До тех пор, пока тело моё не погрузилось в горячую воду бассейна, до тех пор, пока наконец грязная и заскорузлая туника не оказалась выброшена ко всем демонам, я и представить себе не мог, сколько во мне скопилось напряжения. Рана моя уже не гноилась, и почти не тревожила меня, но в тепле вдруг заныла и напомнила о себе. Погрузившись в воду с головой, задержав дыхание и закрыв глаза, я на короткое мгновение ощутил себя полностью умиротворенным. Не стало вдруг ни войны, ни эксцентричного Августина, ни боли, ни смерти, с которой мне пришлось невольно познакомиться. А была только тишина, покой и тепло, окружившие меня со всех сторон подобно кокону, который сплетает себе гусеница. И подобно бабочке, которая из этого кокона появляется, из бань появился на свет и я сам: чистый, благоухающий, подстриженный, гладко выбритый и хорошо одетый. Лишь нездоровый румянец, маленькими пятнами выступивший на лице и черные круги под глазами свидетельствовали о перенесенных невзгодах, однако я сам, кажется, и вовсе о них позабыл, получив долгожданную возможность воспользоваться благами большого города. Таким образом, приведя себя в порядок, я и отправился на встречу с Виктором, хотя заранее и не знал наверняка, встречу ли его, по обыкновению, у него дома. Но до этого я посетил отделение общественной почты, где меня уже дожидалось запечатанное в маленький футляр послание от Августина. Было чистым безумием вот так, ни от кого не скрываясь, и совершенно официально, посылать мне это письмо, но Цикута, видимо посчитал, что лучший способ спрятать что-то – положить это на самое видное место. И он не прогадал.
***
Надеюсь, что когда ты получишь это письмо, я еще буду жив, и дело наше не закончится столь скоропостижно и печально. Пишу я так совершенно обоснованно: сил наших уже не хватает для прямого столкновения с гвардией Великого магистра, поскольку после смерти предводителя нашего Ираклия Иеремия, многие подчиненные ему военные подразделения переметнулись на сторону наших противников. Из всех оставшихся у нас сил, лишь капитул Альбайед полностью лоялен лично мне и нашему делу, остальные же, как я уже и говорил, устрашенные коварной резней в Клемносе, предались в руки магистра, и даже спасение приора Соломона не смогло сколько-нибудь нам помочь, поскольку капитул Кантарра и даже местная церковь и её иерархи также предались врагам.
Более того, из проверенных источников мне удалось узнать, что на стороне Калокира выступает некая сущность, которую назвать иначе как демонической невозможно. Убийства, учиненные ею, тебе довелось уже видеть, однако предположения твои, в конечном счете, оказались совершенно неверны. Более того, у меня есть все основания предполагать, что бестия эта причастна и к смерти маршала и всех его приближенных. Император же, по совершенно непонятной мне причине, так и остается безучастным ко всем распрям, что творятся внутри ордена, и не желает принимать ту или иную сторону, по крайней мере, официально. Вполне возможно, Великий магистр уже уверил его в том, что всё происходящее – лишь «небольшие трудности» перед грядущими реформами, и что вскоре от них (то есть, нас) не останется и следа. Нас уже или не воспринимают как реальную силу, или же для всех, в ком осталось хоть сколько-то здравого смысла и праведного духа, уже приготовлена та же участь, что постигла несчастных в Клемносе. Сам я не могу в полной мере принять это, поскольку вера моя говорит мне полагаться лишь на Антартеса, Защитника и Пастыря нашего, который не позволил бы никакой нечисти ступить на святую землю Империи, как и было всегда, хоть обстоятельства и факты, которые мне довелось узнать, говорят об обратном.
