Время Сварога. Грамота

Я с нетерпением ждал встречи. Тщательно, насколько позволяли условия, готовился к ней. В первую очередь помылся, привел свой гардероб в порядок, выхлопотал у сестры – хозяйки офицерскую пижаму, согласно статусу старослужащего. Затем занялся внешним видом. Хотя меня и брили в бессознательном состоянии, щетина торчала, как у последнего «бомжары». Бледно-зеленоватое лицо слегка напиталось краской, на щеках заиграл румянец. Жизнь стремительно возвращалась в это бренное тело.

Вскоре вновь появился дознаватель. С порога он объявил, что, как заверили его врачи, моей жизни уже ничего не угрожает, следовательно, он может со мной говорить без сантиментов. В ответ на мое прошлое заявление, он все тщательно проверил: командование полностью отрицает заготовку пиломатериалов на стороне. Те солдаты, с которыми якобы я ездил в командировку, уволены в запас уже как три недели назад. И если бы не самовольное оставление части и скорбный инцидент с местным населением, то я бы уже давно ел мамины пирожки дома. Теперь же мне следует выбросить из головы все фантазии, не придумывать очередную версию событий, а признаться в содеянном преступлении, изменить показания и не бросать тень на родную часть, где я состою на хорошем счету. Командование не понимает, откуда вообще возник этот бред у меня в голове. Скорее всего, из-за травмы у меня случился шок, который вылился вот таким образом.

Я пытался возражать, но он напирал, не давая мне передышки, требовал подписать бумагу с новыми показаниями, грозил судом и сроком в местах не столь отдаленных. А так, мол, слегка пожурят и отправят, наконец, в запас. В общем, учитывая травму, все обойдется, и я отделаюсь лишь легким испугом.

Мне сразу вспомнился маленький татарин – сержант, прибывший к нам после «учебки» и получивший отделение старослужащих, которые тут же взяли его в оборот. В итоге он подшивал им подворотнички, мыл в казарме пол, одним словом, выполнял всю грязную работу, которую обычно выполнял молодняк. Не выдержав испытаний, он бежал в часть, из которой прибыл. Беднягу вернули обратно под конвоем, устроили показательный суд.

Я не понимал, что происходит. Почему вдруг меня сливают, да еще так цинично и тупо. Сославшись на слабость, я попросил дать мне время на раздумья. Прокурорский требовал подписать все сегодня, иначе завтра будет поздно: машина правосудия закрутится без остановки. Он начал злиться в ответ на мою несговорчивость, но я был непреклонен. И чем больше он настаивал, тем больше я сопротивлялся. Наконец он выскочил из палаты красный от возбуждения, едва сдерживаясь, чтобы не разругаться в мой адрес.

Ночью я опять проснулся и лежал с открытыми глазами. Вдруг сердце забилось сильно и гулко. Состояние близкой опасности пришло откуда-то извне. В мозгу вспыхнула картинка: темный силуэт, крадущийся по лестнице. Он шел ко мне. Я увидел это явственно. Неведомая сила заставила меня подняться и выйти из палаты.

Коридор был пуст. При слабом ночном освещении появились угловатые выступы высоких арочных потолков, терявшихся где-то вверху. Дверь в палату напротив была приоткрыта, я зашел туда и стал наблюдать. Вскоре появился высокий и плечистый незнакомец, одетый в пижаму больного. Он некоторое время постоял перед дверью, прислушиваясь, потом неслышно проник в мою палату, но через минуту вышел озадаченный. В руках у него блеснул узкий металлический предмет похожий на скальпель. Я видел, как он подождал, затем вновь вернулся в палату и долгое время не выходил. Прошло около получаса, прежде чем он появился вновь и направился к лестнице. Как только он скрылся за поворотом, я пошел следом, спустился на первый этаж.

На вахте, перед выходом из здания, за столом, освещенным настольной лампой, спал дежурный, уронив голову на руки. Я осторожно вышел на улицу и тут же нырнул в кусты у входа. Стало зябко, но я не замечал холода. Незнакомец, не оглядываясь, шел в сторону каменного забора, утыканного сверху металлическими прутьями. Как он собирался перебраться через него? Я последовал за ним, но он пропал, словно растворился в воздухе. Вдруг я наткнулся на деревянный штакетник в промежутке между кладками стен. Доски легко, без скрипа, разошлись, образовав узкий проход. Я нырнул в него, не раздумывая.

