществом и богатством, чем полагается скромным служителям бога. В ордене уже многие годы идут процессы, направленные на сепарацию церкви и военных капитулов, поддерживаемые извне, которые неизбежно этим разделением и завершатся. Вопрос только в том, будет это происходить долго, мучительно и кроваво, или же пройдет безболезненно и быстро. Итог ведь один, и потому лучше всего, как всем кажется, будет провести реформы, да и наделить патриархов независимостью, остановить кровавые репрессии инквизиции, и так далее. Орден в результате теряет своё влияние, император получает в своё распоряжение церковь, которая провозглашает его наместником бога на земле, великие дома мечтают о том, как заполучат в свои руки влияние на капитулы, превратившиеся в обычные крепости, и всё вроде бы хорошо.
Вот здесь-то и оказалось, что очевидный путь, который должен был удовлетворить всех – далеко не самый простой. Великий маршал и главы некоторых капитулов, его поддерживающие, а также большая часть инквизиции, которую представляет Цикута, оказались против отделения церкви и реформ веры. Они хотят сохранить свою власть и свои деньги, вполне логично. А кто у нас на стороне маршала?
– Воинские подразделения капитулов и боевые братья.
– Вот именно! На стороне ныне покойного Иеремия – целая армия, карательные части инквизиции, рыцари-ренегаты и регулярная армия ордена. А кто на стороне Великого магистра? Император и великие дома, далеко не все, конечно, поскольку часть из них верит в победу традиций и маршала, на стороне которого явное преимущество, но это тоже немало. Грядет гражданская война, и даже император не может урезонить будто сорвавшихся с цепи святых братьев. Но магистр, как человек досконально изучивший большую политику, принял правильное решение.
– Убил всех, кто ему воспротивился.
– Да, именно так. Просто и эффективно. Осталось решить только один вопрос с капитулом Альбайед, с этим последним очагом сопротивления. Но тут поднялось такое недовольство среди знати, роднёй которым приходился Иеремий сотоварищи, что стало совсем не до шуток.
– Почему же в столице ничего об этом не слышно? Ни единой новости об убийстве маршала спустя столько времени.
– В этом ты ошибаешься, новости есть, но не для всех ушей. Клемнос едва не взбунтовался, и если бы не легион Феррата, не избежать бы нам всё той же гражданской войны. Несколько закрытых судебных процессов, и люди Великого магистра были признаны невинными, аки агнцы, в то время как прислужники маршала превратились в еретиков и прислужников демонов. Всё как и всегда, горе побежденным. Скоро полетят головы всех недовольных с таким поворотом событий, и на этом всё вроде как завершится. Однако… Все с интересом наблюдают, как будет защищать свою жизнь загнанная в угол крыса по имени Августин.
– Так на чьей же стороне дом Кемман? И в чём был смысл обвинять неповинного Альвина? Всё остальное мне и так было уже давно известно.
– Вот здесь начинается самое интересное.
– Не сомневаюсь в этом. Тебе известно, кто на самом деле убил тех девятерых?
– Нет, к сожалению, этого я не знаю. Но догадываюсь. Тот же почерк, что и в Клемносе: убийство, совершенное для устрашения, очень кровавое и, вероятно, очень сложное.
– Чувствуется рука боевого мага.
– Несомненно. Но вот кто из них? Впрочем, это и не важно. Важно то, что друг твой, как и ты сам, влез куда не следует. Убийства эти совершены едва ли не с одобрения императорского двора, и я даже не исключаю возможность того, что инженер этот был послан именно для этого: разобраться с врагами магистра быстро и максимально кроваво, дабы устрашить остальных. Естественно, мне пришлось немного осадить Альвина, прежде чем он натворил дел по своей юношеской глупости.
– А что с Калокиром? О нем не слышно ничего, кроме того, что он где-то здесь, в Стаферосе.
– Действительно, последний раз его видели въезжающим в капитул, но вот известий о нем больше не поступало. Как многие думают, старик просто помер, но это не хотят предавать огласке до тех пор, пока не разберутся с мятежным Цикутой.
– Так отец теперь будет выступать за разделение ордена, на стороне реформаторов? Мне казалось, еще не так давно он выступал в поддержку противоположной стороны. Впрочем, я уже решительно ничего не понимаю.
– Без реформ уже не обойтись, это верно, и потому наш дражайший батюшка хочет извлечь из сложившейся ситуации максимально возможную выгоду. Капитул Альбайед, если взяться за серьезную осаду, может стоить ордену множества жизней и огромного количества времени, на эту осаду потраченного. Знаешь, кем легко управлять? Слабыми. Потому что сильный оборвёт удила и сбросит тебя на землю.