Исходя из всего мною написанного, хоть и всё оно выражено несколько сумбурно и несколько не по существу, можно сказать, что дела сейчас обстоят очень и очень плохо. Если мы проиграем, орден окончательно растратит своё предназначение и обратится в ересь, а сепарация Церкви вдвойне ускорит этот процесс. Мы обязательно проиграем, если только не удастся покончить с Великим магистром и демоном, что ему прислуживает. Мои люди должны будут прибыть в Стаферос в ближайшее время. Они сами выйдут с тобой на связь, и действовать придется уже по ситуации. От тебя сейчас требуется лишь одно: содействовать заинтересованности дома Кемман в оказании всевозможной поддержки нашего дела. У нас появятся аргументы только в том случае, если удастся устранить этого злосчастного еретика, что называет себя магистром ордена, и подвести всё нужно именно к этому, поскольку, я совершенно уверен, не имея подходящих перспектив, Кемман Старший примет меры для полного устранения своей семьи от каких бы то ни было дел, связанных с орденом. Наша с ним переписка в последнее время находится на самой грани, и лишь от успеха одного единственного дела зависит, будет ли у нас шанс победить в нашей нелегкой борьбе с ересью за праведное дело или же нет.
Запомни: главная твоя цель – любыми силами и средствами устранить Великого магистра. Не станет его, не станет и нашей главной проблемы. Этим мы выиграем не только достаточно времени для дальнейших действий, но и получим шанс одержать верх в этой войне.
***
Признаться честно, я долго искал хотя бы толику разумности в своих действиях, которые иначе как помешательством назвать нельзя. У Августина, сделавшегося самым первым среди бунтовщиков, в руках остался лишь капитул Альбайед, тогда как остальные остались под законной властью ордена, и силы его уже были на исходе. Последний капитул, последний «оплот истинной веры», последний «защитник истинного предназначения». Как романтизирован этот образ Последнего, как много в нём благородства и души, как влечёт он к себе своей натурой. Августин был абсолютно уверен в том, что я останусь на его стороне, несмотря ни на что, наверное, отчасти именно из-за этого. Выступить на стороне Августина и победить злодея, укрывшегося в своей твердыне – вот идеальная возможность получить лавры победителя. Больший куш можно выиграть поставив на того, на кого больше никто ставить не будет, и в тот момент подобная логика казалась мне идеальной, несмотря на все риски. Объективно можно было сказать, что консерваторы проигрались в пух и прах, и что Великий магистр Калокир в скором времени войдет в историю как реформатор и рационалист, отдавший Церкви право заниматься воспитанием человеческих умов. С моей же субъективной точки зрения, правда стояла за тем самым образом «последнего», который изо всех сил борется с могущественным врагом, в образе которого – старый и глупый подлец, делающий зло ради зла. Дом Кемман же, как мне казалось, и, в принципе, как и было на самом деле, занял нейтральную позицию, выжидая лишь момента слабости одной из противоборствующих сторон. Подобные интересы возникли не только у моей семьи, но на тот момент я попросту не мог заметить других игроков на всей огромной доске, поскольку с крошечного роста собственной фигуры увидеть всё поле боя целиком попросту не представлялось возможным.