Невдалеке стояла припаркованная легковушка. Незнакомец сел в нее. Пользуясь темнотой, я подобрался ближе. Стекла на дверцах были опущены, через них струился сигаретный дым.

– Как все прошло? – спросил тот, что был за рулем. По голосу я узнал дознавателя из военной прокуратуры.

– Никак. Его не было в палате. Я прождал больше получаса, он так и не появился, – ответил другой.

– Нужно было еще подождать.

– Какой смысл? Ты сказал, что он будет спать.

– Я сказал? Я сказал, что нужно все обставить под суицид: он сам вскрыл себе вены. В его состоянии такое бывает.

– Я же сказал: он где-то шарился.

– Черт! Богданов будет недоволен! – проворчал первый.

– Чем ему насолил этот паренек?

– Да с бабой у него что-то. А тут еще махинации с главой этой деревеньки могут вскрыться. В общем – не нашего ума дело. Тот, кто платит, тот и музыку заказывает. А платит он хорошо.

– А по своей линии не получилось?

– Да в том-то и дело. Упертый пацан попался. Если бы изменил показания, написал чистосердечное, никто бы особенно разбираться не стал; я бы его по статье закрыл, все было бы красиво. Свидетелей нет. Богданов подсуетился – всех отправили домой. А так – самоволка. Не поделили бабу. Драка. Сам виноват. Но он все стоит на своем. Были в командировке. Начнут копать. Обязательно докопаются.

– Да… беда! Ладно, что делать будем?

– Что делать? Попробуем в другой раз. Он никуда из госпиталя не сбежит. Завтра еще раз попытаюсь его дожать. Если нет – тогда второй дубль. Понял? Сейчас поехали, расслабимся, девок закажем.

Автомобиль заурчал и тронулся с места. Фары мазнули по кустам и ушли на дорогу. Я сел на землю, ноги не держали. Мысли сумбуром переполняли голову. Подступила тошнота. Неужели они хотели меня убить? Значит, меня заказал майор Богданов?! Он все узнал и захотел отомстить. Но не убивать же. Да еще так изощренно.

Впервые, попав под раздачу, где играют по-взрослому, и разменной монетой становится жизнь, я вдруг осознано почувствовал холодок ужаса, дохнувший из могилы. Нужно было что-то делать! Но что? Коррумпированное командование части, ревнивый муж, купленная прокуратура, наемный убийца – и все это за один вечер на травмированную глупую голову. Ждать, когда за тобой придут, бороться – силы слишком не равны. Сказать, что я был растерян – ничего не сказать.

Итак, до следующей акции с самоубийством у меня оставались сутки. Бежать, просить помощи. А что я расскажу? Вывести всех на чистую воду – примут за сумасшедшего. Учитывая перенесенную операцию, вовсе определят в «дурку».

– Все, хватит причитать! – одернул я себя сам. – Утро вечера мудренее. Сейчас – спать, спать. Остальное – завтра.

Тем же путем я вернулся в палату. Солдатик на вахте продолжал «бдеть», не меняя позы.

– Проходной двор, блин! – выругался я в сердцах.

Усталость и нервные переживания брали свое, вскоре я уснул.

Запах скошенных трав кружил голову. Солнечный летний день уходил на убыль. Сенокос в деревне у бабушки: огромные причесанные стога, журчание лесного ручья и вечерние облака, как вечные небесные странники, окрашенные лучами заходящего солнца. Я, маленький и счастливый, только что с дядькой Василем водил трактор. Большой руль казался огромным и трудным в управлении; но я старался, на мне была огромная ответственность – держать машину в колее. Картинки из детства несли безмятежное успокоение. Сон легким ветерком слетел с ресниц, но запах трав остался. Родные теплые губы прикоснулись к моим губам. Серые смеющиеся глаза и улыбка, за которую можно было отдать все на свете.

– Лена! Ты?

