От Ленинграда до Берлина. Воспоминания артиллериста о войне и однополчанах. 1941–1945

А финны, вопреки мифам, остановились не сами по себе, из «нежелания» брать Ленинград, а потому, что их остановили войска 23-й армии, и в том числе 142-я стрелковая дивизия с 334-м артиллерийским полком, зацепившиеся за укреплённую оборонительную линию, что проходила немного южнее старой советско-финляндской границы. И у финнов не хватило сил и средств её преодолеть. Зато соучастие в организации блокады финны (которых всё та же известная порода людей старается представить некоей невинной жертвой советско-русской агрессии) приняли очень деятельное.

А в феврале – марте 1943-го дивизия и полк участвовали в боях по прорыву блокады. В 1944-м – отбрасывали от стен города старых знакомых – финнов (дед в это время находился уже на другом участке фронта), освобождали Прибалтику. А закончили они свой боевой путь в составе 2-го Белорусского фронта в Поморье, в Данциге (ныне – польский Гданьск). Как раз там, где сейчас польские русофобы и власти этой страны активно уничтожают память о войне и советских воинах-освободителях. Тех самых, благодаря которым к Польше оказались присоединены обширные земли Силезии, Пруссии и Поморья с тем же Гданьском – Данцигом. Там, в Польше, шли очень ожесточённые бои. Там полку пришлось выдерживать многочисленные контратаки противника, сражаться с немецкими танками и самоходными орудиями. И потери были немалые.

Так что второстепенных участков и направлений на войне не бывает. Все важны. И везде, даже на таких вот «неглавных направлениях» и в ходе «боёв местного значения» солдаты дрались насмерть, проявляя воинское умение, мужество и героизм. Чаще всего оставаясь незамеченными и неизвестными.

Подробности о боевой работе отдельных воинов в оперативные документы попадали нечасто, гораздо больше тут могли бы помочь боевые характеристики и наградные листы, но в нашем случае таковых по итогам боёв 1941–1942 годов практически нет. Штаб полка исправно представлял отличившихся воинов к награждению, но на более высоком уровне (дивизии ли, корпуса или армии) эти представления в награды не воплощались. Очевидно, считалось, что раз войска отступают, то о каких наградах (кроме совсем уж крайних случаев) может идти речь. А награждение за прошлые заслуги не только не поощрялось, но и не допускалось. Например, указанием командующего 23-й армией (№ 01552 от 2 августа 1943 г.) было «категорически запрещено награждение личного состава за боевые действия в прошлом»^[9]. И немало успешных боевых эпизодов, мужественных поступков, да просто необходимой повседневной работы уходило «в счёт войны».

А дело ведь не в «тщеславии» (мол, воюем за ордена), а в первую очередь в том, что порой иной возможности узнать что-то о людях, их совершавших (многие из которых впоследствии погибли), уже нет. Не попала их боевая жизнь в другие документы, не расписана она подробно. Хорошо, что хоть сохранились эти нереализованные наградные листы. Вот лишь несколько примеров, рассказывающих о боевой работе воинов 334-го крап летом 1941 года. Пусть хоть об этих людях станет что-то известно.

Разведчик, красноармеец Титоренко Семён Фёдорович вместе со своим подразделением попал в окружение, находился там четыре дня и в ночь с 4 на 5 июля вышел к своим, уничтожив «несколько финнов» и вынеся раненого товарища. В те же, начиная с 3 июля, дни командир огневого взвода младший лейтенант Привада Иван Григорьевич трое суток держал оборону, а затем вывел из окружения целую группу своих подчинённых и пехотинцев. Разведчик, красноармеец Колесников Михаил Иосифович, 1918 года рождения, четырнадцать раз ходил в тыл к противнику, а 5 августа спас 9-ю роту прикрываемого нашими артиллеристами 181-го стрелкового полка. Увидев там «отсутствие командного состава, взял инициативу командования ротой на себя» и вывел её из окружения. Помощник начальника штаба полка старший лейтенант Олков Анатолий Владимирович (1915 года рождения, участник ещё «финской» войны) 21 августа возглавлял прикрытие отходящего 2-го батальона 461-го стрелкового полка и взвода управления 2-го дивизиона, был отрезан от своих, но смог организовать оборону и вывести из окружения шесть пушек, 40 лошадей и 80 человек личного состава^[10].