Упоминание некой сущности, что стоит за спиной магистра, причастной ко всем убийствам, настолько взбудоражило моё воображение и настолько пришлось впору ко всем моим потаённым догадкам, что я не смог удержаться от того, чтобы написать письмо Альвину. Друг мой, вероятно, даже не догадывался обо всех моих похождениях, поскольку Августин строго-настрого запретил мне вести переписку с кем бы то ни было. Однако теперь, когда речь зашла о тех самых убийствах, расследованием которых мы с Альвином и Домнином по-мальчишески занялись, и которые так долго обсуждали, пуская в ход всё свое воображение, я уже не мог молчать. К чему были все эти схемы заклинаний, оставленные возле тел жертв, если убийца – едва ли не демон, способный, наверное уж, разорвать человека пополам одним лишь ударом своей чудовищной лапы, и который наверняка далёк от всех этих точных наук, в которые погружен сам Альвин. Голова у меня шла кругом, и я пребывал в каком-то странном состоянии, поскольку не знал, чем вообще заняться дальше, и в каком деле испытать себя вначале. Люди Августина, как сообщалось в письме, должны были найти меня сами, но я понятия не имел, чем смогу им помочь, поскольку, надо говорить об этом совершенно правдиво, не мог принести никакой пользы в деле убийства магистра и уж тем более, некоего демона, что действует с ним сообща. Я неплохо владел мечом, но не более того. Я знал как устроен главный капитул Стафероса, знал, где находятся покои магистра, но не более того. Мне всё время казалось, что я делаю слишком мало, что от меня не зависит абсолютно ничего, и мысли эти угнетали меня невероятно, временами лишая покоя. Мне хотелось, а вернее даже требовалось поговорить хоть с кем-нибудь, и потому решение написать Альвину показалось на тот момент единственно верным. Я хотел было по привычке предложить «Цветущую Эвридику», но вовремя опомнился: те конспирологические игры, в которые я оказался вовлечен, по моему разумению, не позволяли такого легкомыслия: место слишком видное, учитывая, в особенности тот факт, что святые братья сами не гнушались посещать такого рода заведения. Немного подумав, я выбрал знакомую мне мимоходом питейную в купеческом квартале, а затем подумал еще немного и понял, что последние пару лет мы только и встречаемся в подобных заведениях, отчего-то сильно прельщавших Альвина, который с каждым разом проявляется всё большее пристрастие к вину. Впрочем, не на скачки же нам идти: предстоял долгий и обстоятельный разговор, который по понятным причинам не мог бы состояться ни в университетской комнатушке Альвина ни тем более у меня дома.
Я не знал, где сейчас мог находиться мой ученый друг, однако знал, что занятия в университете идут полным ходом, несмотря на войну и то, что весь корпус инженеров, в который призвали и часть преподавателей со студентами, сейчас находится где-то на территории Мельката. Моё послание, к сожалению, Альвин не смог бы получить прямо в руки, поскольку никаких посыльных на территорию университета никогда не допускали, и потому встречу я с этим расчетом назначил через два дня, намереваясь хоть немного отдохнуть и восстановить силы за это время, оставив все заботы, и нанять хотя бы на день комнату где-нибудь в купальнях Медного города. Оставалось только надеется, что за это время меня никто не потревожит, и я хоть немного смогу восстановить как душевное равновесие, так и физические силы.
Глава 9
После того как Четвертая Империя была уничтожена, один из её легионов ушел далеко на юг к бурным водам Алтума и основал здесь будущее государство стаферитов. Правителями их и знатью стали командиры этого легиона, названные впоследствии первыми Всадниками или первой Сотней.
Антоний Струла, Жизнеописание престольного града.
Два дня и две ночи я провел в полнейшем спокойствии и расслаблении, арендовав маленькую, но очень уютную комнату в термах Филарета на самой окраине Медного города. Кварталы эти считались местом очень приличным и в то же время дешевым, вокруг располагались различные торговые конторы, лавки, склады и дома местных торговцев, которым не хватило денег на место в купеческом квартале и главном форуме Стафероса. Народу здесь было много и самого разнообразного, начиная с коренных стаферитов и заканчивая антрацитово-черными жителями пустынь на юге империи и голубоглазыми и светловолосыми северянами из княжеств, лежащих к северо-западу от Ахвилеи. Со всех уголков земли стекались сюда люди, чтобы продать свои товары и купить товары местные для перепродажи у себя на родине. Медный город принимал всех и каждого, и потому был самым большим районом Стафероса, обгоняя по темпу роста все прочие, а значит, затея затеряться среди всей этой пёстрой и разношерстной толпы мне показалось лучшей из всех возможных.
