Вестники времен: Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа

Гунтеру искренне захотелось закричать: «Мама!» и оказаться как можно дальше от замка Фармер. Какое это, к бесу, Средневековье? Разврат сплошной!

Когда лиф простецкого платья Сванхильд начал недвусмысленно сползать вниз, обнажая веснушчатые плечи и внушительные молочно-белые дыни, которые лишь с натяжкой можно назвать грудями, Гунтер откатился к самой стене сарая и начал медленно вставать на ноги. Колени, что характерно, дрожали.

– Ты со мной играешь, петушок? – осведомилась красавица, продолжая обнажаться и медленно подходить к прижавшемуся к стене германцу. В голове его немедленно возникла ассоциация с наезжающим на него танком «Колоссаль». Видел такой однажды, в музее.

– Не играю, – мотнул головой Гунтер. – Шли бы вы о-отсюда, сударыня, восвояси. Не мешайте одеваться…

– Суда-арыня… – протянула Сванхильд, осклабившись. – Да какая ж я тебе сударыня, дурачок? Иди поближе, медовый мой… Чего ты хочешь от меня?

– Чего я хочу? – Гунтер от смущения и неожиданности никак не мог сообразить, что же следует сделать, сказать, чтобы освободить себя от неотвратимо приближающихся объятий рыжего монстра в юбке. Еще немного, она просто-напросто придушит его… Когда пухлые тяжелые руки обвили шею германца, тот понял, что это конец, а раз терять ему нечего, значит надо сражаться до последнего. Позабыв все слова на норманно-французском, Гунтер, выкрикивая на немецком что-то о профилактике демографического взрыва, стал выворачиваться что было сил и, наконец, не рассчитав, съездил восхитительной соотечественнице коленом в мягкий округлый живот. Возмездие не заставило себя ждать, и спустя миг Гунтер полетел через весь сарай в кучу соломы, отброшенный увесистой оплеухой. Рухнув у противоположной стены, германец гадал, сломали ему шею или просто вывихнули, а разгневанная дева принялась яростно зашнуровывать лиф на платье, смачно плюнула и, пинком открыв дверь, вывалилась из сарая во двор.

– Тьфу… женщина-катастрофа, – проворчал Гунтер, ощупывая горевшее ухо, пострадавшее от праведной злобы удивительной девы.

…К финалу этой душераздирающей истории сэр Мишель сидел в пыли, согнувшись в три погибели и держась за живот, стонал, не в состоянии смеяться нормально.

Только теперь Гунтер начал соображать, что валькирия была подослана ему сэром рыцарем с совершенно определенными целями, и бурно возмутился:

– Ты, скотина, если еще раз…

– В чем дело? – раздался за его спиной голос барона Александра. Даже увидев отца, бедный сэр Мишель не мог остановиться и продолжал тихо ржать. Барон, приподняв бровь, оглядывал трясущегося от хохота сына и его оруженосца, ухо которого приобрело цвет спелой малины. Однако беды Гунтера на этом не закончились. Из дверей кухни вновь показалась красавица Сванхильд, нагруженная пустыми кожаными бадьями и с грацией откормленной на убой хавроньи и целеустремленностью быка направилась к колодцу. Уже издалека донесся ее грудной голос с мягкой хрипотцой:

– Нет, вы подумайте, господин барон, это что ж творится-то на белом свете! Меня, честную девушку, каждое воскресенье ходящую к святой мессе и исповеди, богобоязненную, обманом заманить в сарай для непотребного промысла! Думаете вам, благородным, законы Божьи не писаны?

Сэр Мишель опрокинулся на спину и тихонько завыл. Из-под зажмуренных век текли слезы. Гунтер, потупив взор, созерцал носки своих яловых сапог, которые не стал менять на местную обувь, и покраснел так, что цвет лица практически слился с багрянцем травмированного уха. Немедленно появилась мысль, что барон тут же выставит его взашей вместе с сэром Мишелем. Ладно, к выходкам сыночка проклятый феодал попривык уже, а тут еще и оруженосец такой же. Если не хуже. Средневековье, черт возьми…

Продолжая жаловаться на бесчинства сэра Мишеля и его порочного дружка, Сванхильд снова набрала воды и двинулась обратно, к кухне.

