47
Идёт охотник по лесу, хочет пить. Вдруг видит ручей, наклоняется, пьёт… слышит шуршание в кустах, и подозрительно спрашивает:
– Никто в кустах в ручей не писает?
Сдавленный голос из кустов: – Н-Е-Т!
Опять пришлось ехать в Завидово. Да и правильно, чего в пыльной, задымлённой Москве делать. На даче, там воздух. Ни свинарника, ни птичника у Вождя нет. Только поле вокруг, заросшее сорняками. Так, что на самом деле воздух.
Пётр позвонил Брежневу, набрался смелости, и позвонил по правительственному телефону, зачем-то ведь его поставили. Позвонил и сообщил, что хочет подарок подарить.
– Подарок дело хорошее. Ты, Пётр, часам к десяти завтра в Завидово приезжай.
Приехал даже чуть пораньше. Вдруг пробки. Нет, не из-за большого количества машин. Просто могут дорогу начать ремонтировать. Подъехал, прошёл проверку документов. Вытащил из машины ковёр, скатанный в трубочку, и попёрся в дом. Не проканало. Отобрали. Вам же хуже, потом сами будете тащить. Тем более, парадный костюм помнётся. Нарядился же. Все ордена и медали нацепил, прямо герой необъявленной войны. Вполне приличный иконостас.
Перед дачей десяток автомобилей, в том числе и правительственных. В холле первого этажа полно людей. Твою ж! Все в лесной одежде. Да, они на охоту собрались, а он – придурок, при полном параде и с кучей серебра на груди.
– О, Пётр, проходи. Сюда давай, – Гречко, рукой машет.
Вокруг накрытого стола человек пятнадцать. Щёлоков, Устинов, Гречко, Черненко, остальных не знает. Молодые. Егеря, скорее всего.
– Фу, ты ну ты, разоделся! Ты звоном орденов всю дичь нам распугаешь, – Брежнев во главе заставленного стола. А спиртного-то нет. Молодцы. Ессентуки стоят в зелёных бутылках.
– Леонид Ильич, я не собирался на охоту, подарок привёз, – запаниковал Пётр.
– Посмотрим с охотой. Показывай подарок, – встал из-за стола, подошёл, следом и остальные подорвались, не подхалимски, просто интересно народу.
– Отобрали у меня на входе, – развёл руками Тишков.
– А почему отобрали? Бомба что ли у тебя там, – пошутил Гречко.
Народу понравилось. Посмеялись.
– Бомба. Произведение искусства.
– Картина? – Подошёл Ильич.
– Нет, Леонид Ильич. Бомба.
– Миша, – Генеральный секретарь обернулся к поджарому чернявому мужчине.
Точно. Миша, то ли Фёдоров, то ли Федотов – личный егерь Генсека. Читал про него Пётр как-то.
Егерь не на цырлах, спокойной походкой вышел из залы, вернулся через минуту с ковром. Осмотрелся, не зная, что делать. Пётр перехватил у Миши ковёр, отошёл на пару шагов.
– Говорил же – картина, – опять Гречко.
Пётр опустил ковёр на пол и раскатал.
И чего вы хотели? Немая сцена. Ревизор отдыхает. Куда там Гоголю. Картина размером два на три из ярких, сочных цветов, ниток. Стоит Брежнев с ружьём над поверженным оленем с огромными ветвистыми рогами. Ни какой рамки, ни каких кистей. Полотно, мать его.
– Леонид Ильич, ну вылитый. Это же месяц назад было. У меня такой снимок есть, – первый вышел из комы Щёлоков.
– Кхе, кхе, Пётр, ну удружил, ну, молодец, – Брежнев пошёл обниматься.
Обнялись.
– Леонид Ильич. Это не от меня подарок. Это от жителей Краснотурьинска. Написали они мне, передай дорогому Леониду Ильичу, в благодарность за его заботу о нас.
– Дорохому. Скажут тоже. Спасибо, Петруша, – слезинка из глаза. Опять полез целоваться. Ладно, привык уже.
