Павел с признательностью глянул на дядю.
– В местных русских газетах, если они не издохнут, просвет для нынешних двадцатипятилетних появится лет через десять. Пришлось Сане идти в учителя. Два года он помаялся и понял, что даже мало– мальски сносную жизнь этим не обеспечить. К счастью, есть у него младший брат Леха – полный обалдуй, с горем пополам одолевший восьмилетку и один год кулинарного профтеха…
– Шпана был, – протянула Зинаида Антоновна, – поискать таких!
– Так что б вы думали? – Павел с усмешкой посмотрел на невозмутимую тетку. – В один прекрасный день Леха вдруг заявил, что будет бизнесменом, невзирая на хохот окружающих, наскреб у знакомых денег, купил у оптовиков несколько ящиков баночного пива и стал им торговать. Прямо на улице.
– Тоже мне бизнес! – с сарказмом воскликнула Илга Дайнисовна.
Павел энергично закивал.
– Все умники так и думали. А Леха за три-четыре месяца наторговал небольшой капиталец, купил себе ларек, потом еще один… Сейчас их у него целых шесть!
– Я, кстати, видела Лешку дня два назад возле одного из ларьков, – вспомнила Зинаида Антоновна. – Не узнала, пока не поздоровался; такой видный стал мужик! Машина у него какая-то дорогая…
– Восьмисотая «Вольво»-пятилетка, – сказал Павел и со странной тоской добавил: – Строит себе дом в Какумяэ.
Юрий Антонович непонимающе посмотрел на племянника.
– Каким же образом такое счастье старшего коснулось? В дело, что ли, вошел?
Павел мотнул головой.
– Была проба, но оказался умный Саня бездарным бизнесменом. Только он и так новой жизнью доволен: работает продавцом в одном из Лехиных ларьков, на халяву читает газеты и журналы и зарабатывает в два раза больше, чем недавно на педагогическом поприще.
Последнее словосочетание напомнило школьные годы, о которых думалось, вообще-то, редко и без свойственной большинству выпускников ностальгии: Павел и советская школа друг друга крепко не любили.
Юноша упорно не желал вписываться в Систему и вызывал у учителей недоумение. «Такой способный, – говорила матери классная руководительница, – а ведет себя…» – «Шалит?» – беспокоилась Зинаида Антоновна. – «Нет, наоборот – слишком пассивен: не принимает участия ни в самодеятельности, ни, что самое главное, в общественной работе. А в последнее время стал позволять себе очень скверные высказывания». – «Матерился, что ли?» – «Этого еще не хватало! – злилась учительница. – Заявил на днях, будто на Западе рабочие живут лучше, чем у нас!» – «А-а, так это сестра моего бывшего мужа ему рассказывала. Она живет сейчас в Америке, клинику свою имеет…» – «И вы позволяете сыну общаться с изменницей Родины?!»
Павел, как один из лучших в классе учеников, должен был вступить в комсомол в числе первых. Однако от этой чести отказался, объяснив свое решение недостаточной зрелостью для столь ответственного шага. Гордые своей избранностью назначенные в первенцы девчонки пожали плечами и покрутили пальцами у виска. «Классуха» учуяла в отказе антисоветчину, но промолчала. А в следующем учебном году у Павла вдруг заметно ухудшились оценки, и вот тогда она намекнула, что пора делать ответственный шаг: как бы не перезреть…
В армии оказалось полегче – там хоть не задавали домашних заданий. Радисты, разгружая каждые два-три месяца по три-четыре вагона угля, бывало, тосковали: «В школу бы сейчас; такая была лафа!» Но Павел, ковыряя ломом в трясущихся руках спрессованный уголь, упрямо бубнил: «Я уж как-нибудь здесь… Всего-то два года!» Возвращаясь с ночного дежурства, смена шла не спать, а на политзанятия, на которых большинство благополучно дремали. Павел чаще всего тоже засыпал, если только замполит не трогал Прибалтику. Но там вовсю цвела «поющая революция», и речь о бунтарских республиках заходила чуть ли не каждую неделю. «Наши внутренние враги, пользуясь Перестройкой и Гласностью, пытаются расшатать Советский Союз, а в перспективе – и вовсе развалить. Полигоном для них стали республики Прибалтики, в которых так называемые Народные фронты открыто агитируют за отделение Эстонии, Латвии и Литвы от СССР». «Борется ли Советский Союз за свободу народов Африки?» – спрашивал Павел. – «Конечно!» – «Так чем прибалты хуже негров?» – «Ничем. Но два наряда вне очереди вы заработали!» Странно, но служившие в полку представители бунтарских прибалтийских народов в эти разговоры никогда не вмешивались, да и вообще устраивались, как правило, очень недурно: кто – в музыканты, кто – в повара, а кто – и в генеральские водители.