– Ты ждал кого-то другого? Может, у тебя кто-то есть еще? А? – говорила она тихо, почти шепотом, и от этого шутливый тон действовал возбуждающе.

– Но откуда ты узнала? – задал я вопрос, который так волновал меня накануне.

– Это я набрался наглости и позвонил в музыкальное училище. Не зря же мы приглашали их с концертом. Уж извини, – послышался голос ротного.

Он стоял в дверях и улыбался. Наброшенный поверх кителя белый халат был мал и готов был соскользнуть с плеч.

– Товарищ капитан, и вы здесь?

– Вот тебе витамины. Подкрепляйся. Я, с вашего разрешения, подожду снаружи.

Он оставил мешок с фруктами и тактично вышел из палаты. Я смотрел на дорогое мне лицо и не мог наглядеться. За короткое время пришло некое переосмысление. Бездумное порхание по цветочному полю жизни теперь выходило на совершенно новую стадию. Мне уже не хотелось только получать, мне захотелось отдавать и наслаждаться этим. Безумно сложные вещи вдруг стали простыми и понятными, словно пелена упала с глаз, и кто-то разрешил узнать очевидное.

– Я люблю тебя! – признался я искренне.

– Неужели? – говорила она, улыбаясь.

– Ты знала? А как же свадьба?

– Какой же ты еще дурачок! Нет никакой свадьбы. Нет, и не будет!

– Тогда почему ты ушла?

– А ты не понял?

– М-м! Да!

– Балда! – передразнила она меня. – Вот в этом все и дело!

– Да, но если…

– Молчи.

Она положила мне на губы свою ладонь, теплую и невесомую. Я целовал ее, закрыв от блаженства глаза. В этом мире у меня было все.

В дверь постучали, вошел ротный и предупредительно кашлянул.

– Ну что, голубки, наворковались? – спросил он деловито, – Игорь, прости, что прерываю, но нам нужно серьезно поговорить!

Он подхватил стул, стоявший у порога, и придвинул к кровати.

– Мне выйти? – спросила Лена.

– Останься, тебя это тоже касается!

Ротный помолчал, обдумывая с чего начать. Но я опередил его и попросил выслушать меня первого. Я поведал обо всем, что со мной приключилось за последние несколько дней, припомнив события в деревне но, естественно, скрыв отношения с женой майора Богданова.

– Короче, у меня осталось совсем мало времени, прежде чем они снова сделают еще одну попытку! – закончил я свое повествование.

Пока я говорил, все молчали, не перебивая. Капитан хмурился, девушка дышала глубоко и часто, комкая в руке кусок одеяла. От волнения у нее зарумянились щеки.

– Я подозревал нечто подобное, – после долгой паузы произнес ротный. – Но дойти до такого беспредела! Это слишком круто, чтобы казаться правдой.

– Но это правда! – негодовал я.

– Я понял.

– Нужно что-то делать! – заговорила Лена. Ее тревожный взгляд остановился на ротном.

– Нужно на время исчезнуть, пока я не разберусь с этим делом. Это единственное правильное решение на сегодня, – заключил капитан, помолчав. – Но вот куда? Да еще в таком состоянии.

– Я знаю куда! – решительно заявила девушка. – У меня есть дед. Он живет в тайге. Он лесник. К тому же он знахарь. Вот он сможет поставить Игоря на ноги и искать его там никто не будет. Это уж точно!

– Это далеко? – спросил я.

– Я пойду с тобой. Не беспокойся. – Лена сжала мою ладонь.

– Хорошо. На этом и порешим.

Капитан поднялся.

– Сегодня, ровно в семь, как стемнеет – будь готов. Будем тебя вызволять! Одежду, транспорт, сухой паек и связь я организую. Пойдем через дыру в заборе, о которой ты говорил. Вопросы?

– Никак нет.

– Да, появится прокурорский дознаватель, постарайся его «подинамить». Елена – за мной, у нас много дел.

Они покинули палату, подарив мне надежду.

ГЛАВА ПЯТАЯ

– Маня. Ты скоро? Неси воды.

Ванятка – младший братишка открыл черную от нагара дверь и выглянул из бани. Он глянул на сестру, которая только что вылезла из воды и стояла на деревянных мостках, обсыхая. Мокрые расплетенные волосы упругими кольцами спадали ниже пояса и казались спутанными и грязными от золы и яичного желтка.

