Зато в зубах недостатка нет. Их пятьдесят, если мне не изменяет память. Пятьдесят мелких, снежно-белых зубов, цвету которых позавидует любая женщина. Двадцать семь вверху, двадцать три внизу. Зубы по центру несколько меньше остальных, и при плотно сомкнутых челюстях создается неприятное впечатление, будто посредине безупречного ряда какой-нибудь червь проделал ровное отверстие.
Откуда, того и гляди, мелькнет змеиное жало.
Но языка во рту нет. И никогда не было. Имеется лишь несколько желез с разнообразными, порою пренеприятными секретами.
Весьма странное существо. И необычное.
Долгая по людским меркам жизнь почти отучила меня удивляться, но рассматривая лежащего (или лежащее?) передо мной, я вновь испытываю нечто, сходное с недоумением.
Безликий спит. Или вернее сказать, находится в состоянии комы. Едва коснувшись этой взвеси, они выключаются, гаснут, точно электрическая лампочка.
Мысленный приказ и Безликий мертв. Мертв по настоящему. Теперь это лишь безжизненная кремнийорганика. В том смысле, что в составе тканей этих существ наличествует кремний, как в тканях остальных живых существ – углерод.
Скрестив на груди руки, я долго смотрю на тело, затем легкий пасс, и оно исчезает.
Исчезает, чтобы возникнуть в другом месте – в невообразимой дали от Сферы Бесконечности – так высокопарно именуют свою обитель Безликие.
Что ж, так или иначе, Посвященный Минутам выбрался наружу. Несомненно, его исчезновение будет обнаружено, причем довольно скоро. Однако эти девятеро, вернее, теперь уже восьмеро примечательны тем, что в отличие от остальных, низших своих собратьев обладают некой самостоятельностью.
И игра обещает быть интересной.
Каменные останки бесшумно вплывают в предусмотрительно распахнутую заднюю дверь микроавтобуса, она захлопывается и обшивка автомобиля на мгновение вспыхивает радужной пленкой.
Разумеется, было бы куда проще эту нелепую статую сразу поместить внутрь автомобиля, но… пусть будет, как будет.
Наверное, в тающих лучах солнца это довольно-таки интересное зрелище…
Безликого мне не жаль. Вернее, жаль, но не более, чем комара или муху. И если я верну это тело обратно, оно вспыхнет всепожирающем пламенем, едва коснувшись голубой жижи. И восемь оставшихся долго и безуспешно будут гадать о происхождении этого огня, так и не додумавшись до истинной причины.
…Следом и я покидаю это неприветливое пристанище.
Я появляюсь возле Кейптауна, на мгновение соединяя две точки пространства в одну, а затем разделяя их обратно.
Ткань реальности недовольно распрямляется, но Богу позволительно многое.
Здесь располагается Южное Гнездо. Самое старое из ныне существующих. Временно мое тело будет храниться у граморов.
Подробности им знать незачем: Бог не отчитывается никому. Но паре самцов брошена случайная приманка – мол, Дайрон решил отдохнуть, Он желает погрузиться в размышления.
Они твердо уверены, что сами подслушали это. Уже послезавтра этот слух разойдется по всему Гнезду. Еще через несколько дней – по другим. Пусть.
Я появляюсь посреди центрального покоя.
Так, как и должно Богу: с сиянием, возникая из родившейся ниоткуда ослепительной точки, видимой частью невооруженным глазом, частью – в ближнем инфракрасном диапазоне – спектр восприятия граморов несколько смещен по отношению к человеческому.
Падкие на внешние эффекты птицелюди, замерев, с трепетом внимают чуду – нечасто Бог посещает их.
Замешкавшись, старейшина неловко спрыгивает с богатого насеста, поспешно проглатывая пищу – выплюнуть ее, значит, нанести серьезное, по их меркам, оскорбление.
Его левая ладонь – гротескная смесь птичьей лапы и человеческой руки сжимает мобильный телефон, на ощупь судорожно пытается выключить его, не дерзая бросить взгляд на светящийся экран, но неудобное строение крючковатых пальцев не позволяет быстро справиться с этой задачей.
