От Ржева до Берлина. Воины 3-й гвардейской истребительной авиадивизии о себе и боевых товарищах

Затем однажды^[420] мы должны были атаковать аэродром у Орла, а ведущий штурмовиков вышел на дорогу Елец – Орёл и полетел на Орёл. Я с группой прикрывал их. Они идут ниже, а я шёл над ними. При подходе я парой должен был выйти вперёд, чтобы атаковать самолёты противника и показать, куда нужно направить удар. Но они подошли близко уже к Орлу, и я не имел времени толком для атаки. Вышло так, что я выхожу из атаки, а «эрэсы» рвутся передо мной. Я снижаюсь до земли, думаю, сейчас мне влепят. Смотрю, а вообще лётчики у земли всегда смотрят с левой стороны, [Ме-]110-й взлетел и настолько близко, что мы должны были столкнуться. Он, должно быть, зацепился за землю, когда стал разворачиваться, но пошёл на капот, а я проскочил и там уже развернулся для следующей атаки.

Потом был ещё один такой случай. Один самолёт на земле обстрелял, вижу, что бью по самолёту, но он не горит. А потом, видимо, я попал в бомбы – смотрю, подо мной на земле – пламя, и меня здорово так подбросило. Ну, думаю, осколками мне сейчас попадёт, но ничего.

Характерных особенностей при сбитии бомбардировщиков – нет. Если попал и видишь, он горит, замечаешь место или ведомые замечают, а потом присылают и подтверждения, говорят, что в таком-то месте сбит самолёт, упал.

Под Сталинградом в августе был такой момент. Один раз наш 434[-й] полк сбил в один день 34 самолёта и не потерял ни одного своего. Подтверждение всегда поскорее хочется получить, а они обычно идут плохо. Тогда полковник Сталин меня послал – лети, доставай подтверждения. Это было в районе города Калач. Прилетел туда, достал на девять самолётов подтверждения в районе деревни Камыши. А остальные пришли после. Тогда мы стояли в Гумраке на аэродроме. Доложил я полковнику, он говорит, полетим туда вместе, посмотрим. Полетели на У-2. Здесь в это время шёл сильный бой – наших было восемь истребителей, а их было штук 12 «мессершмиттов». Одного нашего сбили, осталось наших 7. Потом заходят ещё их 18 бомбардировщиков и начали бомбить. Полковник был на рации, говорит – организуй группу. Я смотрю, наши уже взлетают, но туда, где стоит полковник, метрах в 300, падает бомба. Потом один пикирует прямо на меня, я только в щель пошёл – падает бомба. Тогда был там Клещёв, он атакует одного бомбардировщика, который пикирует, зажигает, разворачивается вправо и бьёт по второму. Второй горит. Тогда, кажется, наши 6 или 8 их сбили, а сами потеряли только одного^[421].

Затем в районе станции Абливская сбивают наш бомбардировщик Пе-2 – Демченко^[422]. На второй день из Суровикина, через которое проходила линия нашей обороны, прилетает сюда У-2 и говорит, что там есть наш экипаж. Мы туда вылетели на У-2. Наши в Суровикине штурмовали, и мы туда полетели. Перелетели эту линию обороны километров на 35 и ушли в деревни. Потом пошли змейкой, и там были две деревни – Паршино и Карачаево, и между ними Демченко и был. Забрали его в самолёт^[423].

Затем я полетел в район Калача группой – восьмёркой^[424]. К переправе подошёл, смотрю, сверху пикируют два Ме-109. Один уже бьёт, видно, что пулемёты дымят, но бьют не туда, куда хотели. Первый из них проскочил, я у него в хвосте. Я начал бить. Он уходит с сильным снижением. А я шёл в паре с Ходакевичем^[425]. Сцепились мы тогда с другим М[е]-109, минут 15 его из пулемётов и из пушек били – только щепки летели. Он загорелся.

Затем шли ещё два Ю-87. Их атаковали, но боеприпасы уже окончились, очень много мы били по этому М[е]-109, так как он не горел и не падал. Но, в конце концов, он упал^[426], плавно так перевернулся и пошёл. Ходакевич улыбается, вижу, один, говорит, есть.

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. IV. Оп. 1. Д. Власова Н.И.