А какой был шум, когда Павел первым в полку вышел из комсомола! Наказать не решились – времена были уже не те. Но припугнуть пытались. И дрогнуло сердце, когда вразумлять отщепенца пришел офицер из особого отдела. Капитан хорошо изучил личное дело Павла и понимал, что переубедить парня не в силах, так что особо и не старался. Но под конец беседы с грустью сказал: «Дурачок ты, дурачок! Не нужен ты будешь эстонцам в их независимой Эстонии…»
Вернувшись домой, Павел поначалу, что называется, «притащился»: не было над ним теперь ни учителей, ни офицеров – никого. Он от всего сердца радовался переменам, штудировал литературу по архитектуре и мечтал о том, какие замечательные дома будут строиться по его проектам лет через шесть. На референдуме о выходе республики состава СССР, он, естественно, проголосовал за отделение.
Экономика разваливающегося Союза приходила в упадок, жизнь все дорожала и дорожала. У матери уже не хватало сил тянуть две работы, а одной зарплаты ей с сыном хватило бы только на жалкое существование. И Павел вместо института пошел на завод. Как он тогда надеялся, года на два – пока не утрясется… А после распада ненавистной Империи вдруг с горечью вспомнились слова капитана– особиста. Парламент независимой Эстонии быстренько состряпал на базе конституции тридцать восьмого года пакет законов, одним махом превративший треть населения в «иностранцев». «Ладно, ты, мам, действительно приехала, бог с ним, – соглашался Павел с тяжелым сердцем. – Но я-то здесь родился!» Были введены издевательские категории по владению эстонским языком. По базарам зашныряли проверяющие, строго следившие за исполнением русскими торговцами Закона о языке. Из госучреждений стали пачками увольнять неграждан, не владеющих эстонским в утвержденных парламентом пределах. А чтобы страну не заполонили российские шпионы, парламент запретил предоставление эстонского гражданства по супруге. Как это депутаты о шпионках не подумали?
Довольно скоро Павел стал понимать, что в новую Систему он не вписывается так же, как и в прежнюю. Потому что она, как и ее предшественница, строилась на крайностях, только противоположных. Раньше воспевались бедность, теперь во главу угла поставили богатство; в прежние времена карьеру вершили исключительно с красным партбилетом, в новые – только с синим эстонским паспортом; еще недавно политически грамотный житель Эстонии хаял загнивающий Запад и воспевал «старшего брата» всех народов… Ну и так далее…
– Вечно перевернутой с ног на голову наша жизнь не будет, – Юрий Антонович провел пятерней по лысине и убежденно заявил: – Понадобятся люди с мозгами и образованием, еще как понадобятся!
– Но жить нормально хочется уже сегодня, – признался Павел. – Когда все утрясется, мне будет, наверное, лет сорок.
– И что ты предлагаешь?
Павел хотел было что-то сказать, но передумал, взъерошил шевелюру и тихо произнес:
– Ничего.
В следующий миг раздался напористый звонок в дверь.