Птица с телефоном – можно ли представить картину нелепее? Разве что овца, играющая на флейте! Я сдерживаю невольную улыбку.
Старик волнуется, это видно по его начинающей отливать серым коже. Он делает шаг, шаркая, и нервно стучит когтями по полированным доскам паркета. Когти его выкрашены индиго – это знак того, что он занимает в Гнезде высшее положение. На нем свободный халат с завязанным на груди ритуальным поясом. Ого! Целых девяносто две бусины. Почти век он правит Гнездом.
Старик невысок ростом, мне по грудь, и вдобавок очень сутул. Редкие клочки пегой шерсти за ушами придают ему сходство со старой рысью. Старой, уставшей рысью. Что лишь видимость – этот грамор, несмотря на свой далеко не воинственный вид, с легкостью вырвет взрослому человеку сердце.
А ведь он очень стар – не менее ста двадцати лет, учитывая, что старейшиной можно стать не ранее тридцати, а средняя продолжительность жизни граморов такова, как и у людей.
– Владыка! – Грамор с трудом пытается стать на колени, но забитые солями суставы не повинуются ему. Не рискуя играть моим терпением, он просто бросается на пол, с трудом преодолевая гримасу боли, промелькнувшую на его странном лице, одновременно пытаясь засунуть в широкий карман халата так некстати подвернувшийся телефон.
Он промахивается, и аппарат глухо падает на пол.
Эта вертикальная прорезь твердых губ – необычная пародия на клюв и круглые, без ресниц, глаза по бокам его, подобострастно глядящие на меня, вызывают смешанные чувства.
Но Бог не проявляет чувств. К тому же, это была жизнь, пускай и в таком странном проявлении – в их жилах течет красная кровь, они чувствуют боль, подвержены страху и подвластны порокам – обычным человеческим порокам.
В самом страшном по человеческим меркам граморе поболее жизни, нежели у всего рода Безликих.
Старик замирает. Он только что совершил непростительную ошибку – осмелился заговорить первым. И прекрасно знает, что стоит мне пожелать, он и вся его свита превратятся в щепотку тлеющей пыли…
Я молча смотрю на него.
Он благоговейно глядит на меня, мысленно приготовляясь к худшему. В упор мы сверлим друг друга взглядами. Он сдается первым, моргая, чтобы унять побежавшие из глаз слезы.
Довольно.
– Я останусь здесь, пока так будет угодно, – наконец, говорю я. – В течение этого срока твой дом будет неприступным для врагов, а его обитатели – излечатся от болезней. Кроме того, небо над Гнездом всегда будет чистым, а ночи – прозрачными. Пока я пользуюсь твоим гостеприимством, Храм будет пуст.
В диалоге с самим собой я никогда не разговариваю такими высокопарными фразами, более того, они мне неприятны. Но существует такое недавно появившееся понятие, как имидж.
Что ж, и у Бога есть свой имидж.
Старик низко наклоняет голову.
– Повеление будет исполнено, – с облечением произносит он, и робко уточняет:
– Великому будет еще что-то угодно?
Я слегка повожу головой.
– Ничего. Веди.
Старик неуклюже поднимается и семенит куда-то.
Я читаю его мысли: он испытывает невероятное облегчение оттого, что Бог почтил его своим присутствием – это добрый знак для Южного Гнезда.
И ужас оттого, что было бы, спустись я в храм, не подав знака служителям, ибо жрецы – хозяева в храме лишь до тех пор, покуда там не появился истинный владыка – и какой-нибудь священник по своему неведению побеспокоил меня?..
Я знаю, ему хочется поговорить со мною о жизни и о том, что будет после смерти – разумеется, но обмолвиться об этом он не посмеет. Коленопреклоненная свита, в страхе замерев вдоль неровных стен, безмолвно внимает.
Я следую за ним. Мне хочется ускорить шаг, я не люблю торжественных шествований, словно недалекий, кичащийся властью удельный князек, но – опять имидж.
Старейшина ждет меня, кланяется, и дробно стуча когтями, бежит впереди.