Глаза Виктора закрылись совсем, и говорить он продолжал, как мне казалось, уже из своего дурманного сна. Стоило ему договорить последнюю фразу, как трубка кальяна выпала у него из руки и с глухим стуком ударилась о землю рядом с пустой чашкой, на дне которой застыли остатки дурмана. На этом диалог наш исчерпал себя, поскольку больше ни одного слова вытянуть из брата мне не удалось. Меня переполняла злость, и я едва сдерживался, чтобы не сдернуть этого любителя дурмана на пол и как следует не отхлестать его по щекам, чтобы привести в чувство. Но всё-таки надо отдать ему должное: кое-что в текущей политической обстановке наконец прояснилось, пусть даже в таком общем виде.
Теперь же передо мной возник совершенно другой вопрос. Как быть теперь, когда, предположительно, Великий магистр мёртв? Ведь это значит, что задание Августина выполнено. Но оно при этом уже не имеет смысла. В любом случае я должен проникнуть в капитул и либо в этом удостовериться, либо убедиться в обратном. А затем либо каким-либо способом прикончить Великого магистра, либо смириться с поражением и встать на сторону победителей. Первое всё же казалось предпочтительнее. Банда Цимбала и Сира должны будут мне в этом помочь. И я даже придумал способ, как всё это провернуть. Донельзя глупый и простой, но всё-таки заслуживающий право на существование.
Глава 12
Дознаватели выполняют свою работу согласно «Положению о создании кабинета дознавателей» и являются аппаратом внутренней разведки ордена. Управляющий кабинета подчиняется непосредственно Великому инквизитору или лицам, временно исполняющим его обязанности. Основная задача кабинета – выявлять любую деятельность, несущую угрозу учению Антартеса на территории империи.
Основные положения о структуре ордена и разделении власти, часть 7.
Серые небеса нависли над городом каменной плитой, и беспрестанно извергали из себя потоки холодной воды. На улицах необычайно безлюдно, и даже в районе Большого храма Феникса, где весь день толпятся паломники и ведутся службы, нет ни души. Мостовая под ногами блестит от влаги, и мне начинает казаться, что в блеске её я вижу собственное отражение. Кем меня теперь считают в ордене? Предателем или всё тем же младшим дознавателем? Как Виктору удалось отвести от меня все подозрения, и удалось ли вообще? Каждый раз наш разговор с братом обрывался так грубо и на полуслове, что я уже отчаялся получить от него нужные сведения, и потому решил действовать так, как подсказывают мне чувства.
Гранитная громада капитула вырастает передо мной из пелены дождя, угрожающе щерясь бойницами надвратной башни. Архитекторы, создававшие это чудо, в большей степени были склонны создать нечто грозное и одновременно красивое, нежели практичное и лишенное излишеств, и потому капитул больше напоминал сказочный замок, неведомым образом выросший посреди города, чем резиденцию самого влиятельного и могущественного ордена империи. Так мне всегда казалось, по крайней мере. Сумрачные шпили внутреннего собора скрывались где-то в дождливой дымке у меня над головой, но я все равно мог разглядеть их, даже с закрытыми глазами: настолько образ этот глубоко засел у меня в голове.
Стража у ворот, увидев мой перстень, без лишних слов освободила мне путь. На это я совершенно не рассчитывал, и даже растерялся, когда передо мной открылась калитка, ведущая во внутренний двор. Но делать нечего, я вошел внутрь как ни в чем не бывало, и отправился прямиком в помещения архива, куда вело меня чутьё. Минуя очередной пост стражи, теперь уже у входа в цитадель, я оказался вначале в своём старом кабинете, в котором оставил мокрый плащ, а затем и на нижних этажах, где помещались архивы. В здании почти никого не было, за исключением нескольких клерков, занятых своими делами, и даже главного надзирателя за всем этим сонмом знаний нигде не было видно. Моего старого знакомого я нашел на удивление быстро, он, исхудавший, с пергаментно-серой кожей, больше похожий на мертвеца, сидел за ворохом бумаг и сосредоточенно в них что-то выискивал.
– Брат Экер, давно не виделись.
Мой голос, казалось, не произвел совершенно никакого эффекта, поскольку Экер лишь на мгновение соизволил поднять глаза, тут же уткнув их обратно в истерзанный листок в своих руках. Дочитав, по всей видимости, всё, что хотел, он отложил все свои дела в сторону, и поднялся со своего места.
– Боюсь спросить тебя, но всё же должен: какого демона ты сюда пришел?
– Пришел проведать старого друга.
– Ах, друга, значит?
От былой манеры его речи, казалось, не осталось и следа. За эти несколько месяцев Экер изменился так, что я теперь смотрел на него, и видел перед собой будто бы совершенно другого человека. Наружность его, впрочем, стала еще уродливее, но вот его голос…
– Попасть-то ты сюда попал, но обратно тебя теперь никто не выпустит. По распоряжению Великого магистра, мы уже вторую неделю сидим на особом положении и ждем непонятно чего. И потому я повторюсь: что ты здесь забыл?
– Я же сказал.
– Я в полном порядке. Теперь можешь заняться другими делами.