Барон Александр, фыркая, проводил ее взглядом и тихо сказал:

– Первая потаскушка в округе, а строит из себя… А ты, оруженосец из Германии, думай впредь, с кем связываешься.

Сэр Мишель уселся, не имея сил встать на ноги, и, утирая слезы, проговорил:

– Папенька, это я послал Сванхильд к Джонни… Думал, ему понравится. Гы-ы-ы…

Барон ухмыльнулся – шутка была удачной, – но сразу же, с притворной суровостью сдвинув брови, отчетливо произнес:

– Не у всех же такие запросы, как у тебя, сын мой. Ладно, придете потом ко мне, поговорим. Может, к делу вас приставлю какому.

Как только барон де Фармер удалился, Гунтер размахнулся и крепко треснул сэра Мишеля по затылку. Тот, ткнувшись носом в колени и мгновенно перестав смеяться, обиженно взглянул на него:

– Ты чего? Больно ведь!

– Ну и дурень же ты. А еще рыцарь… – Германец по привычке попытался сунуть руки в карманы, до которых в XII веке еще не додумались (надо будет исправить это упущение и приказать пришить!) развернулся и зашагал к сараю, намереваясь привести в порядок свою форму, упаковать в сукно и потом отнести отцу Колумбану на хранение.

А старец явно что-то знает…

* * *

– Слушай, а покажи мне замок, – предложил Гунтер, видя искреннее смущение рыцаря по поводу своей неудачной выходки и не имея привычки долго держать зло. Он знал, что немного погодя происшествие со Сванхильд покажется ему таким же смешным, как и сэру Мишелю.

– А что там смотреть? – удивился тот. – Ты же говорил, у тебя поместье есть.

Сэр Мишель был уверен, что в будущем, откуда прилетел на Люфтваффе Джонни, все осталось таким же, как и сейчас, разве что с небольшими изменениями, типа прирученных драконов и прочих «машьин». Норманн уже прояснил, что штуковина под названием «автомат», та самая, ради которой пришлось прыгать в горящий сарай Рыжего Уилли (и не зря, сказать по чести), вовсе не волшебный жезл из песен менестрелей о короле Артуре Пендрагоне и колдуне Мерлине, а род оружия наподобие арбалета. Только, как объяснил Гунтер, стреляет оно не стальными болтами, а маленькими свинцовыми шариками или заостренными штырьками. Почему при этом автомат ужасно хлопает, сэр Мишель совсем не понял, хотя Гунтер честно пытался объяснить рыцарю про порох и пороховые газы, выталкивающие пулю.

Целый час, пока Сванхильд с помощницами готовили утреннюю трапезу, а господин барон ездил в близлежащую деревеньку разбираться с непонятной для Гунтера жалобой арендаторов, сэр Мишель водил оруженосца по замку Фармер, с гордостью показывая все, от пропыленного чердака донжона до роскошного, по мнению германца, для XII века туалета – как рассказал рыцарь, такие вот отхожие места строились норманнами и двести, и триста лет назад, а то и еще раньше. Но более всего Гунтера поразили не гигиенические ухищрения феодалов, а совершенно потрясающая встреча, случившаяся на третьем, самом верхнем этаже башни, возле лесенки на чердак.

Из укромного уголка, образованного наклонным всходом, и округлой каменной стеной донжона на свет, падающий из узкой бойницы, выбралось странное существо, напоминавшее помесь кошки и енота. Круглые кошачьи глаза с вертикальным зрачком, всклокоченная полосатая черно-серая шерстка, квадратные ушки с небольшими кисточками и короткий, будто бы обрубленный хвост. И передние лапы один к одному напоминающие детские ручки, только поросшие темным пухом, с пальцами, оканчивающимися неострыми, но заметными коготками. Зверек неторопливо вышел из закутка, спокойно прошествовал мимо замершего сэра Мишеля и удивленного Гунтера, решившего, что это, наверное, вымершее к двадцатому веку животное, и наконец присел на задние лапки, сложив передние на мохнатой груди.

– Это что? – поинтересовался Гунтер, кивая в сторону непонятной твари, смотревшей на него с явным недоверием и по-кроличьи шевелившей черным мокрым носом.

