Через неделю после нашей встречи с Альвином, город взорвался победными торжествами. Инженерам удалось уничтожить Химмельсберг, главную твердыню Мельката на перевале Сингинских гор. Легионы, всю осень и половину зимы простоявшие на оккупированной территории у закрытого крепостью перевала, хлынули теперь на коренные земли Ахвилеи. Химмельсберг не просто обратился в руины, но оказался полностью погребен под горой, а вместе с ним и три тысячи воинов противника. На его месте, по рассказам очевидцев, осталась ровная площадка, усыпанная мелким щебнем, по которой впоследствии как по дороге прошлись ударные силы империи, которые должны были застать врасплох части ахвилейцев надеявшиеся отсидеться в низине за перевалом. Вот так, пять месяцев подготовки, и всего одна секунда, в которую исчезли три тысячи жизней и огромная крепость. Огромная победа для Империи и кошмар для тех, кто окажется на пути легионов.
Стаферос в один миг преобразился и будто бы встряхнулся от долгого сна. Шум на улице стоял неимоверный, но узнать обо всем, что происходит за стенами моей спальни, я мог только со слов Альвина. От всего торжества мне достались только звуки толпы, не дававшие мне спать целую ночь, и головную боль наутро. И только этой болью мне запомнилась победа, для всех ставшая источником радости и вдохновения. Даже Альвин, до сей поры заседавший за своими бумагами, ненадолго покинул своё прибежище, чтобы побольше узнать о деталях такого грандиозного события. Больше всего ему, однако, был интересен способ, которым инженеры уничтожили Химмельсберг, и для этого он даже отправился в университет, оставив меня одного на целый день. Мне же не оставалось ничего другого, кроме бесконечной скуки в обществе самого себя. Слуги затопили камин, поскольку похолодало неожиданно сильно, и я развалился рядом с ним, глядя на скачущие барашки огня, похожие на морские волны. Время от времени я проваливался в сон, просыпался и с трудом вспоминал, где же я нахожусь: голова казалась вылепленной из глины, и соображалось с трудом. Вечером пришел доктор, в очередной раз оценил моё состояние, отдал слугам распоряжение приготовить мне лёгкий салат и кашу, и через полчаса отбыл, снова оставив меня одного. Я попытался в очередной раз осмыслить сложившуюся ситуацию и составить хоть примерный план действий, но не смог сдвинуть свои мысли с места.
Уже поздно ночью вернулся Альвин, чем-то сильно взбудораженный. Заметив, что я не сплю, он с видом хищной птицы, пикирующей на зазевавшегося байбака, приземлился рядом со мной, взметнув полами плаща золу в давно остывшем камине.
– Ты еще не в курсе, какое инженерное решение было осуществлено в Химмельсберге?
– Конечно в курсе, его сравняли с землей.
– Но как?
– Знаешь, я все никак не мог найти времени подумать над этим.
– У тебя совершенно неправильный подход к вещам. Вот, например, мы ломали голову над тем, кто из инженеров – убийца. Я расспросил всех, кого мог обо всех поездках и делегациях университета за последние полгода, о связях с орденом, обо всех преподавателях и служащих.
– И что тебе удалось узнать?
– Ничего.
– Отлично.
– Мне удалось ознакомиться со всеми путевыми листами и журналами, в которых, согласно регламенту, отображаются передвижения абсолютно всех причастных к университету, и не обнаружил ничего, что бы могло показаться подозрительным. Единственный, кто не отчитывается в подобных документах – сам ректор и члены учёного совета.
– Ты в самом деле подозреваешь кого-то из них? Но какой в этом смысл?
– Дело не в смысле и не в мотивах, поскольку тема эта для нас – тёмный лес. Вопрос лишь в возможности. Кто из них мог совершить эти убийства – вот над чем стоит задуматься.
– Хорошо, предположим, мы найдем того или тех, кто мог. Может быть, даже получим в своё распоряжение доказательства его вины. Но дальше что? Властью судить ректора обладает лишь сам император или его ближайшие советники из консистория.