Выводили людей из-под огня противника, спасая их от смерти и плена. А вот другой вид боевой работы – незаметной, но без которой никакому фронту не устоять. Наградной лист на представление к ордену Красного Знамени командира взвода боепитания 1-го дивизиона 334-го крап младшего лейтенанта Шаруненко Леонида Викторовича (1912 года рождения, тоже ветерана «финской»): «При поддержке 181 СП в районе Ункола 13.8.41 года, когда крайне потребовались боеприпасы, тов. Шаруненко ночью уехал на пристань, где разгружалась баржа, под ураганным огнём противника тов. Шаруненко выносил и грузил боеприпасы, направляя их на ОП (огневую позицию. – А. М.), показывая геройство и мужество, и ненависть к врагу. Тов. Шаруненко своевременно обеспечил ОП снарядами и при отправке последней партии снарядов был убит осколком снаряда»^[11].

Снаряды были доставлены, орудия стреляли, прикрывая отход и погрузку войск. Скольким людям была спасена жизнь! А сколько было примеров непосредственно повседневной героической боевой работы расчётов орудий, телефонистов, наблюдателей, ездовых, пулемётчиков, командиров подразделений, уничтожавших вражескую пехоту, пулемётные точки, артиллерийские и миномётные батареи и делавших это возможным.

3—4 июля разведчик красноармеец Дикий Николай Алексеевич «под сильным огнём противника пробрался вперёд пехоты, взобрался на высоту, где обнаружил миномётную батарею» и доложил её координаты. По финнам был открыт огонь, и миномётная батарея была уничтожена. А вот бой, проведённый командиром огневого взвода, старшим сержантом Власовым Иваном Фёдоровичем (1917 года рождения, за «финскую» был награждён медалью «За отвагу»), за который командованием части он был представлен к ордену Красной Звезды. «20 августа 1941 года старшему сержанту Власову с одним орудием была поручена ответственная задача: прикрытие отхода при эвакуации наших войск с острова Тоуна. Противник… начал наступать с разных сторон. Метко било орудие старшего сержанта Власова, уничтожая и рассеивая силы противника. При отходе [и] эвакуации орудий и личного состава противник вёл обстрел дорог и пристани, на которой велась погрузка. С поставленной задачей старший сержант Власов справился отлично, сохранив матчасть, людской и конский состав»^[12].

Ни один из этих наградных листов в награду не воплотился. Всё пошло в счёт войны, в счёт нашей будущей Победы. Потому и ходили артиллеристы полка без наград до середины 1943 года (тогда начали вручать медаль «За оборону Ленинграда»). Награждать уже стали после боёв по прорыву блокады, а затем и наступления на Карельском перешейке. А ведь многие погибали раньше. Или переводились в другие части и получали награды уже там – за боевую работу, совершённую по новому месту службы. А то, как они воевали до этого, в 334-м ап – словно «белое пятно». И то же можно сказать об очень многих частях, особенно воевавших в начале войны. Тут могут помочь, и то далеко не всегда, архивные документы. А многие ли имеют возможность поработать в архиве?

Для того чтобы показать, как воевал полк и дивизия, ряд документов был помещён в книгу в полном объёме – в виде приложения. Это «Исторический формуляр» 142-й стрелковой дивизии, рассказывающий о её боевом пути в 1941–1943 годах (документ охватывает только этот период). А также история боевого пути 334-го ап (за это же время). Также сюда вошли несколько составленных в штабе полка документов, характеризующих боевую деятельность части, артиллерийскую службу вообще и рассказывающих о некоторых боевых эпизодах. Кроме того, сюда же был помещён предварительно составленный на основе нескольких документов список истребителей полка (воинов, уничтожавших противника из личного оружия по типу снайперов), а также список потерь личного состава 334-го крап и некоторые другие документы.

