32
Песня – это когда слова положили на музыку. Современная песня – это когда положили и на музыку, и на слова.
Два мужика на концерте: – Ах, какая музыкальная палитра! Только глиссандо на восьмушку запаздывает…
– Из всего, что ты сказал, я только про пол-литра понял.
– Вот, Пётр Миронович, как заказывали.
– Посмотрим, посмотрим. Да вы присаживайтесь, товарищ Кондаков.
Директор ГБЛ Кондаков Иван Петрович торжественно сунул Петру под нос небольшую пачку листов и гордо прошествовал в другой конец кабинета, сел за самый крайний стул.
– Иван Петрович, давайте поближе, а то не услышим друг друга. Хотя ладно, я сейчас Тамару Филипповну позову, она будет вам мои слова передавать, а мне ваши, – Штелле сделал вид, что сейчас будет звать секретаршу, даже воздуха в полную грудь набрал.
– Ну, зачем же! – директор Ленинки вскочил и через долю секунды уже сидел в непосредственной близости.
И чего они её все боятся? Непейводу может и не мисс вселенная, но вполне красивая женщина. Чуть высоковата. А может это вы в детстве мало морковки грызли?
– Что на словах? Перед тем как погружусь в эти перлы, – Пётр потряс машинописными листками.
– Вы были правы, Пётр Миронович. Бред сивой кобылы. Записки пациента их Бедлама. Это настолько ужасно, что я не могу понять даже, почему их сами англичане не закидывают тухлыми яйцами. Это даже читать невозможно, а уж слушать. Как они собирают целые стадионы? Куда катится мир? И наши туда же лезут! Обязательно надо это опубликовать!!!
– Успокойтесь, Иван Петрович. Обязательно опубликуем. Дайте мне пару минуток, пробегусь глазами по вашему труду.
Вот перл Ника Джаггера:
Я никогда не буду твоей ломовой лошадью,
Спина у меня широкая, но она болит,
Все, что я хочу от тебя, это чтобы ты меня любила.
Я никогда не буду твоей ломовой лошадью,
Я прошёл много миль, и мои ноги болят,
Все, что я хочу от тебя, это чтобы ты меня любила.
Достаточно ли я тверд?
Достаточно ли я резок?
Или вот ещё лучше:
Мне снилось прошлой ночью, что я вёл самолёт,
А все пассажиры были пьяны и безумны.
Я совершил жёсткую посадку в луизианских топях,
Расстрелял толпу зомби,
Но преодолел все трудности.
Что всё это значит?
Наверное, всего лишь отражает моё настроение.
Сижу в грязи,
И мне больно,
Я слышу только рок и мрак.
– божественно. Умеют же капиталисты проклятые.
Так, а что там есть у Битлов:
Раз, два, три, четыре,
Варианты есть другие?
Пять, шесть, семь, восемь,
Я тебя люблю.
Эй, Би, Си, Ди,
Друзей на ужин пригласим?
И, Эф, Джи, Эйч, Ай, Джей
Я тебя люблю.
Бом, бом, бом, бом, бо-бом,
По морю плыви, бом, бо-бом,
Ветки руби, бом, бо-бом,
Скакалку верти, бом, бо-бом,
На меня смотри!
Так и достаточно, наверное.
– Будем резать, не дожидаясь перитонита.
– Что, простите резать?
– Да, так, навеяло. Сейчас дам команду, выпустим ваш шедевр на первый раз десятитысячным тиражом. Думаю, и допечатывать потом придётся. Разбогатеете. Назовём сей шедевр: «Подводная лодка пожелтела». Не возражаете?
– «А твоя птичка может петь»? Я так хотел назвать, – потупил голову Кондаков.
– Тоже не плохо. Но про лодку тогда пусть будет подзаголовок.
– Спасибо вам, товарищ министр, – встал и руку протянул.
– За что?
– Вы мне веру в разумность человеков вернули.
– Обращайтесь.
33
Сижу, смотрю советское кино 70-х прошлого века. А ведь когда-то, русские сами работали на всех своих стройках!
Маляр говорит ученику:
– Иди, крась окна.
Через час ученик приходит и говорит мастеру:
– Окна покрасил, а рамы тоже красить?