– Сейчас принесу, – ответила девушка, не обращая внимания на ворчливый голос матери, доносившийся из глубины дверного проема.

Дверь быстро захлопнулась, тут же послышались сухие шлепки веника и сдержанные вздохи.

Банный день для всех был священным днем. Над берегом Тверцы, сплошь усеянным мыльнями, стоял едкий дух сгоревшего дерева, перемешанного со свежестью трав. Каждая уважаемая семья в городе имела баню. В ней не только мылись, но и рожали детей, а также обмывали покойников, провожая их в бесконечный мир Нави, но и, конечно, ворожили, призывая в помощь потусторонние силы.

С утра Маня с матерью носили воду из реки, а отец с братом рубили дрова на растопку. После того, как баня прогрелась, а дым выветрился, пол и лавки отмыли от копоти и застелили свежей травой. Мать приготовила гостинец банному духу, сдобрила его редькой и принесла в дар, прочитав молитву, ведь дух не только заботился о благосостоянии рода, но и защищал его от хвори.

Бани всегда строили отдельно от основного жилища, ближе к воде. Строить дом на бывшем погосте или на месте старой дороги, а также где стояла баня, считалось делом опасным. Такие места зачастую привлекали духов из мира мертвых. А уж как те поведут себя с домочадцами, было неясно. Возможно, утащат за собой раньше времени.

Однажды Маня стала свидетелем разговора двух плотников на базарной площади, которые искали работу. Те сидели на земле, под телегой, и вечеряли скудными запасами странников. Маня напоила их молоком бесплатно. Пожалела. Уж больно изможденные у них были лица. Почему она вдруг запомнила их? Тогда ее поразили синие глаза молодого плотника. Они были, как чистое небо в ясную погоду, и хотелось смотреть в них бесконечно, не отрываясь. Старый и опытный мастер поучал его, делился секретами мастерства. Из всего разговора Маня хорошо усвоила главное: для строительства дома бревна нужно подбирать с умыслом. Зачастую в ход шла сосна, ель и лиственница. Эти деревья с длинными ровными стволами удобно ложились в сруб, плотно примыкали друг к другу, хорошо удерживали внутреннее тепло, долго не гнили. Однако выбор деревьев в лесу тоже требовал соблюдения множества правил, нарушение которых превращало дом во врага. Так для сруба нельзя было брать «священные» и «проклятые» деревья: они могли притянуть в дом смерть. Запрет распространялся на все старые деревья. По поверью, они должны умереть в лесу. Ни в коем случае не рубились сухие деревья, считавшиеся мертвыми. Люди знали, что бревна старых или высохших деревьев обрекали жильцов на «сухотку» – болезнь, без причины унесшую многие жизни. Большое несчастье случалось, если в сруб попадало «буйное» дерево, то есть дерево, выросшее на перекрестке или на месте бывших лесных дорог. Такое дерево могло разрушить сруб и задавить хозяев.

Мастер рассказывал так красиво, что Маня заслушалась. Ей вовсе не хотелось уходить, но и оставаться долго рядом с ними она не могла. Ей все время казалось, что окружающие смотрят на нее осуждающе. Почему? Она не могла объяснить, вдруг застыдившись собственных мыслей. После девушка часто вспоминала лицо молодого плотника, его синие небесные очи. Но лишь до вчерашнего дня.

Маня оторвала взгляд от спокойной поверхности реки и посмотрела по сторонам. Справа и слева, за спутанными ивами, купался народ. Банный день был в разгаре. Мужики и бабы, стар и млад, по традиции мылись вместе и теперь целыми семьями отдыхали после купания, расположившись на берегу. Обремененные повседневными заботами люди редко находили возможность для общения; и только здесь, отдохнувшие и спокойные, они делились последними новостями, обсуждали цены на соль и товары, говорили о войне, которая стояла на пороге и костлявой рукой уже стучалась в каждый дом. Где-то затянули песню. Красивый девичий голос полетел над рекой, за ним подтянулись голоса мужские, и вот стройное многоголосье стремительно ушло ввысь, в чистое, словно умытое, небо. Маня заслушалась, но вдруг вспомнила, что ее ждут, нагнулась за ведром.

