За лобовым стеклом сидит ещё не бесцветный, но уже довольно блёклый, изношенной наружности человек, в салоне и вовсе пусто.
Шаг, ещё один. С тяжким скрежетом захлопнулись за спиной двери. Опущенная монета в монетоприёмник. Монетка, крошечная нехитрая плата за аттракцион надругательства над трупом. Сочувствие от бессилия, пронзающее насквозь. Внутри вагона столь же холодно, пропал лишь ветер, завывающий теперь по бортам вагона. Поломанные обогреватели вдоль стенок, прозябающие штампованные железные кресла, прогнившие кромки оконных проёмов.
Проплывающее былое счастье за треснувшим и нецензурно расцарапанным окном. Отвлекает лишь изнуряющий скрежет металлического сердца. За стеклом проплывает однообразие изувеченных гор серых зданий, пустые дороги, заброшенные памятники героям былых времён.
К сожалению, цивилизация не может вмиг раствориться в веках. Дома забрызганы нелестными рисунками, дороги залатаны битым кирпичом, в руках у человека на монументе, конечно же, пустая бутылка из-под дешёвого алкоголя. Бесконечный круговорот, вечная сменяемость идеалов и религий. Никто не способен создать что-то вечное, особенно в этом пёстром мире. Никто не способен сохранить и личную святыню. Особенно в этом пёстром мире.
Серо-чёрный взгляд неожиданно вздрагивает, не желая терпеть такое, и плавно, но довольно небрежно, скользит по салону. Металлические, вечно ледяные поручни, затёртая до дыр карта нескончаемого города, заколоченные передние двери, редкие мерцающие фонари в салоне. Холод. Кажется, вечный. И трепетное счастье быть родным этому холоду. Чуждые любому другому, но столь тёплые мысли, что не впустят в душу и частицу окружающей мерзлоты, не отрицая всё её изящество. Поворот. Рост скрежета по кривым рельсам, пошатнувшийся вагон.
Остановка. Вновь закрытые за спиной двери, новые шаги.
Улица. Всё такие же дома. Завывающий ветер поднимает с крыш снег и щедро осыпает холодом всё вокруг. Кривые витрины с потребительскими лозунгами на первых этажах. Неудачные коммерческие наросты, вредители на бетонных телах, наглухо заколоченные на неопределённый срок. Обклеенные поверх множеством мелких рекламных бумажек-призывов призыв купить новую безделушку. Невольный смешок.
Арка. Двор, давящий со всех сторон тысячами окон. Поникшая детская площадка. Гнутые ступеньки лесенок, обрывающаяся на середине металлическая горка, припорошённая тающим снегом, пошатнутая сфера планеты, подпиленные качели – ныне турник – и ржавый, пропускающий ледяные ветры сквозь себя, макет ракеты с едва различимой, затёртой звездой на фюзеляже, заполненный мусором по самый иллюминатор. На фоне нового золотоглавого храма.
Ускоренный темп. Отведённый в сторону взгляд. Теряющийся сам собой вид.
Час второй
Возникшее новое окружение. Всё тот же умирающий снег. Бесцветным пламенем пылающие глаза, перебегающие взглядом по невысоким домикам. Криво разбитые участки земли и бесформенные хибары на смену выверенным плитам.
Утерянная строгая линия дороги, переходящая в мягкие рельефы свежей грязи, исполняющие различные узоры в паре со свежетающим снегом.
Абсолютно не приметные на фоне бетонной безграничности, частные дома, так же, как и надвигающиеся за их спиной гиганты, опасаются разгневать светом своих окон сходящие предрассветные сумерки.
Ликующая справедливость. Погорелые деревянные хижины, сменяемые дворцами, упрятанными за неприступными кирпичными оградами, охраняемыми без устали блюдущими электронными глазами камер на каждом углу. Ритуал единства.
Хижины, набранные из нелестно сысканных, изрядно подгнивших досок различных размеров, сложенные в причудливую структуру стен. Как и бетонные коробки, обитые всем, что нашлось, от этого лишь больше напоминающие старые рясы с кучей заплаток. Духовно до дрожи.
И вновь соседствующие облачения-дворцы, нарочито сверкающие позолотами, целомудренными башенками, флюгерами, выверенной кирпичной кладкой, бассейном и, обязательно, парочкой гаражей.
Золотому народу золотые слуги. Сила конформизма.
Но и в вечно цветущем ложится серый снег, нежеланно, но сладко укладываясь на прекрасные искусственные сады. Сразу же тает, разводя грязь неголубых кровей. Очередная самопроизвольная улыбка на бесцветных устах. Забава от расклеенных всюду, кроме благородных стен, плакатов, воспевающих местных хозяев. Праведность политики.
Рыскающий, сравнивающий взгляд.
За косым гнилым забором, под слоем истрёпанного полиэтилена и парой досок виднеется проржавевший насквозь кузов старого автомобиля, чего-то, что явно когда-то могло двигаться самостоятельно. Из-под плёнки выглядывают тоскливые круглые фары, до половины наполненные талой водой. Глаза, что едва сдерживают слёзы. Глаза, ещё живые, но уже обречённые. Обречённые жить памятью былых лет, чужими счастьями. Шансы воскреснуть таят с весенним снегом, растворяются в свежей грязи. Быть раздавленным судьбой. На металлоприёмке.
Терпкие контрасты без внимания цветных.
Резкий лай собак на несколько окружающих кварталов, единственное выражение негодования хоть в чём-то. Созвучия, царапающие в кровь уши, эхом выворачивающие наизнанку душу. Неожиданная волна оглушающей, безысходной агрессии. Истеричные фейерверки чувств. Голод, раздражение, налитые кровью глаза. Переполняющая тело дрожь истерики. финальный беспринципный рывок к жизни. Изорванные клочья шерсти. Истошное рычание. Самый искренний звук в этом мире. В противопоставление ему – лишь робкое юное шипение. Один из первых звуков. Послеутробных звуков. Сразу же потухший. Навсегда. Неприметный хлопок. Задутая местным ветром спичка. Тихий хруст перемалываемой очумевшими челюстями плоти. Мёртвый котёнок, разрываемый на куски стаей бродячих собак.
Новый оттенок. Жизнерадостно-бордовый. Кровавый. Так запросто, легко теряется в серой пучине, перемешиваясь с талой грязью.