Извилистый квадратный коридор, освещенный необычной формы лампами, что мерцают странным красноватым светом. Я все время забываю о том, что граморы – не люди. Мгновение – и для меня коридор освещается иначе. Так лучше.
Несколько монотонных минут путешествия в каменной толще, и я, сопровождаемый стариком, выхожу к преграждающим путь мощным воротам.
Лязг замков, коленопреклоненные прислужники в парадных облачениях и с вырезанными крыльями – так что торчат лишь напоминающие руки нелепые огрызки, судорожными рывками отворяют толстые металлические двери.
Старик подобострастно кланяется, услужливо замерев у входа.
Задержавшись на пороге и милостиво кивая ему, я захожу внутрь. Он расцветает в улыбке – иначе трактовать эту гримасу невозможно.
Вхожу в большой, формой с перевернутую чашу зал, скупо освещенный четырьмя слабыми лампами в потолке, двери осторожно закрываются, и я остаюсь один.
Стены искусно выложены мозаикой. Нижние семь футов заняты изображениями жизненного пути человекоптиц – от рождения до погребения.
Выше – по периметру изображения ритуальных татуировок, затем слова клятв, еще выше – парная молитва – буквы весьма напоминают арабскую вязь. Под сводами – имена первых – Б’ерл’уна и Ун-Ы.
Самый верх храма олицетворяет Небеса – но граморам запрещено изображать Бога, и потому свод покрыт ослепительными кусочками зеркала.
В отличие от людей, их религия более близка к реальности…
Посреди зала выстроено нечто вроде толоса, сплошное нефритовое полушарие, внутрь коего ведет открытая дверь – мощная стальная основа с наложенной на нее нефритовою же плитою.
Медленно я захожу внутрь.
Один. Наконец-то.
Пустая келья, пяти шагов в диаметре, и низкий сводчатый потолок, которого можно коснуться рукой.
Подходящая усыпальница для Бога.
Стопка пропитанных благовониями дорогих ковров сложенных вместе, высотою чуть выше колена, образует некое подобие ложа. Резной столик черного дерева на витой ножке, в крышке которого мягким, приятным взору матовым светом светится лампа в виде искусно сделанной хрустальной розы, работающая, судя по всему, на автономном элементе питания.
Вот и вся обстановка.
Я опускаюсь на импровизированную постель, и поставив локти на колени, кладу подбородок на руки. И в этой человеческой позе замираю.
Того, что меня могут увидеть, или услышать, я не опасаюсь. Ничего подобного здесь нет. Да и кто осмелится сделать это?
Я мысленно формулирую желание, и дверь становится единым целым со стенами. Движение воздуха прекращается.
Итак, что делать?
Немалый опыт десятков веков дает мне право полагать, что я с легкостью просчитаю возможные события, опережая любых мудрецов на несколько шагов.
Но так ли на самом деле? Не будет ли эта, казалось бы, верная мысль тем первым шагом, что определит ложное направление? Самоуверенность от гордыни – греха, которому подвержены не только смертные, но и Боги, разделяет ничтожная доля дюйма.
Не слишком ли я засиделся, чтобы спустя годы, возжаждав действия, появиться снова, стремясь вершить справедливость? Сторонний наблюдатель, скривив губы в усмешке, скажет, что Дайрон наконец-то, улучив миг, выполз из норы. А где ж он был раньше, когда его помощь была так нужна людям?
Ждал, отвечу я. Того мига, который может изменить все.
Вот только тот ли это самый миг, в котором ворохом нитей переплетутся глобальные вероятности, или снова очередная пустышка?
Кто знает… Но голос внутри меня, мой бессменный советчик и собеседник, подтверждает мой выбор.
Да, говорит он, именно сейчас!
Что-то надвигается, но что именно – это загадка даже для меня, привыкшего шутя разгадывать подобные шарады. Но не эту.
Стоит ли мне идти туда самому? Или оставаясь в тени, послать кого-то из своих соратников? Снова дилемма. Если я не ошибаюсь, то любого, отправившегося туда, ждет медленная, мучительная смерть. Или быстрая, но оттого не менее мучительная.
