Однажды в СССР

Глава 37

Станок был небольшой, но важный. Для всего завода и предприятий-спутников на нем резали шестерни и зубчатые колеса. Старики-резчики давным-давно сорвали с кожухов станка настроечные таблицы. Без них никто, кроме стариков, не мог выставить гитарные шестерни.

Знание делало резчиков неуязвимыми – их не могли сократить и даже обойти с премией. Завод размером с небольшой город попал к ним в заложники. Аркадий подумывал покончить с этим шантажом – будто бы на «Пожзащите», что около ДОСААФ стоял станок схожей модели. Но все недосуг было туда съездить. Да и шантаж был небольшим, терпимым.

Но и на старуху бывает проруха – на зуборезе посыпались шпиндельные подшипники. Этот станок загружен был не постоянно, ремонт начальнику цеха не показался сложным и важным, паче все силы были брошены на пуск новинки – арочного фрезерного станка.

Резчики, конечно, бурчали, поскольку зуборез приносил блага не только официальные – на нем халтурили за бутылку-другую горькой. Но начальнику цеха хотелось прослыть новатором – о пуске уникального станка могли напечатать статью не только в заводской многотиражке.

Гром грянул, когда на осевом участке резьбонарезной станок стал метчики не выкручивать, а просто выламывать из заготовки. Разобрали резьбонарезную голову – оказалось, что износился червяк быстрого хода.

План тут же начал трещать по швам – резьбонарезной был загружен в три смены, и заменить сей агрегат было нечем. А для тех, кто не выполнял план, в социалистическом аду был припасен отдельный котел.

И тут оказалось, что в шпинделе стоит хитрый двурядный подшипник, которого на складах нет, да и, похоже, во всем Жданове не имеется. Снабженцы тут же сели на телефоны, но время шло. Старик ярился, устраивал Легушеву разносы пока по телефону, но было ясно, что это временное явление и директорская «Волга» всегда заправлена.

Чтоб не разговаривать по телефону, Легушев скрывался в цеху, наседал на ремонтников, потом летел устраивать разнос в бюро снабжения, узнавать, что с заявкой на подшипники. Звонил отцу в Донецк. Но одно дело было помочь с рубероидом, другое – со специальным подшипником.

– Как мечется, – не без злорадства комментировал Аркадий. – Бегает так, что и на велосипеде не догонишь.

Аркадий знал, что надо делать – во всяком случае, чтоб сделал он: поехал на «Пожзащиту», столковался нарезать червяк там, заодно бы скопировал настроечные таблицы. А может, договорился одолжить тот самый подшипник на недельку, а потом бы вернул два.

Но совета у него никто не спрашивал, а, напротив – давали команды.

Где-то около двух у станка появился Легушев. Был он зол: подшипник сегодня не ожидался. От бессилия стал разносить бригаду за безделье:

– Могли бы что-то сделать, пока меня не было!

– Так что мы сделаем, если нужного подшипника нет, – наверное, в двадцатый раз принялся объяснять Лефтеров начальнику.

– Так поставьте какой есть! Ведь наверняка есть похожие.

– Похожий не проходит по посадочным местам – слишком большой.

– Значит, нужно расточить посадку.

– Ослабим вал, – возразил Аркадий.

Он вдруг понял, что возражать ему нравится. В этом была определенная сила. Чем больше на него давили, тем сильнее Аркадий становился. Все же когда-то он был заместителем начальника цеха. Он научился не вздрагивать, и даже более – не отводить взгляд, когда кричат на тебя.

– Точите!

– Вы берете на себя ответственность, если вал прослабим и его погнет или сломает?..

Легушев запнулся, но быстро взял себя в руки:

– Вам сказано – точите!

– Дайте письменный приказ. Можно от руки в блокноте написать. Вы же любите приказы отдавать.

Аркадий поймал взгляд Пашки – тот смотрел на командира с восхищением.

– Да что ты себе позволяешь, ты мне на слово не веришь! Ты что думаешь, другой бы тут с вами на станке сидел?.. Да я сегодня и чай не смог попить из-за того, что вы станок пустить не можете.

Легушев орал, а Лефтеров улыбался в ответ. И на начальника цеха эта улыбка действовала почище, чем плащ матадора на быка.