– Не вижу в этом проблемы. Из нас двоих только ты скрываешься от магистра и пугаешься каждой тени. Для меня не составит особого труда инициировать в сенате судебное разбирательство ни против ученого совета, ни против самого ректора.
– А ты не боишься превратиться в кровавую кляксу во время этого самого судебного разбирательства? Не может ли быть так, что император в курсе всех его дел и, более того, убийца действовал с его полного одобрения, как и Великий магистр? Ведь никто и пальцем не пошевелил, когда состоялась расправа над Иеремием и его соратниками, да и про Августина, засевшего в капитуле Альбайеда, тоже ничего не слышно.
– Я думал над этим.
Сказав это, Альвин замолчал и застыл в полной неподвижности, уперев взгляд в пространство перед собой. Какое-то время мы сидели и не разговаривали. В общем-то, мне и не хотелось ничего обсуждать, поскольку от этих бесконечных разговоров только болела голова. Однако у Альвина было собственное мнение на этот счет.
– Это замкнутый круг, ты понимаешь? Говоря твоим языком, мы решаем уравнение с тысячью неизвестных, и даже не знаем конечную цель всего этого. Можно построить сколько угодно теорий и выдвинуть сотни предположений, но от этого мы ни на шаг не приблизимся к истине.
– Но мы можем определить область значений.
– Эта твоя область – целая империя. Убитые были убиты убийцей, который хотел убить их из собственных соображений. Больше мы ничего не знаем.
– Я ведь сказал: это дело рук кого-то из заместителей ректора, возможно, его самого. Осталось только доказать это.
– Каким образом? Обыскать его кабинет, установить за ним слежку?
– Я обязательно придумаю, как это сделать, ты можешь об этом не беспокоиться.
– Вот уж благодарю.
– Ты измучился неопределенностью, и потому готов всё бросить.
– Не только ею. Эта боль, кажется, выела у меня в животе огромную дыру, через которую уже можно разглядеть Чертоги. Вот что меня раздражает больше всего.
– Ты сам в этом виноват. Нужно было думать головой, прежде чем набивать пузо таким количеством мяса.
– Моя голова была занята мыслями обо всём этом. Об убийце, о расколе в ордене, о готовящемся покушении на магистра, о предстоящем браке, о чем угодно, но только не об этих злосчастных перепёлках. Всё вокруг происходит без моего участия, и я никак не могу изменить это. Я просто хотел найти убийцу, подняться выше в иерархии ордена, но вместо этого внезапно оказался втянутым во внутренние распри между консервативными инквизиторами и реформаторами, не брезгующими политикой силового устранения своих оппонентов. Но, даже оказавшись на одной из сторон конфликта, я просто как собачонка тащился за Августином, который, как мне теперь кажется, вел меня на бойню, на которой мне лишь каким-то чудом удалось избежать ножа мясника. Теперь мне снова велели сидеть и ждать. Ждать, пока придет кто-то, кто снова скажет: «Эй, Марк, побудь здесь и никуда не уходи, всё равно ты ни на что не годен, и нам от тебя нужны только связи с домом Кемман, а мы пока что прикончим магистра и положим конец внутренним распрям ордена. Только смотри, не разбей ничего».
Альвина, кажется, рассмешили мои слова, но по окончанию моего монолога он не проронил ни слова, будто застыв с легкой улыбкой на губах.
– Так ты жаждешь, чтобы всё было как сказках, где герою с самого начала определено, что нужно сделать? Ведь всё не должно быть так, как ты хочешь, потому как мир не крутится вокруг тебя. Ему, откровенно говоря, совершенно всё равно. Ты можешь в любой момент сказать себе: «Да провались оно всё к демонам!», и податься в наёмники под совершенно чужим именем, или собрать побольше денег, и отправиться странствовать куда-нибудь на восток. Тут и истории конец, понимаешь? Той истории, которую ты сам же и придумал, в которой ты в одиночку или, что более поэтично, с верными друзьями, распутываешь загадочный клубок тайн, находишь убийцу, помогаешь Августину уничтожить Великого врага. Герой, для которого кто-то создал эту историю, для которого в ней всё сделано так, чтобы любой нищий, который просит медяк на улице, был указателем к конечной цели. Герой, который в самом конце получает лавровый венец и неслыханные почести.