Выбор невелик, не правда ли?
Бесспорно, я могу отправиться сам, без всевозможных ухищрений с телами. Появиться там в самый разгар этого сомнительного веселья, и убедившись в своей правоте, раз и навсегда пресечь его.
Но что дальше? Другие участники вряд ли будут знать что-то, чего не знаю я, а неведомый мне доселе кукловод – так ли он прост?
И потом, неужели следует убить кобру лишь затем, чтобы она рассыпалась горстью тарантулов? Неизлечимой рассеянной опухолью, зреющей в недрах нашего мира до определенного, только ей одной известного часа?
Нет, чтобы убить гидру, недостаточно отрубить головы. Нужно вырвать сердце. Поисками которого я и займусь.
Я найду этого кукловода, но получится ли заставить его отвечать? Последние события показали, что все меняется.
Поэтому я отправляюсь туда в теле Безликого. Обличье, которое я выбрал по многим причинам. И возможно, загадка будет раскрыта.
Вопрос, какою ценой?
Если я погибну, не будет ли это одной из причин наступления Армагеддона? Которого нет, и которым люди так любят пугать друг друга.
А ведь преемника у меня тоже нет…
За всю свою долгую жизнь я совершал множество ошибок. Человеческое во мне до сих пор живо, несмотря на прожитые годы.
Годы, за которые я разучился проигрывать.
Да, я мог бы уйти от этой нелепой затеи с телом Безликого, мне вполне по силам внушить присутствующим, что рядом с ними находится вовсе не Дайрон, а некий посторонний чужак.
Но… Не стоит недооценивать противника, ибо слишком высоки ставки. Да и чтобы понять смертных, нужно самому оставаться хотя бы человеком. Даже в чуждой ему оболочке.
Затем я и оставлю мое теперешнее тело в Южном Гнезде – пусть мои противники считают, что знают все о Дайроне! А недалекие граморы обеспечат мне это, пусть и весьма сомнительное алиби!
Ребячество, но если кому-то из неведомых мне игроков по силам читать алеон – эту загадочную и капризную структуру энергетических полей мироздания, он убедится, что тело Дайрона не покидало Гнезда.
А уязвимость и страх смерти – те самые спутники, которые позволят мне достоверно сыграть роль, чтобы узнать правду.
Что поделать, Боги не обладают всеведением или всезнанием! Они лишь искажающее зеркало человечества.
Даже в смутную эпоху античных времен, все созданное ими являлось лишь отражением людских творений. И дошедшие до нас гигантские храмы, памятники и пирамиды – это не чудеса, а всего-навсего огромные глыбы, вырезанные из камня, перемещенные и установленные в определенном порядке.
Но никто из них в свое время не изобрел телефона, не создал антибиотиков и не подчинил энергию атома!
Лишь когда какой-то, зачастую невзрачный на вид человечек делает шаг вперед, Бог движется вместе с ним. Кто-то, искушенный в философии, возразит: Прометей принес людям огонь!
Но между принести и создать самому – огромная пропасть.
Говоря Бог, я разумею, естественно, под этим словом существо, стоящее на вершине иерархической пирамиды и замкнувшее на себя все энергетические потоки реальности, а не того творца иудейского мира, о котором повествует Библия.
На моем месте мог быть другой, гораздо талантливее – возможно писатель, или скульптор, за долгие годы создавший бы своим гением бесценные сокровища.
Но судьба распорядилась иначе. Судьба, которой нет – и я тому наглядное подтверждение.
Я ловлю себя на мысли, что боюсь. Снять латы, оставить меч в ножнах, и войти в неприступный замок налегке, с распахнутою на груди рубашкой!
Боюсь, но хочу этого. Ибо страсть к авантюрам во мне не умерла, а лишь на время затаилась, чтобы много позже разгореться с новой силой.
Сейчас мне не помешал бы совет одного человека. Мудрого, опытного человека. К сожалению, это невозможно. Мы давно не виделись, поскольку было решено, что так лучше для всех. Единственное, что я знаю – он еще жив.
