Волк в ее голове

ПОЧТАМПЪ сейчас

Оля Мисевра

Было бы здорово, если б ЕГЭ после 9 класса, затем 2 года и точно в универ

Свободная форма

ПОЧТАМПЪ сейчас

Олеся Гордейко

Считаю необходимым:

– обеспечивать учёбу в иностранных вузах за победу в олимпиаде по английскому

– запретить учителям касаться ученика и его вещей без разрешения!

– ввести нормальную медицинскую систему

ПОЧТАМПЪ сейчас

Олег Петраков

Ага. Где ты денег возьмёшь на учёбу в иносранных вузах?

Лучше пусть сделают меньше ненужных предметов, типа этого

ПОЧТАМПЪ сейчас

Катя Бабухадия

Закрывающиеся двери в туалетах или хотя бы бумага

Молодые учителя вместо старых (можно до 50)

Анонимная психпомощь (по нам видно)

ПОЧТАМПЪ сейчас

Мария Ремпель

Чтобы была нормальная медсестра и чтобы она лечила

Чтобы были коньки и бассейн

Чтобы все уроки кончались к 6 pm

Чтобы не было тараканов, хотя бы в столовке и в раздевалке (про слизней молчу)

Чтобы не надо было одеваться в чёрное, как на траур

ПОЧТАМПЪ сейчас

Ленка Павликовская

Короткие перерывы в начале и долгие потом, возможность гулять

Места для молитв и исповеди, как у отца Николая тогда

Бесплатный проезд

Работа с 14 лет

Я с некоторым удивлением смотрю на это цунами сообщений, затем зрение уходит в расфокус. Буквы на экране двоятся и раздвигаются в стороны, словно в балетном номере.

Моё «Лебединое озеро».

Сырок рядом тоже скучает: вычерчивает дату почтовыми цифрами и, временами покусывая карандаш, рисует девушку-киборга с мечами. Раз катана, два катана. Персонаж до неприличия напоминает Диану, и ещё секунду-другую я держусь, но потом лезу в телефон, создаю группу в «Почтампе» и приглашаю туда весь 10 «В».

«Где, кто видел Фролкову последнее время?»

Отправить.

Пульс учащается, сердце выколачивает рёбра, будто пыльный ковёр. Мой телефон заваливают молодёжные манифесты, но новый чат пуст. И только через минуту или две всплывают сообщения.

Сегодня, 30 марта

Света-Лето Шупарская 9:07

Чё за?

Пользователь Света-Лето Шупарская покинулъ(-a) бесѣду

Катя Бабухадия 9:07

Ага?

Олег Петраков 9:08

Чё за пуйня, эт кто вообще?

Пользователь Мария Ремпель покинулъ(-a) бесѣду

Пользователь Катя Бабухадия покинулъ(-a) бесѣду

Пользователь Олег Петраков покинулъ(-a) бесѣду

Пользователь Мария Ремпель покинулъ(-a) бесѣду

Пользователь Ленка Павликовская покинулъ(-a) бесѣду

Пользователь Митяй Басов-Яроцкий покинулъ(-a) бесѣду

Пользователь Кирилл Разгуляев покинулъ(-a) бесѣду

Пользователь Кристина Меллендорф покинулъ(-a) бесѣду

Пользователь Аня Симонова покинулъ(-a) бесѣду

До меня доходит, что вместо «Где, кто видел Фролкову последнее время?» Артур Александрович написал «Где, кто вилед Фролкову п ослепнете вреия».

Ну да.

Я краснею не то от стыда, не то от смущения и удаляю группу.

– Сын мой, это ты там устроил? – спрашивает Валентин. – Не успел написать.

В ответном «угу» мне с трудом удаётся скрыть досаду.

Тем временем Сырок замечает мой интерес к Диане-киборгу и, покраснев, вырывает из тетради страницу.

– Нравится? Возьми.

Сырок с любопытством смотрит на меня, а я с таким же любопытством – на роботизированную Диану в моей руке. Сходство настолько удивительное, будто Диана сама позировала перед классом.

Знаете, однажды мы с ней играли в натурщицу и художника. В детстве, без какого-либо эротического подтекста. Помню, я тогда подумал, насколько Диана…

Нет, мне неловко об этом говорить.

Извините.

Секунды две я ещё разглядываю полотно Сырка, затем выбираю на ручке красный стержень и пишу: «Где, кто видел Д. Фролкову последнее время?» Перечитываю. Правлю «э» на «с». Ещё одна перечитка. Ещё одна правка: зелёная стрелочка к киборгу, под стрелочкой – синяя рожа с плачуще-умоляющими глазами.