Пётр Оберин привёз с собой жену, котёнка рыжего и… вагон оцилиндрованного бревна. Следом, через несколько дней должен прикатить и второй вагон с различной доской для внутренней и наружной отделки, плюс мелочь всякая типа рам, дверей, балясин для крыльца.
Ещё во время приезда борцов на спартакиаду старый дом был обследован и признан подлежащим сносу под основание. Фундамента не было. Нижние брёвна опирались на валуны. Внутри дома у председателя секции поэтов – Степана Петровича Щипачёва тоже ничего ценного кроме самодельных лавок не осталось. Вывез всё земляк. И хорошо. Самим меньше мучиться.
Легко сказать снести. Где сейчас те таджики или узбеки, что готовы на любую работу? Работают в Таджикистане или Узбекистане. Стоп. Штелле же был в Таджикистане в восьмидесятые. Крестьяне в кишлаках получали просто копейки. Пятьдесят рублей были огромными деньгами. Как вообще выживали при четырёх-пяти ребетёнках. Только пенсии родителей спасали. А в 1967 году, скорее всего, и того хуже. Может, привезти пару десятков декхан. Да и поселить в селе Захарьинские Дворики. Эти точно не пьют и перекуры двухчасовые не устраивают. Подумать надо. А вот что делать со сносом дома?
Дом не нужен. Дом деревянный. Эрго. Дом – это дрова. Дрова нужны. Всем. Ещё раз – Эрго. Нужно найти тех, кому нужны дрова. В результате на калитке появилось объявление. Отдаю дом на дрова. Нашли бывшего работника министерства культуры, что починял всё в большом здании, числясь электриком. Сейчас Тихон Валерьевич уже год на заслуженном отдыхе. За сто рублей в месяц с радостью согласился обитать на даче у Тишкова в Переделкино и смотреть за варварским разграблением соседского дома. Сам при этом тоже дрова заготавливал в меру сил своих невеликих. Старенький и хроменький. Чуть не успели. Поздновато спохватились. Но тёмные личности работы по разграблению не останавливали. Ещё пару тройку дней и только мусор останется.
Пётр-танкист пока составил компанию пенсионеру. Присматривал. Из больницы-то его выписали, но рёбра ещё побаливали. Подумал Тишков, подумал и отправил семейство Обериных в Ташкент. За кадрами. Нужны девушки в ковровый цех. Нужны строители, один дом строить и другой перестраивать, и нужны декхане в подшефный теперь колхоз. Его, понятно, снесут через пару десятков лет и Москву построят. Но ведь это двадцать лет. И тут нищенствуют русские люди. Мужиков почти нет, а те, что есть – калеки или пропойцы. Ну, не может он всей стране помочь. Вот хоть Захарьинские Дворики из нищеты вытащит и десяток узбекских семей тоже.
Просто так отправлять человека – дело бесперспективное. Потому снабдил взятками. Выдал десять своих книг с автографом автора. Кроме того выдал десять грамот министерства культуры заполненные с печатями. Оставалось только вписать ФИО. Это для хвастунов. Для корыстных было двадцать тысяч рублей. Хотел чуть советского золота отсыпать, но передумал. Это риск всё же. Деньги и книжки с грамотами можно легко объяснить, а вот изделия из золота…
Если честно, то почти не надеялся на успех. И зря. Майор случайно первый же визит совершил именно туда, куда и следовало. Жена потащила его в детдом. Ностальгия. С учителями пообщаться, перед младшенькими похвастать. А там прощание с выпускниками этого года. Результат: шестнадцать девушек и двадцать пять юношей. На уроках труда пацанок шесть лет учили вязать узелки на коврах. А пареньков на трудах строить. Ташкент ведь это сплошная стройка. С ними правда осенью или весной проблема возникнет. Армия. Ну, два пути есть. Можно и отмазать. А можно и в какой стройбат отправить профессию доводить до совершенства.
Посмотрим.
Интермеццо 8
– Вы какую водку предпочитаете? – хитро прищуриваясь, спросил Мюллер. – Никакую, – ответил Штирлиц с откровенной улыбкой. «Никакая» двойной очистки была любимым напитком советских разведчиков.
Длинное пятиэтажное здание прилепилось к обрыву, заросшему лесом. Дорожка асфальтовая с кустиками роз по бокам, ещё дорожка и ограждение из труб. А за ним море. Спокойное, почти синее, с блёстками солнца на ряби. И запах. Запах моря. Запах Родины. Хорошо. Так можно стоять с закрытыми глазами целую вечность. Слушать, как на гальку набегает совсем слабенькая волна, слушать разговоры людей на пляже. Детский смех.