Пока жив.
Покинув тело, я стану гораздо уязвимее. Да, наверное, само по себе оно ничего не значит, как и сама по себе душа. Но воссоединившись вместе, это в совокупности становится тем, что мой противник называет Богом.
Так безвредные химические элементы, соединяясь, порождают взрыв.
Только я могу решиться на этот отчаянный шаг. Единственный, пожалуй, кто может удерживать сознание, свое «я», перенося силою воли душу в иное, чужеродное вместилище.
Да и что такое душа? След божественной искры, могущей вдохнуть жизнь в то, что ранее было неживым. Многие годы ученые пытались оживлять мертвое при помощи электрической энергии. Они ошибались. Это отнюдь не электричество, эти силы имеют другую природу. И Богу они подвластны.
Без сознания это всего лишь сгусток энергии, индивидуальный отпечаток, несущий информацию, накопленную существом в течение жизни. Пожалуй, необходимый для оживления, но далеко не достаточный для разведки боем.
«Я» без души мертво, а душа без «я» – слепа.
Однако время идет. Несколько часов минули. Колебания допустимы до принятия решения, но после – они лишь помеха.
Так не будем медлить.
Я ложусь на ложе, скрещиваю на груди руки и закрываю глаза. Мимолетное усилие, и я уже вижу себя самого, лежащего в нескольких дюймах внизу.
Рывок, и мой дух воспаряет над горой граморов. Несколько мгновений, чтобы определить направление, и со скоростью космической ракеты я направляюсь к цели.
Позади меня медленно рождается шквал. Через несколько минут гору и ее окрестности омоют неиссякаемые потоки воды.
Ливень – прекрасное средство скрыть следы своих перемещений.
Душа – лишь часть того целого, что зовется Дайроном. В теле я мог исчезать и появляться мгновенно, теперь это умение мне недоступно. Но летать я могу.
Хотя правильнее будет сказать, перемещаться. С головокружительной скоростью, неподвластной людям, но все же на это требуется время.
Вот и фургон. Защита, признав меня, расступается, и словно ныряльщик в воду, я погружаюсь в неподвижный камень. Те доли секунды, за которые мои энергетические щупальца ищут нервные центры Безликого, кажутся мне вечностью.
Не всякий может взять тело Другого, использовать его и затем покинуть, вернув в исходное состояние.
Наконец, контакт найден, короткая судорога, и я открываю глаза. В переносном, конечно, смысле.
Мир несуществующими глазами Безликого странен. Все в зеленовато-сером цвете, словно на экране устаревшего компьютера. Изображение четкое, я вижу все одновременно в радиусе нескольких тысяч футов как бы сверху, в трехмерной проекции. Очертания фургона, разрушенный домик смотрителя, догнивающие винные бочки в подвале, мышей, снующих в своих бесконечных норах. Вижу ветер, слышу свет.
Все и ничего.
Возможно, когда-нибудь так будет выглядеть новый виток человечества – долгожданная виртуальная реальность.
Далеко-далеко слышен протяжный гудок буксира, тянущего баржу. Звук причиняет мне дискомфорт.
Я открываю рот и говорю: Безликий.
Голос высокий с металлическим оттенком.
Я повторяю, пытаясь изменить тембр. Мне удается.
Хорошо.
Несколько секунд уходит на то, чтобы примерить скрадывающий очертания балахон. Я выбираюсь из автомобиля, и несколько раз обхожу двор заброшенного дома у самого подножия Воловьей Горы, чтобы приноровиться к моторике тела.
Наконец, считаю, что этого достаточно и сажусь за руль. Этот участок дороги редко патрулируется, и сегодня полицейских нет.
К счастью для них, ибо Безликие не оставляют свидетелей.
До заката еще три часа.
X
Вдали появляется точка, которая быстро растет. Я не ошибся. Это будет по воде. Возможно, потому, что вертолет более заметен. А возможно, очередная перестраховка.
Сзади бесшумно появляется человек, и упругою походкой хищника идет ко мне. Я его отчетливо вижу, не делая попыток повернуться.