– Тише, спугнешь! – шикнул сэр Мишель. – Разве домовых никогда не видел? Хорошая примета, когда домовой показывается, особенно средь бела дня. Молчи и смотри. Бояться нечего, не укусит.

Гунтер почувствовал, что ноги перестают держать его, и он медленно съехал по стенке вниз. Мама дорогая, какие, к дьяволу, домовые? Где я? В сказке или романе Томаса Мэлори?

– Их не бывает, домовых… – простонал Гунтер, созерцая мохнатого малыша, чьи глазки смотрели на удивление осмысленно для твари бессловесной.

После его слов домовой совершенно по-человечески вздохнул и четким писклявым голосом сказал:

– Это тебя не бывает. Совсем.

– Я бываю… я есть, – ошеломленно пробормотал германец, до сознания которого стало доходить, что зверек вдобавок прекрасно говорит на норманно-французском. И даже без акцента.

Домовой махнул ручкой, скривился, обнажив миниатюрные зубки, как у ребенка лет пяти, и поковылял куда-то в полумрак коридора. Спустя минуту оттуда донесся его голос:

– Ты в меня не веришь? И я в тебя не верю. Вот так.

Сэр Мишель был в совершенном восторге – осуществилась мечта детства: много раз виденный добрый знакомец, домовой замка Фармер, доселе всегда молчавший при встречах с баронским сыном, вдруг заговорил. К тому, что в замке живет это небольшое, но очень полезное в хозяйстве существо, все домочадцы относились благожелательно, да и как же быть иначе? Кто прогонит крыс и мышей из хлебных амбаров, почистит и успокоит уставшую лошадь, если хозяину недосуг, или потушит выпавший из кольца факел? Домовые жили у всех: и в крестьянских домах, и в лондонском королевском замке. Самая привычная домашняя скотинка, ничуть не хуже, но стократ полезнее кошки или собаки.

Гунтер, напротив, пребывал в смятении. Что же это такое? Ну не бывает домовых, не бы-ва-ет!!! Покажите лучше ожившую египетскую мумию или скажите, что Адольф Гитлер – потомственный еврей-ортодокс и каждую субботу ходит в синагогу! Ха, а не есть ли это шуточки Мессира? Впрочем, нет, сэр Мишель видел эту животинку и отнесся к ней спокойно, будто домовые здесь стаями бродят и ведут светские беседы с хозяевами о смысле бытия. И раньше-то не очень верилось во все эти старушечьи сказки про домовых, духов рек и кобольдов, а тут – на тебе! Врал Мессир, говоря, будто вокруг реальная история, описанная в школьных учебниках и известная по книгам! Да, король Ричард есть, в крестовые походы ходят, с девицами на сеновалах резвятся, мясо и вино самые настоящие, но ни в каких исторических справочниках и энциклопедиях не написано, что, допустим, Фридриху Барбароссе домовой штопал портянки! Кошмар!

Но, однако, следует припомнить появившуюся после разговора с Мессиром догадку – искренняя вера способна материально воплощать объект веры. Сэр Мишель, например, да и наверняка все прочие обитатели замка, по большей части суеверные крестьяне, взятые в господский дом для прислуживания, непритворно верят в существование мохнатого хранителя дома, так почему бы их уверенности не воплотиться в виде такого вот говорящего создания. Это, между прочим, и объясняет, отчего я его вижу. И почему домовой в меня не поверил. Просто мы очень чужие друг для друга. Просто. И давайте, господин Райхерт, придерживаться своего принципиального решения – ничему не удивляться, но обо всем расспрашивать. Может быть, жизнь этого времени станет для вас хоть чуть-чуть понятной.

Пока Гунтер сидел, привалившись к сыроватой каменной стене, погруженный в свои размышления, сэр Мишель проводил взглядом домового, на всякий случай прочел про себя молитву – домовой, это, конечно, здорово, но священник всегда утверждал, будто они порождение лукавого, как и все твари, коим поклонялись язычники – и, обернувшись к германцу, протянул ему руку, помогая подняться.

– Что так напугался? – поинтересовался рыцарь. – Неужели в твоем маноре домового не было? Как же вы жили-то?

– Не было, – мелко кивнув, подтвердил Гунтер. – У нас их вообще не было. Разбежались, надо полагать.