– Вова, выходи немедленно у тебя губы синие уже.
– Ну, мам, я цветные камешки ищу.
– Выходи, погрейся. Вот яблочко съешь.
– Ну, мам.
Хорошо. Чайки кричат. Шуршит галька под ногами бегающих внизу, на пляже детей.
– Танька, пойдёшь сегодня на танцы?
– Не, я сгорела. Намажусь кефиром и страдать в номере буду. Надо же было заснуть на топчане.
– А я тебе говорила, книгу возьми. Вон мне батя достал Рогоносца. Зачитаешься, не уснёшь. Эх, были времена. Вот бы туда.
– Дура, ты Зоя. Это же фантастика.
– А то я не знаю, там ведь вначале в предисловии написано, – засмеялись обе и отошли.
Хорошо. А как, наверное, здорово утром. Когда ещё никого нет, стоять на пустынном пляже по щиколотку в воде, слушать только лёгкий шорох набегающей на гальку волны и крики чаек. Нужно прийти завтра утром.
– Мужчина, вы тут мальчика в синей панамке не видели? – Рамон открыл глаза и встретился с испуганными глазами женщины в белом халате.
– Нет, простите.
Женщина убежала к ступеням, что ведут на пляж. И ему пора, нет, не на пляж. Пора идти заселяться в номер. На регистрации была очередь и Меркадер, узнав, кто последний, решил прогуляться. Осмотреть владения. Как бы не прозевать. Пора.
Длинный узкий коридор с выцвевшей ковровой дорожкой. С одной стороны, занавешенные тюлью окна, смотрящие в лес, с другой коричневые двери с номерками. Это хорошо, значит, окна номеров выходят на море. В номере никого. Обе кровати заправлены. Значит, соседа пока просто нет. Сейчас кого-нибудь подселят. Рамон осмотрелся. Длинный узкий номер на самом деле заканчивался окнами с видом на море и балконом. Красота. Две кровати у разных стен, между ними узкая ковровая дорожка. Перед балконом одно кресло и журнальный столик. Шторы и опять занавески полупрозрачные. Можно жить. Лишь бы сосед попался не храпящий. Меркадер спал очень чутко. Тюрьма приучила. Не так. Двадцать лет тюрьмы приучили. И семь лет свободы и спокойствия не изменили ничего. От малейшего шороха просыпался. Как-то на даче в тёплую ночь попытался заснуть на улице. Не смог. Ветер шелестел листьями. Орали коты. Перебрёхивались собаки. Что-то шуршало в кустах смородины. Ворочался, ворочался, да и ушёл спать в дом.
Да, лишь бы сосед не храпел.
Соседа в тот день Рамон Меркадер так и не дождался. Ночевал один. Плохо ночевал. Крутился. Жарко в номере. Лишь под утро заснул. Приснилась соседка по автобусу и по совместительству медсестра в стоматологическом кабинете этого санатория. Снежана. Неужели бывают феи с такими именами?
Снежана. Дурак старый. Ей лет двадцать пять, а тебе, как бы не сбиться со счёта, много больно. В тюрьме почти столько провёл. И вот залезла занозой в голову. Вечером, приняв душ, Рамон придирчиво осмотрел себя в зеркало. Высокий, представительный, подтянутый. Брюшко не висит. Он каждое утро делал зарядку. Не меньше получаса баловался с гантелями и эспандером. На даче и на турнике болтался. Здесь в номере ни гантелей, ни эспандера. Бегать начать?
Меркадер достал из чемодана, приобретённый в 200 секции ГУМа синий шведский спортивный костюм, надел его и из того же чемодана достал кроссовки тоже купленные в закрытой секции магазина. Обулся и двинулся на пробежку. Бегали люди. Рамон пристроился за пенсионером в таком же точно костюме. Ведущий пробежал пару кругов вокруг санатория и свалился на скамейку. Ведомый тоже устал с непривычки. Плюхнулся рядом.
– Старость не радость, – Меркадер повернулся к заговорившему.
Знакомое лицо. Где-то видел. Вспомнить бы. Судя по одинаковой одежде, не лейтенант пограничник, тоже имеет доступ к дефициту. Где-то на совещаниях?