Нашу с тобой историю никто не напишет. В ней нет определенного сюжета, который можно продвигать с помощью волшебных вмешательств какого-нибудь говорящего кота или дерева. В общем-то, можно прекрасно обойтись и без того, чем мы сейчас занимаемся.
– С каких пор ты вообще стал столько пить? Запах от тебя как от винной лавки.
– Ты вообще слушал, о чем я говорил?
– Слушал. А вот ты, похоже, нет. Я говорил тебе, что история эта меня неизменно заталкивает в свой сюжет, из которого я лишь тщетно пытаюсь выбраться. Ты же утверждаешь, будто никакой истории нет вовсе. Я бы и рад всё бросить, сбежать куда подальше, но ты меня уверяешь, будто я сам пытаюсь пристроиться к этой твоей сказке.
– Возьми и брось, в таком случае. Ты ведь сам, в конце концов, ввязался в это дело. Мог бы просто явиться к Трифону и заняться тем, что он приказывал.
– Мог бы. Но теперь уже поздно, понимаешь? Я совершенно уверен: даже если я буду валяться перед камином целыми днями, люди Августина найдут меня и снова что-то произойдет.
– Еще неделю назад ты сам хотел этого, и страшно переживал по этому поводу.
– Всё верно. А сейчас – не хочу.
На этом наш разговор по завершился, хотя Альвин какое-то время еще сидел рядом и развлекался пьяными монологами. Мне не хотелось ни о чем говорить, не хотелось шевелиться, не хотелось спать. Я наконец обрел то хрупкое положение в мироздании, в котором не существовало боли, и намеревался оставаться в нем как можно дольше. Вскоре я всё-таки уснул, и сон на этот раз принес мне облегчение, которого я так долго ждал.
***
Спустя неделю я смог самостоятельно передвигаться по комнате, смог сидеть и принимать ту скудную пищу, что прописал мне врач-ахвилеец. Вскоре я смог совершать прогулки по саду, прилегающему к стабуле, а затем и по всем окрестностям. За это время я успел обменяться несколькими письмами с Виктором, читать которые всегда было настоящим испытанием, поскольку почерк у брата находился где-то на противоположной стороне от каллиграфического.
Свадьба оказалась назначена на середину лета, перед самыми Играми, но я все равно никак не мог понять такого решения, сколько ни старался, поскольку война, сильно затянувшаяся на территории Мельката, как по мне, еще не скоро должна будет подойти к своему завершению. Обе стороны всё время избегали генерального сражения, должного переломить ход этого противостояния. По словам Виктора, на Мраморном море установился безоговорочный паритет, и эскадры дромонов никак не могли обеспечить безопасную транспортировку войск из Текрона на ахвилейский берег, командовать которой должны будут оба Кеммана. И потому отец вместе с Фирмосом застряли там, по всей видимости, надолго.
Виктор же упорно избегал всяческих упоминаний ордена и в частности Цикуты, попросту игнорируя мои вопросы в этой сфере. Мне не оставалось ничего кроме томительного ожидания, но, немного окрепнув, я всё-таки решился взять хоть какое-то дело в этой жизни в свои руки, вовремя вспомнив о своих «тайных агентах». Безусловно, затеянное мной предприятие сейчас я воспринимаю только как юношескую глупость, но в тот момент я просто больше не видел иного выхода из сложившейся ситуации. Примерно с третьей попытки мне удалось связаться с Цимбалом, поскольку в оговоренном месте ни его, ни кого-либо из его людей не обнаружилось.