В руке у человека пистолет. Калибра пятьсот семьдесят семь, если судить по огромному отверстию. Пули, несомненно, будут разрывными.
Если в составе их есть графит, одного попадания будет достаточно, чтобы сделать Безликого – безжизненным. Это не так-то и просто, поэтому ставки приблизительно равны.
Человек неспешно приближается, и я вижу мужчину лет сорока. Во мне поселяется чувство, будто бы мы знакомы.
Но, разумеется, это не так.
Светлые волосы ниспадают на плечи, прямой нос, чувственный разрез губ. Он даже красив, какой-то своеобразной, обреченной красотой. Такие мужчины часто нравятся женщинам, которые жаждут романтики. То есть почти всем.
– Мое почтение, Безликий. – Негромко говорит мужчина, остановившись в нескольких шагах и поправляя наушник в ухе.
Я наклоняю голову.
– Автомобиль будет уничтожен, – предупреждает он. – Во избежание недоразумений.
– Да. – Соглашаюсь я.
Тень облегчения пробегает по лицу мужчины. Первый этап пройден.
– Мы компенсируем потери. – Добавляет мужчина.
Я молчу. Пожалуй, Сфера Бесконечности как-нибудь обойдется без старой колымаги.
Мы ждем приближения катера. Когда от судна до берега остается около трехсот футов, мужчина жестом приглашает меня.
Я начинаю спускаться по извилистой тропинке. Мужчина в отдалении следует за мной.
Катер, слегка покачиваясь, стоит у самого берега, царапая днищем песок. На палубе ждет еще один мужчина – точная копия моего спутника, и так же одетый, с тою лишь разницей, что на голове его – кепка с широким козырьком.
Увязая в песке, я подхожу к кромке воды и замираю в ярде от набегающих волн. Безликие не любят воды, особенно соленой. Впрочем, в полумиле к северу отсюда расположено устье реки, так что есть выбор.
Выбор есть всегда.
Я откидываю капюшон.
– Вытяните руку. – Командует мой проводник, не моргнув глазом.
Я подчиняюсь.
В его руке возникает нечто вроде пистолета, из которого виднеется вишневый кончик трехгранной иглы. Он засучивает мне рукав и коснувшись раскаленным металлом кожи, нажимает спуск. Игла с шипением насквозь проходит руку и высовывается с другой стороны, раскрывшись крошечным подобием зонтика, в лопасти которого неохотно стекает вязкая фиолетовая кровь Безликого. Моя кровь.
Хорошо, что у Безликих такое удобное управление нервной системой. Я почти полностью глушу болевые сигналы, оставив лишь ощущение прикосновений. Это длится недолго.
Игла складывается, и скользнув сквозь руку, исчезает внутри импровизированного пистолета.
Некоторое время мужчина смотрит на него, считывая данные с маленького экрана, потом удовлетворенный, кивает напарнику. Тот расслабляется, и отпускает рукоять крупнокалиберного пулемета, смотрящего мне в грудь.
Щелчок, неощутимый для Безликого, лишь чувства Дайрона улавливают отключение скрытых под палубой катера силовых установок.
В трех милях отсюда третий мужчина, неотличимый от первых двух, медленно убирает палец со спускового крючка винтовки.
Что ж дальше?
Наверное, я совершил ошибку, сознательно убрав ту неощутимую струну, которая, случись непоправимое, словно праща, автоматически забросит мою душу обратно в оставшееся в храме тело!
Ибо освободилась часть упорядоченных ранее энергетических потоков. Сейчас они стали неуправляемыми, словно стадо диких лошадей.
Нет, побережье не накроет цунами, и не проснется дремавший доселе вулкан… Все будет куда интереснее…
И я умышленно отрезаю все пути, почти не оставляя шансов, перестраховываясь всевозможными способами, чтобы не вызывать подозрений, буде таковые возникнут!
Я жду сброшенного мостика, но мужчина, спрятав пистолет, легко подхватывает меня на руки. Однако! Тело Безликого весит не менее пятисот фунтов, он настоящий силач!