Особая роль отведена иллюстративному материалу. Сюда вошли фотографии из военного альбома деда и нашего семейного архива, материалы из фондов Российского государственного архива кинофотодокументов (РГАКФД) и Центрального архива Министерства обороны Российской Федерации (ЦАМО РФ), а также из открытых источников сети Интернет. Ко всем фотографиям даны комментарии. Не секрет, что для читателей лица незнакомых людей ни о чём не говорят. А ведь за каждым человеком – ратный труд, нередко переходящий в подвиг. Поэтому в подписи к фотографиям были помещены выдержки из документов, рассказывающие о некоторых эпизодах их боевой работы. Чтобы незнакомые люди хоть немного стали ближе и понятнее читателю.

И вообще, эта работа была проделана для того, чтобы в истории войны (да и истории вообще) стало меньше «белых пятен», чтобы люди, потомки узнавали и помнили тех, кто когда-то жил на нашей земле и созидал нашу страну. Чтобы не выросло поколение безразличное, равнодушное, не помнящее и воспитанное на лжи. Пускай эта книга послужит лептой в деле изучения войны, возродит и воскресит память о людях, которые когда-то жили, верили, созидали, любили, боролись за правду и защищали свой дом и отчий край. Это нужно. Это необходимо. Ибо беспамятство превращает людей в животных.

Жизнь – это преемственность поколений. Народ – это единство ушедших, живых и ещё неродившихся. Пока эта незримая нить единства, которую удерживают наше сознание и память (индивидуальная и коллективная), существует, живёт и народ. Но стоит лишь ей оборваться, как исчезает и народ, рушатся страны и государства. Помнить прошлое во имя будущего – это не просто слова. Это Закон Жизни. Будем помнить!

Балтнян Конон Иванович
(лейтенант в отставке, доктор сельскохозяйственных наук)
Воспоминания о Великой Отечественной Войне

1941–1945

Начало записей – 19 ноября 1988 г.

День ракетных войск и артиллерии.

С сего числа и месяца по предложению

полковника В.А. Колпакова

(69-я армия 1-го Белорусского фронта) необходимо

ежедневно вспоминать и записывать в «Дневник»

события военных лет 1941–1945 гг.

Глава 1
Судьба коренной упряжки

Коренная упряжка: конь «Злой» и кобыла «Искра»

Призван в армию я был 22 ноября 1940 года из Ляховецкого района Каменец-Подольской (ныне Хмельницкой) области Украинской ССР, в котором с июня 1939 года работал в должности главного агронома. Проводы в армию заключались в том, что моя беременная жена Евдокия Спиридоновна проводила меня на железнодорожную станцию Ляховцы. Шли пешком. В чемодане – кружка, ложка, бельё. И я уехал на станцию Хийтола, что на Карельском перешейке, севернее города Ленинграда, под небольшим приозёрным портовым городом Лахденпохья.

Попал я в 334-й Краснознамённый артиллерийский полк 142-й стрелковой дивизии Ленинградского военного округа. Дислоцировался полк северо-западнее Ладожского озера, у границы с Финляндией. Первый человек, кто принял меня в полку (на станции Инкиля), был капитан Гришин^[13]. С первых дней службы в Красной армии около полугода я был курсантом, старшим ездовым 76-мм дивизионной пушки^[14], знаков различия не имел.

Заодно замечу, что в 1941 – в начале 1943 года погон не было. Вместо них знаками различия служили петлицы. Младший комсостав на петлицах носил треугольники. Один треугольник – младший сержант, два – сержант, три – старший сержант, четыре – старшина. Четыре треугольника плюс нарукавная нашивка – у заместителя политрука. Офицеры носили кубики: один кубик – младший лейтенант, два – лейтенант, три – старший лейтенант. Старший командный состав на петлицах имел шпалу: одну – капитан, две шпалы – майор, три – подполковник, четыре – полковник. И далее, у высшего комсостава – ромбики, число которых возрастало по мере увеличения чина и звания, а затем – звезда большая – маршал.