Герой Советского Союза Баклан о Герое Советского Союза Алкидове Владимире Яковлевиче

Стенограмма^[427]

(беседу ведёт Е.М. Грицевская)

Год рождения его 1917. Родился он в Моршанске, где и теперь живёт его мать. В Моршанске есть выставка в память его. Бригада его находилась в Калинине. Он имел очень много вылетов, больше 400. Летал он на разных типах самолётов. Сбитых у него было 14 самолётов.

Погиб он^[428], выпрыгивая на парашюте, на их территории, как раз попал в расположение их танков.

Он был замечательный парень. Характер был у него прекрасный. Кроме того, он был очень настойчив, что задумает, то обязательно и сделает. Очень много читал, всегда в свободное время сидит и читает. Окончил он Качинскую авиационную школу, а до этого учился в каком-то техникуме.

Был такой случай, что взлетели наши три самолёта под командованием лейтенанта Алкидова прикрывать наземные войска в районе Ржева^[429]. В это время на нашей передовой линии показались 18 бомбардировщиков Ю-87 под прикрытием истребителей М[е]109. Алкидов вступает с ними в воздушный бой и не даёт им сбросить бомбы на нашей территории. Сбросили они бомбы на свои войска. При этом сбили они^[430] одного истребителя и четырёх бомбардировщиков и все трое благополучно пришли на аэродром. Самолёт Алкидова был немного подбит. Затем у него был такой воздушный бой, когда наших было 8 самолётов против 40 и сбили они 11 штук, не потеряв ни одного своего экипажа^[431]. Также он имел много штурмовок при разгроме фашистов под Москвой.

КОМИССИЯ ПО ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

Стенограмма беседы с т. СЕРГИЕНКО А.П

Беседу проводит научный сотрудник Комиссии т. ЛОГИНОВА Записывает т. РОСЛЯКОВА

Москва. Секретариат Главной редакции. 7 февраля 1944 года.

СЕРГИЕНКО АНТОНИНА ПЕТРОВНА – о Герое Советского Союза тов. БАБКОВЕ ВАСИЛИИ ПЕТРОВИЧЕ

С Василием Петровичем я познакомилась в мае месяце 1938 года после демонстрации, познакомилась чисто случайно. После этого часто встречались. В конце мая 1938 года он уехал в Оршу. Он работал на заводе Кирова^[432] в Брянске, в аэроклубе инструктором, был пилотом. Во время его пребывания в Орше вели переписку. Потом получила телеграмму, что едет в отпуск и заезжает ко мне. Приехал, пробыл дней восемь. Затем уехал к родным в Запорожье. Родился он, кажется, в Балабино в Запорожье. Родители его были в колхозе. Когда строили плотину Днепрогэсовскую, отец его работал на плотине.

Василий Петрович кончил семилетку у себя на родине, потом работал на заводе Запорожсталь. Учился на рабфаке без отрыва от производства, потом поступил в институт электроэнергии. После института попал в аэроклуб запорожский. Оттуда его послали в первую Борисоглебскую школу истребительную^[433]. В конце 1937 года оканчивает школу со званием пилота. Учился в школе вместе с Клещёвым, Героем Советского Союза, ныне погибшим. После школы работал в одном отряде с Осипенко* и Ломако*. Их часть была направлена в Брянск. Это была первая бригада, которая имела героев^[434]. Из этой же бригады некоторые товарищи были посланы в заграничные командировки: Китай, Испанию. Василий Петрович был в части Баланова*, ныне Героя Советского Союза. Работает он в этой части^[435] до мая 1938 года в Брянске. Из Брянска, как я уже говорила, его направляют в Оршу.

В 1939 году ему присваивают звание младшего лейтенанта. 25 декабря 1938 года я выхожу за него замуж и вместе с ним уезжаю в лагеря.

Потом переход польской границы^[436]. Семьи временно оставляют в Орше, а они базируются в г. Лида. Через некоторое время все семьи туда переехали. В мае месяце во время лагерного периода ему присваивают звание лейтенанта. Работает комсоргом. В 1938 году за активную комсомольскую работу его премируют часами.

В Лиде мы были что-то очень мало и опять направляют в Оршу, из Орши – в Кобрин. В Кобрине он работал помощником командира эскадрильи. Сперва, как всегда, он был командиром звена.