Как это всегда и бывает, когда отвлекаешься от дел насущных и располагаешь большим количеством времени, мысли твои начинают уноситься так далеко, что и не уследишь. Моя бурная юношеская фантазия рисовала мне героические картины будущего, где я непременно всех спасаю, в одиночку убиваю магистра и его демона, после чего сам император возвышает меня так, как и не снилось моему отцу. Образы будущих битв в те дни еще так ярко складывались перед моим внутренним взором, что начинало казаться, будто всё это происходит наяву, и от этих сладостных грёз даже слёзы выступали на глазах. Но в то же время мысли о моём месте во всех этих событиях никак не давали мне покоя: наверняка отец имел с Августином какой-то договор касательно моей персоны. Но когда всё было распланировано? В самых темных моих мыслях гнездилось подозрение, будто тот инцидент в Демберге, в результате которого я едва не погиб, был подстроен специально. И я в самом деле должен был умереть. Сын Второго Всадника погибает от рук сторонников магистра, которые до этого уже имели дерзость напасть и заточить в тюрьму капитула не только его самого, но и двух других благородных отпрысков именитых домов империи. Что-то здесь всё равно не сходилось: слишком неравноценный размен. Разве что отец настолько не ценил меня, что готов был выбросить мою жизнь ради того, чтобы просто провести эскалацию конфликта и поддержать лояльных ему людей в лице Цикуты и его сторонников.
Тяжелые мысли я затмевал фантазиями, и таким образом пытался спастись от суровой действительности, которая пока что не принесла мне ничего хорошего. Два дня, проведенные в термах, не измучили меня ожиданием, как я беспокоился, но даже сгладили все негативные впечатления последних месяцев, и на встречу с Альвином пришел совершенно, как мне казалось, здоровым и полным сил. Стоял самый разгар зимы, но погода радовала приятной прохладой и чистым безоблачным небом, наполненным зимней глубиной. До места встречи я, как и всегда, добирался пешком, и прогулка эта, надо сказать, неблизкая, очень болезненно отозвалась в моей ране. Так что к «Хельзитскому дедушке» я подошел уже порядком запыхавшись и с бледным, покрытым испариной лицом.
– Ужасно выглядишь, – закончив меня рассматривать, заключил Альвин.
– Я знаю.
– Ты поэтому не заехал сразу ко мне? Какого демона ты вообще ходишь пешком, да еще и в таком состоянии?
– Уже привык, знаешь ли. История долгая, так что давай закажем еды и, пожалуй, вина, там всё и обсудим.
И мы заказали. Ужасная ошибка, но на тот момент фазан и куропатки, а также свежая рыба, изжаренная на углях и приправленная лимонным соусом, сказали своё веское слово. Я так истосковался по благородной кухне, что почти не отдавал себе отчета в количестве потребляемой пищи, пусть здесь всё готовилось далеко не так шикарно как в излюбленной мною «Эвридике», и вместо перцев и шафрана к мясу подавали лишь горчицу. Вино здесь никто не разбавлял, и я довольно быстро опьянел, сопровождая свой рассказ какими-то совершенно неуместными отступлениями.
Альвин только молча слушал и ел, но ел с достоинством и не спеша, как и полагается, олицетворяя мою полную противоположность. Он, на удивление, почти не притронулся к вину, и, судя по выражению его лица, рассказ мой вызвал в его голове нешуточный всплеск умственной деятельности. Когда же я закончил, он не проронил ни слова, лишь задумчиво откинулся назад и принялся вертеть в руках кубок с вином. Только в этот момент я обратил внимание на то, что уже почти совершенно пьян, и что измучившая меня боль в животе постепенно и неотвратимо настигает меня, пока еще легкими покалываниями извещая меня о совершенной ошибке.
– Ты два раза оказался на самом краю гибели из-за четверти фута стали в твоём животе, и сейчас съел половину фазана и двух куропаток, – вместо предполагаемых мною вопросов, Альвин озвучил уже осознанную мною проблему.
– Так и есть. Аппетит так внезапно ко мне вернулся, что я не смог удержаться.
Альвин только задумчиво хмыкнул и одним движением опорожнил кубок, который до этого лишь крутил в руке без малого целый час.
– Меня очень интересует этот твой демон. Я бы на твоем месте так не стал доверять словам о нем, пусть они, как ты говоришь из проверенного источника. Всё-таки твой наставник – фанатик, как ни крути, а в головах таких людей обыкновенно полно всякой мистической чуши.