– Нехорошо домовых распугивать, – серьезно сказал сэр Мишель, покачав головой. – Ладно, пошли вниз. Слышишь, приехал кто-то? Надо думать, папенька вернулся из деревни.

И в самом деле – из бойниц-отдушин донесся стук копыт. Спустившись на первый этаж башни, сэр Мишель и Гунтер вышли во двор и первым делом узрели бейлифа графства сэра Аллейна д’Эмери, передававшего конюху поводья своей лошади. Рядом с ним стоял господин барон де Фармер, а позади виднелась красная физиономия королевского сержанта.

Сэр Мишель обмер и схватил Гунтера за плечо. Не иначе сейчас потащат в монастырь Святой Троицы на аббатский суд, а потом заставят новый колодец рыть заместо загаженного. Но, судя по всему, у бейлифа были другие причины посетить барона Александра. Сэр Аллейн, сопровождаемый хозяином дома, прошел мимо сэра Мишеля и его оруженосца в зал и лишь холодно кивнул рыцарю.

– Трапеза подождет. – Барон обернулся к сыну, а лицо его было серьезное и озабоченное. – У нас важный разговор с господином королевским бейлифом, так что будь так добр не мешать нам.

Сэр Мишель, облегченно вздохнув, улыбнулся и потянул Гунтера во двор.

– Пошли в кузню, покажу, какие наш кузнец Бернар замечательные мечи кует. Если захочешь – выберешь себе заместо твоего… ов… автомата! Добрый клинок понадежнее будет.

* * *

– Барон – человек богатый, а зеркал до сих пор не завел. Или их не изобрели еще? – бурчал под нос Гунтер, тщетно пытаясь начисто выскрести подбородок маленьким кинжалом, склонившись над широкой миской с водой, в которой колыхалось его мутное отражение. Этот клинок был самым миниатюрным из имевшихся в кузне. К завершению операции, поименованной германцем как «бритье оруженосца», на лице уже имелось три пореза – отсутствие зеркала и мыльной пены, а также непривычный и неудобный инструмент превращали самую простую и обыденную в прошлом процедуру в изощреннейшую пытку.

Гунтер совершенно не учел того обстоятельства, что во времена, сопутствующие крестовым походам, бриться не любили, и большинство мужчин носили бороды. Но когда Гунтер коснулся ладонью своей щеки и ощутил под пальцами изрядно отросшую жесткую щетину, он понял, что перебороть самого себя не в состоянии и, хочешь не хочешь, а приводить в порядок лицо придется. К тому же он не очень хорошо представлял себе, как будет выглядеть с бородой.

Втолковывать свою мысль сэру Мишелю пришлось долго, ибо рыцарь не совсем понял, о чем идет речь, а когда наконец сообразил, то жутко возмутился, произнеся пламенную речь, суть которой сводилась к тому, что борода есть непременный атрибут мужественности, и ежели таковая растет, то сбривать ее сущее преступление. Правда, у самого рыцаря даже намеков на бороду не было – лишь над верхней губой произрастало нечто, способное со временем превратиться в густые светло-русые усы.

Когда сэр Мишель понял, что Джонни твердо вознамерился соскоблить пробившуюся щетину, перед ним встал вопрос, чем это можно сделать. Развешанные по стенам замка мечи для бритья годны явно не были, от кухонных ножей германец решительно отказался, вспомнив об элементарной гигиене, и тогда сэр Мишель предложил ему свой любимый кинжал. Придирчиво оглядев лезвие, Гунтер криво усмехнулся:

– Да кинжал у тебя тупой!

– Ничего он не тупой! – обиженно сказал сэр Мишель и, попробовав большим пальцем лезвие, добавил: – Его просто заточить надо.

Гунтер некоторое время молча смотрел на него, а потом произнес:

– Логика у тебя железная!

– Стальная! – гордо поправил сэр Мишель, не имея ни малейшего представления о том, что такое логика, но будучи уверенным – это нечто очень важное и должно быть всенепременно твердым. Как сталь.

Тяжко вздохнув, Гунтер пришел к выводу, что кинжал сэра Мишеля вдобавок слишком уж великоват, и, живо представив себе, как он неосторожным движением перерезает себе шею, вернул тесак рыцарю.