В феврале 1941 года его направляют в г. Полтава на курсы усовершенствования командиров эскадрильи. Должен был учиться до мая месяца, но программа была увеличена, и выпуск задержали.

Мы думали, что после окончания курсов он получит отпуск, и мы с ним вместе поедем в Запорожье и проведём месяц отдыха вместе у его родителей. Но тут война.

Началась война. Он был направлен в Кременчуг на оборону моста. Там был не больше недели. Оттуда его направили в г. Рыбинск в 14[-й] запасной полк. Там работал командиром эскадрильи. Приехали туда 11 июля 1941 г.

Стенограмма Продолжение беседы с тов. СЕРГИЕНКО

7.2.44 года Беседу проводит тов. ЛОГИНОВА В.Л. Стенографирует тов. УСПЕНСКАЯ Н.В.

Я встретилась с КЛЕЩЁВЫМ в городе Рыбинске. Вместе были МЕДВЕДЕВ^[437], КЛЕЩЁВ и БАБКОВ. Прибыла я в город Рыбинск 1 июля 1941 года^[438]. Пробыла там месяц. Сюда приехала из города Чкалова с эвакуации. В это время приехал КЛЕЩЁВ с фронта на переформировку. Здесь встретилась с ВУСС Василием Григорьевичем.

КЛЕЩЁВ Иван в то время был его заместителем. 4-го августа 1941 года они улетели под город Вязьму. Их сбили самолётом. БАБКОВ и комиссар были сбиты. На них налетели 9 самолётов. Вражеских самолётов было большое превосходство. Пролежал больной 11 дней. Был в таком состоянии, что не мог сам с себя снять сапоги.

Улетел он утром, я хотела ехать с ним, но он всячески отсоветовал мне ехать. Тогда я дала ему саратовский адрес своей приятельницы. Он улетел 12 сентября 1941 года, а 14-го его сбили – загорелась машина на территории противника^[439]. Несмотря на это обстоятельство, он твёрдо решил долететь до ближайшего аэродрома. Едва долетел. Здесь он потерял сознание. Ему оказали первую медицинскую помощь в Москве.

Дал он мне телеграмму из города Павлова. Я полгода не знала о нём ничего. Дал телеграмму такого содержания: «Здоровье хорошо, пиши». До телеграммы я не знала, что он был ранен. У него были обожжены руки и ноги. Степень ожога была очень сильна, почему и письма его были написаны хуже, чем пишут дети в первом классе. В то время, когда горел самолёт, он закрыл лицо обеими руками. Рана настолько была сильна, что и теперь иной раз трескается, и из неё хлещет кровь фонтанчиком.

После этого его направили в город Арзамас^[440], но он отказался и решил оставаться только в своей части и только со своими товарищами. Опять начал летать. Это было на Калининском фронте. Без графика я не помню, сколько именно он сбил самолётов. Общее количество в группе – 21 сбитый самолёт. На Калининском фронте его опять сбили^[441]. Пуля попала в левую ягодицу, которую всю раздробила. Это было зимой. Или в апреле, или в марте месяце получаю открытку. Пишет мне комиссар^[442], что Ваш муж здоров, и по его просьбе посылаю Вам деньги. Не получая долго от него никаких известий, я думала, что он уехал в Америку или в Англию, а потом получаю письмо, в котором он сам пишет, что «долго так тебе на писал – была на это большая причина». Его состояние настолько было тяжёлым и опасным, что выяснилось, что у него левой ягодицы совсем нет. Ему придётся теперь делать подушечку. После того как он несколько поправился, их направили работать туда, где был прорыв. Всё это время у них был командиром полка товарищ ВУСС. Когда на Калининском фронте ВУССА сбили^[443], КЛЕЩЁВ должен был быть вместо него командиром полка.

Они после этого уехали на Сталинградское направление. Там он был ранен то в руку, то в ногу. Аэродром он не покидал всё время. Однажды они вылетели 7 человек. Встретили 57 самолётов. Положились на судьбу и решили – будь что будет. Завязался бой, в результате наши сбили 11 вражеских самолётов и этим самым сорвали бомбёжку противника^[444].