– Ты не веришь в демонов?
– Дело в другом, в уликах, что мы нашли на месте убийств. Зачем было производить подобные расчеты, да еще и класть на самое видное место рядом с останками жертв? Это невероятно сложно, чтобы ты знал, и на тех бумагах, что мы нашли, лишь конечный результат, в то время как сами расчеты должны были занять десятки и сотни страниц. Я до сих пор не смог до конца разобраться даже с одним из них.
– Затем, чтобы все подозрения упали на какого-нибудь инженера? – не слишком уверенно предположил я.
– Но это слишком очевидно! Или ты думаешь, будто все убийства – дело рук демона безумия? Я долгое время пытался понять, что связывало между собой всех жертв, но так ни к чему и не пришел: они никак не были связаны с орденом, по крайней мере, открыто, у них не было ничего общего. И если тот, кто устроил бойню в Клемносе и тот, кто убил всех остальных – одно и то же лицо, мне начинает казаться, что действовал он в данном случае по собственному усмотрению, а не с приказа магистра.
– Подожди. Если подкладывать расчеты – слишком очевидно, то кто же, по-твоему, убийца? Демон или один из инженеров? Что-то я совершенно перестал тебя понимать.
Но Альвин, кажется, и сам запутался в своих рассуждениях, что, в общем-то, было свойственно его уму. Он частенько высказывал какой-нибудь тезис, который спустя несколько минут сам же опровергал, поскольку мысли его развивались временами невероятно быстро.
– По твоим словам, собравшихся сторонников Иеремия также разорвало на куски.
– Я этого не видел, только слышал.
– Но, предположим, что это было именно так. Значит, почерк один и тот же, но вот проверить, было ли это сделано по той же схеме, проверить невозможно. Сотворить подобное с одним человеком – очень сложно, с группой людей – почти невозможно. Но с другой стороны можно убрать поправку на изменяющееся местоположение и время… Но ведь можно было сделать то же самое и со всеми остальными.
Взгляд Альвина, до той поры блуждающий из стороны в сторону, замер и остекленел.
– Я ничего не понимаю, решительно ничего, – наконец заключил он.
– Я тоже.
С сожалением посмотрев на оставшиеся нетронутыми блюда с рыбой и закусками, я решительно отодвинулся от стола.
– Всё время, пока тебя не было, я пытался понять, что к чему. Сосчитать невозможно, сколько денег потратил на то, чтобы разузнать всё о жертвах этого демона, уж не знаю как его теперь именовать. И ничего, совершенно ничего. До меня давным-давно должны были дойти достоверные данные о том, что случилось в Клемносе, но опять ничего, лишь слухи, не более. Убийство такого человека как Иеремий должно было всколыхнуть всю империю, а не пройти так незамеченно. Ни расследований, ни судов, ничего.
– Не может быть. Там же были десятки высокопоставленных братьев, представители почти всех капитулов империи.
– Об их убийстве должен говорить весь Стаферос. Но раз этого не произошло, значит, здесь не всё так просто.
Мы посидели еще какое-то время в полном молчании. Каждый думал об одном и том же и в то же время совершенно о разном, поскольку течение наших мыслей всегда сильно отличалось друг от друга. Альвин думал быстро и без оглядки, как опытный зеленщик, выискивая среди гнилых плодов неиспорченные, чтобы из них отобрать лучшие и наконец выбрать один идеальный, чтобы преподнести его любимому покупателю. Он всегда продумывал каждую мелочь, чем бы ни занимался, дотошно подходил к любому делу, и оттого в жизни его почти не было место случайностям. Я же всегда полагался исключительно на интуицию и случайность, и любые решения принимал, лишь чувствуя, которое из них мне больше по душе. Я плыл по течению, распластавшись на спине, в то время как Альвин правил быстроходной галерой, позволявшей ему направляться в любом из возможных направлений. Но в этом деле мы запутались оба, и даже особый подход друга не помог ему приблизиться к разгадке ни на шаг, заставляя его бесконечно ходить по кругу собственных размышлений.
