– «Рахмон сплюнул обиду меж туфлей и закричал по-русски: привыкла ходить у себя с голой задницей, теперь меня дома позоришь.
Она молчала, слезы ее струились потоком из прохудившихся глаз, а его -черные как антрацит очи в эту минуту походили на два стальных кинжала», – звучал в аудитории высокий голос девушки в хиджабе.
Сюжет ее творения, кажется, сводился к тому, что молодой, и как сейчас пишут в интернете, «ценный специалист» из Средней Азии приезжает в Россию потому, что все ехали и он поехал.
Был он то ли из Самарканда, то ли из Коканда и привез к нам жгучий темперамент и всесовершенное избавление от предрассудков, связанных с исламофобией, которая в рассказе девушки в хиджабе упоминалась не менее десятка раз.
Дальше в ее творении шла речь про то, как специалист, устроившись работать на овощебазу, знакомится в Москве с русской девушкой из Рязани, которую «он поразил на вылет», как было сказано в тексте рассказа, своей «начитанностью, образованностью и мудростью Востока».
Еще ценный специалист, имя которого было то ли Жебек, то ли Сапарбек, кажется все-таки Сапарбек, но это не утвердительно, проповедовал своей русской знакомой про свет ислама, ученость Востока и бесчисленные технические открытия среднеазиатских и исламских ученых.
В частности, говорил ей что-то про крылья, которые то ли узбекские, то ли таджикские ученые изобрели еще в 15-ом веке, и на которых они успешно летали аж до Босфора, и даже, как говорят старики с достоверной цепочкой передатчиков, возвращались обратно с чак-чаком и кофе.
Из этой своей сентенции специалист успешно выводил суждение о том, что именно по причине особой технической развитости Средней Азии русские построили свой космодром именно там, и только лишь потому не в Узбекистане, что Казахстан был ближе к основным транспортным коммуникациям.
Еще девушка в хиджабе вещала устами своего героя, что все русские фамилии на самом деле тюркские, и что то ли таджики, то ли узбеки с киргизами впервые обучили русских ловить рыбу и мыться в бане.
Кажется, текст заканчивался на волевом решении русской девицы переехать в Узбекистан, к «ценному специалисту» в качестве второй жены назло своим насквозь нетолератным родственникам, которые плакали и умоляли ее поберечь себя.
Впрочем, может плакали вовсе и не родственники, а сама девица, или кто-то другой.
Помню только, что в конце были слезы, мольбы и саспенс.
Наш толстяк назвал произведение неплохим, но слишком уж идеологически перенасыщенным, что, по его словам, сделало его более похожим на проповедь, нежели на рассказ, и что вместо реакции на «великоимперский шовинизм северных варваров» стоит написать что-то более позитивное, что было бы ближе к литературе.
Он предложил звезде Востока написать производственный роман, где ценный специалист из средней Азии, приехав в Россию, устраивается курьером или лучше – кондуктором в автобусе.
И вот, в один прекрасный, солнечный день, находясь при исполнении своих билетерских обязанностей, он встречает пассажирку, читающую книгу Чингиза Айтматова.
Пораженный такой просвещенностью бледнолицей красавицы, загорелый парень заводит с ней разговор, в ходе которого выясняется родство душ на общей платформе плененности красотами Востока, со всеми вытекающими мелодраматическими последствиями, которые можно будет подсаливать по вкусу, в зависимости от дальнейших планов авторессы двинуть сюжет в ту, или другую сторону.
Следующим был рассказ, не помню, кто его читал о походе молодого парня к падшей женщине.
Мне запомнился кусочек с описанием их интимной встречи:
«Пока она занималась, услаждением моей, измученной тяжелой рабочей неделей плоти, я из любопытства спрашивал ее о разных вещах, имеющих касательство до ее трудовых будней и личной жизни.
Она, по временам высвобождая уста отвечала, не глядя на меня, что, мол, зарабатывает по двести тысяч в месяц, что ни с кем в отношениях не состоит, что приезжая.
