– И еще двоих пришлось оставить, один из них, кажется, еще дышал, – мрачно признался Никита, рассказывая о стычке с троглодитами. – Кабы лешие твои были с нами, меньше бы наших полегло.
– Чего ты добился? – сдержанно укорял Григорий. – Ежели меж нами не будет согласия, одолеют нас поганые, сгинет мой лес.
Никита промолчал, только поднял упрямую голову, и яснее стал виден страшный рубец ото лба до щеки, пересекающий глазницу некогда потерянного левого глаза. Чуть-чуть уклонился он от троглодитского тесака, а то лежал бы сейчас с рассеченным черепом. Рану промыли из фляги прямо на ходу и кое-как залепили листьями, чтобы остановить кровь, а потом кузнец отказался от повязки – удивительно быстро заживали раны в этом чудесном лесу.
Прошло уже несколько дней, а силы тьмы не предпринимали никаких решительных действий. Троглодиты основательно расположились в деревне и вглубь леса проникнуть не пытались. На Лещинной поляне царила тягостная тишина. Лещане терпеливо переносили неустроенную лесную жизнь, но их угнетали мысли о разгромленных домах и о грядущей зиме. Осень перевалила за середину октября, дожди шли целыми днями, и все реже проглядывало солнце. Ночи стали совсем холодными. Промозглый плотный туман окутывал лес по утрам. Запасы, на бегу взятые в деревне, быстро убывали, и люди с утра до вечера заготавливали то, что еще оставалось в лесу – траву для скотины, рябину, последние грибы, орехи, рыбу. Охотиться было запрещено строго-настрого – звери и люди должны вместе противостоять опасности.
Ко времени возвращения отряда Никиты, Глеб уже окончательно выздоровел и слонялся без дела, не зная, куда приложить свои руки. Он, разумеется, помогал то тут, то там, но пользы от этого было мало; ему было ясно, что в одиночку он ни за что не прокормил бы себя в этом мире. Он находил в десять раз меньше грибов по сравнению с другими, плохо лазил по деревьям, а его рыбный улов стыдно было даже показывать. Любил ходить на лесное озеро и подолгу сидел на большом замшелом валуне, глядя в воду. Мимо него проплывали листья и облака. Здесь было одиноко и грустно, зато особенно живо вспоминался дом. Когда начинался дождь, Глеб прятался под густыми елями, а к обеду или к ужину возвращался в Хоромы, где вечером становилось шумно и многолюдно. И на другой день его вновь тянуло на озерный камень.
Тут-то его и нашли Гаврила, Ольшана и Ясень. План, который они ему изложили, поражал своим безрассудством. Идея родилась в голове Гаврилы, когда еще на совете он ругал себя за неудачное выступление: он сидел, пряча глаза, а мысль вертелась-вертелась, и оформилась в нечто гениальное (с его точки зрения). Наученный первым провалом «на публике», Гаврила не стал выносить план на всеобщее обсуждение, а посоветовался с самым близким человеком – с невестой своей, Ольшаной. Она восторженно приняла все, что услышала, и посоветовала привлечь надежного и полезного друга – Ясеня. Потом были привлечены и другие участники – многие из отряда «искателей нездешнего счастья». Но главная и самая почетная роль по этому плану отводилась Глебу. Коротко говоря, вся суть сводилась к тому, чтобы завлечь большой отряд врагов (чем больше, тем лучше) в хорошую ловушку – в гиблую топь. Выслушав заговорщиков, Глеб, не раздумывая, согласился участвовать в безумной затее.