– Ответь и пусти по рядам, – шепчу я Сырку и возвращаю страницу.

– Четвёртая парта! – Богиня наводит на нас указку, и мы замираем. – Будете дальше шептаться и щёлкать ручками – и вас поработят роботы. Уже создаются искусственные женщины! Сами знаете для чего. Человек уже совсем не нужен. Совсем. Люди, создающие роботов, говорят, роботы будут тащить. А вы шепчетесь и ручками всё, ручками.

Класс содрогается от хохота, и, поняв, что дальше на Богиню можно не реагировать, я расслабляюсь.

Сырок выглядит расстроенным, даже обиженным – но пишет ответ и передаёт листок назад.

Ну, извините.

На улице темнеет больше прежнего, небо будто опускается. В воздухе появляется запах свежей зелени. Урок уныло тянется к середине, а Диана-киборг гуляет себе по рядам и не думает возвращаться. Странная тревога, напряжение стягивает внутренности, и я передаю по партам, чтобы опросник вернули. Головы одна за другой поворачиваются назад, моя просьба запрыгивает на средний ряд. Сквозь стены и пол гимназии тараном проходит раскатистый гром.

– Раз вы хотите поговорить о геях и сексе, – замечает Богиня, – то давайте я тоже выскажусь: если гей откусил вам ногу, бегите!

О Господи.

– Да не о геях мы, – устало бурчит Олеся. – Тут социологический опрос.

– Все разговоры так или иначе о геях или сексе.

Богиня достаёт из сумки бутылочку, низко наклоняет голову и, бросив взгляд исподлобья, поспешно отпивает. По классу расползается аромат яблочного сока. Мне в висок ударяется бумажка и отскакивает в проход. Я с возмущением оглядываюсь, но Сырок уже наклоняется и поднимает комок.

Да, это мой опросник. Имеется пара ответов о гимназии (за авторством Сырка) и ППЧ (за авторством Валентина), но большую часть страницы занимает комикс о мужском причиндале и киборге. Вот причиндал страдает от одиночества, вот знакомится с киборгом и влюбляется в него. Вот в ЗАГСе киборг признаётся, что раньше тоже щеголял причиндалом, но затем сменил пол.

Я рассматриваю комикс со смесью любопытства, удивления и разочарования. В оригинальности автору не откажешь, но неужели сложно ответить?

Меня охватывает такое раздражение, что я выдираю чистую страницу из «Т-34» и быстро, наплевав на размер букв, пишу сверху: «где кто видел л фролкову. за информацию помогу на химии или физике».

Да, я упрямый.

– Ты решил всех довести? – спрашивает Сырок с робкой улыбкой.

– Да потому что нефиг…

Сырок со вздохом пишет: «У гимназии, Кирилл», подчёркивает раз шесть и обводит жирным квадратиком. Под квадратиком появляется роспись, сбоку квадратика – изящная печать с гербом. Наконец моя анкета перекочёвывает на соседнюю парту.

За окном с мягким шорохом накрапывает весенний дождь – будто рис насыпают в кастрюлю. Я смотрю на прозрачные тельца капель, которые распластываются на стекле, и вижу за ними полицейскую машину. Колёса её разбрызгивают грязь; свет фар облизывает окна противоположного крыла гимназии, мигает и гаснет.

Фоном разносится смех и постепенно переходит в истерику. Я понимаю, что пропустил очередную монументальную фразочку Богини, но не могу переключить внимание – кажется, будто полицейская машина привезла Веронику Игоревну, и она вот-вот выйдет. Конечно, это неправда, и автомобиль исторгает из себя лишь взъерошенного мужчину, который вскоре исчезает за краем подоконника.

Когда я всё-таки отвожу взгляд, класс шумит, будто ярмарочная площадь. С протекающего потолка оглушительно капает в предусмотрительно установленное ведро, Олеся снимает Богиню на телефон. На лице Сырка выражается крайняя степень удивления.

– Тю-тю… вам лишь бы дурака повалять, – говорит Богиня, копаясь на столе.

– Да! – раздаётся весёлое многоголосье. – Давайте ещё про роботов!

– Ну, что про роботов? Было время, когда в Союзе потребляли картофеля 30 кг на душу. Когда 30 кг… Тогда как Америка – 100 кг. При этом одним из ведущих направлений у нас была боевая парапсихология. Дальше большими буквами: «БОЕВАЯ ПАРАПСИХОЛОГИЯ».