– Так у тебя там ковровое предприятие есть. А как успели? – Щёлоков торжественность момента испортил.
– Я что, бай что ли. В городе есть колхоз, а там ковровый цех. Переманили из Узбекистана детей детдомовских, дали работу и жильё.
– От детей, значит, от сирот, – Брежнев натурально плакал.
Опять обнимашки. Стоп. Стоп. Товарищи. Все члены политбюро прошлись. Зацелован. Остальные егеря, просто руку пожали, а Миша тоже полез обниматься.
– Спасибо, за Леонида Ильича.
– Ты, Петя, золотой человек. И город у тебя замечательный, чего там не хватает, говори, дам команду построить, – Ильич достал платок, вытер глаза и очки, обошёл вокруг ковра.
А ведь и, правда, красота. По нынешним временам – снос башки, это не тканные олешки, что у каждого над кроватью висят. Это картина два на три метра.
– Не, знаю, даже, а нет, есть одна конструкция, которой точно без вас, Леонид Ильич, не построить.
– И что же это? – Брежнев, опять начал протирать очки.
– Драматический театр и театральное училище.
– Не понял, а почему нельзя без Леонида Ильича? Ты ведь министр Культуры? – вылез опять Щёлоков.
– Театр положен городу с населением больше ста тысяч человек.
– Брось, Петя, это цифры, а тут люди. Сироты. Строй. Я тебе даже приказываю – строй! – И опять слёзы и опять обниматься.
– Это дело надо обмыть. Красота такая. Как, Леонид Ильич? – Черненко оглядел народ и повернулся к Брежневу.
– По сто. Не больше. Зубровки принесите. Пётр, мы сейчас в Заречье поедем. Давай с нами.
– Леонид Ильич, я в костюме. И ружья нет.
– Ерунда какая. Миша, помохи товарищу переодеться.
Выбили по стопочке Зубровки.
– Белорусского разлива, – подчеркнул Гречко.
Потом с Мишей ушли в отдельную комнату. Твою!!!! Штук под сотню разных ружей. Правду говорили, что коллекционирует.
– Вот, Пётр…
– Миронович.
– Вот, Пётр Миронович, из этого ряда выбирайте. – Три огромных сейфа. Глаза разбегаются.
Двустволки, вертикалки. На этих резьбы и инкрустации поменьше. Увидел знакомую эмблему Гамо. Потянулся.
– Нет, Пётр Миронович, это воздушка.
Ну, да, у него была такая в той жизни. Между прочим, скорость выстрела будет составлять порядка 360 м/с. Доску дюймовую легко пробивает, а если сухие доски, то и две.
– Вот советую. Ружьё фирмы Вестли Ричардс. Англия. Лондон, – Миша протянул ему оружие. Красивый приклад. Инкрустирован вставочками в виде зверей, – Пойдёмте костюм вам подберём. Мы с вами примерно одного роста. Мой и возьмёте.
Одели, вооружили. Вышли назад к народу. Ковёр уже исчез, основная масса, перебрасываясь словами, толпилась у выхода.
– Вот совсем другое дело, а то приехал тут орденами трясти. Маловато, кстати. Ну, да исправим, – хохотнул Генсек. Уже спокойный, деловой. Вождь.
У Брежнева карабин с оптикой. Прямо, такой, как на ковре. Расселись по УАЗикам, тронулись. Ильич Штелле с собой забрал.
– Ты вообще, как к охоте-то относишься?
– Леонид Ильич, разве это охота?
– А что? А какая? – встрепенулся.
– Вот когда ему охота и ей охота, вот это – ОХОТА!
Грохнули все.
– Ей охота! Запомню! Вот умеешь ты, чёрт эдакий. Ещё есть анекдоты. Люблю их.
– Сидели с Кузьмичем ночью у костра, я его спросил:
– Кто там так кричит на болоте?
– Выпь.
И так я его спрашивал, пока не напился и меня не сморил сон, но Кузьмич так и не сказал, кто же кричал на болоте.
Секундное молчание, а потом опять грохнули. Даже шофёр подключился.