Неверной тропой
Их было шестнадцать: молодые лещане, в числе которых две отважные девушки, леший Ясень и Глеб Калинин. Все в теплой зеленой походной одежде с нашитыми листьями и пучками травы. На поясе нож и фляга, за спиной котомка, лук и колчан, до отказа набитый стрелами. На голове меховая шапка, на шее зеленый шарф. На ногах подбитые мехом высокие кожаные сапоги, перевязанные тесемками голенища. На руках рукавицы, и у каждого лещанина короткое копье. Глеб имел только нож, а леший шел безоружным, если не считать за оружие полутораметровый шест, толщиной в крепкую руку. Ясеню было от роду всего шестьдесят лет, и его юная бородка зеленела, как майская травка. Все лещане тоже были молоды, но по своим лещанским меркам: самому старшему – двадцать два года, а остальным по шестнадцать-восемнадцать. Вел отряд Гаврила, однако он шагу бы не сделал без совета с Ясенем. Других, отчаянных и безрассудных, звали: Микола, Иванко, Дубняга, Прохор, Петр, Василько, близнецы Авдей и Авгей, Степан, Ермила, Золот, Ольшана и Весняна.
Вышли на закате и шли всю ночь. Глеб почти полдороги ехал на плечах Ясеня, а остальные были привычны к походам. Наутро в густом ельнике сделали долгий привал – часа на два. Огня не разводили, отдохнули, подкрепились холодными запасами и опять закинули за спину полегчавшие котомки. Рассвет выдался ясный и свежий, изо рта шел пар, туман окутывал стволы деревьев, но чем выше поднималось солнце, тем дальше открывались смутные лесные виды.
До деревни оставалось всего ничего, в этих местах птицы видели патрули троглодитов, и поход продолжился в полном молчании. Впереди пробирался Ясень, постоянно озираясь и время от времени замирая у какого-нибудь дерева. Ему надо было вывести отряд на высокий лесной пригорок, который вклинивался в лещанскую деревню таким образом, что крайние дома огибали его с двух сторон. В июне на этом пригорке, поросшем редкими соснами, были сплошь ягодные места – клубнику брали ведрами, в июле-августе – отличный покос. Лещане так и называли пригорок – Щедрой горой. А троглодиты вырубили большую часть деревьев и построили сторожевую башню, она должна была охранять казармы от внезапного нападения из леса. Врагов научила осторожности атака молодцов Никиты Андреевича – много троглодитов полегло тогда под Щедрой горой. В башне теперь неотлучно дежурили солдаты, а в бараке у ее основания отдыхала смена.
Хорошо было бы сжечь эту башню и перебить охрану, да пойди, подступись, если деревья вокруг вырублены: нападающих заметят издалека и успеют поднять по тревоге все войско. К тому же, у отряда была другая задача – выманить. И для этой цели башня оказалась очень кстати: увидят троглодиты небольшой отряд лещан и сами выйдут в погоню, но тут их мало, а пока снизу, из деревни, подойдет подкрепление, лещане успеют отойти. И пусть потом враги идут по следам! А чтобы бросились они в погоню безоглядно, забыв о лесных страхах, да чтобы отрядили порядочную орду, нужно было показать им хорошую приманку. Глеб Калинин – самый лучший выбор для этого.
Когда впереди открылся просвет между деревьями, Ясень остановился под старой сосной и тихонько посвистел, подражая какой-то птице. Тотчас откуда-то сверху ему на плечо спланировал маленький дозорный. Птичка что-то долго выговаривала на ухо лешему, потом тот ее погладил и отпустил. Выяснилось, что вчера троглодиты построили на пригорке вторую башню, две казармы, и обнесли это все частоколом. Их патрули с волками обходят окрестности несколько раз в сутки, вынюхивая следы. Таким образом, количество врагов, с которыми предстояло столкнуться на короткой дистанции, значительно увеличилось. Но это не могло остановить лещанскую молодежь, решили действовать по задуманному.
Для начала уничтожили патруль – четырех троглодитов и степного волка. Их перестреляли из-за деревьев, причем, не очень старались, и волк успел подать голос. Его свирепая морда нацелилась на ближайшего стрелка, и он уже в прыжке рухнул на землю, пронзенный четырьмя стрелами. Со стороны башен послышались ответные крики, тревожно затрубил рог. И под эту музыку лещане выскочили из-за деревьев. Они постояли несколько мгновений, будто не ожидали увидеть грозные башни, и пустились наутек, будто испугавшись многочисленной погони; но один задержался дольше других, был он без шапки, и бдительные троглодиты узнали того, кого им было приказано схватить, а командир поспешил отправить гонца с донесением к самому Демону.