– Пожалуй, запостю это в группу, – замечает Валентин. – То есть, запостчу. Запощу?..

Богиня обводит взглядом класс и… – за исключением звука голоса – пропадает, потому что ко мне возвращается листок с опросом о Диане.

– При этом от попытки воздействовать на мозг при помощи психотропных генераторов наши учёные отказались. Была разработана концепция солдат будущего. Не как биоробота-убийцы, а… напишите с большой буквы: Воина духа. Написали? С большой буквы!..

Сердце так колотится, что его пульсация в ушах заглушает остальные звуки. Я глупо моргаю и сосредотачиваюсь на анкете.

Кто-то поставил перед «когда» красную запятую, другой умелец нарисовал какаху, а третий написал по этому поводу «фу-у-у».

Ниже дрожит тень моей левой руки, которая зловещим надгробием перекрывает ответы:

У гимназии, Кирилл

В «Повешении, потрошении и четвертовании», сам помнишь, твой Валентос

В жопе!

Кто здесь?

В гробу в белых тапочках, запарил уже!

Фролкову давно не видела, но я бы с тобой позанималась… химией… физикой УГАДАЙ КТО Я

Для помощи в учёбе нужно хотя бы уметь писать без ошибок слово «информация».

Афган.

Какую? Пошла она на…

«Повешение, потрошение и четвертование» вроде? Объясни, как ты гвоздь тогда покрасил!!! (Маша)

Стесняюсь спросить: ошибки в вопросе, это так и задумано?

Она разве не обещала прийти сюда и бойню устроить?

Около заводских складов. С тебя – диагностическая, Менделеев

Этой суке трюфель надо молотком расхерачить

Да кому нужна его помощь? Вы чё? Про конденсатор ответить не может

В прошлом месяце, в гимназии, не помню, где / Серый

В Афгане, Митяй

Она ещё не сдохла?

Реально, в анал такую помощь. Фальшивые пятёрки мы и сами можем получить

У вокзала, дня три назад Аня

В ушах гудит. Листок буквально источает вампирическую злость: мигом лишает сил и приносит глухую обиду. Я не обманывался, будто меня считают гением, но откуда такое отношение? Может, слово «инфармащия» у Артура Александровича и не получается с первого раза, но химия и физика мне нравятся, они легко даются – что плохого, если я предлагаю помощь?

Что?

– Так и да, и продегустируем, – пробивается сквозь шум в ушах Богиня. – Во сколько мы заканчиваем? Это первый урок? Ещё… семь минут? Так! Воины духа, кто вызовется на передовую?

Прежде, чем мозг успевает опомниться, моя рука поднимается к потолку.

– Э-а-а… – каркаю я и хмуро оглядываю класс, точно увижу своих ненавистников и одной решительностью, одной поднятой рукой их посрамлю. Конечно, глупо так думать – лицо у меня, наверное, сейчас особенно тупое. – ЧЁ делать?

Богиня показывает указкой на доску. Господи, не представляю, какую хрень несла эта безумная.

– Самолёты строят, чтобы они летали.

– Ты – левитирующий Воин духа, – шепчет Валентин, и по классу, как мышки, разбегаются смешки. – С большой буквы.

Я прокашливаюсь, неуклюже складываю пышущий злобой листок и прохожу между рядами. Свет молнии белым выжигает доску, выделяя контрастом трещину посреди. Кажется, будто края её сейчас разойдутся и затянут меня в чёрное нутро междустенья.

– Гроза! – с восторгом замечает кто-то. Ему вторят:

– Смотрите, гроза!

– …давайте похлопаем… – сквозь рёв грома говорит Богиня. – Манифест…

Несколько человек радостно, как дебилы, хлопают, но я чувствую в этих аплодисментах лицемерие и смотрю только на Богиню. Та невозмутимо протягивает бледно-голубой мелок.

– Так, манифест современной молодёжи. Манифест, с большой буквы, БУДУЩИХ ВОИНОВ ДУХА. Пишем все. С большой буквы!

Раздаётся ленивое шебуршение. Щёлкают ручки, кто-то прокашливается. Класс вновь зажигается белым-белым, и гром барабанной дробью проходит по округе: дребезжит стёклами, сметает с проводов чёрных птиц и вгоняет машины, припаркованные через дорогу, в сигнализационный ступор.

Две грозы весной? Выглядит, как плохое предзнаменование.