В 1942 году он получил орден КРАСНОГО ЗНАМЕНИ. В 1943 г. им был получен орден АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО, и в 1943 году медаль «ЗА ОБОРОНУ СТАЛИНГРАДА».

Когда БАБКОВ попал к полковнику КЛЕЩЁВУ, то там встретился с полковником СТАЛИНЫМ.

В августе месяце 1942 года прилетел ко мне в Чкалов. Утром был приказ вылетать ему обратно. Это было так: я поехала за сеном, увидела на небе самолёт и сразу поняла, что летит не курсант. Говорю своему хозяину: «Это мой Вася летит», хозяин отвечает: «Твой Вася прилетит в конце войны». Пришла домой и спрашиваю: «Никто не приезжал ко мне?» Слышу стук в дверь. Называют фамилию хозяина моего и спрашивают, здесь ли он живёт. Спросили, есть ли квартиранты. Упоминают мою фамилию. Я онемела от предстоящей мне радости, кровь бросилась мне в голову, ноги подкосились. Это был он. Ему надо было отдохнуть после дороги, но не было кровати.

15 августа он улетел обратно. Улетел в Люберцы. Здесь ему дали звание майора.

После этого он отдыхал в имении Морозова по Павелецкой железной дороге на станции Востряково.

Затем БАБКОВ, МЕДВЕДЕВ и КЛЕЩЁВ попали на Ленинградское направление^[445] вместе с мужем моей приятельницы, который попросился к нему в полк. Мой муж в то время был командиром полка. Он имел отдельный полк.

Его приятель ПЕШИЙ Иван Андреевич как раз погиб в это время на участке этого фронта.

С Ленинградского направления он приезжал ко мне несколько раз в октябре и апреле месяце. Будучи дома, он получил телеграмму немедленно выехать. Год я его не видела. Он мне писал, что ещё раз поплатился. Ранен в правую ногу, руку и бок. Говорил, что если останусь калекой, то жить не буду.

Был он в Брянске – там нашего дома уже нет. Был после в Ставрополе. Он теперь командир полка, а звание его подполковник. Когда муж приехал в свою часть, то получил письмо от своего двоюродного брата, который ставил его в известность о его семье. Полевая почта говорила мне за то, что он находился на Украинском фронте. В Брянск и Ставрополь он попал случайно. Мои родные до войны жили в городе Брянске. Мне были письма от мамы. Мне родные прислали вызов, и я приехала к ним в Мордовию. КОТОВ должен был быть в Москве в первых числах января. Все товарищи мужа перекалечились в воздушном бою. Лежал он (КОТОВ)^[446] в Кремлёвке. Доктора сказали, что надо ему создать условия, чтобы он скорее поправился, а то долго будет лежать.

В их полку было 18 героев. Теперь они погибли, и Вася говорит, что нужно сначала создавать новых героев. КОТОВ воспитывался не у матери, а у тётки и считает её своей матерью. КЛЕЩЁВ был женат на Зое ФЁДОРОВОЙ – киноартистке*. Он должен был к ней прилететь под Новый год, но был туман, и он погиб. Голова его валялась в искажённом виде. Столько пережил на фронте, а здесь настигла его трагическая смерть. Я уточню все эти сведения, когда увижу своего мужа и буду с ним говорить.

Он сбил всего 21 самолёт, из них 10 в групповых боях. Он не любит рассказывать о пережитом, так как он снова переживает при воспоминаниях. Из него Вы ничего не выжмете. На слова он скуп. Я уеду завтра.

Фото товарища КЛЕЩЁВА у меня есть очень хорошее в двух экземплярах.

17.3.44 г. Стенограмму проверила Логинова

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 7. Лл. 1–3.

Копия открытки, присланной тов. Бабковой-Сергиенко

Открытка получена для снятия копии в окт[ябре] 1943 г. КИЕВ^[447]. Это открытка врача Дергачёва А.П., который писал мне, когда он^[448] был ранен на Калининском фронте.

Здравствуйте, тов. Бабкова!

Разрешите передать Вам пламенный привет!