Ещё парочку рассказал. А потом как вырубило. Заснул. Правильно. В двадцать девятый раз этот чёртов синопсис переписывал. Хотя какой синопсис (вспомнил это мудрёное слово), самый настоящий сценарий. В этот раз вроде чекистов обе версии устроили. Теперь ведь ещё итальянского француза уговорить на такой неординарный ход.
Сама охота Петру конкретно не понравилась. Сидели себе на вышках, стрельнули пару раз по кабанам. Что удивительно, настреляли прилично. Брежнев тоже одного косача завалил. Потом дождь зарядил, вообще стало холодно. На обратной дороге Пётр опять уснул. Всё же почти неделю спал урывками.
Вот зачем, вообще, потянуло в шпионские игры. Хотел Чё спасти? Ну, дело хорошее. Символ. Хотел фашистского ублюдка Барбье поймать? Тоже плюсик на карму. Да, ещё если это оттолкнёт Францию ещё дальше от США и чуть приблизит к СССР. Чёрт с ним, хорошее дело. Снять культовый фильм с участием советских актёров, и вообще, на годы задержать Де Сику в стране. Если получится, то тоже хорошо. Ославить ЦРУ на весь мир? Может, поснимают их там всех. А ведь сейчас серьёзные враги в этой супер спецслужбе окапались. Как ни смотри – плюс.
А значит, правильно ввязался. На том свете отоспимся.
После охоты уже переодетому Петру Брежнев лично отрезал килограмма два кабанятины.
– Я за тебя сам деньги внесу, – прогудел чуть захмелевший после Зубровки Ильич.
– Деньги?
– А ты думал. Мы по два рубля десять копеек вносим на счёт охотохозяйства за мясо.
Брежнев платит за мясо собственноручно убитого кабана? Завтра надо начать игру против Горбачёва. Сгноить перестройщика в колхозе убыточном, бригадиром.
P.S.
Рецепт приготовления дикой утки от повара Глухова, потчевавшего ею Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. И тому очень нравилось.
Ощипать и отварить утку.
Натереть её сливочным маслом, затем сметаной с горчицей, а также специями и травами: чабрецом, базиликом, кардамоном, сельдереем и мускатным орехом. (Работа трудная, но результат вы почувствуете сразу же, как только проглотите первый кусок.)
Посолить.
Опять обмазать сметаной и поставить на умеренный огонь в духовку.
Периодически поливать утку сметаной, до тех пор, пока не образуется хрустящая корочка.
Перед употреблением выпить немного водки по вкусу. Опыт показывает, что лучше всего подходит «Зубровка» белорусского разлива.
48
– «Лямур пердю» по-французски значит «любовь проходит»…
– Блин, красиво-то как…
За окном настоящая осень, с дождём, с порывами холодного ветра, последние самые цепкие листочки с деревьев обрывающего. Жаль Фурцевой не пришло в её шальную голову в кабинете камин соорудить. Сейчас затопить бы. Разуться, вытянуть ноги, обязательно в толстых вязаных носках, поближе к весёлым язычкам пламени. Сидеть смотреть, на всполохи огня, на сдающиеся, чернеющие в непосильной борьбе с огнём, полешки. И обязательно кот огромный пушистый на коленях. Урчит. Водит ухом. Время от времени когти, чуть выпуская, показать, что на страже. Ты котёнок спи, если что мы им зададим.
– Пётр Миронович, вам барон Бик звонит.
Нет. Нет в мире гармонии. И камина у Фурцевой не было. И не могло быть. У Штирлица могло, а у министра Культуры нет. Беготня и кошмары круглый день. Или это год круглый? А день? Квадратный?
– Соедините, Тамара Филипповна.
– Привьет. Давно не звоньить. В Лиссабоне. Снимаись. Снимайся.
– Снимаюсь.
– Бьен. Снимаююсь. От Мишель привьет.
– И ей привет.
– Пьетер, я нье бандит. Я полицейский! Консультьянт сказаль – нельзья один польицейский. Два. Я и Бельмондо. Он держит Мишель, а я срываюсь юбка. Там на трусельях надпись БИК. Оранж, – на том конце в два голоса прыснули.