– Мамашу прирезали дня через три, как мы тут обосновались. Ублюдки следили за нами, и приперлись именно тогда, когда большая часть парней ушла на дело. Покромсали всех так, что и не узнать было, и Мамашу узнали только по ее огромным сиськам, потому как только их и не отрезали.
Цимбал, с блестящей как медная тарелка головой, с багровым шрамом поперек лица, сидел передо мной, оперевшись огромными руками о стол и не сводя с меня застывшего взгляда, от которого становилось не по себе. Он, и теперь уже его банда, обосновались в какой-то старой инсуле на окраине города, на строительстве которой, судя по всему, было украдено немало денег, поскольку здание явно не выдерживало отведенный ему строителями срок службы. Но это было единственное место, которое оказалось возможным отвоевать у местного преступного мира, и, как выразился Цимбал: «Грех жаловаться на подарки всевышнего». Я, конечно, весьма сомневался в том, что сам Антартес решил одарить бывшего легионера подобным «подарком», но благоразумно промолчал. На мой вопрос, чем теперь занимается он и его люди, Цимбал ответил уклончиво, но в общих чертах я понял, что по большей части они просто пытаются выжить. Впрочем, деньги мои как раз и позволили не сгинуть в Стаферосе в первые же дни, а моё нынешнее появление Цимбал связывал с возможностью получить еще некоторое количество золота. И в этом он был прав.
– Мне нужно, чтобы твои люди напали на капитул.
Судя по тому, как округлились глаза Цимбала, даже для такого тупоголового громилы задача показалась попросту безумной.
– Здесь – задаток, – я положил на стол набитый серебром кошелёк, в надежде доказать серьезность своих намерений и при этом не вызвать искушения попросту сбежать с моими деньгами, – чтобы собрать достаточно людей, информации и снаряжения. Я расскажу всё, что знаю, покажу слабые места и возможности для проникновения в цитадель. От вас нужно будет только пройти по указанному мной пути и устранить нежелательных свидетелей.
– Нежелательных свидетелей? – перебрав в голове с десяток вопросов, Цимбал начал с самого конца.
– Стражу Калокира.
– Но зачем?
– Затем, чтобы другие люди смогли устранить главное нежелательное лицо.
– Когда?
– Еще не знаю. Зависит от того, как скоро ты сможешь подготовиться.
На меня обрушился целый поток вопросов, и это было очень, очень хорошо, поскольку Цимбал всё-таки клюнул на ту жирную приманку, что я для него приготовил. Мозгов ему не хватало – это минус, но, с другой стороны, это же было и плюсом, поскольку никакой разумный человек на подобное попросту бы не согласился. Связываться с орденом, а тем более идти против него – всё равно что дергать льва за хвост в надежде безболезненно добыть себе немного шерсти на удачу. Ордену не будет стоить особых сил покарать наглецов, именно поэтому я сделал ставку на «новичков» в виде Цимбала и его банды, которых в Стаферосе еще никто не знает. За то недолгое время, что мне довелось побывать в компании этого человека, я мог с уверенностью сказать: никто из его людей не проболтается раньше времени. Но вот после…
Я шел сюда без всякой надежды на успех, но расчет на деньги выиграл, и я получил в своё распоряжение некоторое подспорье в деле убийства Великого магистра. Если те, кого послал сюда Августин, всё-таки выйдут на меня, у меня в руке окажется пусть сомнительный, но всё же козырь, с помощью которого я смогу хоть как-то повлиять на ход событий.
– Если дело выгорит, нам придется валить отсюда как можно быстрее. Или залечь на дно до тех пор, пока всё не уляжется – будто немного протрезвев от вида монет, заметил Цимбал.