Квитанция на принятые личные гражданские вещи, выданная новобранцу Балтяну К.И. в ОВС 334-го ап при зачислении на военную службу (с ценами тех времён)

Квитанция

Из личного архива К.И. Балтяна)

С первых дней службы судьба наделила меня «коренной» упряжкой. 76-мм орудия обычно перевозились тремя парами артиллерийских лошадей: коренной упряжкой и вторым и третьим «выносами». Коренные упряжки сокращённо называли «корень», а их ездового – «коренным». Впереди «корня» шла пара лошадей – «средний вынос», и передней парой был «передний вынос». «Коренные» кони были у зарядного ящика, с дышлом, а «выносы» – на постромках, берущих начало от упряжек задней пары лошадей. От физической силы среднего и переднего «выносов» зависела возможность передвижения полка на склонах по крутым подъёмам вверх, к их вершинам; при спусках со склонов работал только «корень», а «выносы» подключались лишь при подъёме. На склонах всю тяжесть зарядного ящика и прицепленной за ним пушки удерживал «корень».

И неслучайно самыми сильными лошадьми, особенно коренными, всегда отличалось первое орудие. Лошади в «корень» первого орудия подбирались такими, чтобы могли сдержать пушку при любой крутизне уклона и обеспечить возможность передвижения полка при передислокации или смене огневой позиции (ОП).

Поверь, читатель, что быть «коренным» ездовым первого орудия полка нелегко. От его транспортабельности зависит успех передвижения и дислокации всего полка. Движущей энергией для лошадей являлись овёс и сено, по 4 и 8 килограммов на голову соответственно. О воде уже не упоминаю, её нужно было «находить». Так случилось, что меня – крестьянина, агронома, также рослого (186 см) и физически развитого солдата – назначили быть коренным ездовым 1-го орудия 1-го взвода 1-й батареи 1-го дивизиона полка. Видать, командование на это обстоятельство обращало внимание.

Словом, если полк выезжал на занятия, моё орудие всегда шло во главе колонны, было первым. Мои лошади были самыми крупными в полку. Они поэтому и были коренными. Вторым и третьим «выносами» были лошади меньших габаритов, но также из числа тяжеловозов.

Подседельного коня звали «Злой», хотя он был самым мирным, тихим, понимающим обстановку, «сговорчивым» в самой трудной обстановке. Это был огромный, самый большой в полку конь. Одного пайка корма ему не хватало, поэтому у него развилась болезнь: «захватывание» («заглатывание») воздуха, чтобы хоть кое-как, кое-чем заполнять огромный желудок. Делал он это мастерски: зацеплял нижние зубы за какой-либо предмет, обычно за привязь, и при открытом рте вдыхал воздух, издавая при этом звук глубокого вздоха. Сочувствовали ему все: совали в рот сухари, куски сахара, а то и траву, ветки деревьев и кустов.

Его напарницей была кобыла «Искра», чуть поменьше ростом, так же как и «Злой», вороная. Такое имя она получила за крутой нрав, вспыльчивость при каждой удручающей её команде. Но, как и напарник её, «Искра» также была «сговорчива», особенно перед раздачей кормов. Получив свою порцию овса, она издавала какой-то крик, означающий «уходи», «не мешай», «исчезни»! «Злой» же и в этой обстановке оставался мирным, тихим, послушным^[15].

«Снять рукавицы! взять щётки, скребницы!» Как чистили лошадей

Уход за лошадьми заключался в кормёжке три раза в день, утренней выводке на чистку щётками и скребницами, уборке навоза и периодической «мойке» (тёплой водой с мылом, как в бане).

Наличие перхоти в гривах и хвостах не допускалось, как исключалось и загрязнение ствола винтовки, пушки или пистолета. Для проверки чистоты лошадей периодически устраивались «выводки». К ним мы готовились, как к смотру боевого оружия: чистили, мыли всё тело лошади, обращая особое внимание на хвосты и гривы, состояние копыт и подков, упряжи, седла.