– Апельсины? – не понял Пётр.
– Нет, апельсьины. Цвет надпись оранж.
– Понял, надпись «БИК» оранжевого цвета.
– Да, – опять ржут.
– Красиво, наверное, сам бы сорвал юбку, – решил пошутить.
– Ньет. Мишель моей, – прямо рычит.
– Моя, – поправил на автомате.
– Ньет! Моя! – французы горячий народ.
– Твоя, твоя, Я произношение поправил.
– А понимать. Моя. Да, моя.
– Звонишь, то чего, похвастать, что с невесты юбку сорвал? – Бик перевёл на французский, и там опять залились колокольчиком. Повезло парню, такую Анжелику отхватил. Ну, как «парню»? Полтинник, поди.
– Ньет. Получиль письмо с новыми идьеями. Вызвал дизайнер и управляющий. Они говорьят: «Карашо». Дизайнер нравится зубной щьётка с толтой ручкой и пуьирышек. Правильно?
– Пупырышки.
– Бьен. Пупьирышки. И детский щётка с головой Артемон. Будьим делать.
– А с рулеткой что?
– С рульеткой всё.
– Что «все»? – Пётр даже головой замотал, неужели такая замечательная идея не прошла.
– Приньят. Всё. Уже отдать в рабьёт. Очень карашо.
– Фу, слушай Марсель, там нужно с одной стороны нанести сантиметры, а с другой дюймы разделённый на 16 частей, – только сейчас вспомнил бывшую у него рулеточку.
– Ты умньий, Пётр. Я тоже умньий, сам додумал. В Америка продавать без дюйм глюпость.
– Молодец. А что с термометрами?
– Мой бухгалтер ведьёт переговоры с Famar France о производстве пеналов для термометр в виде Мальвины и Буратино. Предварьительно договорьились. По миллиону розовых и голубых. Они хотят коробочки для лекарств. Ти не протьив? – Блин, как сам-то до такой замечательной идеи не додумался.
– Конечно. Подожди. Там ведь ещё есть крупная германская фирма Байер. Можно и с ними поговорить.
– Ми думать одинаков. Уже договорьились о встрьече.
– Ну, и молодцы. Марсель, у нас проблема с нитками. Высылай ещё вагон шерстяных и шёлковых. И я в ваше посольство на днях занесу для тебя ковёр. Ты их предупреди, – чем Де Голь лучше Брежнева. Оба человеки. И если Бик подарит ему ковёр с портретом президента в маршальской форме, то от нас не убудет, а пару дверей откроется.
– Карашо. Ньет пробльем.
– Марсель, мне нужна линия по мойке овощей. Картошки, морковки. Купи самую хорошую и отправь по адресу, куда автобусы присылаешь.
– Льядно. Куплью. Ещьё что надо? Говорить, и мы убегать на сьёмка. Юбки сравать, – опять заржали в два голоса. Спелись.
– Да, я свой Мерседес подарил. Можешь ещё один прислать и даже лучше два.
– Поискать. Авто давно снять с производство. Нужно искать на аукцион. Поискать. Найтить.
– Спасибо. Натить. Пока, – раздался длинный гудок, а потом трубка запибикала.
Эх, Лиссабон. Море. Солнце. Оранжевые трусы на попке Мишель Мерсье.
А тут дождь. И даже камина нет.
– Тамара Филипповна. Там Гайдая нет?
– Пришёл, запускаю.
– В космос?
– Куда?
– Запускайте.
Глава 14
49
– Никитишна, сказывают, что Буш сначала был алкоголиком, а потом обратился к богу и стал президентом.
– Тебя, Нюра, послушать, так у нас в деревне все мужики – будущие президенты Америки.
Захарьинские Дворики утопали в непролазной грязи. И непроезжей тоже. Чайку пришлось бросить за два километра, на асфальте. И по обочине пробираться. По «дороге» даже трактор сто раз подумает, прежде чем ввяжется в эту авантюру. Танки грязи не боятся. А министры?