За частоколом гудело, как в растревоженном осином гнезде, троглодиты заранее торжествовали победу. Едва Глеб скрылся за ближними стволами, как показалась первая, еще малочисленная (голов тридцать) и плохо организованная, погоня. Троглодиты во главе с хагантом Шухом рассчитывали нахрапом взять легкую добычу и отличиться раньше других. Они, наверное, сильно удивились, когда им навстречу полетели стрелы, а потом и копья. Деревья здесь росли редко, преследователи прекрасно видели тех, за кем собирались гнаться, но при этом сами они представляли собой отличную мишень. Лещане рассеялись полукругом, и троглодиты поначалу не могли решить в какую сторону бежать. Когда Шух сообразил, что предстоит не погоня, а битва, и начал расставлять своих солдат как надо, десять из них уже валялись на земле. Зеленые лучники постоянно перемещались между деревьями, меняя позицию, то отступая, то наскакивая на отдельных врагов, их было трудно даже сосчитать, а их стрелы летели со всех сторон и ложились удивительно метко.
Шух затравленно озирался, прячась за толстой сосной, он уже понял, что попал в хитрую ловушку. Оглядываясь на башни, он подумывал о том, чтобы отступить. Но рядовые троглодиты разозлились и совсем потеряли голову: они хотели расплатиться за кровь и бросались на врага где по двое, а где и в одиночку. Им только и надо было приблизиться на расстояние броска. Однако стрелы людей летели дальше, чем троглодитские ножи, и пока что никто из зеленых, кажется, не был убит.
Глеб с Ясенем издалека следили за боем. Помощь лещанам пока не требовалась, на их стороне была решительность и моральный перевес – преследователи, можно сказать, были шокированы неожиданным развитием событий. Но вот с десяток троглодитов, сбившись в кучку и не обращая внимания на стрелы, бросились вперед. Жертвой они выбрали Петра и Весняну, которые дружно отстреливались в другую сторону и так увлеклись боем, что поздно заметили опасность. Разом взметнулись шесть троглодитских рук (из этой группы троглодитов осталось только шестеро, остальных подстрелили) и разом полетели шесть тяжелых ножей, изготовленных таким образом, чтобы всегда попадать в цель острием клинка. Девушка жалобно вскрикнула и эхом отозвался голос Петра: „На помощь!“
– Сме-е-ерть!! – свирепо взвыли троглодиты, они почуяли кровь.
Часто засвистели стрелы, еще двое троглодитов рухнули, как скошенные колосья. Ясень сорвался с места, поудобнее перехватив свою палку. А Глеб увидел, как Петр кинжалом поразил ближнего троглодита, и как его самого тут же сбили с ног.
Рукопашный бой с троглодитом – очень опасное дело, его может выдержать только опытный, хорошо подготовленный боец. Петру было восемнадцать лет. Это был крепкий, смышленый и смелый парень. Но у него было лишь две руки, клинок вдвое короче троглодитского и очень мало времени. Стоит еще добавить, что он никогда раньше не сталкивался с врагом лицом к лицу и лишь по рассказам других знал о троглодитских приемах. Страх за раненную подругу и природная храбрость придали ему отчаянной доблести, и он сумел свалить одного из нападающих ловким ударом в горло – самое уязвимое место троглодитов, где проходит крупная артерия. Троглодит упал, обливаясь кровью, но лещанин сразу поплатился за это – трое врагов набросились на него.
Когда Глеб вслед за Ясенем подбежал к месту трагедии, все уже было кончено. Четверо троглодитов валялись в луже крови: один был убит Петром, еще один подстрелен подбежавшими лучниками (в него попало пять стрел), а еще двое лежали с проломанными черепами – тут поработал Ясень. Петра пытались привести в чувство, он прерывисто дышал, и ранами было покрыто все его тело, насколько можно было судить по состоянию его одежды. Неподалеку стонала и всхлипывала Весняна. Она сидела, прислонившись к дереву, и зажимала рану в плече, вся ее одежда слева пропиталась кровью. Ольшана и Золот, сын деревенского знахаря, старались утешить ее и перевязать, но она, казалось, не замечала их и не понимала, чего от нее хотят; слезы лились из ее огромных каштановых глаз, и она не отрываясь смотрела на Петра.