Требуемый инструмент нашелся в кузне – Бернар-кузнец в свободное время занимался починкой обуви, и среди его сапожного инвентаря нашелся подходящего размера ножик, ко всем своим прочим достоинствам достаточно острый. Затем Гунтер потребовал «зеркало», и после недолгих объяснений стало ясно, что такого предмета в замке нет. В ход пошли серебряные блюда и прочая хорошо начищенная посуда, но ни один предмет из кухонной утвари не устроил Гунтера. Сэр Мишель только презрительно фыркал – то ему видно плохо, то отражение кривое, девица-красавица, понимаешь… Остановились на небольшом тазике с водой, поверхность которой довольно сносно отражала заросшую физиономию Гунтера, и, в конце концов, процедура, за которой сэр Мишель наблюдал, затаив дыхание и не смея пошевелиться, была завершена.

– Ну как? – Гунтер повернулся к нему, страдальчески приподняв брови.

– Лучше бы ты этого не делал, – произнес сэр Мишель тоном, каким читают заупокойные молитвы.

– Иди ты к черту! – Гунтер в сердцах швырнул нож в землю. Проведя ладонями по щекам и подбородку, он обнаружил гладкую кожу с небольшими колючими островками оставшихся волосинок. Можно было, конечно, еще помучиться, но… было бы ради чего стараться! И так сойдет.

– Да все хорошо, – засмеялся сэр Мишель, – я пошутил. Дочери вилланов будут гроздьями вешаться тебе на шею, – и, видя, что Гунтер готов съездить ему по уху, поспешно добавил: – Самое главное-то я не показал…

– Нет, почему же, – язвительно буркнул Гунтер. – А Сванхильд?

– Будет тебе, – примирительно сказал сэр Мишель. – Сглупил я, признаю… Пойдем в конюшню, посмотрим на лошадей. У нас есть даже несколько арабских – папенька из Палестины привез пару. Эти двое, конечно, давно умерли, зато жеребят народить успели. Такие красавцы!

Тут рыцарь осекся, привстал и наклонил голову, прислушиваясь. Его кто-то звал.

– Сударь, где вы? – Разумеется, это была Сванхильд. – Вас папенька видеть желает!

– Папенька… – вздохнул Мишель. – Воображаю, что ему бейлиф наговорил! Все равно идти придется, не прятаться же на чердаке…

– Не убьют они тебя, – уверенно сказал Гунтер. – На мой взгляд, ты не натворил ничего страшного.

– Для светских властей – да. А если сэру Аллейну жаловался аббат монастыря, могут привлечь к духовному суду. – Норманн даже побледнел немного. – Такую епитимью в обители наложат, что проще будет удавиться! Ладно, бросай свой кинжал и пошли наверх, в дом. В конце концов, ты теперь оруженосец и имеешь право меня сопровождать.

«Боишься? – чуть злорадно подумал Гунтер. – Хочешь чувствовать рядом мою твердую руку? Надо бы тебя предупредить, что в случае допроса с пристрастием я буду все отрицать…»

И они двинулись к дверям жилых покоев замка.

Часть вторая
Канцлер Британии

Вне Римской Церкви нет христианства!

св. Киприан Карфагенский

Что есть Римская Церковь?.. Блудница Вавилонская!

Мартин Лютер, еретик

 
Угрюмо плещется прибой
О берег Англии родной.
 
 
Цвел наш зеленый отчий край
Един в деснице короля,
И мы не торопились в рай —
Была нам в радость и земля.
Но Веры долг позвал в поход,
И вот давно без короля
Едва живет и не цветет
Покинутая им земля.
 
 
Угрюмо плещется прибой
О берег Англии родной.
 
 
И где тот безмятежный день,
Когда, хоть дождик шел с утра,
Монаршую восславив сень,
Любой батрак кричал: «Ура!»?
Где блеск и слава дней былых?
Где цвет анжуйского двора? —
В песках безвестных и чужих
Пришла побед его пора.
 
 
Угрюмо плещется прибой
О берег Англии родной.
 
 
Теперь унылый временщик
Воссел на королевский трон.
Какой он принц? Какой он Джон?
Немало добрых Джонов здесь,
Что чтут порядок и закон,
И знают цену слова «честь»,
И не позорят древний трон.
 
 
Угрюмо плещется прибой
О берег Англии родной.
 