– Тех денег, что вы получите, смею полагать, хватит с лихвой, чтобы компенсировать подобную неприятность. Заметь: если бы не те прекрасные юстинианы, разве не хуже было бы сейчас твоё самочувствие? Отчего-то мне кажется, что этот город и его обитатели не слишком дружелюбно настроены по отношению к тебе. Зачем всё время рисковать и пробиваться в неизвестном тебе направлении, опасаясь на каждом шагу подлого удара в спину, если можно провернуть всего одно дело, рискнуть всего лишь один раз, и жить всю оставшуюся жизнь богачом?
Такая математика, вероятно, показалась Цимбалу одновременно достаточно сложной, чтобы заслужить уважения, и в то же время весьма привлекательной. Зачем рисковать много раз, если можно разок сыграть по крупному? Альвин наверняка бы не согласился с такой вероятностью, но то Альвин. В случае если помощь этих бандитов всё же не понадобится, я бы просто потерял немного денег, так что в любом случае, как мне казалось, я оставался в выигрыше.
– Я сразу понял, что ты, кир, человек непростой. Но чтобы позариться на такое дело… Обычно моя чуйка в таких ситуациях говорит валить на хер и обрубать все концы, потому как дело, верно, в какой-то мудреной политике. Теперь же мне кажется, будто всё у нас выгорит.
– Конечно, выгорит, иначе и быть не может.
В этом я совсем не был уверен, но для собственного успокоения всё же согласился со словами Цимбала. Все, кто ходил под началом этого бритоголового дезертира верили его чутью безоговорочно и даже с каким-то фанатизмом. Так почему бы не довериться и мне?
Показываться здесь еще раз я не собирался, и потому мы еще долгое время обсуждали возможность создания устойчивого сообщения, по которому в любой ситуации можно было связаться друг с другом. Так и не придя к конкретному решению, Цимбал пообещал всё устроить сам, и поскольку денег у него теперь было достаточно, никаких проблем с конфиденциальностью возникнуть не должно. Мне оставалось только подготовить необходимые карты и указания для плана атаки. Канализация – вот слабое место капитула Стафероса. Конечно, наверняка нашлось немало умов, которые учли и этот вариант, и некоторая защита от проникновения через отхожее место всё же присутствует. Вопрос лишь в том, что немного на свете найдется людей, готовых прорываться в твердыню ордена не героически, через ворота, а ползком по каменной кишке через остатки человеческой жизнедеятельности. Стоки из цитадели соединялись с городской клоакой, и из нее, насколько я знал, вело как минимум три прохода, о двух из которых мне было доподлинно известно. Оставалось только решить проблему с решеткой, перегораживающей эти туннели, и над этим еще предстояло поломать голову.
– Другой вариант – акведук.
– Этот вариант мне нравится гораздо больше, – как-то нервно рассмеялся Цимбал.
– Проблема в том, что источник водоснабжения всегда находится под охраной. Возможность пройти по нему и преодолеть те же решетки у нас появится только при условии, что нам будет известно расписание смены караула. Но даже в этом случае я очень сомневаюсь в успехе подобного пути, поскольку трубы слишком узкие, и в них запросто можно застрять, не говоря уже о том, чтобы по ним быстро проникнуть достаточному количеству людей. Остается только вариант с личным туалетом Великого инквизитора в западном крыле капитула. Старик помер еще год назад, так что пусть твои люди займутся именно этим вариантом. Заранее спилите решетку, если это возможно.
– Значит, придется лезть через дерьмо. Одно только радует: это не просто дерьмо, а святое дерьмо, святой братией высранное!
– Можно и так сказать. Есть еще один нюанс, который по возможности следует соблюсти: никого не убивать без лишней необходимости.
– Я и сам об этом подумал. Если за синяки и шишки нас просто на рудники отправят, в худшем случае повырывав ноздри, то за души орденцев будут месяцами яйца прижигать, пока сами о смерти умолять не начнем.
– Обо всём остальном я сообщу позже, мне самому еще нужно обдумать всё как следует. К тому же, может статься, что дело не выгорит.
– А деньги?