Мрачное безмолвие нарушил хриплый голос Ясеня:
– Пора уходить. Петру мы больше ничем не поможем. Я понесу Весняну.
– А я – Петра, – ответил Гаврила. – Мой друг еще дышит, но, боюсь, не доживет до следующего дня. Однако я его не брошу и мертвого.
Он помолчал и добавил:
– Они все полегли. Петр был бы доволен. Лишь одного отпустил я, как мы и задумали, но и то не удержался и всадил ему стрелу в спину. Надеюсь, он проживет достаточно, чтобы рассказать остальным что следует. Собирайте стрелы и уходим! Золот, ты понесешь мою котомку и лук.
– Не уйду, пока не увижу погоню! – возразил Микола.
– Погоня не замедлит, – ответил Гаврила. – Мы их выманим, а иначе и затевать не стоило.
Пока лещане собирались, Глеб тихо стоял как во сне, вспоминая Петра. Он его почти не знал, конечно: пару раз перебросились обычными фразами, и все. Но до того жалко было молодого лещанина, что мальчик чуть не плакал. Хотелось уйти отсюда, а ноги одеревенели, словно их притягивала окровавленная земля. Он вроде бы и не смотрел по сторонам – настолько жутко было ему на этом поле боя, – но память сохранила следы крови на сосновой коре, запрокинутую косматую голову с перерезанным горлом, спину в грязной тужурке, утыканную стрелами, и судорожно сжатые руки троглодита, пригвожденного копьем к сосновому стволу.
Тем временем со стороны башен послышался шум: наверное, прибыла подмога. Низко над деревьями пролетела стая ворон, и это было для лещан нехорошим сюрпризом: уходить от погони будет гораздо труднее – в осеннем лесу не спрячешься от птичьих глаз. Вороны сначала пронеслись мимо, но сразу вернулись и злобно закаркали, кружась над лещанами. Стрелять по ним не стали – только зря стрелы тратить, – а сразу двинулись в путь.
– Ничего, – пробормотал Ясень, – только вот отойдем подальше в лес, я от ворон избавлюсь.
Шли быстро, хотя погони было не видно, но вороны действовали на всех угнетающе, какое-то тревожное чувство подталкивало вперед. Лес постепенно густел, отряд спустился с пригорка в низину, приближаясь к месту последней стоянки. Когда подошли к ельнику, их настигла тревожная весть – ее принесла та маленькая птичка, которая несла дозор в этих местах. Оказалось, что враги разделились на три группы: одна неторопливо поджимала лещан сзади, а две другие уже вот-вот сомкнутся впереди, и стоит только войти в еловую тень, как ловушка захлопнется.
Леший с птичкой на плече (чтобы оставить ее на растерзание воронам, не могло быть и речи) круто свернул влево, уводя отряд к безымянным курганам, которые с незапамятных времен дремали под древними дубами. Неизвестно, кто и когда насыпал эти курганы, только ходят по лесу слухи, будто бы это братские могилы, оставшиеся после какой-то войны, когда на этом месте еще и леса-то не было, а простиралась бескрайняя степь.
Видя, что люди свернули, вороны подняли невообразимый крик, некоторые из них даже попытались атаковать, но тотчас поплатились за свою наглость. Из ельника и сзади тоже послышались крики – погоня быстро сориентировалась и спешила нагнать добычу. Особенно близко преследователи подобрались справа, некоторым нашим даже показалось, что они увидели врагов вдалеке между деревьями. Лещане бежали изо всех сил. Ясень теперь нес Петра, а Весняна двигалась своим ходом, хотя и потеряла много крови, ее поддерживали друзья. Каждую минуту ожидали нападения и держали стрелы на тетивах. Глеб тоже не выпускал из рук ножа, подаренного Гаврилой, и мысленно сравнивал его с троглодитским тесаком, который остался в Хоромах, где-то на дне школьного ранца; хотя этот нож по сравнению с тесаком выглядел игрушечным, Глеб отдал ему предпочтение, потому что на самом деле не собирался никого убивать.