Я, как врач полка, хочу сообщить, как о друге, т. е. о Васе. Он у нас 3 раза ранен, но трижды вышел победителем. 3 раза он прямо смотрел [смерти] в лицо – он вышел победителем. Он по-преж[нему] спокоен и мужественный. Последний раз ранили 19.02.42 г.^[449] Его искали 2 дня и на 3-й нашли. Прихожу, вернее, приезжаю, где здесь лазарет? Где наш лётчик? Показывают дом – вхожу, на диване лежит Вася. Он, конечно, обрадовался, что мы его нашли, что мы приехали за ним. Т – 39,6°. На другой день его отправили в соседний госпиталь, там вынули осколки. Ран было много. Ранен в ягодицу. Ранение не опасное. Скоро будет ходить без костылей. Уже поправился. Скоро он опять будет летать. Примерно к 20–25 апреля^[450]. Сейчас он у нас при госпитале, навещает его часто Вусс и другие друзья. Вы о нём не беспокойтесь. Какой он у Вас скромник, как девочка. Лицо у него тоже изменилось, так как был обожжён.

Вы можете приехать и посмотреть. Ехать через г. Москву.

Ну, пока с приветом,

Его друг врач Александр Павлович Дергачёв*

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 7. Л. 4

Стенограмма бесед, проведённых в 63[-м] гв[ардейском] истребительном авиационном полку. 3[-я] ГИАД^[451]

63[-Й] ГВАРДЕЙСКИЙ ИСТРЕБИТЕЛЬНЫЙ АВИАЦИОННЫЙ ПОЛК

Гвардии подполковник
Иванов Николай Павлович
Герой Советского Союза^[452]

Командир 63 ГИАП. 1908 г. р.

Кандидат партии. Награждён орденом Красного Знамени, орденом Александра Невского

Родился я в Ярославской области, Пречистенском районе, деревне Погорелка. С [19]26 года поступил учиться в г. Любимове. Закончил там девятилетку. Очень увлекался математическими науками, но вообще больше всего увлекался охотой и рыбной ловлей. Всё свободное время уделял этим занятиям, летом – рыбной ловле, а зимой – охоте. Когда, бывало, придёшь домой в воскресенье, то всё время проводишь в лесу или на реке.

После того как закончил школу, начал работать в сельском хозяйстве у себя дома, пахал, косил, убирал хлеб. А зимой тоже много охотился, причём охота уже стала материальным подспорьем. Чтением я не особенно увлекался, хотя читал всех классиков – и Гоголя, и Пушкина, Лермонтова, Толстого – периодами увлекался какой-нибудь книгой, а потом опять работал, охотился и т. д.

В деревне я работал так до 1930 г. Жизнь была самая обыкновенная, деревенская, ничем особенно не выделялась.

В 1930 году я был призван в Красную Армию. По положению я должен был быть взят на год. После одного года службы я экстерном сдал на командира взвода запаса. В [19]31 году, после того как я прослужил год в Витебске в пехотной части, я остался по собственному желанию сверхсрочно. Подал, как полагалось, заявление, и меня оставили в армии. Сдал экстерном экзамены на командира взвода и в этом же полку стал служить командиром пулемётного взвода, потом артиллерийского. Проработал я там с ноября по май месяц. А в апреле [19]32 г. пришли мы как-то с учения, меня вызвал к себе в канцелярию командир и спросил:

– В авиационную школу хочешь идти?

Я отказался наотрез. Отказался потому, что когда я прибыл в полк в декабре мес[яце], то был набор в авиацию, а я как раз тогда болел воспалением среднего уха, и меня забраковали. В это же время набирали в специальные школы, причём даже люди совершенно здоровые туда не прошли, и я решил, что по состоянию здоровья я тоже не пройду. И, кроме того, я уже ходил туда в декабре и пришёл обратно, и мне не хотелось идти снова.

Тогда командир батальона говорит:

– Ну, если вы не хотите, то садитесь и пишите рапорт.

– Куда писать рапорт?

– Пишите, что вы хотите идти в авиацию.

Тогда я говорю, что не хочу и не буду писать рапорта, да и не умею. Он тогда говорит:

– Я вам скажу, как писать, продиктую.

И я написал рапорт.

– Теперь можете быть свободным. Идите.