– Рамон? – подскочил сосед.
– Простите? – ещё раз напрягся Меркадер. Ну, ведь точно знакомы. Открытое лицо. Высокий лоб, волосы зачёсаны назад. И горькие складки от носа к губам. Волосы начинают седеть. Густые брови.
– Павел…?
– Анатольевич. К чёрту отчества. Просто – Павел. Ты как здесь?
– Судоплатов. Сколько раз вас… тебя вспоминал. Не икалось. Двадцать лет тюрьмы, – криво усмехнулся Рамон.
– Знаю. Икалось. Особенно в тюрьме. Четырнадцать лет. Маловато? Дали пятнадцать. Вот к пятидесятилетию вытащили и сюда. Третий день здесь.
– Тоже знаю. Даже, что амнистировали, знаю. Бывают же встречи.
– Неспроста.
– Что, неспроста?
– Да, не знаю. Но ничего просто так не делается. Судьба. Зачем-то свела.
– Тьфу на тебя. Мира, спокойствия хочу, – Меркадер даже отсел на край скамейки.
Судоплатов усмехнулся и сделал вид, что хочет подсесть поближе. Рамон шутку оценил, улыбнулся, чуть, правой щекой.
– Ничего, Рамон, пробьёмся. Давай-ка двинемся к санаторию, ещё душ принять надо, переодеться. На завтрак опоздаем. Ты в каком номере остановился.
– Триста пятом, – Меркадер тоже поднялся со скамейки, – Хочешь поболтать, о мексиканских тюрьмах побольше узнать?
– Тоже занятие. Спускайся после завтрака на пляж. У меня процедуры с одиннадцати, пару часиков пока пекло не началось, можно и поплавать и позагорать.
– У меня приём у врача тоже в одиннадцать. Что ж, расскажу тебе о мексиканской тюрьме, а ты мне о русской.
– О владимирской.
– Она не русская?
– Она наша.
Глава 9
34
А точно татаро-монголы отстали от нас со своим игом? Мне кажется, они до сих пор сидят там где-то в Москве и каждый день пытаются придумать какую-нибудь новую дань для россиян.
Прилетело. Дало по мозгам. Искры из глаз. Сопли из носа, с кровью. Тушите свет.
– Тамара Филипповна! Сто раз просил! Мать, перемать!
Пётр шёл к двери, была назначена встреча с министром автомобильной промышленности. Закопался в бумагах, а как глянул на часы, подорвался и к двери. А она навстречу. Ну, встретились.
– Ой.
– Гной. Полотенце мокрое дайте. Хотя, не подходите. Сам. – Прошёл в другой конец кабинета, шатаясь, открыл дверь в небольшую комнатку. Нечто среднее между туалетом и комнатой отдыха. Фурцева была оригиналом. Кроме умывальника и унитаза в комнатёнке было кресло и журнальный столик.
Намочил полотенце, унял кровь из носа. Красный рубец через всю щёку. Точно фингал будет. Это семейное. У Маши только проходить начал. Теперь квартиру он освещать будет. Люстр-то нет. Висят на проводах голые патроны со стапятидесятиватными лампами. Темновато. Комнаты-то и высоки и широки. А когда ещё мастерская развернётся. Сходил в Берёзку. И это за боны?! Нет. Лучше голь патронная.
Глянул ещё раз на себя в зеркало. Твою ж, дивизию, ну как сейчас к Тарасову ехать? Александр Михайлович обещал переделанную «Волгу» показать. Пока одну. Вот ведь.
– Тамара Филипповна, достаньте мне очки солнцезащитные, хоть из-под земли. Надеюсь, в министерстве хоть один пижон есть. Что надо-то было?
Вратарь стояла, потупив голову, рвала на кусочки носовой платок.
– Я не хотела, Пётр Миронович.
– Правда? То есть, это вы не специально меня приложили?
– Не специально, – и лезет к носу с кусочками платка.
Блин. Понаберут по объявлению.
– Очки? – Пётр отстранился.
Тугудым-тугудым.
– Весело у вас, – в кабинете стоял и улыбался в широченно-длиннющие усы Будённый, – Кровь под носом.
– Под носом! Вся душа в крови! Ладно бы хулиганы. От беззащитной девушки по сусальнику получил.