Говорила, что парня у нее нет, поскольку сначала хочет закончить университет, квартиру купить, а уж потом строить с кем-то отношения.
Она не была роковой инфернальницей.
Жертвой трагических обстоятельств она тоже не была, не была детдомовской сиротой, и на гламурницу то же была не похожа.
От нее веяло каким-то благожелательным спокойствием и энтузиазмом, почти как от ткачихи из старой советской кинокартины «Светлый путь».
Сам себе я казался в тот момент уставшим от жизни Афоней, только не таким хватким как в кино, а рассеянным, то есть ближе к Семен Семенычу Горбункову».
Здесь я снова потерял нить и стал думать про свой рассказ, который мне совсем скоро предстояло зачитывать перед всеми.
Я думал: а не стоило ли мне ввести в повествование любовный треугольник.
Если б мой студент случайно увидел где-нибудь в кафе свою возлюбленную, в момент, когда ее лапает неизвестный субьект.
При этом хорошо бы, чтоб она в этот самый момент смеялась, а не протестовала.
Такой сюжет был бы позатейливее того, что я сочинил.
Впрочем, и он – лишь перепев того, что и без меня миллион раз уже было написано».
– К чему вы рассказываете о том сколько зарабатывает проститутка?
Чего доброго, у читателя возникнет вопрос, откуда у вас такая информация, – смеялся тем временем Козлов над автором только что прослушанного рассказа.
– Как-то все у вас без затеи и суховато, – рассуждал он.
Чувств, эмоций никаких нет, страсти нет.
Описываете постельную сцену так, словно это переписка друзей в контакте.
Он спросил, она ответила, они у вас что, на собеседовании, – причитал Козлов, то разводя руками, то пожимая плечами, то кривя рот и подкатывая глаза к потолку.
Он еще много говорил, про электричество, которое у хорошего писателя читатель всегда должен ощущать, когда в рассказе мужчина и женщина остаются один на один, про энергию пола, эрос и тонатос.
Алина прочитала свой рассказ-подражание Мураками:
«Сошими Окинава открыл глаза.
В голове у него звучала мелодия «Серенады лунного света» Глена Миллера.
У изголовья мяукала кошка Марико-сан.
Сошими оторвал голову от подушки, повернулся набок и взглянул на пол, откуда раздавалось настойчивое мяуканье.
Марико-сан, выгнув спину подковой и держа хвост трубой, терлась о ножку стула, что стоял у изголовья кровати.
Неожиданно Сошими поймал себя на мысли, что Марико-сан сегодня какая-то необычная.
–«Что-то с ней не то», – думал Сошими, всматриваясь в кошку.
– Да нет, и цвет, и раскраска, и размер и морда – все вроде соответствовало привычному виду их с женой любимого домашнего питомца.
Химавари, – жена Сошими принесла ее три года назад еще совсем маленьким котенком.
Тогда был дождь и маленький, насквозь мокрый шерстяной комочек, с которого капала вода, издавал громкие, жалобные крики.
Химавари стала вытирать ее своим полотенцем, а потом угостила половиной суси из тунца.
С тех пор кошка жила с ними.
Сошими встал с кровати, обул тапочки, раздвинул шторы в спальне и прошел в ванную.
Почистив зубы, он проследовал на кухню и сварил себе кофе.
Поджарив пару тостов, он сел завтракать, и тут его взгляд снова упал на Марико-сан, вертевшуюся под столом и яростно мяукавшую.
«Это не Марико-Сан, разве ты не видишь», – произнес тихий и нежный голос совсем рядом!
Сошими поднял глаза.
Напротив его на стуле сидела Химавари.
Она была одета в белую блузку и клетчатую юбку.
На ногах у нее были черные чулки и гольфы.
Обута Химавари была в черные туфли на высоком каблуке.
Черные волосы ее были взяты назад и заколоты на затылке.
Заколка, державшая ее волосы имела форму зайчика в смокинке с бабочкой, как на логотипе журнала «Плэй бой».