– Время идёт, Воин духа, – сообщает Богиня. – Тик-так. Тик-так.

Моя рука утыкает бледно-голубую рожицу мела в доску. Тараканы, омлет… и-и-и-и… Слизни?

Я осознаю, как глупо вызываться, если в голове нет нужного ответа. Осознаю, что точно получу клеймо «ТУПОЙ», если напишу о тараканах и слизнях с ошибками. Осознаю, что лучше бы угадал, какая девочка назвала меня «хорошеньким», или позлорадствовал бы, как сильно ненавидят Диану – но в мыслях, как в стиральной машинке, крутятся лишь слова о никчёмности.

То есть, эти люди говорят со мной на переменах, здороваются у гимназии, а втайне… презирают? Считают идиотом, которому оценки ставят за красивые глаза? За трах Вероники Игоревны с моим батей?

Листок ответов будто разгорается в кармане и опаляет ногу, живот, лицо.

Я сосредотачиваюсь и внимательно скребу по доске:

М А Н И Ф Е С Т

Мел плохой – не мягкий, а твёрдый, из тех, что царапают эмаль. Это неприятное ощущение передаётся от подушечек пальцев к спинному мозгу и ввинчивается куда-то в затылок – так, что хочется повести головой.

Мой «МАНИФЕСТ» доходит до овражка трещины и на букве «Е» пересекает его. Нет, серьёзно, откуда такая пробоина? Будто кто-то рвался наружу из доски и долбился рогами-ногами-головой.

Словно в насмешку, в шею ударяется бумажка и закатывается под умывальник.

– Воин духа, спишь ты или пишешь? – интересуется Богиня. – Времени нету – есть только жизнь.

Я ударяю мелом в доску, чтобы хоть так, звуком, взбодрить себя.

Манифест – девиз или типа того.

Да?

В затылок долбит ещё одна бумажка, отчего появляется желание почесаться, а затем – кого-то придушить.

Шум грозы стихает, и воцаряется неуютная тишина.

Я поднимаю руку с мелом и выскребаю первое, что приходит в голову:

СВОБДОНАЯ ФОРМА

В классе поднимается смех, и меня охватывает тревога.

Что? Что не так?

Ты перепутал буквы «О» и «Д». Соберись.

Я перевожу дух и начинаю пункт манифеста снова.

О чём вообще писали в моей анкете?

Гадости о Диане. Гадости обо мне.

Один человек упомянул гимназию.

«Твой Валентос». «Угадай, кто я».

Валентос.

Раньше он не тыкал меня в спину. Или тыкал, но редко, так, дурачась. А сейчас… сейчас в этих пытках прорывается некая злость. На что?

Я уже не обращаю внимания на звуки класса, потому что снова и снова прокручиваю в голове ответы о Диане.

Склады. ППЧ. Вокзал. Афган…

Афган?..

Бело-голубая спинка буквы «З» уходит в сторону, меня охватывает дрожь. Я делаю вид, что перечитываю текст на предмет ошибок, пока сам напрягаю память.

«Афганом» у нас называют район вокзала и складов за ним. Взрослые говорят, будто раньше там кипела жизнь – в советское время, когда заводы Северо-Стрелецка вовсю работали. Теперь это место пользуется дурной репутацией. Там постоянно избивают, насилуют, втыкают отвёртки в шеи, и ни одна живая душа не понимает, кому принадлежит это кладбище северо-стрелецкой промышленности.

Пальцем я подтираю горбатую спинку «З» и дорисовываю «Э». «ОГЭ». Теперь верно.

Трое… нет, четверо написали об Афгане, о вокзале или складах.

Четыре, блин, человека.

Раздаётся звонок, от резкого вибрато которого меня охватывает беспричинный страх. Я ошалело отступаю от доски и оглядываюсь.

За окнами промаргивается солнце, и класс прочерчивают контрастные тени. Громко шлёпают в ведро капли с потолка. Народ шепчется, фотографирует меня, доску. Плохо соображая, что происходит, я перечитываю своё творение.

М А Н И Ф Е С Т

1. Свободная форма за хорошие оценки.

2. Опоздание на первый урок на 15–20 мин. без ора и вызова отца за отдельные достижения.

3. Учить только интересные предметы.

4. Оценка работы учителей учениками, и зарплата учителям с учётом их рейтинга.

5. Государство должно платить ученикам с учётом такого же рейтинга. Можно вообще рейтинг гражданина ввести, и за высокий рейтинг – особые привилегии. Например, иммунитет от коллекторов.