– Так вам говорили, что зубонарезной чинить надо, а вы нам что?.. Занимайтесь фрезерным, мол, то важнее. И вот тот день настал.

– Твою мать, Лефтеров. Ты обалдел! Ты хоть видел, чтоб я сидел без дела?..

– Ну а чем же ты занимался? Что ты вообще за день сделал? – подумал Аркадий.

И по удивлению на лицах окружающих Аркадий понял, что не подумал он это, а сказал. Воцарилось молчание – будто бы даже станки заработали тише.

И, поняв, что произошедшего не исправить, Аркадию вдруг стало легче. В нем будто прорвало какой-то затор, и он заговорил свободно:

– Ты же кирпич в разрезе представить – и то не можешь!

– Руководить – тоже надо уметь, – огрызнулся Легушев.

– Надо уметь, но ты же не умеешь как раз. Ты работы не знаешь – потому и сроки твои и приказы – ни о чем. Ты бы хоть что-то сделал, кроме постановки сроков и раздачи поручений? У тебя рукожопость такая, что в пору инвалидность оформлять

Легушев только глотал воздух.

– Я, так понимаю, уволен? – спросил Аркадий. – Я свободен, как Африка?..

Начальник молчал.

Затем тряпкой, смоченной в керосине, Аркадий вытер руки и вдруг бросил ветошь в Легушева – целил в лицо, но попал куда-то в область сердца. После развернулся и пошел в баню – следовало до закрытия отдела кадров успеть написать заявление и забрать трудовую книжку.

– Вы видели, вы видели?.. Хулиган! Я заявление в милицию напишу!

Но никто не признался в увиденном. А после Легушев сообразил не то сам, не то с подачи отца, что не следует этот случай афишировать. Что, впрочем, не помешало новости разойтись по заводу. И уж в этих слухах, которые разошлись по курилкам, тряпка попадала в лицо.

Уволили его, разумеется, без отработки, выдали расчет в кассе. Обходной лист, именуемый «бегунком», удалось подписать за рекордные сорок минут. Слава летела впереди Аркадия, его ждали.

И, кажется, никогда ранее Аркадий не чувствовал себя таким сильным как в тот день.

Был бы Легушев простым замом начальника цеха или начальником бюро, кем-то вышедшим из низов – все бы обошлось. Как боксеров на ринге, их бы развели по разным углам завода. Спрятали друг от друга до поры, до времени.

Но с прошедшим всю карьерную лестницу от рабочего такого бы конфликта и не вышло бы. Такие не то что шпильку нарежут – вместо токаря станут за станок. А Легушев был от номенклатурной плоти и крови. И резкость Лефтерова вполне тянула на антисоветчину.

Старик, помнящий Лефтерова, конечно, мог бы осадить сынка секретаря обкома. Но останавливать молодого начальника цеха – значило мешать ему зарваться, совершить вовсе феноменальную глупость.

К тому же, с уходом Лефтерова шансы попасть в беду у Легушева только росли.

Глава 38

Стройные администраторши хоть и улыбались Данилину, держали дистанцию, были подчеркнуто вежливы, понимая, что гость случаен и не из номенклатуры. Москвич прибыл налегке и нуждался в десятках бытовых мелочей. Он пытался завести знакомства, его проблемы, разумеется, решались, однако отношения не складывались.

По дороге в профилакторий в магазине бытовой техники Данилин за двадцать восемь рублей купил приемник «Кварц-404». Приемник, хотя и пробивал брешь в бюджете, был самой низкой, четвертой категории. Но у него имелся разъем под антенну, которую Алексей тут же сочинил из оконной струны.

Служебная машина полагалась Данилину для нужд следствия, и сыщик мог бы ее вызвать по телефону с автобазы горкома и в выходной день. Но порой он садился в рейсовый похожий на батискаф ПАЗ и ехал в город вдоль моря, через поселки, пахнущие зреющими помидорами.

На площади он встречался с Викой. Алексей всегда дарил девушке какую-то ерундовину, купленную неподалеку в книжном.

– Это что? – спрашивала Вика.

– Новогодний подарок, – отвечал как-то наподобие Алексей.

– Но сейчас же лето.

– А мне захотелось его подарить сейчас.

И они гуляли – шли к морю, сидели где-то на лавочке, отправлялись в кино.