В дни «выводок» выбирали удобные площадки, занимали места согласно номерам орудий: первое, второе, третье, по взводам, батареям, дивизионам. Комиссия во главе с ветеринарным врачом, сопровождаемая командирами, двигалась от первого орудия до последнего. Строй лошадей был так же безупречен, как строй солдат. Впереди каждой пары лошадей стоял их «хозяин», держа их под уздечками: слева подседельного, справа – его напарника или кобылу. При подходе комиссии к ездовому он называл себя и клички управляемых им лошадей. Ветврач доставал из своего кармана носовой платок, белый, отутюженный, и с его помощью проверял чистоту лошадей.

Впоследствии ездовые узнавали об оценке чистоты их лошадей на «выводке» из приказа. За образцовый уход получали благодарности, поощрения, за плохой уход – выговор, наряд вне очереди, лишение права на временные увольнения. Но, как правило, неряшливых ездовых среди нас не было. Даже при сильных морозах умудрялись устраивать для лошадей настоящие бани: в бочках от горюче-смазочных материалов грели воду, с помощью берёзовых веников, ветоши, тряпок отмывали тела лошадей до «идеальной» чистоты. Ухаживали за ними так, как орудийный расчёт за своим орудием, как каждый военнослужащий за своим личным пистолетом.

Я любил своих лошадей, и они эту любовь чувствовали. Всегда для них находились кусок сахара, сухаря. Кормил я их вволю, поил чистой питьевой водой, чистил ежедневно, замывал хвосты и гривы (до войны) раза два в месяц. За бережное отношение к лошадям командир моего взвода лейтенант Сирченко иногда разрешал мне верхом на «Злом» съездить на ближайшую железнодорожную станцию за папиросами.

…Лошади – что люди: понимают друг друга и ездовых и делают всё для общей пользы. Особенно «умными» становятся лошади при неудачах во время дислокаций, а ещё «умнее» бывают в боевой обстановке. Неслучайно первым другом человека, после собаки, считается конь. В одной из украинских народных песен говорится:

 
Сабля, люлька – то дружина,
Конык сывый – то мий брат.
 

Сердечное отношение к лошади окупается её верной службой. Мне удалось выхлопотать у командования для «Злого» второй паёк (по причине моего роста и как старшему ездовому 1-го орудия зимой 1940 года командование полка назначило второй паёк и мне). Разумеется, часть его доставалась и «Искре». За это они «научились» выполнять команды при смене подков или ввинчивании в подковы шипов (это было необходимо в случае холмистого рельефа или скалистой местности). При команде: «Правую переднюю» или «Левую заднюю» конь «Злой» через какую-то долю секунды или сразу же поднимал ту или другую ногу. За это он получал кусочек сахара или сухаря. То же было при обращении к кобыле, хотя и не всегда. Гордость самки соблюдала!

И теперь, в мирные дни, проезжая мимо кафедры коневодства Сельскохозяйственной академии имени К.А. Тимирязева (ТСХА), перед зданием которой установлены скульптуры коня и кобылы, вижу, что архитектор и скульптор знают повадки самцов и самок и верно отразили их: конь стоит на постаменте мирно, а кобыла прижала уши, недовольна, как будто хочет кого-то укусить. Глядя на эту пару отлитых из чугуна лошадей, вспоминаю своих «Злого» и «Искру», их судьбу.

Война

Недели за полторы-две до начала Великой Отечественной войны у «Злого» и «Искры» родился жеребёнок. Мы назвали новорождённого «Академиком» – в честь прозвища, присвоенного первой батарее. Наша батарея была учебной, курсантской. Процентов на 75 состояла в основном из солдат с высшим образованием – «переростков», получивших отсрочку от службы из-за учёбы в институте и призванных в армию после окончания вузов (агрономы, учителя и др.), и на 25 % – из выпускников школ-десятилеток. Мы призывались на один год, чтобы научиться стрелять из пушек. За год нам должны были присвоить воинские звания «младший лейтенант» или «лейтенант» (в зависимости от успеваемости) и использовать в качестве командиров взводов, батарей. А полк состоял из призывников 1921 года рождения, из солдат со средним образованием и меньше (были и с образованием 4–7 классов). Поэтому нас и прозвали «академиками», тем более что среди нас были и «старики» вроде меня, лет на 5–6 старше призывного возраста.