Рядом, из соседнего мыльни, выскочил мужик и с громким ором пронесся мимо, плюхнулся в реку, обдавая девушку брызгами. За ним неторопливо вышли бабы. Первая вела за руку малыша и подталкивала его к воде. Это был Танаско с женой и снохой. Их семейство были добрыми соседями Мани, их двор находился рядом.

После того, как родного брата убили на войне, Танаско взял в дом жену погибшего и их малолетнего ребенка, несмотря на то, что жили те в другой местности и были чужаками.

Сноха, что вела ребенка, вошла в воду первая и протянула руки за малышом. Тот испуганно забил ногами, но кричать не стал. Мать несколько раз окунула его с головой, что-то ласково проговорила ему на ушко. Тот прижался к ней, улыбаясь.

– Мань, что стоишь, айда к нам! – крикнул из воды сосед. – Давненько я девок не щупал. А ты уже совсем невеста! Вон грудка-то отросла! А, Мань?

– Я тебе пощупаю, охальник! – с шутливой угрозой в голосе говорила ему жена.

Их голые тела блестели каплями на солнце, словно огромные рыбины, готовые выброситься на берег.

– Не могу! – кивая на ведро, показала девушка.

– Так ты отнеси и возвращайся, – предложила соседка.

Она вышла на берег и, подняв руки за голову, поправляла мокрые длинные волосы, прогнувшись всем телом. Она была молодая и не рожавшая, что-то не ладилось у нее. Знакомая бабка-ведунья, по слухам, пробовала ее лечить, но все безуспешно. В итоге она предрекла, что та понесет только после определенного возраста, и если боги на то дадут добро.

– Маня! Ты куда пропала? Отец ждет!

На этот раз из бани выскочила распаренная мать. Она тяжело протопала по мосткам и упала в реку. Дородная телом, она подняла тучу воды. Отфыркиваясь, она проплыла немного и повернула к берегу.

– Здравствуй, тетка Дарка! – поздоровалась соседка.

– И вам не хворать, – отозвалась мать.

– Тетка Дарка, скажи, за сколько твой Ставр мед осенью варяжить будет?

– Слугава, почем я знаю, у него спроси.

– Я думала, ты знаешь.

Ставр – отец Мани держал пасеку. Бортник по семейному выбору, он вместе с дедом Светозаром имели в личное пользование дупла пчелиных ульев в лесных угодьях. Дед присматривал за пчелами в глуши и мало показывался на люди, а отец привозил мед в город для продажи. В свое время, желающих забрать себе их семейный промысел было предостаточно, но дед, одним ему известным способом, нагнал жути на лихоимцев и отвадил их от лесного богатства навсегда. Маня помнила, как об их семье распускали досужие сплетни, старались очернить доброе имя. Мед считался отменным и поставлялся на двор князю с большой скидкой в обмен на покровительство. Деда прозывали колдуном, и связываться с ним не решались.

– Ой, Слугава, не темни. Вижу, спросить что-то хочешь?

Мать поднялась на мостки и обтерла руками нагое тело, скрутила волосы, отжимая.

– Можно я позову Маню к нам? Нужно поговорить. Дело тайное!

– Да знаю я ваши тайны. Опять парням кости перемывать? Ты, Танаско, за женой-то приглядывай, а то, не ровен час, загуляет, – обратилась она к соседу, который в это время помогал снохе с малышом выйти на берег.

– Не загуляет, она у меня вот где! – показал он кулак и подмигнул жене.

Слугава улыбнулась в ответ, поддерживая мужа.

– Ну, так что, можно Мане к нам? – не отступала она.

– Нашли время. Позже нельзя? Хоть вымыться девке дайте.

– У нас домоется. Ну, очень нужно, тетка Дарка! А?

– Ладно, идите. Только недолго, – разрешила мать, сама подхватила ведро с водой и пошла к себе.

Жар в парной был знатный. Плеснув на печь пивом и, вдыхая хлебный аромат, Слугава забралась на лавку и махнула Мане рукой, приглашая сесть рядом.