Следующие пару часов Альвин структурировал все свои изыскания, хотя со стороны это больше походило на монолог, призванный лишь выразить его мысли, и тем самым разрешиться от их бремени. Жертв оказалось девять, как и предполагалось, это было проверено и перепроверено еще раз. Альвин уже высказывал свою графическую теорию убийств, согласно которой якобы на карте они образуют крест на Стаферосе. Сейчас же к кресту добавилось еще несколько фигур, таких как круги, квадраты, нечто похожее на песочные часы, какие-то оккультные символы и вообще демон знает что. Альвин умудрился перебрать все возможные комбинации, но так ни к чему не пришел.
Во вторую очередь, оставив теоретический подход, Альвин стал узнавать о жертвах загадочного «демона» всё, что только возможно, но и здесь его ждал полный провал. Никакой систематизации, все девять убитых не поддавались ни половой, ни религиозной, ни моральной, ни материальной классификации. Люди совершенно разных социальных классов, разного достатка и разных взглядов, общего между которыми лишь то, что все они – человеческие существа. Альвин, не смотря на это, всё-таки построил парочку безумных теорий, но сам же в них вскоре разочаровался.
– Девять – число Чертогов, девять архангелов Антартеса, я уже не говорю о нумерологии и прочей мистике, – перечислял как бы сам для себя Альвин.
– Девять грехов, – предположил я.
– Их ведь всего семь.
– Изначально вообще шестнадцать было. Как-то мне довелось читать старые священные тексты…
– И ты молчал всё это время?
Альвин выглядел как громом пораженный, и от растерянности я даже не нашелся, что ответить.
– Официальная доктрина Церкви отменила два греха, признав каноном лишь семь из них, за которые души грешников развоплощаются и исчезают навсегда, так и не достигнув Чертогов. Было это, кажется, в четыреста сорок первом году Третей Империи, почти перед самым ее падением.
– Но откуда ты знаешь? Я никогда не слышал ни о чем подобном.
– Я как-то не придавал данному знанию особого значения, – пожав плечами, я отвел взгляд от загоревшихся лихорадочным огнем глаз Альвина, – таких изменений целое море, и они не являются секретными. До секретных бы, впрочем, меня никто не допустил.
– Что это за грехи?
– Безразличие и… предательство, кажется.
Изучению так называемой реформации веры я уделил в своей жизни буквально пару дней, потому как дело это казалось мне крайне скучным и малозначительным. Послушники изучали и Книгу и её видоизменения всю жизнь, мне же это казалось пустым времяпрепровождением, поскольку, в отличие от того же Цикуты, в Антартеса, описанного Каноном, мне верилось с трудом, и в этом плане я целиком и полностью разделял мировоззрение Альвина. Всего каких-то пятнадцать-двадцать лет назад, по словам многих из тех, кого я знал и кому мог доверять, Феникс еще являл себя миру, но вот единого мнения касательно того, как он это делал, попросту не существовало. Из всех рассказов, что мне доводилось слышать, бог больше походил на дурман, нежели на явление свыше, поскольку проявлялся в виде неясных образов и явлений, похожих на сон, приносящих невероятное удовольствие и расслабление. Являлся Антартес лишь в канун Перерождения, в середине зимы, в то время, как во всех храмах шли службы и возносились молитвы, всего на несколько минут. «Но что это были за мгновения!» – как-то поделился со мной своими ощущениями Виктор, который, похоже, так и не смог расстаться с ними и начал искать им подходящую, по его мнению, замену.
– Так банально, – после затянувшейся паузы продолжил Альвин, – девять убийств – девять смертных грехов. Может и сработать.
– Инженер, страдающей излишней набожностью и верный былым традициям церкви. Почему тогда жертв не шестнадцать, а всего девять?
– Вот оно! – как сумасшедший закричал Альвин, – Жертвы! На кресте в былые времена умирали те, кого приносили ему в жертву. Сейчас этот обычай уже забыт, но раньше подобные явления были не редкостью. Тебе ли это не знать.