«Академик» был всеми любим – как был любим матросами корабельный пёс без хвоста по кличке «Куцый», описанный в известном одноимённом рассказе Константина Михайловича Станюковича. Жеребёнок напоминал всем героя этого рассказа. Каждый стремился угостить жеребёнка сахаром, сухарём, а то и фруктами.

Но вот наступил роковой рассвет 22 июня 1941 года. Я хорошо помню это утро. Воскресенье. Тихо вокруг. Поют птицы. И преждевременный: «Подъём!» Затем: «Боевая тревога!» «Выходи строиться!» «Равняйсь!» «Смирно!» «Вольно!». Выступает комиссар батареи старший политрук Кривоконь:

– Война с Германией! Фашисты напали внезапно. Бомбили Киев, Минск, Одессу. Наша задача: выехать в район государственной границы, занять рубеж. Ни шагу назад! Враг будет разбит. Победа будет за нами!

Что это: правда? Или очередная «ложная» боевая тревога для очередных военных занятий, практиковавшихся в мирные дни, к чему все уже привыкли? Выдают новые каски, новые противогазы. Лица у командиров строгие, суровые. Видать, правда, что началась война. Все – по местам. Ездовые – на конюшню. Задали лошадям овёс, сено. Поить приказано в пути. Не терять времени. Вперёд, к государственной границе!

В этой неожиданной суматохе затерялся где-то «Академик». В упряжке стоят «Злой» и «Искра», а жеребёнка не видно. «Вперёд, не до, Академика“. Обойдёмся!» – командует сержант. Все по местам. Надо трогаться из орудийного парка (что в городе Лахденпохья) в путь к государственной границе, а полк стоит на месте, так как моя подруга «Искра» оказалась без своего чада – жеребёнка. Довелось бежать на конюшню, разыскивать виновника. Тот спокойно дремал на конюшне, забившись в угол за кормушками. Я на руках доставил его к матери. Вот здесь и пригодилась физическая сила, накопленная от двух пайков.

Кобыла-мать, покормив «Академика», послушно тронулась в путь. За ней вперёд двинулся полк…

До государственной границы было километров двадцать, но для лесистой, скалистой местности – это порядочно. К тому же впереди где-то должен был встретиться источник: требовалась остановка на завтрак и водопой для лошадей.

«Академик» – «Куцый»

Этот эпизод подсказал начальству мысль – избавиться от жеребёнка. Орудие было первым в полку, поэтому малейшая его задержка задерживала весь полк. А жеребёнок тормозил движение: в пути «Академик» не раз забирался между лошадей и орудий, мешая артполку двигаться вперёд.

– Почему остановились? – спрашивали подъезжавшие к голове колонны полка командиры.

– «Академик» забрался к матери, чуть было под колёса пушки не попал, – отвечали мы, ездовые.

– Какой «Академик»?! – спрашивали начальники.

– Пристрелить жеребёнка и двигаться согласно расписанию, – следовали команда за командой.

Командир дивизиона Андрейчук, который был назначен вместо Гришина, появлялся и приказывал:

– Пристрелить!

Командир батареи Капустник повторил приказ командиру взвода Мосину, тот – нашему расчёту во главе с Бухарбаевым, а тот – мне.

Но я, как и весь орудийный расчёт (шесть человек плюс три ездовых), был против. Мы хорошо знали, что в таких случаях делали матросы корабля, когда офицеры пытались пристрелить их любимца «Куцего». Матросы любили щенка, кормили его, тешились его артистическими номерами. Поэтому запротестовали против его убийства, не дали его на расправу офицерам.