– Вот и Ленка, – Зинаида Антоновна вышла в прихожую, оттуда донеслись неразборчивые женские голоса.
Юрий Антонович и Илга Дайнисовна печально переглянулись – они ждали Артура.
В гостиную резво ворвалась Елена Антоновна. Несмотря на свои сорок пять, выглядела она довольно неплохо. Уверенные, порывистые движения выдавали в ней сильную и хваткую натуру, из тех, что в эпоху развитых социалистических очередей в борьбе за какой-нибудь дефицит втирали в стену любого соперника. Одета она была, как всегда, дорого, но безвкусно, за ней тянулся вязкий шлейф из невероятно липучих запахов духов и дезодоранта. Вообще, с первого же взгляда о Елене Антоновне можно было сказать очень многое, только трудно было заподозрить, что эта ломовая баба еще и дипломированный преподаватель русского языка и литературы, проработавший в школе не один десяток лет.
Она поставила на стол бутылку сухого вина и слащаво улыбнулась:
– С Рождеством вас, родственнички! – приветствие увенчал монотонный, почти механический смех с закрытым ртом.
Родственнички без особого энтузиазма ответили на поздравление, получилась какая-то невнятная белиберда.
Елена Антоновна села за стол, в комнату вошла ее девятнадцатилетняя дочь Регина. Как обычно, она едва заметно улыбалась чему-то только ей известному и ступала так, будто готовилась вот-вот взлететь. Одета была еще шикарнее, чем мать, однако с отменным вкусом. Поздоровавшись с родней, пожелав всем счастливого Рождества, она села за стол рядом с матерью и уставилась в экран телевизора.
Вернувшись из прихожей, Зинаида Антоновна в растерянности посмотрела на часы, на остывающие кушанья.
– Хватит! – воскликнул Юрий Антонович. – Семеро одного не ждут. Начнем без Артура.
– Он ведь и через час может пожаловать, – кивнула Илга Дайнисовна.
Зинаида Антоновна взяла миску-тазик и начала накладывать всем салат. Юрий Антонович откупорил полуторалитровый баллон лимонада, разлил по стаканам. Павел тоже решил похозяйничать, взял большую миску с кусками жареного мяса и повернулся к Регине.
– Тебе положить?
Регина его не услышала.
– Эй, дамочка!
Регина обернулась и непонимающе посмотрела на брата.
– Я интересуюсь, – пояснил Павел, – быть может, плюхнуть вам мясца кусочек?
Регина пожала плечом, протянула ему тарелку.
– Плюхни, почему бы и нет…
– Она слышит! – засиял Павел. – И немножко говорит. Регина еще раз посмотрела на него.
– С каких это пор ты стал таким заботливым хозяином?
В голосе отчетливо прозвучала ирония. Павел посуровел, поднес к ее тарелке вилку.
– Произошла чудовищная ошибка? Устранить?
– Вот теперь узнала братца, – Регина со вздохом убрала тарелку на колени.
Павел победоносно ухмыльнулся и, предлагая гостям мясо, пошел вокруг стола. Юрий Антонович получил свой кусок, с любовью посмотрел на тарелку.
– И все же мы, люди, великие чревоугодники. Даже в такой день в первую очередь заботимся о наполнении желудка.
– А с пустым животом думать о святом чрезвычайно трудно, – признался Павел. – Сам Христос ставил перед собой в числе наиважнейших задачу выполнения продовольственной программы.
– Это когда он тремя хлебцами кормил толпу голодающих? – усмехнулась Регина.
Илга Дайнисовна порозовела.
– Над чем смеетесь, бестолочи? Иисус знал: если делить по– честному, даже малого хватит на всех.
– Мысль безнадежно устарела, – заявил племянник. – Сегодня нас шесть миллиардов.
– Как хотелось бы знать, – Зинаида Антоновна подперла подбородок кулаком, – а был ли Христос на самом деле?
– Зина! – ужаснулась Илга Дайнисовна.