6. В топку ОГЭ, в топку ЕГЭ, в топку ДЗ.

7. Внутригимназиучрежденческие партии с увеличением самоуправления гимназистов вплоть до участия чемпионов гимназий в правительстве.

8. Передача власти в стране интеллектуальной элите.

Ошибок нет, я это вижу – ни одной долбанной ошибки, – но что-то не так, если весь 10 «В» включил камеры на телефонах.

Я ещё раз всматриваюсь в текст и лишь тогда, с холодком, с колючим стыдом понимаю: с грамотностью всё нормально, но буквы… буквы вычерчены в зеркальном отражении. Будто писало существо с ТОЙ стороны доски. С изнанки.

Сон девятый. Орфей спускается в ад

Помните ту фразу, которую писали на средневековых картах, когда обозначали неведомые земли?

«Там обитают драконы».

Наверное, так же пометили бы путешественники и наш Афган.

Вообразите себе железнодорожный вокзал, а вокруг него – улицы покрасивее, улицы, полные людей, улицы-модницы с кафе и неоновыми вывесками. Рабочий день. Звучат десятки голосов, шумят машины, пищат клаксоны. А потом, будто жилы во время пытки, из этого винегрета вытягивается всё яркое и живое – вытягивается, пока не остаются лишь два цвета: серый и запёкшейся крови.

Нависают одинаковые кирпично-красные постройки: окна заколотили досками, двери замуровали штукатуркой. Зловещие бетонные заборы перекрывают небо, прячут угрюмые пакгаузы и котельные. Отметки наводнения напоминают об уровне воды 5 октября 2014. Граффити на стенах предупреждают: «Это не страна, это ёбаная декорация».

Я сворачиваю в тёмный проезд между складами. Под ногами завивается старая узкоколейка (даже слово старое) – по ней явно не ездил ни один состав со времён Медведева, да и сама она явно не помнит, куда направляется.

Как и Артур Александрович.

Мои ноги уже третью неделю утаптывают местный асфальт, и настроение даёт сбои. Пока все гуляния вылились в дюжину пропущенных вызовов – от некоего человека, которого я записал под ником «Валентос».

Кто бы это мог быть? Хм-м-м.

Взгляд цепляется за новую деталь в однообразии кирпича и бетона: на пустыре между двумя цехами скопилось с десяток человек. Я вглядываюсь, и по моей спине проползает холодок, дыбом поднимает волосы – на грязной земле лежит труп под чёрным пакетом. Полиэтилен дрожит, хлопает углом на ветру, приоткрывая лужу засохшей крови – до странного тёмной, будто не человека убили, а маляр уронил ведро бурой краски. Рядом с мертвецом заполняет бланк молодой парень: форма полицейского отливает тёмно-синим, глаза осоловели от усталости.

Пытаясь не замечать труп, я подхожу к толпе.

– Простите! Вы не видели её?

Несколько человек смотрят на фото Дианы, несколько голов качаются в знак отрицания.

– Спасибо! – неискренне благодарю я и направляюсь прочь.

За такими односложными беседами минует несколько часов. В ржавых водостоках гудит ветер, дышат паром канализационные решётки. Пахнет вечной, неизлечимой, леденящей сыростью, которая ещё больше убивает надежду на успех.

Слишком много дней прошло. Слишком часто закрыты местные двери.

Слишком очевидно, что Диана уехала насовсем.

Воздух наливается вечерними тенями. В конце улицы вспыхивает оранжевым вывеска «Калитка навсегда» и тут же мигает, гаснет. Мой желудок урчанием напоминает, что с утра не принимал гостей.

Я ускоряю шаг, взлетаю по ступенькам, лязгаю дверцей. Внутри магазина бубнит радио и пахнет пирожками, которые жарили год за годом в прогорклом кипящем масле. Повар дрыхнет сидя, свесив голову на грудь, и кассир дрыхнет – положив голову на прилавок, шевеля дыханием чеки в коробке. Сонное калиточное урочище.

– Сорян, – тихо говорю я.

Кассир вздрагивает, выпрямляется и очумело смотрит на меня сквозь гигантские очки.

– Чего? – Небесно-голубые глаза моргают несколько раз, будто индикаторы на системном блоке. – Чего тебе?

– Скажите… Вы не видели? – Я показываю фото Дианы.

Он по-детски трёт глаза, вглядывается в снимок.

– Ты собираешься что-нибудь покупать?

С таким запахом?

– Чё-то нет… не хочется.