– Девушки? В смысле – беззащитной? – Семён Михайлович был, как и Наполеон с Лениным и Сталиным не коломенской верстой. И был пониже Непейводы на целую голову.
Пётр вернулся в комнатушку, снова намочил полотенце и приложил к носу.
– У вас какое-то дело, Семён Михайлович.
– Понятно. Ты знаешь, кем я сейчас тружусь, – Будённый был в сталинском кителе с большим квадратом колодок и флажком депутата Верховного совета на груди.
– Председатель наградной комиссии ДОСААФ?
– Ну, это тоже, но я про другое.
– Член Президиума Верховного Совета СССР?
– Тугодум ты, Пётр, – хохотнул маршал в усы.
– Не томите, самому интересно.
– Председатель общества советско-монгольской дружбы! – и палец в потолок.
Пётр глянул туда. Следовало бы побелить, но карты Монголии там не было.
– Догадался?
Пётр ещё раз посмотрел на потолок. Наверное, маршал плохой маг – карты Монголии так и не было.
– Нет, Семён Михайлович, Все мозги дверью вышибло.
– Эх, Пётр, Пётр. А я, старый дурак, думал, что кроме меня в Союзе ещё один умный мужик появился, – маршал покачал осуждающе головой.
Пришлось жест повторить, раскаиваясь.
– Я вчера Гарбузова видел, – и молчит.
– Я тоже.
– Точно дверью шибануло. Нужно для Монголии такую же лотерею сделать, как для Болгарии. Поехали. С послом я договорился, Он уже ждёт.
– Семён Михайлович, куда я с такой физиономией. Да ещё к послу.
– Ничего, он мужик боевой, у самого шрам на щеке, ещё с Халхин-Гола. Эскадроном тогда командовал.
– У меня встреча с министром автомобильной промышленности назначена, с Тарасовым, – предпринял ещё одну попытку.
– Позвони, перенеси. Да, давай я позвоню, – и бегом к телефону.
– Хорошо, Семён Михайлович. Сейчас Тамара Филипповна придёт, принесёт очки, перенесёт встречу. И перевесит дверь, – а вот и она выглядывает смущённо из-за этой двери. Та ещё картина.
– Тамара Филипповна, позвоните пожалуйста Александру Михайловичу Тарасову и извинитесь. Перенесите встречу на завтра и расскажите в красках всю историю. Сможете? – взял протянутые очки. И это у пижона? Убожество.
Винтаж. Квадратные, огромные, чёрные. У сварщика украли? Ну, хотя, половину лица скрывают.
– Поехали.
Уже в машине на заднем диване спросил у маршала.
– Посла-то хоть как зовут?
– Нямын Лувсанчултэм, – вилы, и как это произносить.
– Семён Михайлович, вы к нему так и обращаетесь?
– Нет. Мы запросто. Я его – товарищ Нямын, а он меня – товарищ Сямын.
– Ещё раз пожалуйста.
– Товарищ Сямын.
– Семён Михайлович! Имя посла!
– Его превосходительство Нямын Лувсанчултэм.
– Он по-русски говорит?
– Ещё бы он по-русски говорил, цены ему бы не было. Чуть-чуть лопочет. Да, ты не переживай. Два переводчика будут – махнул рукой Будённый и сбил с Петра очки. Больно-то как. Маршал не заметил, – Там ещё и наш посол в Монголии будет. Должен уже подъехать в Борисоглебский переулок. Он сейчас как раз в Москве. Вызвали в министерство. Леонид Николаевич Соловьёв. Не знаком?
– Откуда. Я в Москве кроме вас и не знаю никого.
– Шутишь. Люблю весёлых людей. Вон приехали.
– Подождите! Семён Михайлович, воспользовались сотрясением мозга. Лотерея. Не моё. Это министерство финансов. Вы же сказали, что говорили с Гарбузовым.
– Экий ты вредный, Петруша. Тебя же не договор заключать везут, а пообщаться с хорошим человеком. Кроме того у товарища Нямына есть и чисто к тебе дело. Он хочет организовать гастроли ансамбля «Крылья Родины» в Монголии.
Мир сошёл с ума. В Монголии. Не в Англии. И даже не в Венгрии. В Монголии!
Товарищ Нямын был немного похож на Будёного. Крепкий коренастый, усатый. Усы, правда, подгуляли, так испачкали чем-то под носом. А вот шрам красивый. Через всю щеку ко лбу через глаз. И как не лишился. Рубака.