Чем дальше они углублялись в лес, тем больше отставала погоня, потому что каждый корень попадался под ноги ненавистным троглодитам, каждая ветка хлестала их по щекам и цеплялась за одежду, стволы обжигали холодом, а под листьями то тут, то там обнаруживались вдруг глубокие рытвины.
Часам к пяти добрались до курганов. Три из них располагались вместе, а один – хоть и рядом, но особняком. Вокруг раскинулась обширная поляна, которую со всех сторон плотно обступали древние дубы. Место это пользовалось у лещан дурной славой, они сюда почти не ходили, разве что за редкой лечебной травкой, живоцветом могильным, которая росла только здесь и нигде больше во всем лесу. Лес в окрестностях поляны был густым, запущенным – сплошной бурелом – и таким мрачным, что ночевать тут, во всяком случае, не следовало. Даже в разгар лета здесь преобладали серые и бурые краски, трава росла только на поляне и на самих курганах, зато была на удивление густая и сочная, а среди местных дубов травы не было – только старые ветки, корни да море поганок. Лешие, в отличие от лещан, относились к этой части леса по-хозяйски и не испытывали здесь особых неудобств, однако помнили, что именно тут любимое обиталище Гнилозема и некоторых других духов, с которыми надо держать ухо востро.
Дряхлые стволы расступились перед властной рукой Ясеня, и отряд вступил на Могильную поляну. Здесь решили передохнуть. Погони было не слышно. Развели костер и сели погреться. Вороны притихли и расселись по дубам. Но не долго им пришлось сидеть, потому что птица, неугодная лесу, может чувствовать себя в безопасности только в небе, – среди деревьев таится ее смерть, равно как и на земле. Ясень исподлобья посмотрел на ворон и произнес заклинанье:
– Сидите вечно на дубах и обратитесь в пух и прах!
Дубы словно дрогнули от яростного ветра. Раздался многоголосый предсмертный вороний крик, полетели перья. Несколько черных птиц все-таки вырвались из цепких ветвей и, неистово каркая от страха, умчались восвояси (в городе расплодились эти злые птицы, и не было от них житья никому, кто имеет менее крепкий клюв и менее быстрые крылья). Из большого дупла глянули желтые глаза, медленно проплыла над землей крылатая тень – будет сегодня вдоволь поживы местным сычам и совам.
Лещане обрадовались вороньему разгрому. Собрались вокруг Петра, заботливо укутанного теплыми одеждами. Удивительное дело: раненый перестал стонать, едва отряд вступил на поляну, а теперь и вовсе пришел в себя. Никто не знал, есть ли надежда в этом проблеске жизни, или это последний закатный луч уходящей души. Петр открыл глаза, замутненным взором обвел друзей, склонившихся над ним. Больших усилий стоило ему это движение. Но вот взгляд его остановился на Весняне и будто вспыхнул нежданной радостью, – видно, даже в беспамятстве юноша мучился страхом за судьбу подруги. Весняна держала его за руку и молча смотрела в глаза, словно принимая на себя его боль, и по щекам ее катились слезы.
Петр попытался что-то сказать, и друзья заботливо приподняли ему голову, а Весняна склонилась совсем низко и еле уловила его последние слова:
– Родная, прости…
Взгляд его опять затуманился, словно отдаляясь в сумрачную даль, и в нем пронеслась буря чувств, как мгновенная смена времен года – весна, лето, осень и зима. Тщетно ждали друзья, затаив дыхание, еще хотя бы слова или вздоха, но жизнь покинула израненное тело. Тогда все молча поднялись и обнажили головы, а потом неслышно отошли из уважения к скорби девушки, которая тихо плакала на груди своего суженого. У Глеба разрывалось сердце, и он не мог смотреть на это прощание – отвернулся к лесу и глотал слезы. Камнем легла печаль на душу каждого лещанина, но едва ли не горше всех было Гавриле, потому что больше, чем троглодитов, винил он себя в смерти друга. Это был его второй поход, и впервые он понял, как тяжела ответственность за доверившихся тебе людей. И если бы не Ольшана, которая в эту минуту обняла его, то совершил бы он сейчас страшную непоправимую ошибку – рукой он уже вынул из ножен кинжал и поднес его к сердцу, а разуму его это было не ведомо.