– М-да?.. Вот и отвечать не хочется.

В растерянности я развожу руками. Кассир смотрит выжидательно.

Стоит вообще этот разговор моих усилий? Сколько уже раз видели других, похожих девушек – не Диану?

Собеседник вздыхает, показывает, чтобы я придвинул ближе телефон и всматривается в фото. Очки сползают на кончик носа, так низко, что у меня самого чешется горбинка.

– Зачем ищешь-то? Втрескался?

– Подальше послать.

Кассир отклоняется на спинку стула и с минуту смотрит задумчиво.

– Да, – он театрально кивает, – у нас работала рыжеволосая девушка. Нет, – он едва заметно усмехается, когда я всем телом подаюсь вперёд, – не твоя зазноба.

Из-под прилавка возникает бутылка «Новотерской», газированная вода с шипением обрушивается в пластиковый стакан.

Я с шумом выдыхаю воздух и убираю телефон.

– Где ещё можно поспрашивать? Не знаете?

– В жопе, – отвечает кассир, когда перезагружается глотком минералки.

У меня внутри всё сжимается от его грубости.

– Молодёжь обычно там околачивается. – Он видит, что я не понимаю, рокочет отрыжкой и неохотно поясняет: – Бар такой. Клуб. Называется «Жопа».

– В самом деле?

– Нет. – Ещё глоток воды, ещё отрыжка. – Я, знаешь ли, шучу.

Из моего горла вырывается смешок.

– Ну и где находится ваша… м-м, «Жопа»?

Мужчина выразительно смотрит в ответ.

– Понимаю, название под стать. Как найти?

Кассир поднимает было руку, но молчит, ибо по радио объявляют семь вечера. Он и повар знающе переглядываются, встают. Я догадываюсь, что у них закончился рабочий день, и мигом ощущаю себя невыразимо лишним в этой калиточной.

– А… дорога? – напоминаю я и смущённо показываю рукой за спину.

– Отсюда наверх до часовни. Потом до Шестой линии. Там разберёшься.

Я благодарю кассира, направляюсь к двери, но, последовав минутному порыву, возвращаюсь.

– Можно одну штуку?

Мой палец утыкается в тёплое стекло витрины. Кассир останавливает пересчёт выручки, хмурится.

– Эти штуки зовутся калитками.

– Да, так… можно?

Плохо соображая, где ценник и сколько стоят пирожки, я нахожу и неловко протягиваю сотню.

– С какой начинкой?

– Да… всё равно. Любую.

Взгляд у кассира делается такой, будто его пытают

– Ты, наверное, думаешь, эти штуки – так, ерунда? Вроде беляша под водку?

Я нервно прыскаю.

– Нет?.. Что вы… нет!

– И хозяин этого заведения – какой-то делюга…

– Вовсе нет!

– А может, у него из поколения в поколение передают рецепты этих калиток? Может, когда здесь гудели заводы, все работники стояли к нему в очередь за этими калитками? – Кассир надевает на руку прозрачный целлофановый пакет, достаёт одну калитку, осматривает. – А теперь это никому не нужный район, на никому не нужной улице, в никому не нужном городе, где никому не нужны эти калитки, хотя, может быть, это очень вкусные калитки. Может быть, их пекла ещё его бабушка. – Он свободной рукой достаёт из-под стола бумажный пакет и продувает, чтобы придать объём, швыряет внутрь калитку. – А до бабушки – его прабабушка. По старинному рецепту, который можно найти в книге английского путешественника XVII века. Может быть, детей у делюги нет, и этот рецепт уйдёт вместе с ним, и больше эти калитки ты никогда не попробуешь. Другие, может, будут… – Кассир шлёпает передо мной пакет и отсчитывает сдачу. – А вот таких, по этому рецеп-кх-а-а…

Гортанный кашель обрывает его на полуслове. Давясь в приступе бронхита, кассир качает головой и уходит в подсобку. Одинокая калитка обжигает мою руку через бумажный пакет – обжигает так, словно ладонь окунули в кипящее масло.