Но я тогда вообще этому не придал никакого значения, не думал, что мне придётся пойти в авиацию. Я, собственно говоря, и самолётов до этого никогда не видел на земле, видел, как они летают в воздухе, и только. И была у меня даже одна обида. Когда зимой были снежные заносы и наши ходили расчищать на аэродром дорожки, я был дежурным и не попал на аэродром, и я очень сожалел, что пропустил такой случай посмотреть поближе самолёты.

Затем в начале мая, числа 8[-го], мы с приятелем Федей Максимовым пошли в стрелковый полк проводить учёбу. Вдруг нам говорят, что сегодня идите на медицинскую комиссию в бригаду. Мы пошли. Когда мы проходили эту комиссию, мы очень волновались. Мы с ним были самые последние в очереди. А всего было примерно человек 40 средних командиров, и из них было оставлено 8 человек. Правда, потом мы уже успокоились, что мы не пройдём в авиацию и останемся в пехоте, так как мы уже полюбили свой полк, а к тому же не имели и представления об авиации, так что особого желания попасть туда не имели.

Но, оказывается, комиссию мы прошли. Ровно через неделю нам говорят, что по приказанию округа вы откомандировываетесь в распоряжение командира 2[-й] бригады в Витебск. Здесь мы уже распрощались и поехали. Правда, и тогда мне ещё было совершенно безразлично – в авиацию так в авиацию, куда пошлёте, туда и поеду. Я пришёл к комиссару бригады, меня направили в 22-ю разведывательную эскадрилью на стажировку, на должность лётчика-наблюдателя, там нас должны были обучать. Пришли мы туда часов в 9 утра, командиру эскадрильи доложили, что в ваше распоряжение прибыли два человека на стажировку, на должность лётчика-наблюдателя. Он нам и говорит:

– Ну, вот и хорошо, можете сегодня летать. Идите завтракать, а потом полетите.

Никогда в жизни на меня не производили такого впечатления слова, как эти. Меня буквально как кипятком ошпарило. Ведь нужно себе представить, что мы никогда не видели близко самолёта, и вдруг – летать. Причём я не могу сказать, что настроение у нас было хорошее. Нас, прежде всего, обуял страх. И как мы с Федей ни старались развеселиться, ничего у нас не выходило. Мы даже не могли друг другу ничего сказать, так были мы ошеломлены. Завтракать, конечно, мы уже толком не завтракали.

Когда мы пришли на аэродром, нам сказали, что ваша вторая и третья очередь. Мы стояли и грустно друг на друга смотрели.

Когда летел наш первый соратник, самолёт дал разворот по кругу, а когда садился, то произошёл полный капот. Правда, тот благополучно вылез из самолёта, но на нас это произвело такое впечатление, что мы решили – всё равно придётся приносить себя в жертву авиации. И мы, подходя к самолёту, решили, раз уж такой случай, что ни к кому нельзя идти и никому нельзя пожаловаться, то нужно положиться на судьбу, может быть, она отнесётся к нам благосклонно.

Когда я садился в самолёт, техник меня привязал, показал приборы, объяснил, что этот прибор показывает высоту, этот – скорость; сказал, чтобы руки положил на колени, на приборы нужно смотреть и больше ничего не делать.

Мы сели, лётчик дал газ, я не видел даже, как самолёт оторвался от земли, хотя не знаю, были ли у меня глаза открыты или закрыты. Пришёл в себя только тогда, когда самолёт был метров 50 от земли. Здесь уже я увидел под собой город Витебск, увидел Западную Двину и даже определил улицу, где находился наш полк, увидел трамваи, стал разбирать другие улицы – вижу, идёт Гоголевская улица и другие, – и мне сразу понравилось, стало очень приятно. И в тот день мы сделали по три полёта по кругу, полёт в зону. Летали мы на Р-1. Потом уже предложили нам пересесть на Р-5. Это была новая машина.

Когда мы с Максимовым вернулись, мы были исключительно довольны, настроение у нас было уже противоположное. Мы были очень довольны и веселы.

После этого сделали ещё несколько полётов на Р-5 и на Р-1. Конечно, все эти полёты мы сидели в качестве пассажиров. После трёх дней полётов нам начали преподавать аэронавигацию, преподавать то, что должен делать лётчик-наблюдатель, как определяется ветер под углом сноса и т. д.

Так что нам сразу авиация очень понравилась.