Попили водочки. Поговорили. Договорились. Первый тираж 7 ноября. Тогда же и гастроли. Три концерта в Улан Баторе. В ответ Пётр выпросил у Его Превосходительства трёх белых верблюдов и трёх чёрных для Краснотурьинского зоопарка. И ещё пять лошадей Пржевальского. Лошадки расплодились в Монголии в зоопарке, и посол обещал посодействовать.
Ну, вот, не зря прокатились. Столько дел за один день. И по башке прилетело, и верблюдов добыл.
35
Сидел солдат-истопник в кочегарке. Жарко. Скучно. Дай, думает, родителям письмо напишу, порадую стариков, расскажу им про ратные армейские будни. Взял листок бумаги, подпалил его по углам и начал: «Здравствуйте, мои дорогие, письмо пишу из горящего танка…»
А на следующий день Пётр отыгрался на товарище Сямыне. Уговорил его посетить совместно Кубинку и покопаться в нелеквидах. Ожидал Пётр большего. Добыть в Краснотурьинск Т-34. Добыть более редкие КВ и ИС.
Особенно хотелось именно КВ-1 заполучить. Легендарная машина. У склонных к мистицизму немцев танк КВ-1 получил прозвище «Gespenst». В переводе с немецкого – «призрак».
Впечатление от посещения неоднозначные. Одним если словом, то «Перебор». Сотни таков, самоходных арт установок и прочая и прочая. И под открытым небом, и павильонах. Всех цветов и размеров. Есть размалёванные. Рябит в глазах. Да мощь, да «БОХАТО». Будённый тоже не прыгал от радости. Понятно, кони-то стальные. Другой дух от них, не потом разит, а соляркой.
Встречал целый генерал. Потом по конюшням водил уже майор. Вскоре они с майором вообще вдвоём остались. Старенький маршал притомился и ушёл к генералу чайку испить. С коньячком. Походили ещё немного. Скучно. Тут фанатом надо быть. Разбираться в этих железяках. Дело очень важное. Даже бесценное. Детям, наверное, будет очень интересно, но пока вход очень и очень ограничен и уж точно дети тут не бывали.
Дошли и до немецкой техники. Вот тут чуть интереснее, всякие причудливые конструкции. Только мозг к этому времени успел отключиться. Майор хмыкнул на просьбу министра закруглиться.
– Тоже чайку захотелось. Кто это вас так отделал. Охраны нет что ли? От девятки?
– Секретарша избила.
– Да, ну, правда? Приставал что ль? – такая физиономия предвкушающая.
– Ты майор ни кому не говори.
– Могила! – Ссука, в армию попадают самые доверчивые.
– Слушай, Пал Палыч, (так провожающий представился в начале экскурсии) а нет у вас какой-нибудь гитлеровской техники ненужной, ну, там третьи экземпляры, или раздербаненная сильно. Меня внутренности не интересуют. Я у себя в городке музей военной технике небольшой собираю.
Задумался. Наморщил лоб. Почесал затылок. Высморкался. Поправил фуражку.
– Команду надо.
– От Гречко?
– Ну, уж от Гречко?
– От Устинова?
– С чего бы это, – опять те же действия включая сморкания, – Говорят в Большом Театре платья шьють?
– Утром стулья вечером деньги, – и всего-то. Стоило сморкаться.
– Пошли.
– Пойдём.
– Есть разукомплектованныйПанцеркампфваген I – германский лёгкий танк 1930-х годов, – привёл в один из ангаров, ткнул пальцем.
Уродец. С двумя непонятными палочками торчащими из башни. То ли пулемёты, то ли пушчоночки? Может, трубки, чтобы дышать?
– Заверните. Беру.
– Два платья дочери и два жене, – ну, за удовольствия надо платить.
– Конечно, Пал Палыч. Всё за наш счёт. А как забрать агрегат?
– Нужна платформа. Всё же пять тонн. Кран найду.
– По рукам. Ну, вот теперь можно и по рюмочке чайку продегустировать.
Будённый с генералом в хлам не начаёвничались, но возбудились. Кричат, раками машут, конные дивизии в атаку посылая, или танковые корпуса. А смотреть приятно. Молодцы деды. Не будет больше таких.