Повар заканчивает уборку и терпеливо ждёт, пока я выйду. Он запирает за мной дверь на засовчик и поворачивает табличку с часами работы (чёрные цифры на белом) обратной стороной, отчего получается фатальное сочетание текста таблички с текстом неоновой вывески:

КАЛИТКА НАВСЕГДА

ЗАКРЫТО

***

По голубой проталине неба дрейфуют тяжёлые, как атомные крейсеры, облака. Иногда они закрывают солнце, отчего холодает, и я жалею, что надел вместо нормальной куртки балахон с Губкой Бобом. Иногда весеннее солнце прорывается, и верхушки растрёпанного леса за городом загораются рыжим пламенем – будто свечи. Тогда через улицу протягиваются ярко-жёлтые полосы, на стенах набухают смоляные тени. Длится это минут десять. Затем гурьбой наползают новые тучи и свет тускнеет, бледнеют очертания, и на глаза будто надевают синевато-холодный фильтр. Будто цвета и краски стекают с неба и домов, обнажая безликий, бесшовный мир.

«Мир Дианы», – ловлю я себя на мысли и тут же вздрагиваю от далёкого визга, который сумрачным эхом проносится над крышами. Ноги сами несут меня прочь от звука – на первую же улицу, где мелькают прохожие.

В детстве нас пичкали байками о заводском районе: призраки, убийцы и прочая требухня. Окно в дороге. Да-да: рама, стекло, подоконник, а под ними – полотно автострады. Словно дом захлебнулся в асфальте. Бр-р.

И без того немноголюдная округа зловеще пустеет и затихает, будто перед грозой.

Я сворачиваю на вторую слева улицу, как объяснил кассир. В нос ударяет запах шпатлёвки.

ТИПОГРАФИКА. МЫ ПЕЧАТАЕМ БЫСТРО И ДЁШЕВО

ADRAUREUR. ДОСТАВКА ГРУЗОВ ПО ВСЕЙ РОССИИ

БАР «ЖОПА»

ВНИМАНИЕ, ПРОПАЛА МАМА…

Волосы на загривке будто стягивает невидимая рука, я останавливаюсь.

Оно? Объявление Дианы тихо шелестит на ветру, левее темнеют двустворчатые двери бара, которые детально разрисовали под две половинки женской попы. Промеж них сочится приглушённый тяжеляк в духе девяностых, со стены белым неоном тянется стрелка с подписью: «Иди в задницу». Тут же висит мерзотный плакат «Фекального вопроса» – от концерта месячной давности.

Чувствуя тревожный азарт, я открываю левое полупопие и захожу в тёмный, с кислотно-жёлтой подсветкой зал. По ушам и подошвам ударяют басы. В дальнем конце помещения, в его пульсирующей хмари, танцует одинокая девушка. Из неонового марева поднимается фигура ди-джея, который держит в руке толстый шнур – держит не как провод, а как дубинку, будто чего-то боится.

– Куда! – Тень шагает навстречу. – Куда прём? Предупреждали ваших?

Я чувствую, как мои брови сами собой ползут на лоб: «Ваших?»

Тень изображает нацистское приветствие и следом – жест «убирайся подальше».

– А, – я как можно дружелюбнее улыбаюсь и выбираю на телефоне фото Дианы, – это стрижка. Современная стрижка. А я ищу свою подругу. Вы не?..

– Мне опять зубы с пола собирать? На выход!

Ди-джей ладонью указывает направление.

– Клянусь! Только посмо…

– На выход!

– Вам так сложно на фото посмотреть? – Я тычу сотовым вперёд и с обидой добавляю: – Неужели за две секунды пострадают чьи-то зубы?

Ди-джей замолкает. Размышляет с полминуты, затем берёт мой телефон и подносит ближе к глазам. Свет экрана мягко очерчивает качка-старика лет пятидесяти. Костистый лоб прорезают морщины, опускаются уголки губ.

– Не знаю, – тон ди-джея смягчается. – Ходила тут одна. Доходилась.

Весь мой азарт обрушивается куда-то, ноги слабеют.

– В смысле?

– В смысле район такой… – Ди-джей бросает взгляд на танцующую девушку и пожимает плечами. – То ваши делов наделают, то…

– Да не из скинов я! – Голос у меня дрожит. – Это точно она? Тут, на фото, она моложе.

– Не знаю.

– Как, не знаете? Вы только что…

– Не в мою смену было! Сказали… ну, хорошенькая, сказали. И что-то там про рыжий цвет. То ли куртка у неё рыжая. То ли волосы…

Ди-джей снова оглядывается на танцующую девушку и не заканчивает предложение. Руки её вспархивают, перекрывают неоновый свет и мягко опускаются.

– И чё теперь?.. – Я до боли стискиваю телефон. – Чё с ней? Где она?

– Кто? – Старик пытается отвести взгляд от танцовщицы, но голова его неизменно возвращается обратно, будто дверь на доводчике.