– Мне тоже кажется, будто с нашей Марико что-то не то, но я никак не могу понять в чем дело.
Она пропала в тот самый день, когда пропала ты, а сегодня вдруг снова появилась.
– Я не пропала, а ушла, все объяснив в записке, ты читал ее?
– Да, Химавари, я читал. Только мне показалось, что в ней есть недосказанность определенного сорта
– Какого сорта?
– Будто ты хотела сказать, что-то другое, более важное, но так и не сказала.
– Я сказала тебе главное, что у меня другой мужчина, с которым мне нравится заниматься сексом и что я в тайне от тебя работала проституткой, поскольку мне не хватало денег на косметику и корм для кошек.
Смех волной прокатился по периметру аудитории при этих словах.
Смеялся и козлов почти не слышным, утробным смехом, и тучное тело его затряслось как кусочек желе на тарелке, которую резким движением поставили на стол.
Запнувшись на мгновение Алина, смущенная и польщенная продолжила чтение:
«Прости, возможно, не нужно было тебе этого рассказывать, я не хотела делать тебе больно, – сказала Химавари.
– Нет, все в порядке, я ценю твою откровенность.
Но почему ты сказала, что это – не Марико-сан, – спросил Сошими.
– У Марико- сан на хвосте небольшая залысина, а у этой кошки ее нет.
– Сошими наклонился под стол, схватил кошку обеими руками, посадил ее к себе на колени и осмотрел ей хвост.
Действительно, знакомой залысины не было.
– Откуда же тут взялась эта кошка, похожая на Марико почти как две капли воды, и где сама Марико?
– не знаю, но меня это пугает.
Вдруг в комнате стал слышен едва уловимый звук оркестра сэра Глена Миллера, игравшего «Серенаду лунного света».
«Мне сегодня все время слышится мелодия из «Серенады лунного света», и в спальне, и в ванной, и здесь. Ты слышишь ее?
– Нет, я не слышу. Возможно тебе нужно обратиться к врачу.
– Да, последнее время я много работал за компьютером, поэтому, мне действительно, стоит сходить к врачу.
– Меня беспокоит, что ты плохо питаешься, Сошими.
– Нормально я питаюсь.
– Анакомы и дошираки каждый день – это не нормально, Сошими.
Такими темпами ты скоро будешь какать раз в неделю.
В морозильнике есть рыба фугу, я не успела тебе ее приготовить.
– Ладно, я разморожу и приготовлю сам.
– Нет, Сошими, у тебя же нет сертификата от министерства здравоохранения!
Впрочем, ты можешь попытаться.
Да, потренируйся на кошках, например на этой, что похоже на Марико, также во дворе есть еще кошки.
Только сам не ешь!
В крайнем случае у тебе есть сосед дядя Бунтаро, можешь после пробы на кошках дать рыбки ему, он все равно пьет так много сакэ и виски «Чивас Регаль», что спирт нейтрализует весь яд.
– Я найду, что поесть, прошу тебя не беспокойся.
Сируки Такунава, помнишь его, мой школьный приятель, пригласил меня в недавно открывшийся французский ресторан послезавтра.
Мы будет там кушать вкусных улиток и запивать их бордо.
Раздался звонок в дверь.
Сошими встал со стула и пошел открывать.
Когда он открыл, то за дверью никого не было.
Мальчишки балуются, – подумал Сошими и хотел было закрыть дверь, когда вдруг услышал странный звук, будто кто-то скребется по полу.
Он поглядел вниз.
На полу была маленькая черепаха, к черепахе алой лентой было привязано письмо.
Сошими поднял черепаху, закрыл дверь и вернулся на кухню.
Химавари уже там не было.
Он положил черепаху на подоконник и проследовал в спальню, там Химавари тоже не было.
Не было ее и в гостиной, и в ванной, и на балконе.
Странно, подумал Сошими и вдруг вспомнил, что дверь он никому с утра не открывал.
Вечером, к нему никто не приходил, если не считать господина Бунтаро, который приходил попросить выпить с ним сакэ.