Дней через 10–15 нас вызывает командир и говорит, что вы все поедете в Оренбургскую школу лётчиков-наблюдателей^[453] и будете там учиться полтора или два года, будете снова проходить медицинскую комиссию. Мы снова прошли медицинскую комиссию, были признаны годными в авиацию. И в этот же день нас отправили в Оренбург. Мы со своим приятелем так и не разлучались.

Уже когда подошёл^[454], и нужно было садиться, прибегает из бригады посыльный и говорит, что все должны вернуться снова в часть. Мы поехали обратно. Нам в бригаде говорят: кто из вас хочет ехать в лётную школу, а кто в Оренбург, в штурманскую? Куда ехать, мы не знали, не знали, кем лучше быть, лётчиком или лётчиком-наблюдателем? Одни говорят: «Что такое лётчик? Это – извозчик, и, пока учатся они в школе, сколько их побьётся! А главный командир корабля – это штурман. Это – главное». Так говорили штурмана́. А с лётчиком поговоришь, он тебе говорит: «Ну, слушай, что из себя представляет штурман? Куда его повезут, туда и едет, сидит, как мешок. Лётчик же что хочет, то и делает. Всё в его руках».

Но и те и другие нас мало убедили. Решающим было то, что нам сказали, что, кто поедет в лётную школу, тому полагается месяц отпуска. Это и решило наш с Федей выбор. Мы выбрали лётную школу.

Учился я в Борисоглебской лётной школе.

Прошли мы вторичную комиссию, дали нам, правда, не месяц, а всего десять дней отпуска, с 15 по 25 июня [19]32 г. Потом мы приехали в школу, там нас разбили по отделениям, по эскадрильям, по звеньям. Сразу же мы отправились в лагерь и там начали проходить науку. Начали сначала теоретически изучать самолёт У-2, а в процессе лётной работы мы его изучали уже практически. И здесь начались страдания: добирай, не добирай и т. д.

Учёба сначала мне давалась очень легко. Я очень быстро вылетел самостоятельно. Но это было во время прививания нам инструкторских навыков. А потом при одном неудачном полёте у меня испортилась посадка, или я начинал «козлить», или высоко выравнивал. Я очень сильно переживал свои неудачи. Правда, это продолжалось недолго, и дней через 10 я снова выправился.

Впервые самостоятельно я вылетел 10 сентября. Это была вдвойне знаменательная дата, так как в 1930 г. 10 сентября я был призван в армию и 10 сентября 1932 г. я вылетел впервые самостоятельно на У-2.

В тот же год мы перешли на боевое применение У-2. В зиму 1932/33 года мы летали очень мало, так как У-2 были не приспособлены для полётов зимой.

Курс в школе был полуторагодичный. Занимались мы больше командирской учёбой и только с весны, а с апреля [19]33 года мы стали летать на Р-5. Программу полётов с боевым применением Р-5 мы закончили в [19]33 году в декабре мес[яце], 15 декабря [19]33 г. состоялся наш выпуск. Тогда выпускали командиров звеньев. Я был выпущен командиром звена в лёгкую штурмовую авиацию. Попал в 17[-ю] лёгкую штурмовую эскадрилью в г. Киев, куда и прибыл 31 декабря [19]33 года.

Здесь началась опять учёба, тренировка на Р-5. Но в Киеве пробыл недолго, всего до 4 апреля, а 4 апреля все наши части были переброшены в г. Красноярск, в Восточную Сибирь; в составе той же эскадрильи я также прибыл в Красноярск. Здесь ничего особенного и достопримечательного не было. Я там работал всё время командиром звена.

В 1936 году мы передислоцировались в Приморский край, в ДВК^[455], недалеко от г. Ворошилов-Уссурийский^[456]. Там я работал всё ещё командиром звена, потом командиром отряда, но всё в той же эскадрилье.

Потом эскадрилья была реорганизована в полк, и я опять остался в ней работать. Затем я работал заместителем ком[андира] эскадрильи.

На Хасане мне участвовать не пришлось^[457]. Мы тогда как раз получали новые самолёты Р-10, как И-16, только немного побольше размером. И как раз в это время мы их осваивали, переучивались с Р-5 на Р-10.