– Всю сумму можешь потратить по собственному усмотрению. Это будет залогом нашим дружеским отношениям.
Алчность, горевшая в маленьких глазках Цимбала, явно выдавала его мысли. Если этот человек может вот так запросто раскидывается подобными суммами, на которые честный бандит сможет прожить беззаботно целую жизнь, то сколько же вообще у него этих денег? И сколько из них может перекочевать в его карман? Размышлений о моей личности у него, к счастью, не возникало, поскольку благородное сословие, по всей видимости, даже в лице обнищавших всадников, лежало в совершенно иной плоскости бытия, и почти никак не дифференцировалось. Тем же лучше для меня.
– Последний вопрос.
– Да?
– Почему тебя прозвали Цимбал?
На некоторое время на лице бандита застыло его обыкновенное тупое выражение, а затем, будто прорвалась запруда, из горла его раздался хриплый смех, нарастающий с каждой секундой. Отсмеявшись, Цимбал вытер вспотевшую лысину, и так же громко закашлялся.
– Когда я еще служил в легионе, центурион моей когорты частенько развлекался тем, что забивал палками присланных новобранцев. Конечно, по большей части за дело, потому как центурия наша была последней в легионе, и в нее сливали всё дерьмо, что удавалось соскрести с задницы империи. Трусы и висельники, вторых – большинство. Естественно, чтобы держать такой сброд в подчинении, требовалась либо железная воля, либо страх. Центурион этот выбрал второй путь, потому как, сам понимаешь, командовать последней центурией не поставят человека выдающегося. Проще говоря, он был просто жестоким ублюдком, которому нравилось видеть чужие страдания.
Как-то раз я вернулся из городка, в который ходил в увольнение, вдоволь натрахавшись и напившись. Довольный собой и жизнью. Захожу в общую палатку, где легионеры жрали и говорю: «А где мой старый добрый друг Лука? Что-то не видно этого любителя местных помоев». Мне и говорят: «И не увидишь его больше. Забили его насмерть за то, что на посту уснул». Долго я не раздумывал. Дождался ночи, прокрался между патрулями, вошел в палатку центуриона, схватил первое, что под руку попалось, и размозжил его ублюдскую голову. Людей он всегда ненавидел, а вот музыку любил, и похвалялся при случае, что привез откуда-то из похода инструмент такой, цимбалами называемый. Тонкая работа, из красного дерева, посмотреть любо-дорого, любил вечерами на нём бренчать. Вот цимбалами этими я ему голову и разнес.
– Интересная история.
– Ну, бывай, кир. Надеюсь, скоро свидимся.
Я как можно скорее покинул разваливающуюся инсулу, и скрылся в многочисленных проулках окраинного города, сплошь застроенного подобными домами, многие из которых сходились крышами так плотно, что солнечный свет попросту не мог проникнуть в закоулки между ними. Такие темные кварталы всегда были идеальным пристанищем для преступников всех мастей, и потому я сильно рисковал, появляясь здесь. Особенно в одиночку. Но и на этот раз удача благоволила мне, позволив избежать ненужных происшествий. Когда солнце зашло, я уже подходил к своему временному прибежищу.
Глава 11
Военное превосходство ордена стоит на трёх столпах: регулярной армии, состоящей из свободных граждан империи, боевых братьев, цепных псов капитулов, и ополчения. Великий маршал ордена имеет право повелевать регулярной армией и ополчением только в военное время. В остальных случаях – лишь с дозволения Великого магистра или согласно коллегиальному решению малого совета. Боевые братья подчиняются исключительно магистрам капитулов, к которым приписаны навечно.
Основные положения о структуре ордена и разделении власти, часть 1.