То же сделали мы, артиллеристы. И «Академик» уподобился «Куцему». Все пытались его спасти. Прятали, прикрывали, как могли, от глаз командиров аж до последней точки, куда следовал полк, всячески защищали жеребёнка. И уберегли «Академика», оставили его в живых и невредимых, доставив своё орудие № 1 к месту назначения и позволив всему артполку вовремя доехать к государственной границе и занять оборонительный рубеж.

Из оперативной сводки штаба 334-го ап № 1 от 22.06.41 г.:

«1. Изменения в положении противника нет.

2. 334 КрАП^[16] занял боевой порядок согласно схеме в 17.00. Установлено наблюдение. Продолжается оборудование боевого порядка».

Затем на протяжении недели в оперативных сводках отмечалось, что «со стороны противника активных действий не наблюдалось».

Из оперативной сводки штаба 334-го ап № 10 от 30.06.41 г.:

«…7. Инженерное оборудование боевого порядка:

1/334^[17], 1[-я] батарея – вырыты ровики с перекрытием в три ряда, выкопаны землянки и котлованы для лошадей, сделаны завалы. Осталось сделать перекрытие одной конюшни и вырыть вторую».

(ЦАМО РФ. Ф. 334 ап. Оп. 1. Д. 6. Л. 1, 2–9, 11)

Заняли мы боевые позиции и ждали наступления финнов, но те долго не наступали. За это время «Академик» привык к новой обстановке, днём и ночью бродил у орудий. Мы приучили его вместе с бойцами посещать днём кухню. Три раза – утром на завтрак, в обед и вечером на ужин – являлся он и ждал своей широкой кастрюли с незажаренными щами и кашей. А ещё приучили его по ночам ходить по постам и собирать у солдат угощения: сахар, сухари, хлеб. Рос «Академик», как говорится, не по дням, а по часам.

1-я батарея 1-го дивизиона 334-го Краснознамённого артиллерийского полка 142-й стрелковой дивизии

Командиром 1-го дивизиона был Гришин, комиссаром – Гордеев. Их сменили: Андрейчук (стал командиром дивизиона) и Кривоконь (стал комиссаром). Вместо Кривоконя эту должность потом занимал младший политрук Раковицкий, а его осенью 1942 года заменил я.

Командир батареи был старший лейтенант Капустник, комиссар – Кривоконь. Командиром первого огневого взвода был Сирченко Сергей Ильич, кадровый офицер – как и комбат и другие офицеры полка. Командиром второго взвода был Мосин.

Командиром орудия был Бухарбаев. Орудийный расчёт: Иван Тоцкий, Глушкин, Приходько, Митяев Женя, Истомин Геннадий, замполит Хорев. Ездовые: Белов, Емцев, Бартышев. Старшиной батареи был Долгов, каптенармус – Барановский.

После Бухарбаева командиром орудия назначили низенького сержанта, ветерана полка, самолюбивого, жестокого, требовавшего выправки, заправки, внешне выпиравшего вперёд грудь и широко расставлявшего руки, вроде из-за сильно развитых мускулов на руках. В его отделении пропал ящик с телефонным аппаратом, поэтому его разжаловали и оставили в орудийном расчёте. Мы не мстили ему за его проделки, перевоспитывали добром. Он удивлялся добру.

В батарее был разведчик Шалай^[18], смелый, добрый, приносил в батарею всё, что находил в разведке.

 
Шалай – парень хоть куда.
Всё для него ерунда.
Хочешь, он тебе достанет брюки.
Хочешь – курицу поймает.
Но винтовку чистить не желает.
 

Командиром 2-й батареи был Коськин (красавец). Комбатом № 3 – Волков Тихон Тихонович, комбатом № 4 – Акатов.

Командиром полка был Новожилов С.И.^[19] Комиссаром – Зверев. Парткомиссия – Чистяков. Физрук полка Богдасаров, санинструктор Колибаба, секретарь бюро ВЛКСМ замполит Киносьян.

Память о командире

Летом 1959 года я возглавлял почвенную экспедицию Московского Государственного Университета имени М.В. Ломоносова, проводившую обследование земель в колхозах и совхозах Днепропетровской области. В один из дней у входа в контору колхоза имени Жданова (Верхнеднепровский район) я встретил молодого человека, лет тридцати, сильно похожего на моего бывшего командира взвода лейтенанта Сирченко.