– Пожалуй, был, – Павел поставил полегчавшую миску с мясом обратно на стол. – Только звали его Иешуа Га-Ноцри, был он простым смертным, но одаренным проповедником, отколовшимся от иудеев. Откуда, кстати, так много общего у христианства с иудаизмом.
– И тут без евреев не обошлось! – поразилась Елена Антоновна.
Регина бросила косой взгляд на мать и с усмешкой уставилась на брата.
– Любишь ты, Пашка, болтать о вещах, которых толком не знаешь! – Это я-то? – поразился тот.
– Ты, милок, ты.
– О чем же эдаком, мне толком не известном, я сейчас болтал?
– О религии.
– Чего же я…
– Библию читал? – отворотив смеющиеся глаза в сторону, Регина ткнула пальцем в сторону брата. – Отвечай. Только быстро!
– Разумеется! – воскликнул Павел, чуть тише добавил: – Выборочно, конечно, – совсем тихо: – Страниц десять.
Гости негромко засмеялись. В знак того, что ей нечего больше добавить, Регина развела руками. Павел возмутился.
– Распустили вы дочурку, теть Лен. Надо бы заняться ее перевоспитанием.
– Да какое там перевоспитание, – Елена Антоновна прикрыла ладонью золотозубый рот, с трудом поборола смех. – Совсем неуправляемой девка стала! Одно спасение – поскорее замуж отдать.
– За кого? – изумилась дочь, выгнув ладонь, указала на Павла. – Кругом только такие полуфабрикаты и шастают!
– Это что, – прохрипел Павел, – искреннее заблуждение или попытка подерзить?
Спасая сына, Зинаида Антоновна сменила тему – попросила его открыть шампанское. Павел покраснел.
– Я, вообще-то, не особый мастак…
– Полуфабрикаты кругом, – победоносно закивала Регина. – Одни полуфабрикаты!
– Я открою, – Юрий Антонович, смеясь отвратительнее, чем Лелик в «Бриллиантовой руке», взял бутылку и через полминуты откупорил – умело, почти беззвучно.
Павел с трудом подавил в себе приступ праведного гнева, незаметно для окружающих прихватил с собой вилку и отправился к своему месту. Обойдя Регину, он резко нагнулся, собрался было выхватить из ее тарелки мясо, но сестра на удивление оперативно вскинула перед его носом свою вилку. Поражение стало тотальным. Павел прерывисто вздохнул и понуро сел за стол.
Разлив шампанское по бокалам, Юрий Антонович встал, окинул всех многозначительным взором и поднес свой бокал к груди. Ожидая торжественный тост, старшие женщины тоже поднялись и стали удивительно похожи на поминающих погибших товарищей ветеранов. Немного погодя их примеру последовала Регина, хотя и держалась гораздо естественнее. Пришлось встать и Павлу.
– Родные мои, – Юрий Антонович окинул всех теплым взглядом. – Вот и подходит к концу еще один нелегкий год, который мы все же пережили…
– Аллах акбар, – Павел развел руками и закатил глаза.
На секунду все взгляды скрестились на нем. Юрий Антонович, кашлянув, продолжил:
– Нам досталось жить не в самой простой стране…
– Это точно! – Елена Антоновна тяжело вздохнула. – До каких пор цены будут скакать?
– Мама! – Регина впервые за вечер нахмурилась.
Елена Антоновна махнула на нее и насуплено отвернулась. Юрий Антонович поспешил продолжить:
– Ну, простых стран, наверное, и не бывает… – на миг он призадумался. – Что могу я пожелать всем нам в этот светлый день? Счастья, конечно, – это как всегда. Любви к ближнему… – он косо глянул на младшую сестру. – Это очень по-христиански. Мира и покоя – этого пожелал бы нам и сам… Пашка, как его?
Павел сперва изобразил на лице искреннее недоумение, затем понял, о ком речь, и улыбнулся.
– Иешуа. Иешуа Га-Ноцри.