– Рыжая девушка!

– Я откуда знаю? Полиция вроде выезжала. Скорая. – Ди-джей наконец поворачивается и меряет меня неприязненным взглядом. – У них и спрашивай.

Голова бухает, когда я выхожу наружу. Солнце утекает за дома, вытягивает, будто на дыбе, сизые тени. Мне холодно, и почему-то тянет смеяться. Улица напоминает тёмный коридор: слева угрюмые пакгаузы, справа забор железной дороги; фонари ещё не зажглись. Не уверен, что они вообще здесь зажигаются.

«Посмеёмся, когда в ближайшее время найдут их трупы», – тихим, спокойным голосом девушки-коллектора отвечает память.

Да сколько рыжих девиц в городе?! Сотня уж точно наберётся, а найдутся и те, которые красятся, и русые, и блондинки. Блондинки при свете фонаря покажутся рыжими!

Возможно же, что бы ди-джей ошибся?

Конечно.

Он даже не видел ту девушку. Услышал от кого-то и пересказал мне, как запомнил. Старый испорченный телефон – не более.

Старый испорченный телефон.

Телефон.

Я достаю мобильный и набираю Диану.

– Данный номер не обслуживается.

В животе будто скручиваются ледяные змеи, но я держу себя в руках: переключаюсь на приложение «Почтампа» и открываю страницу Дианы. Она всё так же распята на аватарке, всё тот же статус заверяет, что не останется голосов, а останется лишь музыка. И только на стене – новое сообщение.

Олег Петраков

8 апреля 2018 в 22:12

Чё, мамочку потеряла? Поплачься

Я рассматриваю эти строчки непонимающим взглядом, и откуда-то из глубины поднимается тихое, зловещее отчаяние.

Почему в гимназии никто не знает?

«Посмеёмся, когда в ближайшее время найдут их трупы».

Издали доносится свисток локомотива.

Потому что ничего не случилось?

Потому что Диана уехала в другой город? Вслед за мамой? С железнодорожного вокзала?

Или потому что Диана в больнице? Потому что в коме?

«Посмеёмся, когда в ближайшее время найдут их трупы».

Округу ударной волной накрывает грохот поезда.

Я снова набираю Диану.

– Данный номер не обслуживается.

Мыча от бессилия, я оглядываюсь по сторонам. Отблески фар мчащегося товарняка мелькают на окнах и утаскивают за собой по фасадам, по переулкам дробные перестуки колёс. Громкие звуки режут слух, и какой-то звериный, инфернальный ужас – ужас НЕЗНАНИЯ – накрывает мой разум. С неимоверным трудом я заталкиваю его прочь и включаю карту на телефоне.

Больницы?

Полиция?

Взгляд мечется по линиям дорог и зданий, будто Минотавр в лабиринте, и голову стискивает боль. Нарисованные переулки и туннели обступают меня, перебивают дыхание, пока на краю зрения и сознания, во мгле страха и неизвестности, не мелькает красная пиктограмма полицейского.

ОБЩЕСТВЕННЫЙ ПУНКТ ОХРАНЫ ПОРЯДКА № 5 РАЙОНА ЗАВОДСКОЙ

ПРИЁМ НАСЕЛЕНИЯ

ПОНЕДЕЛЬНИК-ПЯТНИЦА

С 16.00 до 20.00

***

Тридцать минут с омертвляющим холодом внутри. Со зверским ветром, гул которого и напор так сильны, что окна домов будто вгибаются в квартиры. С улицами, что вновь оплетают своими прохладными щупальцами.

Голова болит всё страшнее, в затылке пульсирует, и я не запоминаю, как вхожу в участковый пункт. Разом, будто из монтажной склейки, возникает холодное помещение. В соседней комнате звучит певучий женский голос, кто-то плачет, кто-то кашляет. Один на другого металлически блеют телефоны, в эпицентре которых, за стеклом, крутится усатый дежурный.

– Говоришь, рыжая? – уточняет он, когда в звонках образуется пауза.

– Да. Да!

– Если мы об одной гражданке, – усач прижимает трубку ухом к плечу и набирает номер, – так на месте… того.

– Чё?

– Скончалась, чё!

Всё в комнате обесцвечивается. Сердце стучит так, что не хватает воздуха.

– П-посмотрите на фотку? – выдавливаю я наконец и непослушными пальцами вытаскиваю телефон. – Э-это точно она? Она?

Дежурный уже говорит в трубку и останавливает меня жестом руки.