Как же Химавари могла попасть в квартиру – вот вопрос?
Может это мое воображение, а может это после сакэ, – судорожно соображал Сошими и ладони его похолодели.
– Нужно прочесть записку, которую принесла черепаха, может там будет ключ к разгадке – решил Сошими.
Он подбежал к подоконнику схватил черепаху, отвязал ленту, раскрыл письмо и стал читать.
Письмо было очень короткое.
Красивыми иероглифами, на белой бумаге было написано:
Если ты видишь призраки, это не значит, что ты Гамлет.
– «Писали стальным паркером», – первое что возникло в голове Сошими после прочтения записки.
– «Здесь говорится, что я вижу призраки», – далее обдумывал прочитанное Сошими.
«Значит это была не Химавари, а призрак.
Но откуда автор письма, кто бы он ни был, мог знать, что я увижу призрак Химавари», – спросил сам себя вслух Сошими.
«Кто бы он ни был, он должен был знать заранее, что сегодня утром я увижу призрак, иначе как бы он мог успеть написать мне эту записку, а потом еще принести ее к моему дому и оставить, привязанной к черепахе?
И причем тут Гамлет?
Я никогда не ассоциировал себя с Гамлетом, не играл его в самодеятельности, и вообще не люблю Шекспира.
Во время обучения в токийском университете Сошими некоторое время играл в студенческом театре.
Однажды дядю Ваню из пьесы русского драматурга Чехова, однажды – злого сегуна из пьесы современного японского автора.
Пьеса называлась «Цикады под веткой сакуры», во время репетиции этой пьесы он и познакомился с Химавари.
Она играла жену самурая, которая из-за тяжелых условий быта и полного отсутствия риса была вынуждена уступить домогательствам сегуна, который во время половых утех любил читать ей хокку собственного сочинения и рассказывать про дзэн-буддизм».
После фразы про отсутствие риса в углах комнаты вновь послышались смешки, но в этот раз они не сбили Алину, которая не ни на секунду не прервалась.
«Пьеса была наполнена откровенными сценами.
Желающих играть сегуна было очень много, на пробы для этой роли записались даже мальчики с других факультетов, а вот желающих играть жену самурая совсем не было.
Тогда решили бросить жребий.
Жребий играть жену самурая выпал Химавари, а Сошими жребий выбрал в качестве сегуна.
Сейчас Сошими вспомнил взгляд Химавари, которым она смотрела на него, когда он во втором акте пьесы, взгромоздившись на нее, прикрытую только легким кимано, совершал движения, имитирующие половую близость, и читал ей хокку.
– Кто же автор этого странного письма, и зачем оно написано, и почему оно привязано к черепахе – спрашивал себя Сошими.
Почему нельзя было просто просунуть записку под дверь, например?
Он почувствовал голод, он всегда чувствовал голод, когда волновался, или когда ему было страшно.
Сердце билось чаще, будто он вернулся с утренней пробежки, или только что закончил заниматься сексом с Химавари.
– Эм, сейчас бы поесть лапши удоньо под соусом тарияки, – подумал Сошими и вздохнул.
Но с тех пор, как он остался без работы, а жена ушла и забрала свою зарплатную карточку у Сошими осталось совсем мало ен, и ему действительно приходилось есть в основном дошираки.
– Надо будет пока что устроиться хотя бы в макдональдс, там, по крайней мере, можно будет скушать гамбургер», – решил Сошими».
Что сказал Алине Козлов я точно не помню, по-моему, что-то хвалебное, а ребята наперебой замечали, как верно она ухватила стиль японца и как забавно у нее получилось.
Я тоже хотел высказать свое мнение, но Козлов закруглил собрание, напомнив, что сидим мы уже три часа, и что те, кто сегодня не успели представят свои сочинения в субботу.
Когда мы ждали лифт к нашей обычной компании присоединился автор сюрреалистического рассказа про Набокова, и осведомился о наших впечатлениях от услышанного.