– Вы не Сирченко? – спросил я его.

– Да, Сирченко. А что? – ответил он.

– Да командиром моим на войне, под Ленинградом, был Сирченко, – сказал я.

– А как его имя? – спросил тот.

– Не помню. В армии обращение «товарищ лейтенант» и т. п., не по фамилии. А впрочем… Сергей, – ответил я.

Молодой человек побледнел, растерялся и тихо сказал:

– Да, то – мой родной брат… Погиб в 1944-м под Выборгом. Похоронен в братской могиле. Я был там после войны. Видел могилу, читал его фамилию, имя и отчество среди других павших воинов. Кто вы? Прошу вас, поедем к моему отцу, в деревню, что рядом, за пригорком. Отец ежедневно вспоминает о Сергее и плачет. Поехали к нему.

Не раздумывая, я дал согласие, и мы поехали на нашем экспедиционном грузовике. Молодым человеком оказался Григорий Ильич Сирченко. Он окончил Кировоградскую Совпартшколу и был прислан на работу заместителем председателя колхоза. Отец его, Илья, с матерью проживал в большом селе – Лиховка, где родился и вырос Сергей, мой будущий командир. Вошли мы в хату, и мне в глаза бросился большой портрет Сергея, лейтенанта, в парадной артиллерийской форме, в фуражке. Точно: мой командир Сирченко. Я поклонился, помолчал с минуту, вынул своё фото и заложил за стекло так, что внизу портрета была моя фотокарточка. На фото я написал: «От бойца подразделения, которым командовал лейтенант Сирченко С.И.».

…Идут годы, проходит жизнь. А годы и дни войны суровой перед глазами. Закрою их и вижу лейтенанта Сирченко, его младшего брата Григория, о котором лейтенант часто вспоминал, называя его с украинским акцентом «Грыша». Последний раз видел я С.И. Сирченко в чине капитана (он был переведён в 30-й ГАП – тридцатый гаубичный артполк) на Синявинских болотах в феврале 1943 года, при прорыве блокады Ленинграда. Обменялись приветствиями, поговорили, от него я узнал, что он – командир разведки артполка. А это – должность весьма опасная для жизни, так как разведчики всегда впереди, в тылу врага.

С тех пор между мною и семьёй Гриши Сирченко установилась тесная связь: пишем друг другу письма, меня приглашают в гости к ним. Мне кажется, что я в их глазах близкий им, родной человек, так как я видел их сына, брата, служил под его командованием, дружил с ним. Да, Сергей относился ко мне хорошо, с любовью, по-братски. Роста мы с ним оба высокие (около 186 см), сильные физически и духовно. Для меня он был примером выдержки против мороза. Ходил в фуражке зимой, когда мёрзли уши, слегка дотрагивался до них рукой. Ходил с выправкой, стройным. Был смелым, глаза голубые, ресницы чёрные, частые («густые»), как у шахтёров, только что выбравшихся из лавы. Вот таким я увидел впервые и Гришу: по цвету глаз, чёрным ресницам и большому росту он сильно напоминал мне моего командира лейтенанта Сирченко.

Приближается очередная годовщина со дня Победы над фашизмом. Наша страна и всё передовое человечество готовится к этому празднику. Возможно, в этот день мы с Григорием Ильичом встретимся в Москве, у нас, и обо всём вспомним…

Как я «пошутил» над находившимся на посту солдатом Бартышевым

В первые дни Великой Отечественной войны я продолжал оставаться старшим ездовым 1-го орудия, но мне уже присвоили звание «младший сержант», и я получил соответствующие знаки отличия. После доставки орудия на огневую позицию начальство заменило меня другим старшим ездовым, назначив меня на должность командира орудия. Впрочем, на этой должности я находился недолго, до августа, так как по ходатайству комиссара батареи старшего политрука Кривоконя вскоре был переведён на должность заместителя военного комиссара (военкома) батареи.