Вздрогнув от прикосновения нежных рук, Гаврила отстранил девушку и отошел к краю поляны, к иссохшему старому дубу. Один за другим лещане подтянулись к нему.
– Не сойду с этих курганов, пока не окроплю их кровью поганых троглодитов, – мрачно поклялся Микола; остальные сдержанно выразили согласие, кто словом, кто грозным взглядом.
– Нет! – возразил Гаврила. – Хватит глупить. Я привел вас на смерть, я же и уведу вас назад. Тотчас выступаем. Затея моя, видно, не угодна судьбе.
– Ты смеешься!? – вскинулся Ермила.
– Мне не до шуток, – отвернулся Гаврила и хотел уйти.
Но его схватили за плечи:
– Петр, стало быть, ни за что жизнь свою отдал? – гневно воскликнул Прохор.
– А лучше так, чем всем погибать ни за что, – упорствовал Гаврила. – Плохой из меня воевода. И жизни наши нужны будут лесу, когда нагрянет орда. Тогда отдадим их дороже.
– Мы верим тебе в бою, а не в бегстве! – с вызовом крикнул Прохор.
– Останемся тут и дадим бой, либо сами выйдем на врага! – говорили другие лещане.
– С места не сойду! – упрямо твердил Микола.
К спорящим подошел Ясень:
– Мое мнение: закрепиться пока что здесь. Костер горит, дым видно издалека, и скоро погоня подвалит. Мой дозорный, Живчик, предупредит нас, вороны ему теперь не помеха. А когда раззадорим врагов, да соберется их побольше, отступим.
– Ты с ума сошел! – разозлился Гаврила. – На Щедрой горе мы с тремя десятками еле управились и потеряли, считай, двоих. А тут нам даже бежать будет некуда – кругом бурелом.
– Ну нет, брат! – усмехнулся леший. – Троглодитам этот бурелом дорого встанет, а нас он пропустит, когда время придет, не тревожься. Кабы мы раньше смекнули, так именно через эту поляну и надо было править.
– Рано ты списал меня на покой! – тихо, но твердо сказала заплаканная и осунувшаяся Весняна. – Правая рука моя жива, и я хочу отомстить.
– И еще в одном ты ошибся, Гаврила Евсеевич, – добавил рассудительный Золот. – То была не Щедрая гора, а гора Петрова.
– И пусть даже эта поляна станет полем Миколы, – гнул свое сам Микола, – а я не сойду с этого места.
– Ладно, быть по сему, – согласился Гаврила. – Друзья, предадим земле нашего товарища и отомстим за его смерть!
Ясень покачал головой:
– Нельзя его хоронить. Ведь троглодиты – трупоеды, ты забыл?
– Тогда возложим его на курган и предадим огню.
– На самый высокий курган! – воскликнул впечатлительный Иванко, самый молодой в отряде, если не считать Глеба.
– На самый высокий, – подтвердил Гаврила. – Несите хворост, время у нас на исходе!
На вершине одного из курганов скоро соорудили погребальный костер, возложили тело Петра и подожгли хворост. Огонь жадно принялся за сухие ветки, и они затрещали, в небо взметнулось неистовое пламя, выбрасывая искры выше дубов, и потянулся к облакам жирный черный столб дыма. Лещане молча стояли вокруг, пока пламя не притихло, а потом каждый сказал о погибшем несколько добрых слов, как было принято. Все были уверены, что добрая душа Петра не долго будет лишена светлого пристанища.