Моё постоянное душевное напряжение и паранойя, так измучившие меня за последние недели, наконец оправдали себя. Вместо того чтобы напрямую войти в стабулу и беззаботно завалиться в снимаемые Альвином апартаменты, я предварительно прошел пару кругов по кварталу, приглядываясь к возможной слежке. И именно это спасло меня, поскольку доспехи имперской гвардии и красные шарфы я заметил не у себя под носом, а еще издалека. Я застыл как вкопанный, боясь пошевелиться, но сомнений не было: императорская стража пришла именно в тот дом, в который я направлялся. На мгновение даже подумалось, будто это всего лишь игра моего воображения, но я уверенно отмел эту идею: очень сомнительно, что у нас за стенкой мог обитать кто-то другой, заслуживающий визита гвардейцев.
В плечо мне сзади что-то ткнулось. От неожиданности я чуть не закричал, но в последний момент смог сдержаться, оглянувшись достаточно спокойно и с чувством собственного достоинства. Передо мной стояла старая женщина с корзиной в одной руке и палкой в другой. Видимо, этой палкой старуха до меня и дотронулась. Собравшись было возмутиться, я уже набрал в грудь воздуха, но старуха опередила меня, снова едва не заехав мне своей клюкой по плечу.
– Помоги бабушке донести её корзинку. Тут недалеко.
– А…
– Живее.
Долгих объяснений не потребовалось, я сразу же понял что к чему, и, взяв корзинку, забитую непонятно чем, направился вслед за ней. В голове крутились разные мысли, часть из которых призывала меня броситься на помощь к Альвину, или хотя бы попытаться узнать, всё ли с ним в порядке. По его словам, этот вечер он не намеревался проводить где-то еще, а значит, гвардейцы сумели застать его на месте. Впрочем, для слуг императора ничего бы не стоило найти его где-нибудь еще, пусть даже в самом университете в выдвижном ящичке стола самого ректора. Оставалось только надеяться, что приходили они за мной, а не за нами двумя, потому как, в общем-то, вменить Альвину хоть какое-то преступление, как мне казалось, было невозможным за отсутствием состава этого самого преступления. К тому же, родня его едва ли не ровня по происхождению самому императору, а значит, скандала и долгих разбирательств не избежать. Постепенно, размеренно и неторопливо шагая за сгорбленным силуэтом струшки, я смог себя успокоить, решив, что опасаться за друга нечего, и сейчас нужно как-то позаботиться о сохранности собственной персоны. В том, что моя проводница (или проводник?) – одна из людей Августина я уже не сомневался, поскольку больше вариантов у меня в голове не зародилось. Какой-то особой необходимости в подобном наряде, как мне казалось, не было, но вопросов я не задавал, полностью доверившись мнению Цикуты в деле компетенции его людей.
«Недалеко» оказалось почти на другом конце города. Мы бесконечно долго шли по каким-то окольным улочкам, наверное, для утомления возможных преследователей, пока не добрались до закутка, где прежде находился дом Корделии. Внутренне содрогнувшись, я всё же вошел внутрь, окидывая взглядом некогда знакомую обстановку, которая, к слову, почти не изменилась за всё это время. Маленькая прихожая со старым ковром посередине, деревянная лестница, убегающая в темноту, слева – кухни и помещения для слуг. Стены облупились от времени, и на них уже почти невозможно было различить никаких рисунков, которые здесь были прежде. Почему мы оказались именно здесь? Совпадение или нечто совершенно иное? Снова перед глазами у меня возник образ моей былой возлюбленной, но на этот раз к прежним чувствам примешалось нечто совершенно новое, с чем я никак не мог разобраться.
– Вот мы и пришли.
Но голос оказался совершенно не старческим, скорее, он принадлежал взрослой женщине. «Бабушка» распрямилась и оставила свою палку у стены, походка ее также претерпела существенные изменения, как и все движения, прежде будто скованные ржавчиной времени.
– Кто ты такая? – задал я первый пришедший в голову вопрос.
– И ты прошел со мной половину города, даже не зная, за кем идешь?
– Значит, здесь укрываются остальные?
– Нет, здесь укрываюсь только я.
– Кто это – ты?
– Меня зовут Сира.