– Последний раз, если мне не изменяет память, это было больше четырех сотен лет назад. Тот факт, что в твоем воображении убийства на карте образуют крест, вовсе не значит…
– Ещё как значит! – перебил меня Альвин.
На лице его читалось едва ли не божественное озарение, и я счел за лучшее промолчать, дав ему для начала высказаться.
– Убийца принес Антартесу жертвы, в этом у меня теперь не осталось сомнений. Вопрос о том, почему убитых девять, а не шестнадцать, как по мне, уже несущественен. Кровавый крест, начерченный в самом сердце империи, это, безусловно, попытка привлечь внимание Феникса, который, как многие полагают, отвернулся от своего детища, от Империи. Мы не застали ту пору, когда покровитель стаферитов являл себя, как многие полагали, воочию всем страждущим его увидеть. Н, как мне кажется, далеко не все смирились с подобной утратой.
– Ты ведь всегда отрицал его существование, с чего вдруг заговорил об этом?
– Есть лишь один бог – Творец. Антартес, вне всякого сомнения, существовал, но он не был богом, лишь иной сущностью, которую мы не можем познать, и которая исчезла теперь без следа.
– Цикута как-то сказал, что чем бог ближе, тем меньше в него верят.
– В данный момент это совершенно не важно. Не важно, что думаешь ты или я. Как размышлял и как действовал убийца – вот что важно. А он, совершенно точно тебе говорю, пытался привлечь внимание Феникса, или, быть может, воскресить его. Твой наставник, возможно, назвал убийцу демоном совершенно в ином смысле этого слова: он демон по сути своей, как карающий грешников. И потому остался нерешенным лишь один вопрос: кто из инженеров мог сотворить подобное? Это наверняка кто-то, кто не отправился воевать в Мелькат, кто-то, кто остался здесь и, более того, не обременен стенами университета.
– Почему ты думаешь, будто он как-то связан с ним? Я никогда не поверю, что получить подобные знания можно лишь в одном месте на всей земле.
– Это исключено. Большая часть знаний, которыми обладают инженеры, не являются тайной, но тот уровень, который я видел на схемах, является секретным даже для меня. Только советники и ректор обладают подобным познанием.
– Хорошо, тогда у меня другой вопрос: зачем всё делать так сложно? Не проще ли найти сотню-другую грешников среди каких-нибудь бродяг и затем устроить жертвоприношение по канонам первых империй? Распять их на крестах вдоль дороги, как делали раньше, и дело с концом.
– Вопрос хороший, но у меня недостаточно сведений, чтобы на него ответить.
– Ты либо фантазёр, либо гений, иначе и не скажешь. Совсем недавно ты утверждал, будто крест этот – едва ли не клеймо на крышке гроба империи.
– Недавно я не знал, что предательство и безразличие считались смертными грехами.
– Отчего-то мне кажется, будто в скором времени у тебя найдется теория получше. Убийцей окажется сам ректор или нечто в этом роде.
– Нельзя исключать и такую возможность.
Боль в животе, до той поры едва тревожившая меня, стала усиливаться, и мне стало тяжело сидеть. В «Эвридике» придерживались старых традиций, и можно было растянуться на ложе, передохнуть между сменой блюд. Сейчас мне как никогда хотелось именно этого, но кресло не позволяло развалиться и расслабиться, усиливая дискомфорт. Меня мучили сомнения и неопределенность, среди которых затесалась и эта сводящая с ума боль, и деться от всего этого мне было попросту некуда.
– Выглядишь совсем плохо, – заметив моё состояние, Альвин, наконец, стряхнул с себя задумчивый вид.
– Да.
– Пойдем, тебе нужно ко врачу. Я отправлю весточку в родительский дом, и они пришлют своего.
– Куда пойдем? Мне не стоит пока появляться у себя.
– Снимем апартаменты в какой-нибудь стабуле неподалёку.