Аркадий казался Вике хорошим, но все же заурядным молодым человеком. С ним можно было бы прожить жизнь спокойно, но скучно.

Иное – Данилин. От него пахло московским одеколоном и вообще столицей.

Мама учила не доверять мужчинам, ответно Вика полагала, что имеет право на ложь ради своего счастья. Чтоб не встретить Аркадия, она назначала свидания на Левом берегу, в Орджоникидзевском районе. Для Алексея это было скорее удобно. Левый берег отстоял от остальных районов на значительном расстоянии и был словно иным городом, со своими аллеями и скверами более приспособленным для романтики и прогулок, нежели остальной Жданов.

Он рассказывал ей про Москву, про поселок над прудами, про леса, в которых еще встречаются живые партизаны. Про грибы и электрички, про дом родителей, построенный на плывуне. Про кюветы, по которым жабы с реки забираются в ванные комнаты.

Сам Данилин жил в Москве, на Кутузовском, звал Вику в гости, рассказывал о столичной жизни, о недавней страшной авиакатастрофе совсем рядом с домом его родителей – всего четверть часа электричкой. Погибла уйма людей, трупы разбросало на сто гектар, но в советской прессе почти не писали о трагедии.

Данилин говорил о выставках, новинках, иногда незначительных.

– К табельному пистолету идет такая же табельная кобура и страховочный шнур, который также именуется тренчиком. Он такой длинный, кожаный, вечно за углы цепляется. Так мне приятель достал английский, пружинный, похожий на телефонный провод. И я одно время боялся, что мне кто-то позвонит на служебный, а я вместо трубки схвачу пистолет.

Вика засмеялась:

– А я думала, боялся, что могут позвонить на пистолет.

– А ты забавная.

– И ты тоже.

– Иногда бываю.

Они как раз шли по бульвару, проложенным по краю кручи, что возвышалась над морем. Внизу был поселок, пляж. Вдоль бульвара шел невысокий парапет. И вдруг Алексей подхватил Вику за талию, закружил и поставил на этот парапет, так что они оказались примерно одного роста. Мужчина впился в губы девушке, и она ответила, приоткрыла ротик, высунула язычок…

Затем они еще целовались несколько раз. Алексей был опытен, но Вика быстро училась. Внутри нее бушевал март.

И в поздних сумерках они расстались с сожалением.

Москвич, конечно, не провожал ее домой, а отправлял на такси, сунув предварительно зеленую трешку водителю.

–

…Он вернулся в профилакторий, когда мир уже спал.

Шумело море, многоголосо пели сверчки, кое-где в окнах горел огонь.

В номере еще стояла почти дневная жара, но ветер с моря приносил запах соленых волн.

Москвич выключил свет, но еще довольно осталось в номере света от звезд и луны. Он включил радиоприемник, настроил волну и, к своему удивлению, поймал «Тьмутаракань». Ведущий резиновым голосом вещал:

«…

– Неизвестно откуда прибыли заблудившиеся во времени студиозы и принялись уговаривать князя вместо церкви построить университет или хотя бы станцию метро. Князь принял пришельцев за волхвов, изгнал их и на всяк случай запретил изобретать что-то сложнее самогонного аппарата.

Студенты обиделись и ушли не то в запой, не то в подполье. Подбили монахов из Лавры рыть туннели для будущего метро.

Затем на заборах и стенах появились надписи: «Да здравствует капитализм и промышленная революция – светлое будущее человечества!» Но прочесть надписи никто не мог – грамотность тогда тоже не изобрели.

…»

И хриплый голос пел:

«…

Aqualung my friend

don't you start away uneasy

you poor old sod, you see, it's only me.

Do you still remember

December's foggy freeze

when the ice that

clings on to your beard is

screaming agony

…»

Глава 39

Иных людей бывает слишком много. Вроде, как и один человек, хотя сложения обычного, занимает полтора сидения в троллейбусе, шумит, как-то затеняет горизонт. Бывает люди, с которыми уютно. Аркадий был человеком едва заметным в коллективе. Он нем вспоминали, когда что-то происходило.

Ушедшего Аркашу жалели, о нем вспоминали, не предполагая, что Лефтеров скоро явится на завод с самыми скандальными намерениями.