Из этого полка я попал в отдельную разведывательную армейскую эскадрилью. Она была расформирована в мае месяце [19]39 г., и я оттуда попал в 48[-й] истребительный авиационный полк командиром 3[-го] звена, он стоял на станции Уссури, в г. Лесозаводске. Там я пробыл до октября [19]39 г., летал на самолёте И-15. Мне это ещё больше понравилось. Причём когда я был в штурмовой авиации, я думал, что никуда больше не пойду, так как я не был любителем бомбардировочной авиации. Тогда были большие самолёты ТБ^[458], потом СБ. Штурмовую авиацию я любил потому, что там было много сильных ощущений, ходишь на бреющем полёте и главное – один, так как я не любил, когда у меня сидит кто-нибудь сзади. Поэтому когда я попал на И-15, на истребитель, я сказал, что в другой авиации я работать больше не буду. Здесь у меня был уже определённый выбор.

Когда началась кампания по освобождению Западной Украины и Белоруссии, я был переброшен в 160[-й] авиационный полк^[459], куда я попал помощником командира эскадрильи. Там я учил людей летать и потом отправлял их в полки. Это был резервный полк. Здесь прибывшие из школ лётчики проходили воздушный бой, боевые стрельбы и т. д. Здесь я работал до [19]41 г., т. е. до начала войны. Полк переходил в разные места. Из Белоруссии он перешёл в Медынь, потом в Козельск, потом перешли под Гомель, на станцию Речицу.

Когда началась война, наш полк летал в составе 2 эскадрилий на И-15. Войну я начал таким образом, что летал ночью на прикрытие Гомеля. Ночью я летал уже с [19]34 г. и на И-153, и на И-15. В то же время приходилось тренировать лётный состав. Так было в течение 8 дней. ЗАПы тогда уже прекратили выполнять свои прямые функции по переучиванию людей, а выполняли боевую работу. После 8—10 дней мы получили опять приказ начать переучивать людей на новой материальной части. Прибыли мы тогда в Орёл. Это было в июле [19]41 г.

С противником мне пришлось встречаться ночью. Противовоздушная оборона Гомеля была довольно прилично поставлена. Было много прожекторов, прожектористы работали отлично.

В первый раз я вылетел парой. В лучах прожектора я заметил «юнкерса» и атаковал его. Результатов падения я не видел, но атаковал я его с близкой дистанции на И-15. И в дальнейшем приходилось атаковать в лучах прожектора, но падений я не наблюдал. А потом уже посты ВНОС^[460] докладывали, что самолёт упал или сел на вынужденную в районе Гомеля. Правда, подтверждений, что это именно мой самолёт, у меня не было^[461].

Особых впечатлений здесь у меня не было. Да и вообще в воздушном бою нет каких-либо определённых ощущений, здесь есть только одна цель – бить, а всякие переживания отпадают.

Когда нас перевели в Орёл, мы опять начали переучивать людей. И в это время стала приходить и новая материальная часть, как раз «миги». Это были МиГ-3 – гроза и страх противника.

Здесь началось переучивание. Сначала вылетел сам на «миге» и на «яке», а потом стал учить людей на МиГ-1 и на МиГ-3.

Так мы занимались с 1 июля по декабрь [19]41 г. Непосредственной боевой работы я в этот период не вёл. Из тех людей, которых я тогда подготовил, а также и до войны, много есть прекрасных лётчиков, и есть Герои Советского Союза. С ними я уже встречался неоднократно во время войны.

Затем мне надоело готовить людей, и я просто не знал, что сделать, чтобы попасть на фронт. Писал я очень много рапортов, подавал целые прошения. Особенно я рвался, когда были введены гвардейские части. В «Правде» была статья, которая на меня произвела очень сильное впечатление. Статья была такого содержания, что вот после войны сын или дочь спросят у матери о своём отце, а она рассказывает им и говорит, что твой отец участвовал в Отечественной войне, рассказывает о том, как трудно было сражаться с немцами, но наши части занимали такие-то города. Она рассказывает, что отец был гвардейцем.

И я себе задал вопрос, что если меня после войны спросят, на каком фронте я был и как защищал родину, то придётся краснеть, так как я сидел в запасном полку. Хотя и говорили, что это – почётная задача, что вы куёте кадры для фронта и т. д. и т. д., но всё это – не боевая задача непосредственно на фронте.