Повернувшись ко мне лицом, женщина распутала многочисленные платки, укрывающие ее голову, и сняла седой парик, под которым обнаружилась короткая поросль темных волос. Грима на ней почти не было, только грязь, создающая иллюзию старческого лица. На вид я бы дал ей лет тридцать-тридцать пять, но, вполне вероятно, что хорошая ванна и нормальная одежда запросто омолодят её ещё больше.
– Сколько человек прислал Августин? Где остальные?
– Было шестнадцать. Теперь – только я.
Я не мог поверить своим ушам. Неужели орденские ищейки переловили всех, кого послал Августин? Что вообще можно сделать, если из всех, кто должен был готовить покушение на Великого магистра, осталась только она одна?
– И что теперь? – задал я самый глупый из всех вопросов, пришедших на ум.
– Пока я жива, моя миссия не отменяется. Остальных, кому не повезло попасться в руки палачей капитула живыми, вероятно, принимать в расчет уже не стоит.
– Как давно вы здесь?
– Две недели.
– Почему сразу не связались со мной? В письме Цикута говорил…
– В этом не было никакого смысла, ты, кир всё равно пребывал в беспамятстве, и потому надеяться на сотрудничество было нерационально.
Мы поднялись на третий этаж дома, и зашли в первую дверь слева, облезлую и рассохшуюся. Создавалось впечатление, будто в доме уже давно никто не живет, но все же это было не так. Сверху слышались чьи-то шаги и приглушенные голоса, грязь и пыль, хоть и не полностью, но всё-таки убирались, немного сглаживая впечатление полного запустения. Я даже заметил на окне горшки с цветами, непонятно отчего вдруг зацветшими посреди зимы. В комнате было сухо и отсутствовал вездесущий запах сырости и затхлости, пропитавшего весь остальной дом. Маленький очаг в углу аккуратно вычищен, и рядом сложен небольшой запас дров. Посредине – соломенный матрас, закрытый шерстяным одеялом, какой-то наполовину развалившийся сундук и вычищенная до блеска посуда. Единственное окно закрыто ставнями, в которые настырно ломится зимний ветер, воя в бессильной злобе.
– Августин передавал какие-нибудь приказы или распоряжения? Или полностью отдал инициативу в руки группы?
– Кир приказал уничтожить Великого магистра. Также велел во всём содействовать киру Маркусу. Полномочия по корректировке действий группы лежали на Эмиле. Эмиль покончил с собой.
Меня начинала раздражать её манера разговора. Вместо открытого диалога получался какой-то допрос, в ходе которого получать информацию приходилось едва ли не силой. Сира создавала впечатление лица незаинтересованного, и это еще больше распаляло моё раздражение, заставляя сомневаться в правильности моего поступка, приведшего меня в этот дом.
– Что теперь? У тебя есть какой-нибудь план действий, или информация, которая позволит его придумать?
– Мой координатор погиб, как и его заместители, а значит, я теперь подчиняюсь твоим приказам, кир. Так велит регламент. Я не могу самостоятельно осуществлять какую-либо деятельность, помимо той, что была обозначена приказами координатора, поскольку это может негативно сказаться на ходе операции.
Я некоторое время сидел, переваривая услышанное, и никак не мог отделаться от мысли, будто передо мной не живой человек, а тряпичная кукла, управляемая какой-то невидимой рукой: до того бесстрастным и застывшим казалось мне лицо Сиры.
– Расскажи о том, что случилась по порядку, начиная с обстановки в капитуле Альбайеда и заканчивая нашей встречей. Мне нужно знать абсолютно всё.
И она рассказала. Доклад этот, а иначе его никак не назовешь, занял у Сиры всего десять минут, и был настолько сух и монотонен, что под конец его я готов был заснуть прямо на полу. Цифры и факты, которых, как это ни печально, всё равно оказалось слишком много для адекватного восприятия, никак не помещались в мою голову, поэтому вскоре я стал просить её пропускать подобную информацию.