К концу церемонии прилетел Живчик. Эта маленькая птичка, относящаяся к семейству лесных синиц, уже дважды за этот день приносила важные сведения. Вот и сейчас Живчик сообщил о приближающейся погоне. Не всякий лесной житель готов служить лешим, а тем более людям, так же верно, как, например, Зяблик или названный Живчик. В основном птицы и звери живут сами по себе. Однако некоторые по разным причинам, а иногда и без причин, питают к нам выраженную любовь и доверие – нужно принимать это как счастливый и редкий дар. В минуту опасности многие обитатели Лещинного леса изъявили готовность встать на его защиту и были приняты в качестве бойцов, гонцов либо дозорных. Даже в этом глухом месте Ясень рассчитывал на помощь зверей. На его зов, переданный Живчиком и другими местными птицами, к ночи стали стягиваться звери. Правда, их оказалось не много: четверо волков (отец, мать и двое почти взрослых волчат), лис, старый медведь, небольшое стадо кабанов, сколько-то барсуков, ежей и другой мелкоты, а также птицы. Из всех Ясень оставил тех, кто покрупнее, а остальных отослал восвояси.
Когда свора троглодитов приблизилась, выдавая свое присутствие треском и гулом, люди и звери были готовы к бою. Стрелки заняли оборону на вершине кургана, что возвышался в самом центре поляны, звери притаились в ложбинах. Погоня лезла напролом, и хорошо, что отбиваться надо было только в одну сторону. Вот передние троглодиты вырвались на поляну и взревели, увидев добычу. Дружно запели луки, и первые стрелы вонзились в животы и шеи. Из чащи донеслись ответные крики и вой – там были и волки.
Ясень протянул руки к деревьям и громко воззвал:
– Заклинаю вечной властью матери-Земли!
Призываю все ненастья лета и зимы!
Поднимись, лесная сила, с корня до вершин!
Каждый ствол – сторукий воин. Вместе – как один!
Посеки врагов ветвями, вихрем сокруши!
Схорони их под корнями, дерном удуши!
Сказал и упал обессиленный – слишком много своей души вложил он в это заклинание, а душа его была еще молодая, к таким делам непривычная, еще не мог он так же быстро, как старшие лешие, накапливать духовную энергию. Но усилия его не пропали даром. Быть может, Григорий или Вукола добились бы большего, но и тут: заворочались вековые дубы, ожили голые ветви, протягиваясь к ненавистным троглодитским шеям, хватали их, стараясь оторвать от земли, стягивали руки и ноги, валили наземь, рвали и душили. Бурелом, и без того почти непроходимый, превратился для троглодитов в страшную охотничью сеть, которую не разрезать и не разорвать. Множество их навсегда осталось в этой чащобе, а из степных волков не уцелел ни один.
Те немногие из врагов, кто успел сплотиться возле командиров, старались прорубиться, кто вперед, кто назад. Полсотни крепких и опытных троглодитов сбились в кучу вокруг троглодана Тхаша. Они находились относительно близко к поляне и решили пробиваться вперед. Пока не улеглась волна, поднятая Ясенем, им пришлось туго, но помогли топоры, которыми их предусмотрительно снабдили перед походом в лес. Теперь троглодиты яростно рубили угрожающие им ветки. И выдержали, потеряв немногих, прорубились. Выскочили на поляну, где уже валялись трупы передовых, увидели беглецов и свирепо ринулись на штурм кургана.
Опять засвистели стрелы, и под этот свист свалились пять или шесть солдат. Еще один дружный залп с близкого расстояния – и еще с десяток врагов рухнули наземь, почти все стрелы попали в цель. Однако этого было слишком мало. Осталось почти три дюжины троглодитов, а мало кто из наших мог бы выстоять против одного троглодита в ближнем бою. Но для них был припасен сюрприз.
Сначала на врага двинулись кабаны. Если бы они дождались сигнала и ударили вместе с другими, то заплатили бы меньшей кровью за свою атаку. Их вел старый вепрь Хрубор, вожак стада. Его шкура хранила следы долгой и бурной жизни – множество шрамов от веток и хищных клыков, на этих местах не росла щетина. Он шел первым, подняв голову, и его страшные клыки были как раз на уровне троглодитских животов. Узким клином кабаны вспороли и раскидали в стороны отряд врагов, стоптали павших и, не сбавляя хода, скрылись в лесу, оставив позади кровавое месиво. Четыре кабана сложили бедовые головы на этой поляне, они выполнили свой долг перед родным лесом, но Хрубор остался цел и долго еще, говорят, водил стадо по узким лесным тропинкам.