– Так вот за Ешую и выпьем!
Улыбаясь друг другу, члены большого семейства перечокались, осушили бокалы и почти одновременно принялись за еду. С минуту трапеза шла при полном молчании. Елена Антоновна, думая о чем-то горестном (о росте цен, наверное), все вздыхала, покачивала головой и с остервенением грызла жесткое мясо. Илга Дайнисовна держала нож и вилку с неповторимой, вычурной деликатностью и нещадно гремела ими по тарелке. Лицо Юрия Антоновича, как всегда во время еды, походило на физиономию ухающего шимпанзе; чавкал он так, словно затолкал в рот полкило какого-нибудь «Бубль Гума». Зинаида Антоновна безуспешно пыталась сдержать терзающую ее после шампанского отрыжку и ела потому с большими перерывами. Павлу надоело тереть мясо тупым столовым ножом, он смахнул со лба испарину и принялся привычно орудовать ребром вилки; под инструмент угодил один из многих хрящиков, жирный кусок чуть не вывалился из тарелки: «Зараза!» Регина тихонько поглощала почти не уменьшающуюся порцию и без особого интереса поглядывала на экран телевизора.
– Все же надо было Горбачеву с китайцев брать пример, – деловито чавкая, заговорил Юрий Антонович. – Они и экономику подняли, и страну единой сохраняют. Скоро и коммунизм там отомрет.
– Менять ничего не надо было! – авторитетно заявила Илга Дайнисовна. – Пересажали бы хапуг и дураков…
– Евреев, панков, соцреалистов и прочую гадость, – подхватил Павел. – И сразу оставшимся на свободе трем-четырем миллионам полегчало б!
Илга Дайнисовна призадумалась.
– Наверное, меньше людей осталось бы на свободе. Стоящих сейчас так мало.
Оторвавшись от тарелок, все в изумлении уставились на нее и поняли, что шуткой даже не пахнет.
– Думай, что говоришь, – поморщился супруг, слушавший подобные рассуждения жены далеко не в первый раз.
– А я и говорю, что думаю…
– Ну и дура! – хохотнула Елена Антоновна.
Зинаида Антоновна поспешила сменить тему:
– Лен, когда ж твой Витя из морей вернется? Года полтора, почитай, не видели его.
Сестра немного посветлела.
– Позавчера как раз звонил, в феврале обещал вернуться. А через пару недель опять в рейс уйдет – надо вкалывать, пока контракты предлагают.
Юрий Антонович покачал головой.
– Загоняешь мужика своей жадностью. Он, небось, уже столько деньжищ заколотил, что со спокойной совестью мог бы устроиться на работу на берегу и пожить нормальной семейной жизнью.
– А случись чего, ты мою семью содержать будешь? – с прищуром спросила сестра.
– Не гневи Бога, Елена! – возмутилась Илга Дайнисовна. – Продадите вторую квартиру, и денег вам на все хватит.
– А это видела? – Елена Антоновна продемонстрировала ей кукиш. – Моя жизнь – не твоего ума дело! – Дергано поправила свитер, не удержалась и добавила: – Лучше со своим бандюгой разберитесь.
– Рождество твое, Христос Боже наш, воссияй миру свет разума.
Позабыв о конфликте, все в изумлении уставились на взмолившегося Павла, а он потер сложенные ладони и предложил:
– Может, водочки хряпнем?
После краткого раздумья, все еще хмурясь, Юрий Антонович открыл бутылку:
– В самом деле.
– А может, не стоит пока? – оробела Илга Дайнисовна. – Грешно в такой день напиваться.
Елена Антоновна тут же протянула брату свою рюмку.
– Это вам, религиозникам, грешно. А нам, атеистам, можно все!