– Саша, рассказ у вас отличный, он невероятно бодрит воображение, чувствуется смелость эксперимента и легкость пера, – сказала ему Алина, когда мы ехали вчетвером лифте.
– Только Набоков не мог просить свою жену в период их проживания в Швейцарии что-то передать Булгакову, поскольку последний умер в 1940-ом году, то есть за двадцать лет до переезда Набоковых из США в Швейцарию, – веско заметила Настя, когда за нами закрылись прозрачные входные двери на первом этаже, и в лицо нам ударил промозглый осенний ветер.
– А с чего ты взяла, что дело происходит в Швейцарии, – не согласилась Алина.
– Ну, знаешь, эделельвейсы, с порхающими над ними стаями бабочек, и пасущиеся коровы рядом, все это не очень похоже на Калифорнию, а скорее на высокогорные луга.
– Вы правы, – с готовностью согласился Александр, – но дело в том, что мой рассказ не исторический, а скорее, фантастический, в нем представлена альтернативная история, параллельная вселенная.
А вы что скажете о моем скромном творении – обратился Александр ко мне.
– Мне понравилось, – ответил я односложно.
– Ого, раскатисто протянула Настя, сделав невыразимо ехидное выражение на лице, – если он говорит: понравилось, то значит вы и вправду молодец.
Обычно он всегда недоволен и все критикует.
Даже премиальная литература не избегает его стрел, недавно он заявил, что «Мыслетруп» Саргосяна – это отрыжка Венечки Ерофева, приправленная новейшим косноязычием, а «Полетящий шар» Гульшат Леденцовой – бездарные пописы шалашовки.
– На самом деле, Алина верно сказала, вы смелый автор, – не обращая внимания на настины уколы, продолжил я свою мысль, – поставить Набокова в письменные сношения с Высоцким и Стругацкими – это невероятно храбро даже для фантаста.
Вознесенский и Евтушенко за бутылкой зубровки обсуждающие квартирник, на котором Высоцкий пел, а они читали – это поистине креативно до последней возможности.
Тут я вжал голову в плечи, стараясь пережить очередной порыв ледяного ветра, и прокричал
– Предлагаю всем поторопиться, чтобы продолжить нашу беседу в тепле, тут, за поворотом есть уже облюбованная нами «Шоколадница», где тепло и сухо.
Я, конечно, плохо знаю биографию и характер указанных деятелей, – продолжил я излагать свою мысль года мы, разоблачившись усаживались за столик, означенного заведения, – равно как и не уверен на счет советского быта, я ведь его почти не знаю, тем более периода 60-70-х, возможно вы его изобразили и ненатурально, с искажениями, но сочинение, во всем его целом, вышло у вас преинтересное, и стиль, и язык и описания.
– А как тебе Подражание Мураками от Алины, – перебила Настя?
– Не могу сказать, что хорошо знаю творчество Мураками, хотя я читал несколько его романов.
Стоит заметить, что его романы не только похожи один на другой по несуразному стилю, бессюжетности, вязкому многословию и преисполненности торичеллиевой пустотой, но и имеют много общего с творениями других японских писателей.
Это в русской литературе есть писатели-незабудки, типа Тургенева, писатели ядерные ракеты, как Достоевский, или писатели-ткачи, вроде Набокова, вечно плетущие кружева.
Японские писатели все – пулеметы, выстреливающие в читателя одинаковый душный боекомплект из тяжелой семейной бытовухи, секса, самоубийств, девиаций всех видов и болезненных потоков сознания, вовлеченных в повествование персонажей.
По этой причине, мне кажется, что Алине удалось поиронизировать не только над Мураками, сколько над всей японской литературой.
– Кстати, – тут же вступил Александр, стараясь опередить наших говорливых спутниц, – возвращаясь к словам Анастасии о въедливой критики и вашем взыскательном вкусе, что вам конкретно не нравится в том же «Полетящем шаре»?
– А вам он понравился, – ответил я небрежно, чтобы перекинуть бремя разговора на его сторону.