Мужчина шагает в воду и осторожно передает меня напарнику. Когда я твердо становлюсь на палубу, он отталкивает катер и свободно запрыгивает на борт. Я еще раз внимательно смотрю на него.
Внешне как будто человек. Обычный человек. Но этот облик…
Мы разворачиваемся и мчимся в сторону горизонта. Я хочу повернуться и посмотреть на открывающуюся за спиною в свете заката картину, но вовремя спохватываюсь: Безликим чужды эмоции, да и кроме того, теперь это априори невозможно.
– Удачен ли был ваш путь? – Вежливо спрашивает мой недавний мучитель.
– Удачен. – Подтверждаю я, отступая в тень кабины, чтобы не попасть под летящие брызги.
Через час из-за линии горизонта моего зрения проступают очертания острова. Закат или рассвет – Безликим безразлично, они видят в темноте, лучше, чем совы.
Я роюсь в памяти, но ничего на ум не приходит. Я бывал на многих островах, но, конечно же, не на всех. Возможно, это один из них.
Не сбавляя скорости, катер влетает в одну из многочисленных пещер, чьи зевы, призывно обращенные к морю, щедро украшают неприступный берег.
Несколько секунд, и наступает темнота – выступившие из стен заслоны отрезают путь возможной погоне. Рулевой зажигает огни. Еще через минуту мы причаливаем к берегу – в маленькой бухте под землей.
Мой сопровождающий спрыгивает на причал. Я тяжело ступаю за ним. Грубые кожаные ботинки, подбитые металлическими подковами – вот модельная обувь Безликих.
Второй мужчина идет за нами.
Некоторое время мы петляем внутри каменного лабиринта. Временами из стен доносится низкий гул. Я понимаю, что это все – проверка разнообразными средствами – от рентгена до инфразвука. Организаторы встречи перестраховываются снова и снова. Я так же поступил бы на их месте. Что ж, проверяйте, сколько будет угодно.
Открываются и закрываются многочисленные двери, всевозможные датчики и сенсоры снова и снова проверяют, того ли привезли мои провожатые, или все же ошиблись, притащив вместо Безликого, второго из Девяти Посвященных Минутам, какого-нибудь опоссума!
Но всему приходит конец. И мы из очередного лифта выходим в просторное помещение, обставленное со всевозможным комфортом.
Провожатый наклоняет голову и исчезает за очередной дверью. Я медленно осматриваюсь.
По залу прохаживаются, мирно беседуя, двое: изящно одетый мужчина средних лет и величественная пожилая дама.
Даму я знаю, это Шарлотта, Старшая над логусами.
Единственная, наверное, кто рискнула прийти сюда лично, а не посылать вместо себя эмиссаров.
Мужчину, с масонским знаком на галстуке, я вижу впервые. Обычный человек. Странно, а он-то здесь причем? Учитывая, что людей вообще обошли приглашением.
Вдалеке стоит грамор, держа коньячный бокал с трубочкой в крючковатой лапе. Хотя отлично сшитый костюм и дорогие туфли скрывают его знаки отличия, не ошибусь, высказав предположение, что это старейшина.
Не Реус, с которым я расстался более четырех часов назад, а другой, возможно откуда-то из северо-западных гнезд Виула. Он мне незнаком, что дает право предполагать, что гнезда, кои он представляет, держатся особняком от других своих сородичей.
На длинном диване сидит гул.
Его-то я отлично знаю.
Хашшас, князь Трех ступеней. Высокий худощавый мужчина с изможденным, серым, точно у покойника лицом, в джинсовой паре и платком на шее, с едва уловимой саркастической усмешкой взирающий на происходящее.
Однако ж, каким чудом он здесь?
Я считал, что сюда-то уж он не доберется.
Выходит, и боги ошибаются тоже.
Несколько странно он смотрелся среди остальных, отдающих дань вынужденным требованиям дресс-кода, будто не имея подходящего платья. Самое забавное то, что малой части его средств хватит, чтобы купить присутствующих с лихвой.
В костлявой руке гул сжимал ярко-красное яблоко, временами полируя его о колено, словно подчеркивая этим разительный контраст между жизнью и смертью.