Юрий Антонович досадливо закатил глаза, но и на этот раз не проронил ни слова. Он терпеливо сносил любые «выкрутасы» младшей сестры, потому что именно она двадцать четыре года назад позвала его и Зинаиду в Таллинн. Многим в своей нынешней жизни Юрий Антонович был недоволен, но возможностью встретиться с сестрами в любой момент дорожил. Хотя иной раз казалось, что Елена ему вовсе не родственница. Может, такой ее сделало время, в которое она росла?
Ленке повезло. Хоть родилась она еще при Хозяине, эпоху его не запомнила. И так люто, как старшие братья и сестра, не голодала. Юра и Зина регулярно подкидывали родителям деньжат, и младшенькая еще в детстве познала вкус леденца. Но и кукурузного хлеба отведала тоже.
С ранних лет Ленку отличала одна нехорошая черта – она отчаянно завидовала чужому достатку и постоянно стремилась заиметь все то, что есть у соседки. И в подруги выбирала только тех, от кого могла быть хоть какая-то конкретная польза. Годам к шестнадцати стала донимать родителей требованиями красивых обновок, но те едва сводили концы с концами: пьянчуга Иван бессовестно тянул из них рубли да трешки. Посчитав Ивана виновным в своей серой юности, Ленка возненавидела брата и навсегда перестала с ним разговаривать.
В конце шестидесятых сменивший скинутого Хруща чернобровый Орденопросец посадил экономику на нефтедолларовый допинг, и народу зажилось полегче. Ленка не только окончила десятилетку, но и поступила в пединститут. Казалось бы, везет сверх всякой меры – не зная ни голода, ни лишений, поддерживаемая старшими братом и сестрой, становится самой образованной в семье. Но Ленке этого было слишком мало. Приезжая на лето в отчий дом, она без конца вздыхала о модных шмотках, поездках на взморье и прочих вещах, о которых родители раньше и не слыхали. А уж денег на все это у них не было тем паче.
Пораскинув мозгами, Ленка поняла, что для построения коммунизма в отдельно взятой семье нужны валюта (или ее эквивалент) и выход на западный рынок; тут же выскочила замуж за новоиспеченного судового механика и уехала с ним в Таллин. Новая жизнь ей так понравилась, что она (в кои это веки) решила поделиться радостью с родными и пригласила к себе братьев и сестру.
Иван не поехал. Он не любил Ленку не меньше, чем она его, да и никогда не ездил дальше районного центра. Ему что Таллин, что Монте-Карло, что Сковородино – одинаково по фигу. А Юра и Зина съездили в странноватый русскому глазу Таллин и решили в нем остаться. Почему бы не осесть Григорьевым в одном месте, пусть даже в сотнях километров от родного дома?..
Юрий Антонович снова встал. На сей раз один. – Иногда мы ссоримся…
– Как встречаемся, – хмыкнул Павел.
– Паша! – тихо укорила его мать.
Юрий Антонович глянул на племянника, усмехнулся против воли.
– Может, это и к лучшему, что мы так горячо друг к другу относимся. Равнодушие ведь хуже… Как бы там ни было, я знаю точно: случись с кем-нибудь из нас беда, все непременно бросятся ему на помощь. Так что давайте выпьем за то, чтоб мы такими и оставались!
– Звучит почти как проклятие, – едва слышно восхитился Павел.
Зинаида Антоновна в очередной раз бросила на него укоризненный взгляд. Остальные приняли прозвучавший тост без эмоций, опустошили рюмки и бокалы и с жадностью набросились на еду.
Юрий Антонович с грустью посмотрел на родню, проглотил свои пятьдесят, поморщился и прохрипел:
– Да поможет нам Бог.
– С каких это пор ты стал таким религиозным? – раздраженно поинтересовалась Елена Антоновна. – Еще года три назад все над Илгой посмеивался.
Юрий Антонович сел, мельком глянул на супругу, пока еще сохраняющую внешнюю безучастность, крепко, со знанием дела отрыгнул и, уперев руки в колени, с грустинкой признал:
– С возрастом многое понимаешь. Нельзя человеку без веры.
– А я и не замечала! – хохотнула сестра.