Пётр достал блокнотик. Он не министр дорог. Интересно, а какое министерство сейчас за дороги отвечает? Так вот, он не министр этого неизвестного министерства, только Культуры, но эти два километра осилит. Нужно позвонить в Краснотурьинск, пусть колхоз Крылья Родины купит у шахты Северопесчанской десяток вагонов щебня и десяток мелкого гравия. Купит, загрузит в вагоны и продаст за один рубль колхозу села Захарьинские Дворики «Верный Ленинец».
Пробирались не по травке. По полю. Картошку выкопали и хорошо хоть не перепахали, а то ведь вообще бы не добрались. Предчувствуя все эти безобразия, Пётр и сам в сапоги обулся и Константина Николаевича Чистякова – бывшего директора колхоза села Балаир Талицкого района Свердловской области, а ныне директора Краснотурьинского подсобного хозяйства, снабдил сапогами. Чистяков несколько раз ссылался на страшную занятость, осень ведь, как и весна – один день год кормит, но вот, выкроил недельку, прилетел.
Чуть не час по грязи ломились. Дошли, чтобы увидеть как Зарипов со своими бабушками чаёк попивает. Пётр даже ругаться не стал ругаться. Устал, как целая стая собак. Попросил и их снабдить кипятком.
Пока женщины возились в соседней каморке, послушали отчёт о достижениях Марселя Тимуровича. Так вот, если забыть про ползание по грязи, то и не так уж плохо. С помощью стройотрядовцев, узбеков детдомовских, финансовых вливаний Петра и укрепления дисциплины отделением участковых, во главе с самим начальником этого отделения, жизнь-то почти наладилась. Коровник к зиме подготовили. Стены починили, крышу перестелили. Пётр, выкладывая деньги за шифер, не то чтобы сильно пожалел о тратах, но присвистнул. Следом отремонтировали свинарник. И даже совершили какой-то там по счёту подвиг Геракла. Весь навоз внутри и снаружи собрали и вывезли на поля. Пришли два трактора из Франции. Половина Московской области отметилась, эти пепелацы посмотреть. Сейчас, без отрыва от производства, узбеки ремонтируют крышу сельской восьмилетки. Всех детей-то пять десятков. И огромная школа, ещё при Ленине построенная.
Картошку всю выкопали и государству сдали, сколько положено. Морковку тоже. С зерном Пётр договорился. Простили колхозу. Зато теперь корма и для свиней и для коров хватит. Ещё ведь и с местным военкоматом договорился, не тронут узбекских сирот целый год, а потом посмотрят. И это всего стоило обещания, что весной и военкомат перекроют новым шифером. Коррупционер! В смысле – Пётр. Или тот, кто свои деньги государству отдаёт это не коррупционер? Роман был в девяностых – «Антикиллер». Вот, а он «Антивзяточник». Звучит гордо!
Попили. Председатели пошли хозяйство смотреть, а Пётр пополз в школу. В самом селе дороги не больно-то лучше. Если измерять в процентах, то лучше на…2,3 %. Только вдоль заборов покосившихся можно протискиваться. Шёл и думал, ну ладно, с колхозной деятельностью у местных не заладилось, но у себя-то дома, кто мешает забор починить, да хоть палкой подпереть, чтобы не рухнул окончательно? Кто мешает перед забором лопухи скосить? Уроды! Свиньи!
В школу пришёл весь в навозе и репьях. Ну, ничего, дорогие подшефные жители, ждите ответку. Придётся опять Петра-танкиста сюда посылать с милицейской дубинкой. Не можешь – научим, не хочешь – заставим. Не понимаешь по-русски – объясним на языке жестов. Есть, наверное, дома, где они старики живут, а то и просто одна старушка. Почему-то кажется, что Пётр объяснит парочке соседей, что бабушкам нужно помогать. Ещё Тимур учил. (Не хромой. Хотя на востоке всегда старость уважали. Может, потому и Тимур?) Двоим ведь – троим нужно объяснить и через день вся «селушка» в тимуровцы запишется. А если вдруг, кто с первого раза не поймёт, то показать тёмному дорогу к стоматологу. Вернётся и всех старушек облагодетельствует.