Вслед за копытными на врага ударили волки и медведь. И вместе с ними ринулись в рукопашную лещане во главе с Ясенем (стрелять в такую свалку было опасно для своих, а оставаться в стороне они не желали). Смятые общим напором, троглодиты не смогли оказать серьезного сопротивления, были рассеяны и в каких-нибудь четверть часа истреблены все до единого. Последняя группа из нескольких солдат, среди которых находился и троглодан Тхаш, была прижата к лесу и безжалостно расстреляна лучниками.
Дорогой ценой далась эта победа: четверо кабанов, двое волков и двое лещан остались на окровавленной земле, и еще пятеро были ранены, в их числе Ясень. Погиб, прикрывая Весняну, застенчивый и тихий Иванко, если бы не он, жизнью заплатила бы девушка за свою месть. И Авдей поплатился за свою безрассудную храбрость, когда оказался один против троих троглодитов: битва развела его с братом, он с двумя волками бросился за убегающим Тхашем и попал в ловушку опытного врага. У него была возможность отступить, когда один волк свалился с разрубленным хребтом, а другой кубарем покатился по земле, но он не захотел, заколол одного троглодита и ранил самого троглодана, а потом его сбили ударом топора. Жизнь его была короткой, а смерть быстрой как молния, и долго плакал над ним брат Авгей, оставшийся невредимым.
Погребальный костер (еще один!) выбрасывал дым в вечернее небо, солнце зашло, и лес наполнился чернотой. Лещане перевязывали раны и собирали трапезу – ужин после раннего завтрака. Полыхали костры у подножия кургана, балуя теплом озябшую землю, они были поменьше и веселее погребального. Люди задумчиво ели, глядя в огонь. Рядом с лешим лежали волки: волчица была ранена, ей перевязали лапу, а волк остался из-за нее. Их волчата погибли. Ожидать ночного нападения троглодитов не стоило. В дубах затаились бдительные дозорные – совы, на них можно было положиться. Прошло еще с полчаса, и в лесу окончательно воцарилась холодная осенняя ночь.
Глебу не спалось. Он грелся у костра, подбрасывал время от времени сухие ветки и ворошил золу. От рук и одежды пахло дымом – это запах осени. Стояла мертвая тишина, ветра не было, и сквозь голые ветви дубов пробивался свет луны. Ночное светило плыло низко над горизонтом, ему потребовалось бы полночи, чтобы взобраться выше деревьев. Мальчик неприязненно присмотрелся к луне и отметил, что она идеально круглая – этой ночью было полнолуние. Полнолуние в мертвой тишине, на мертвой поляне у древних курганов, в первую ночь после кровавой битвы, когда рядом лежат непогребенные мертвецы – при таком сочетании обязательно должно произойти что-то страшное.
Первыми беду почуяли волки. Они забеспокоились, заскулили и жались к Ясеню. Лещане, кто еще не спал, подняли головы, озираясь по сторонам. От курганов повеяло холодом, сама собой зашевелилась примятая трава, заколебалось пламя костров, будто его трепали сразу четыре ветра. В чаще послышался жуткий вой, был он не человеческий и не волчий, и в ужасе завопили недобитые троглодиты, оставленные умирать в буреломе. Лещане сбились в кучу вокруг одного костра, а другие костры разом погасли. Людям казалось, что они не одни на этой поляне, в голову лезли какие-то видения, а в свете пламени мерещилось движение страшных теней. Кто-то вскрикнул: ему почудилось, что его схватили за горло. Все встали спиной к огню с луками в руках, но стрелять было не в кого. Вдруг послышался быстро приближающийся шум: то ли ветер в ветвях, то ли шелест множества крыльев. Над поляной промчалась туча летучих мышей, они залепили людям лица, совались в рукава и за шиворот, и чтобы спастись от этой кишащей массы, люди повалились на землю. Последний костер потух. Поляну освещал только свет луны, курганы словно выросли и нависли над людьми. Волки, жалобно скуля, катались по траве, а потом начали носиться из стороны в сторону, натыкаясь на людей.