– Как тебе новость? – спросила она, набрав пригоршню настоянных на меду березовых почек, и старательно стала обмазывать ими плечи и спину подружки. Сила таких втираний была великая – кожа становилась гладкая и чистая, как у новорожденного.

– Ты про сына кузнеца спрашиваешь? – догадалась Маня.

– Про него. Я слышала, ты первая его увидела?

– Да. Он у меня дорогу спрашивал.

– Так, рассказывай подробно. Не томи!

Слугава нетерпеливо придвинулась ближе, стараясь не пропустить ни единого слова. Любопытство соседки насторожило Маню.

– Да что рассказывать-то? – спросила она.

– Говорят, он пригожий собой? – горячо задышала в лицо Слугава, – почему из тебя все клещами вытягиваю?

– Так, ничего! – девушка потупилась от смущения.

– Ой, ладно, ничего, скажи сразу, влюбилась? Я же вижу.

Слугава толкнула девушку в бок и захохотала.

– Отстань. И в мыслях нет, – отмахнулась та.

– Слышь, муженек, Маня влюбилась!

Танаско вошел в мыльню с двумя березовыми пушистыми вениками, снова плеснул на камни, поднял к потолку душистый жар.

– В кого, в меня?

– В тебя? – нараспев язвила соседка. – Да в тебя только я могу влюбиться, да корова наша!

– Ах, так? Корова, говоришь? Вот я сейчас тебе задам за корову. Быстро легли! – скомандовал Танаско, и девки растянулись на широкой лавке, подставив спины.

Веники заходили сначала бережно и невесомо, едва касаясь кожи. Маня почувствовала, как волна блаженства растеклась от кончиков пальцев ног до самой макушки, дурманя голову. Затем темп стал нарастать, удары становились сильнее, и вот уже терпеть раскаленный воздух не было сил.

– Все, хватит! – сразу закричали обе и, как стрелы, выпущенные из лука, выбежали на улицу, прыгнули в прохладную реку.

– Ой! Хорошо-то как! – мечтательно проговорила Слугава, перевернулась в воде на спину, открыв небу грудь и живот. – Может, сплаваем до кузнеца?

– Шальная баба. Чего тебе неймется-то? – пристыдила Маня. – И муж добрый, тебя любит, и хозяйство справное.

– Муж, хозяйство… глупая ты, Маня. Дети – вот оно бабье счастье! Детей нет.

– Так может, все еще наладится?

– Наладится? – с горечью проговорила соседка. – А годы? Годы-то уходят! Сколько еще ждать? Может, не во мне дело, а в мужике?

– Ой, Слугава, что ты задумала? Грех ведь это!

– Грех бабе без детей оставаться. Не поймешь ты это пока: молода еще. Ладно, поплыли обратно!

Они повернули к берегу, и лишь шелковистые длинные волосы потянулись за ними следом.

Слова соседки не давали покоя девушке. Она еще долго лежала в постели без сна, размышляя над превратностями судьбы. Ей одинаково было жаль и Слугаву, и Танаско, который также нравился ей, как человек, добрый и отзывчивый. Тут же мысли перескочили на красивого и статного сына кузнеца. В главном соседка была права: он никак не выходил у нее из головы. Уже в сотый раз она в подробностях вспоминала их первую встречу. Гордый и уверенный в себе всадник, покрытый дорожной пылью, на красивом сильном скакуне, преградил ей дорогу, когда она шла по воду. Нездешний облик его сильно разнился с обликом местных мужиков. Прищуренные глаза смотрели властно и дерзко. Маня сразу потерялась под этим взглядом. Вдруг откуда-то нахлынула слабость в ногах, и юное сердечко забилось тревожно. Внутри стало пугающе пусто и сладко одновременно. Он спросил дорогу к кузне, и она показала, но предупредила, что если он хочет воспользоваться услугами кузнеца, то вряд ли ему это удастся.