 
Пускай они как пенс просты,
Их не купить за золотой.
Холуйской крови голубой
Не перекрасить их полей.
Они за тем пойдут на бой,
Кто дал им радость лучших дней,
Кого в короне золотой,
Однажды возвратит прибой
На берег Англии родной…
 

Глава седьмая
Песни на поляне

Настежь открывшаяся дверь в отцовские покои едва не зашибла чудом успевшего отскочить в сторону сэра Мишеля, когда они с Гунтером поднялись на второй этаж и подошли к высоким двойным створкам.

– Ты звал нас? – спросил рыцарь, просунув голову в проем и подтягивая за рукав Гунтера, державшегося позади.

– Входите.

Зал, принадлежащий барону Александру, был столь же прост и строг, как и трапезная. Те же полуистлевшие гобелены, прикрывавшие холодные каменные стены, скрадывая их мрачность. Те же незамысловатые предметы обстановки – несколько кресел без подлокотников с высокими спинками и немудреной резьбой. Посреди зала – огромный тяжелый стол, на котором в беспорядке лежали скрученные пергаментные свитки, гусиные перья, так же стоял кувшин, очевидно с вином, и два высоких серебряных кубка. В очаге шумно трещали хорошо высушенные березовые поленья, а воздух был пропитан неизменным запахом дыма, пыли и сырости.

За столом сидел барон Александр, задумчиво глядя на свой пустой кубок и медленно покручивая в пальцах его тонкую подставку. Бейлиф, откинувшись на спинку кресла и скрестив на груди руки, смотрел на остановившихся возле дверей молодого Фармера и его оруженосца.

Свет в зал проникал через узкие окна, выходившие во двор, да огонь в камине слегка подсвечивал шафранными отблесками стены и деревянный пол, посыпанный сеном. Солнце поднялось уже высоко, и прозрачно-золотые лучи не светили прямо в узкие окна, отчего в зале царил мягкий полумрак.

– Ну что встали, ровно чужие? – сказал барон Александр. – Будет смирных овечек из себя строить. Жак, принеси еще два бокала и кувшин с вином. Да и закуска, видишь, кончилась. Садись, Мишель. – Барон Александр указал на стул напротив.

Господин бейлиф не был слишком грозен – старый рыцарь даже благожелательно улыбнулся Мишелю. Незаметно было, что он приехал специально для того, чтобы обрушить на молодого Фармера карающий меч правосудия.

– Кстати, – барон опять повернулся к сыну, – твой слуга, Жак, вернувшись, рассказал мне обо всем, что ты успел натворить за последние два месяца. И про монастырь Святой Троицы…

Он замолчал, и сэр Мишель ощутил легкий холодок, поднимающийся снизу живота под самое горло. Ну вот, сейчас начнется… И сэр Аллейн ко всему прочему тут… Беда!

– Но сейчас мы об этом говорить не станем, есть дела поважнее, – продолжил барон Александр, – Прошу вас, сэр Аллейн. – Барон де Фармер обернулся к бейлифу, и тот, пригладив седоватые волосы, заговорил:

– Насколько я понял, ты, Мишель де Фармер, решил остепениться, перестать вести недостойный благородного рыцаря образ бытия и даже завел себе оруженосца. – При этих словах сэр Аллейн посмотрел на Гунтера, слегка кивнув головой. Германец ответил ему более глубоким поклоном и чуть привстал с кресла, чувствуя себя не совсем уютно. Однако бейлиф, не заметив его смущения, продолжал говорить:

– Думаю, молодой человек, простите – не знаю еще вашего имени – вы несколько необдуманно поступили, согласившись сопутствовать молодому сэру рыцарю… Впрочем, время покажет. Так как вас зовут?

– Гунтер фон Райхерт, – четко выговорил Гунтер, – сэр Мишель называет меня Джонни. – Он подумал, что его непременно сочтут полнейшим идиотом – при чем тут Джонни? Все-таки это английское имя… И вдобавок от него за милю тянет неистребимым плебейством.

– Фон Райхерт? – повторил бейлиф. – Так вы, выходит, из Германии?

– Да, сэр, – кивнул Гунтер.

– Как же вы оказались в Нормандии, королевстве Английском?

«Вот пристал!»