Все.
При виде меня присутствующие слегка наклонили головы. Я поклонился в ответ, и неспешно пересекши зал, неуклюже опустился на диван в нескольких шагах от Хашшаса.
– Забавно, не правда ли? – скрежещущим голосом спросил тот, не поворачивая головы. – Сколько предосторожностей для жизни, чтобы вызвать смерть!
– Возможно. – Ответил я, пытаясь понять смысл его фразы. Гулы во всем склонны видеть смерть, ведь для них она-то и является основой жизни!
Впрочем, Хашшас обращался не ко мне. Монологи – одна из его немногих слабостей.
Шарлотта и человек временами бросали на меня любопытные взгляды – визит Безликого весьма редкое событие.
Кого мы еще ждем? Со мной присутствующих пятеро.
В прошлый раз было восемь присутствующих, и среди них – три человека. От имени людей был некто (не этот ли господин?), представляющий один почти забытый всеми орден, которому было обещана власть.
Власть и сила – две из трех опор, на которых покоится могущество.
Но насколько мне известно, во второй раз Вести людям не посылали. По большому счету, и в первый-то раз Весть их миновала – ибо один орден это еще не человечество.
Еще были полиморфы, но судя по всему, от участия в этом собрании они отказались. Возможно, не желая разрывать свою тесную связь с людьми, возможно – боясь меня, а возможно, по какой-то иной причине.
Вампиры. Эти придут во второй раз, не сомневаюсь, если… Я еще раз посмотрел на Шарлотту и франта рядом с ней. Уже взглядом Дайрона.
Так и есть. Вампиры, в извечной своей подозрительности, не придумали ничего лучшего, как отправить на встречу человека. Правда, уже не совсем… Его недавно обратили. На биологическом уровне он еще человек, все анализы это бы подтвердили, а вот на химическом уже идут необратимые изменения.
Весьма необычно, но он выступает от имени двух видов: людского ордена и вампиров.
Пусть их. Интересно только, кому же из кланов было доверено обращение?
…Условия требовали присутствия высших персон. Мы с масоном тоже не оказались исключением. Он – поскольку не мог занимать сколько-нибудь важных постов среди народа вампиров, а над Безликим, столь любезно одолжившим мне свое тело, существовало еще два иерархических уровня.
Но условия – это лишь условности. Никто из Правящих над Другими никогда, ни при каких обстоятельствах не явился бы сюда лично. Они слишком хитры, мудры и осторожны для этого.
Даже Князь Трех Ступеней – хоть его и считают повелителем гулов, это не так.
Повторюсь, Шарлотта была исключением.
Остаются наны. Самые, наверное, загадочные существа. И самые малочисленные. Здесь по всей планете существует не более ста особей. Придут они или нет, я не знал. Логика Безликих отличается от их логики более, чем от Безликих – людская.
Но спустя какие-то четверть часа мои сомнения исчезли. Двери открылись, и в зал бесшумно вкатился мягкий желеобразный ком песочного цвета, по пояс невысокому человеку. Замер на середине, и медленно стал превращаться в полупрозрачную человеческую фигуру.
Все, не исключая меня, с неослабным вниманием следили за этим процессом. Увидеть нана вживую – это событие, о котором рассказывают внукам.
Фигура окончательно сформировалась, и на ней стали проступать очертания одежды. Последними на лице появились глаза.
Это выглядело необычно: на мутно-желтом расплывчатом фоне выразительный разрез с ярко-голубым зрачком – ко мне существо стояло в профиль. Затем все остальное стало стремительно набирать окраску. Кожа побелела, налилась розоватым цветом. Одежда окрасилась в яркие неестественные цвета, затем слегка потускнела, принимая нормальный вид.
Я, разумеется, столь контрастной цветовой гаммы видеть не мог: не позволяло естество Безликого. Но то немногое, оставшееся внутри меня, услужливо помогало, дополняя скупые зеленовато-серые оттенки яркими цветами несуществующей палитры.
С чавкающим звуком вновь появившийся гость сделал первый шаг.