Кузнец долго болел в последнее время, почти не вставал после того, как подковал норовистого жеребца. Дикое и глупое животное от страха и боли ударило его копытом в грудину. Удар был страшный. Другой, на его месте, кончился бы сразу, однако сильный и крепкий мужик выжил, но так и остался хворым. Из-за тяжелой болезни главы дома дела шли плохо. Опоры не было. Старшего сына забрали в Орду на службу отроком, двое других сгинули еще детьми от лихорадки. Оставались две дочери, которые подрастали и уже покидали младенческий возраст «вест». Мать надрывала последние силы в старании сохранить благополучие семьи и поставить больного мужа на ноги. Как во всяком русском роду лечением в семье занималась жена. Сердобольные соседи пытались помочь, чем могли: все уважали умелость и прямодушие кузнеца, но гордая женщина отказывала им и тянула хозяйство сама.

Молодой всадник ничего не сказал, лишь глубокая складка скорби легла на чело. Он поблагодарил девушку и пришпорил коня. Раздираемая любопытством, Маня бросила ведра и побежала за ним. Она видела, как тот спешился перед воротами и уверенно, по-хозяйски, ударил в них кулаком. Из-за ворот сразу отозвалась собака, залилась визгливым лаем, затем девичий голос спросил:

– Кто там?

– Кузнец Добрава здесь живет?

Тяжелые ворота открылись без скрипа, и перед глазами предстала девчушка, светленькая и голубоглазая, в грязном, заношенном сарафане. Она с опаской смотрела на незнакомца.

– Тату хворает! – сказала она.

– А тебя как звать? – спросил незнакомец, ласково и белозубо улыбнулся.

– Калинка, – ответила та, продолжая пытливо разглядывать всадника огромными, в пол-лица глазами.

– Дочка, кто там?

Из глубины двора вышла жена хозяина. Она несла кадку, пристроив ее сбоку. Она была высокая и статная. Измученное лицо хранило отпечаток былой красоты: годы и трудная жизнь брали свое. Она подошла ближе, внимательно вглядываясь в лицо путнику.

– Если ты к Добраве, то он ничем тебе помочь не сможет. Нездоровится ему.

– Да, я уже слышал.

Повисло молчание, во время которого незнакомец продолжал улыбаться, глядя на женщину. Та, в противоположность ему, оставалась серьезной и продолжала рассматривать его, не отрывая взгляда, слегка наклонив голову.

– Хотелось бы напиться, – вновь заговорил путник.

Он неуклюже потоптался, зачем-то по переменке трогая то собственный пояс, то сбрую коня.

– Калинка, принеси братину для питья, – обратилась хозяйка к девочке. – Видно наш гость издалека к нам. Верно?

Калинка послушно кинулась в дом и через мгновенье уже несла горшок полный воды. Гость с поклоном принял сосуд и отпил. Затем вернул его обратно, вытер губы рукавом кафтана, придерживая висевшую на запястье плеть.

– Спаси бог! – поблагодарил он хозяйку. – Верно. Издалека. Из Орды добираюсь.

– Из Орды? – одними губами повторила женщина, бледнея.

Ей вдруг перестало хватать воздуха. Она задышала беспокойно и часто.

– А вы, мама, меня не узнаете? – с хрипотцой в голосе спросил путник.

То, что произошло дальше, потрясло Маню до глубины души. Кадка выскользнула из рук, женщина охнула и упала на колени перед путником, обняла его за ноги и прижалась в рыдании. Он пытался ее поднять, гладил по голове и плечам.

– Ну, что вы, мама, все хорошо. Вот он я, живой!

Но она продолжала стоять на коленях без сил, не в состоянии отпустить от себя самое дорогое в мире существо. Наконец она поднялась и, еще не веря своим глазам, проговорила:

– Вохма, сынок, неужели это ты?

– Я, мама! Я! – говорил он, забирая в ладони мокрое от слез лицо матери и целуя родные глаза.

Рядом, глядя на всю эту картину, зашмыгала носом сестренка. Она, видимо, до конца не понимала, что происходит, но настроение матери передалось и ей. Когда забрали старшего брата в Орду, она еще не родилась. Она знала, что где-то на белом свете есть брат, если еще живой, но чтобы им оказался этот взрослый мужик, она не могла вот так сразу уложить у себя в голове. Проходившие по улице люди останавливались в недоумении. Много лет прошло, и никто из них не помнил о старшем сыне Добравы, поэтому сцена, свидетелями которой они стали, вызывала многочисленные вопросы.