– Так получилось, – ляпнул первый пришедший на ум ответ Гунтер.

Сэр Аллейн понимающе покачал головой – одного поля ягоды, что рыцарь, что оруженосец. В трактире, не иначе, познакомились, а во Францию германец попал примерно такими же путями, что и Мишель в монастырь Святой Троицы. Бейлифу было отлично известно про пропитое оружие, подбитый глаз отца приора и про изгаженный колодец… – Что ж, шевалье де Фармер и господин фон Райхерт, – произнес бейлиф. – Я приехал сюда по делу, способному заинтересовать вас. В графстве творятся беззакония, которые необходимо немедленно пресечь. Мне требуются люди, не состоящие на государственной службе, непременно дворяне. Если вы желаете послужить королю, то я буду ждать вас послезавтра к утру в Аржантане, в городском замке. Вы представитесь страже, которая будет заранее предупреждена, и вас немедленно пропустят. Согласны?

– Сэр Аллейн, я бы хотел знать, в чем именно будет состоять наша служба и о каких беспорядках идет речь, – сказал сэр Мишель.

– Разрешите мне, дорогой Фармер, воздержаться покамест от разъяснений. Скажу только, что вам, возможно, будет поручена поимка серьезного злоумышленника, грозящего бедой всему королевству.

Наступила изумленная тишина. Сэр Мишель нерешительно поерзал на сиденье, а потом тихо спросил:

– И вы хотите поручить это дело мне, то есть нам с Джонни?

– Да, и вам в числе прочих, – коротко ответил бейлиф. – Так что, ждать мне вас послезавтра утром в Аржантане?

«Государева служба, – подумал сэр Мишель, нахмурившись. – Честно признаться, можно было бы попробовать. Правда, ни о какой свободе тогда и речи идти не будет, но… Ладно, королевскому наместнику отказывать неудобно, а поэтому…»

– Да, сэр. Мы приедем в город послезавтра утром.

«А меня, как обычно, никто и не спросил, – грустно подумал Гунтер. – Хотя, с другой стороны, поучаствовать в какой-нибудь политической интрижке, а предложение бейлифа, скорее всего, к этому и сводится, было бы весьма интересно. Не торчать же всю оставшуюся жизнь в чужом замке?..»

– Джонни, ты согласен отправиться вместе со мной? – спросил его сэр Мишель преувеличенно торжественным тоном.

Бейлиф усмехнулся в бороду.

– Безусловно, сэр, – произнес Гунтер и тоже встал, а про себя добавил: «Куда тебе без меня, несчастный? У первого же трактира закончится твоя государственная служба, если я тебя оттуда за шиворот не выволоку да не наподдам как следует, чтоб вернуться не захотелось… Ну и рыцарь мне достался…»

Если бы Гунтер знал, чем закончится его встреча с Мишелем и каковы будут последствия предложенного сэром Аллейном дела, он бы лучше ушел в монастырь…

* * *

Неширокая, едва утоптанная тропинка затейливо петляла меж пологих склонов холмов, поросших удивительно чистым и красивым лесом. Среди источающих тягучий запах смолы елей и сосен красовались белоствольные березы, поднимавшие к солнцу упругие, покрытые пышной листвой ветви. Иногда встречались изобиловавшие душистыми многоцветными травами лужайки и светлые прогалины, залитые не жарким еще утренним солнцем. Для Гунтера было совершенно удивительным то количество дичи и разного лесного зверья, которое встречалось по пути к хижине отшельника Колумбана. Крапчатые коричневатые куропатки взлетали прямо из-под копыт лошадей, испуганно молотя воздух крыльями, в густом кустарнике мелькнул силуэт красавца-оленя – огромный, темной масти самец исчез в лесу, как только люди обратили на него внимание – сэр Мишель объяснил, что на оленей охотятся и дичь в пределах баронства Фармер достаточно пуганая. Но пуганая здесь дичь или нет, а все равно в двадцатом веке увидеть такое множество диких животных, просто проезжая через лес, было делом немыслимым…

– Во, гляди – кабаны! – Сэр Мишель вскинул руку указывая на недалекий пригорок, покрытый молодым сосняком. – Эх, жаль торопиться надо, а то затравили бы кабанчика на ужин отцу Колумбану.