– Мне, ну, как вам сказать,.. – замешкался он, – как по мне, то не шедевр чуда, конечно, но вполне себе профессионально написано в стиле метамодерн.
– А что такое метамодерн, – перебил я с легким раздражением.
Гляжу в себя, как в зеркало до головокружения, – вот, и весь метамодерн.
Но кому могут быть интересны мутные потоки размышлизмов среднестатистических представителей электората, проживающих на ипотечных квадратных метрах, к которым они припарковывают взятые в кредит авто, я не постигаю.
Они схватились за перо, чтобы высказать себя, но ведь этим акынам 21-го века и сказать-то нечего, потому как в душе у них пусто, как в зимнем лесу.
Добавьте к этому патологическое невладение словом, и вы получите портрет всех этим пост и метамодернистов.
– Вы слишком строги, даже пять приятных минут, проведенных за книгой, надо ценить и быть признательным за них автору.
Книг насквозь гениальных не бывает, везде есть свои слабые места.
Это как бутерброд с икрой, если хотите его съесть придется пожевать не только икорочку, но и хлебушек, причем хлебушка бывает, как правило, значительно больше, – – Возразил мне Александр решительно, хотя и мягко.
– Господа, – вступила в разговор Настя, кто видел шортлист «Большой книги» на этот год?
– Я видел, – откликнулся Саша.
– И я – ответствовала Алина.
– И как вам – с любопытством поглядела на них Настя.
– Все предсказуемо, без сюрпризов, – вялым голосом произнесла Алина.
– Ну, почему, – не согласился мой синеок, и сделав удивленные глаза замотал головой.
Нет, нет, есть и сюрпризы и открытия.
Взять Аполлона Рамзаношвили, или Лизу Эдельман?
Я, например, про них раньше ничего не слышала.
– Ну ты даешь, – возмутилась Алина, сверля своими очаровательными татарскими глазами синеока, с очевидной целью пристыдить.
Эдельман еще в прошлом году получила премию журнала «Новый мир», а Рамзаношвили стал лучшим среди начинающих писателей по версии критического сообщества «Сноба».
– Настя, очевидно пристыженная, потупила взор, и с растерянным видом пробормотала, словно сама себе:
Ну, не знаю, по-моему, для широких масс оба имени относятся к разряду вновь открытых.
Говоря об Эдельман, – тут же развила тему Настя, – должна со скорбью заявить, что последняя ее вещь меня не впечатлила.
Я дура, купилась на рецензии.
Одни из них сулили читателю, как там было сказано: «литературу другого измерения», другие называли это произведение «книгой в мерцающем жанре», текст которого «произрастает из утраты слов».
В итоге, заплатив триста пятьдесят рублей за книгу, я была совершенно разочарована.
– А про что книга, – осведомился Александр, – просто, я у этой, как ее… Эдельман ничего не читал, хотя слышать про нее – слышал.
– Книга называется «По вторникам – сухоядение», – перехватила инициативу Алина, – это роман о двух братьях первый стал трансгендером и проституткой, а второй…
– а второй решил быть с ним солидарным, как Вачовски, – сделал попытку угадать Александр и сам засмеялся своей шутке.
– А второй, продолжила Алина, превозмогая улыбку, второй работает офисным служащим.
И лично меня, – тут она бросила на Настю обиженный взгляд, – роман захватил с первых строчек.
До сих пор помню начало, кстати, надо было его Козлову привести в качестве ошеломляющих первых строк:
«Когда Митя решил поменять пол, отец пил всю ночь, а мама, забившись в угол плакала и говорила, что это – плоды духовной войны Америки против России».
Основная часть романа посвящена тому брату, который служащий.
У него случается срыв от рутины и однообразной безнадеги, в результате он расстается с сожительницей, бьет морду начальнику, уезжает из Москвы в какую-то заброшенную деревушку за Рязанью, где живет в полуразрушенном доме, топит дровами печь, придается философскому размышлению и, в одну прекрасную ночь, угорает.
– Так, – протянул Саша задумчиво, – а что тот, который проститутка?