Я не стал спорить, поскольку чувствовал себя очень и очень плохо, подсознательно ожидая повторения тех ужасов, что мне уже довелось пережить в безымянном постоялом дворе под Стаферосом. Альвин расплатился за обед и велел распорядиться насчет паланкина, но я уже ничего этого не видел и не слышал, целиком сосредоточившись на комке боли, поселившемся, казалось, на веки вечные в моём животе. Отрывочно помню, как мне помогали выйти и как усаживали в ложе паланкина. Альвин прибыл верхом, и потому весь путь до выбранного им места он ехал рядом, пытаясь разговаривать со мной, впрочем, безрезультатно, поскольку я уже совершенно ничего не соображал и лишь лежал, свернувшись в клубок и слабо стонал. В конце концов, я потерял сознание.
Глава 10
Ещё относительно недавно боевые инженеры империи именовались волшебниками, занимались непонятно чем и были крайне разобщены. Большинство из них, впрочем, не доживало до зрелого возраста, в силу непонимания того дара, которым их наделил Творец, остальные же, кому повезло выжить, предпочитали никогда не связываться с «волшбой». Системный подход к изучению природы наших способностей и окружающего мира позволил создать единственный в мире университет, занимающийся подготовкой специалистов в области военной инженерии, а также специалистов гражданских специальностей. И сегодня я с гордостью могу сказать, что за тридцать лет нашей работы мы смогли снизить смертность среди студентов с восьмидесяти процентов до тридцати пяти.
Клавдий Анний, заместитель ректора по работе со студентами.
Разум, как и в первый раз, возвращался ко мне частями. Боль затмевала собой весь мир, и я мог наблюдать за ним только через маленькую щёлку, приоткрывавшуюся мне время от времени. В этот раз, к счастью, всё оказалось далеко не так серьезно, как прежде. Я был молод и полон сил, и потому поправлялся на удивление быстро, а стараниями доктора, оказавшегося ахвилейским рабом, и вовсе смог подняться на ноги всего за пару недель. Альвин на эти дни забросил свои занятия, перевез часть своего скудного имущества в стабулу и занимался теперь своими поисками здесь, заодно контролируя весь лечебный процесс. Ахвилеец, домашний доктор семьи моего друга, тихо ругался на своём языке насчет моей глупости, которая едва не стоила мне жизни, отчего-то полагая, будто я совсем его не понимаю. Но ругался он в большей степени из сострадания, и потому я делал вид, будто ахвилейский мне неизвестен.
Помимо моего здоровья, беспокойство мне доставлял тот факт, что люди Августина со мной так и не связались. Прошло уже много времени, и я начал опасаться за всё планирующееся мероприятие и, в особенности, опять-таки, за своё в нём участие. Как я вообще мог чем-то помочь в этом деле, особенно теперь, когда я в третий раз оказался прикован к постели? Ответа на этот вопрос Цикута мне не дал, а его расплывчатые формулировки в письме наводили меня на мысль о том, что делать, в общем-то, ничего не придется. Я выступал в роли некой разменной монеты, скреплявшей сделку дома Кемман и Августина, который оказался теперь во главе целого мятежного капитула. Меня искренне удивляла не только безучастность императора, но и вообще, кажется, целой империи к внутреннему конфликту ордена. Но зная о связи отца с Августином, я подозревал, что не только моя семья может быть в этом замешана, но более того, в этой незримой борьбе участвуют многие великие и не очень дома империи. Бессилие и невозможность узнать ничего о настоящем положении дел вызывали у меня душевную боль, ничуть не менее сильную, чем боль физическая. Я мог поделиться этим только с Альвином, но он, как человек неизмеримо далекий от политики и общественной жизни, не мог полноценно об этом со мной поговорить. Его неудержимо влекла загадка убийств, способ, которыми они были совершены, и до всего остального ему не было никакого дела. Он часами и днями сидел за книгами, что-то писал и чертил, затем высказывал мне свои теории, видоизменявшиеся едва ли не ежедневно, опорой которым послужил мой случайный экскурс в историю греха.