– Пойдем к отцу, сынок, – говорила мать и тянула Вохму за руку в избу.

Тот кинул поводья сестре и пошел следом. Но на крыльце уже стоял отец. Он услышал суматоху во дворе и поднялся. Глаза лучились светом, он едва сдерживался, но слезы все равно лились по щекам и таяли в бороде. Дрожащими руками он гладил сына по плечам, словно пытался проверить – призрак перед ним или человек из плоти и крови.

– Счастье-то какое, отец! Дожили мы с тобой! Дождались! – прижималась к сыну мать, обращаясь к мужу.

– Хвала богам! – говорил тот. – Калинка, беги за сестрой, всем соседям передай, что Вохма вернулся.

Девочка выбежала за ворота и наткнулась на Маню.

– Калинка! Кто это к вам зашел? – спросила она.

– Вохма! Брат старший, – на ходу бросила та и заспешила дальше.

– Старший брат!? – словно во сне повторила девушка и глубоко задумалась.

Нежданная новость облетела весь город. На двор к Добраве потянулись соседи и друзья. Гостеприимные хозяева с радостью принимали всех; на стол выставлялось последнее, несмотря на собственную нужду. Даже боярин Тана почтил их своим уважением. Он пришел не с пустыми руками, а принес бочонок медовухи. Полный, на коротеньких ножках, он был известный весельчак и балагур и никогда не упускал случая поучаствовать в общем празднике. Всем было любопытно посмотреть на Вохму. Обычно в Орду забирали навсегда, без надежды когда-нибудь увидеть близких. Специально строилось так, чтобы ордынцы служили вдали от родных мест. Ничто не должно было связывать их с местным населением, дабы не мучиться угрызениями совести во время карательных походов против какого-либо бунтующего князька, который не подчинялся центральной власти и не платил налоги. Разбросанные по бескрайним землям многочисленные отряды Великой Орды служили гарантом порядка и спокойствия в разноязыкой империи. Лишь с возрастом, не обремененные хозяйством и семьями, старые, заслуженные вои уходили на покой в монастыри. Это было их почетным правом за верную и многолетнюю службу.

Весь следующий день Маня крутилась возле ворот кузни, нарядилась во все новое, подвела углем брови. Она находила любой предлог, чтобы забежать на двор и встретиться с Вохмой. Но ей это не удавалось. Тот был занят гостями. Она подзывала Калинку, спрашивала о брате, но хитрющая девчонка напускала на себя важную мину и словно не понимала вопросов Мани. Наконец, отчаявшись, потеряв всякую надежду, она вдруг услышала за спиной знакомый голос.

– Чем опечалена, красавица?

Девушка вздрогнула и обернулась. Вохма стоял перед ней и щурил зеленый смеющийся глаз. Краска бросилась ей в лицо, дыхание перехватило, и, едва справившись с волнением, она проговорила:

– Ничем.

– Так уж и ничем? – настаивал Вохма. – Сестренка сказала: ты меня ищешь?

Он подошел ближе и взял девушку за руку. Она хотела было выдернуть руку из его медвежьих лап, но силы вдруг опять оставили ее. Нежная истома охватила все ее существо. Ей захотелось, чтобы эти мгновения никогда не кончались.

– А ты скоро уезжаешь? – спросила она невпопад.

– Вот те раз. Не успел приехать, уже гонят! – обиделся тот.

– Что ты, я не об этом.

– Тогда о чем?

– Я только хотела спросить, надолго ли ты приехал к родителям?

– А ты, как хочешь? Чтобы надолго?

– Я?

Маня от растерянности не знала, что ответить.

– Ну, конечно, ты.

– Да, чтобы надолго! – решительно призналась она и стала смотреть под ноги.

В руках неожиданно оказалась длинная коса, переброшенная из-за спины на грудь, и она нервно, привычными движениями стала ее заплетать.

– Смотри, кто там летит?

– Где?

Маня от любопытства подняла голову и тут же угодила в капкан мужских губ. Вохма обхватил девичий стан и притянул к себе. Сладкий поцелуй стал наградой за решительность, с которой он подошел к делу.