– Как бы тебя такой кабанчик не затравил… – заметил Гунтер, оценивающим взглядом озирая копошащийся в подлеске выводок полосатых поросят и бродивших рядом здоровенных маток, во главе с вепрем настолько впечатляющих размеров, что у Гунтера невольно появилось желание пришпорить лошадь и исчезнуть отсюда побыстрее. Такой гигант вполне мог, придя в ярость, убить и лошадь и всадника…

Гунтер глянул на часы, которые исправно заводил и утром и вечером, выяснив, что едут они уже минут сорок. Впрочем, лошади шли неспешным шагом, а на узкой тропинке ехать другим аллюром было бы просто опасно – и корни деревьев встречались, и неглубокие ямины, и обломанные сухие ветви деревьев достаточно толстые для того, чтобы лошадь споткнувшись повредила ногу и сбросила всадника.

Ехали сэр Мишель и Гунтер к отцу Колумбану самой короткой дорогой, и тропинка эта использовалась лишь для пеших переходов теми людьми, которые хотели посетить пустынника – кто для исповеди и утешения, кто со скромными дарами и просьбами помолиться за их души, другие же, зная, что отец Колумбан пользует больных травами, искали у него исцеления не только душевного, но и телесного. Сейчас же, рыцарю и оруженосцу приходилось поспешать, потому что сэр Аллейн д’Эмери ждал их в Аржантанском замке уже к послезавтрашнему утру. А в необходимости разговора с отцом Колумбаном Гунтер был уверен столь же крепко, как и в том, что родился в поместье Райхерт, а не в Китае.

Прогалины перемежались перелесками, кое-где были заметны следы недавней порубки – торчали еще не успевшие зарасти мхом пни, ощетинившись желтоватыми щепками. Сэр Мишель сказал, что здесь папенька разрешил арендаторам валить лес для постройки домов. И вот, когда вырубленный участок кончился и над головами снова зазеленели пышные кроны деревьев, сэр Мишель вдруг натянул поводья лошади и жестом приказал Гунтеру тоже остановиться.

– В чем дело? – не понял германец. – Зачем встали?

– Тс-с-с… – Рыцарь приложил палец к губам и начал подозрительно озираться. – Ты ничего не слышишь? Прямо наваждение какое-то… – Ну-ка, ну-ка… – насторожился Гунтер. – Что за ерунда? Кто это может так развлекаться в лесу, в совершеннейшей глухомани? Слушай, Мишель, у вас тут странствующие менестрели или там трубадуры какие-нибудь бывают?

– Встречаются иногда. Но какой болван станет распевать посреди чащи? Да тут до ближайшей деревни не меньше полулиги, а до папиного замка и того больше.

В ароматном лесном воздухе, заглушая легкий шум колышущейся под слабым ветерком листвы, разносились звуки лютни – простенькая, незамысловатая, но чарующая мелодия расплывалась мягкими волнами под ветвями столетних вязов, будто где-то там, в зеленоватом полумраке и впрямь спрятался хороший, умелый музыкант. И играл он просто так, в свое удовольствие, ни для кого.

– Поехали, посмотрим, – решительно сказал сэр Мишель, пришпоривая лошадь, которая почему-то начала беспокоиться и нервно пританцовывать. Коняга Гунтера вела себя, кстати, точно так же. Животные словно испугались неизвестного лютниста и не желали идти в сторону, куда намеревались направиться их хозяева.

Меж деревьев стала видна небольшая полянка, посреди которой на густо заросшем ярко-зеленым мхом пенечке, мягком, как бархатная подушка, восседал седой человек с аккуратно подстриженными усами, в черном бархатном камзоле, из которого выглядывал белоснежный накрахмаленный воротник рубашки, Малиновый берет был щегольски заломлен на левое ухо. Человек наигрывал на лютне, мурлыча себе под нос ту самую мелодию, что еще издалека услышали рыцарь с оруженосцем. Разве что теперь они могли расслышать слова песни:

 
В железном дворце греха живет наш ласковый враг,
На нем копыта и хвост, и золотом вышит жилет.
А где-то в него влюблена дева пятнадцати лет,
Потому что с соседями скучно, а с ним, может быть, нет…
 

С правого бока к широкому поясу певца были прикреплены ножны с простым клинком.