С такими антипартийными мыслями и пришёл в храм просвещения. Печать. На всём селе печать бедности, но здесь особенно. Стены и полы некрашеные, двери в классы тоже. Пегие, от отшелушившейся верхней краски. Прошлись с директором по коридорам и классам. Попили чайку травяного. Бабушка божий одуванчик. Каждый раз морщилась, когда Пётр свои уральские «чё» вставлял. Ленинградка. Блокадница. Прижилась вот. Кукует одна двадцать пять лет. Муж пропал без вести. Дети погибли в Блокаду. Попали под бомбу. Стоп. Дети? Сколько же ей лет? Пятьдесят шесть?!!! Убить, что ли пойти Зарипова. И Хрущёва ссуку заодно. Татьяне Ивановне меньше семидесяти пяти не дашь.
– Завхоз в школе есть? – Полез в карман за кошельком.
– Бирюкова Елена Валерьевна. Позвать?
– Пойдёмте, дойдём до неё сами, – дошли. Почти копия директора. Чуть повыше ростом и очки с меньшими диоптрами.
– Елена Валерьевна, я вам сейчас денег на ремонт школы дам и Закира пришлю. Знаете его?
– Сашеньку-то знаем, конечно. Чудесный мальчик. Рукастый, не пьющий. Вежливый.
– Дадите ему денег, пусть краску купит. Лучше не вонючую. Кисточек. Устройте субботник. Все узбеки вам помогут. Покрасьте полы, стены. Проконопатьте окна. Вот вам десять тысяч рублей. Если не хватит, то пусть Марсель Тимурович со мной свяжется. Ещё пришлю.
Вернулся к председателю Пётр в отвратительном настроении, и не заборы тому виной, и не бедность в школе. Понимание, что вся страна такая. Вся Родина это огромная селушка «Захарьинские Дворики».
Ещё раз попили слабенький на вторяках заваренный чай. Не улучшило это настроения. А потом опять битва в грязи. Еле живые и перепачканные с головы до ног добрались до машины. Сбросили сапоги в багажник. Надели ботинки. Людьми при этом себя чувствовать не стали, да и не превратились в них. Так големами и остались.
Тяпнули по рюмочке коньячку для сугрева. И по две, тоже для сугрева.
– Рассказывай, Константин Николаевич, можно эту грязевую лужу превратить в нормальное хозяйство.
– Легко. За один год.
– Не ври мне, товарищ Герой, министру врёшь, – ещё по пятьдесят.
– Более удачного местоположение, чем у этих «Двориков» просто придумать невозможно. Москва в пяти километрах. Предлагаю построить несколько десятков больших теплиц. Хороших, не времянок. С двойным остеклением и печками, с трубами под землёй. И выращивать весной и осенью зелень на продажу. А летом в этих же теплицах помидоры и огурцы. Редиску. Всё это фасовать по килограмму в пакеты полиэтиленовые и на рынке колхозном с машины можно продавать. Кроме того всю зиму можно торговать мытой картошкой, также расфасованной по пакетам. Только по два кило. И точно так же вымытой морковью. С молоком связываться не стоит. Нужно всё его переводить в творог и так же в пакетах по килограмму продавать. Свинину, тоже фасованную по два кило. Естественно по цене чуть дороже остальных. Продукт будет резко отличаться от всего, что есть в магазинах и на рынках. Не надо взвешивать. Цену надо круглую выбирать, чтобы с копейками не связываться, пересчитывая их.
Кроме того предложить на этих же машинах довозить и жителей села на этот базар, пусть со своего двора чем торгуют. Люди начнут птицу, свиней заводить, ягоды сажать. Богатеть и строиться. Вот жизнь и наладится.
Словно не хроноабориген рядом с Петром сидел, а попаданец ещё один.
– Константин Николаевич, а где твоя мобила?
– Автомобиль? Так в Краснотурьинске.
Отпустило.