Тогда заводские старожилы заключали что действительно, с парнем поступили неправильно. Что он не пропадет.

И Аркадий действительно не пропал.

–

Мир тесен вообще, а мирок провинциального городишки тесен по-особенному. Тут не сдвинуть ни один кирпичик, чтоб не поменяли своего положения другие камешки.

Едва успел Аркадий получить трудовую книжку, как встретил на остановке однокашника-заочника, который и предложил приятелю место мастера в открывающемся ПТУ.

Аркадий согласился не раздумывая: быть в СССР тунеядцем – постыдно, да и подозрительно. Зарплата работяге будто нарочно установлена такая, чтоб человек жил на нее месяц, не накапливая заметных излишков. На деньги, которые получает инженер, детей можно поставить не на ноги, а от силы на четвереньки. Оттого советская семья живет дружно и в тесноте: бабушки подкармливают внуков, пока отец шабашит или где-то на полставки подрабатывает.

Но Аркадий жил мысленно где-то в недалеком будущем, когда у него будет много свободного времени и денег, достаточно для того, чтоб красиво ухаживать за девушкой. Ведь отсутствие того и другого портили отношения с барышнями. Быть может, он смог бы вернуть Машу. Вика, хоть и была на нее похожа, не вызывала того трепета.

Неудобно было, пожалуй, только то, что до училища приходилось ехать довольно далеко, а после идти пустырем. Но в часы поездок основная масса людей двигалась в противоположном направлении, и парню удавалось сесть у окошка, наблюдая за тем, что мир не так уж и плох.

В трамвае хорошо думалось

Да и лето в технаре способствовало раздумьям. Учеников нет, покой, тишина. Пустые гулкие коридоры, запах краски. В этом было что-то от каникул. Жизнь вообще приобрела легкость.

Приближался назначенный час. И сколько бы не было дано времени на подготовку – все оно пройдет, просыплется, как песок сквозь пальцы. Но верно и иное: если на какую-то дату назначено испытание, то оно случится, дата пройдет, и можно будет жить далее. Уже выдали аванс, и Аркадий уже желал, чтоб скорей наступил день августовской зарплаты. Говорили, что вместе с зарплатой выдадут и деньги за сверхурочные тем, кто трудился на фрезере. Как ни странно, колебаний уже не было. Слишком долгий путь пройден.

После случившегося следователь, привлеченный для составления психологического портрета грабителей, заключил, что в те дни Аркадий окончательно превратился в изгоя и обозлился против советской власти. Вывод сей никто не опровергал, поскольку он всех устраивал, да и возразить было некому.

На самом деле злобы не имелось. Было не до нее.

Тревожило: все ли продумано, все ли пойдет так, как запланировано? Не испортится ли погода?.. Нельзя было переносить ограбление на осень. Во-первых, дожди. Во-вторых, многое могло случиться.

Опасно думать, что если вас никто не трогает, то о вас забыли. Кто-то постоянно ходит по нашим будущим могилам. В военкомате переложили учетную карточку из одной картотеки в другую. На заводе фамилию внесли в какой-то список. В милиции заинтересовались: уж не родственник вы такого-то оттуда-то и оттуда?.. Пашка мог совершить какую-то глупость.

В раздумьях проходил и рабочий день.

Нет, Аркадий думал не только о грядущем ограблении. Перебирал прошлое. Опять мысленно взвешивал Машу и Вику – кто лучше?.. Тот ли Маша человек? У нее были милая улыбка, вздернутый носик, кукольное личико, и в тоже время, во взгляде – расчет, в голосе – какой-то скрип. Следовало все же вычеркнуть ее из своего сердца.

Еще вспоминалась юность, учеба перед службой в армии. Он с друзьями именовал свое училище «чистилищем», но времена были светлые, легкие. И столько мечтаний о будущем, и родители – живы, здоровы. Кто бы знал, что так все обернется?..

–

Жданов был большим городом, но хоронили близких на маленьких кладбищах, разбросанных по городу, ближе к дому. Оттого некоторые кладбища переполнялись. Горьковское кладбище, что находилось на одноименном поселке, настолько плотно примыкало к проезжей части, что казалось: еще немного и могилы выплеснутся на дорогу. И, проходящие мимо рассматривали памятники, вглядывались в лица умерших, примеряли на себя их года жизни и смерти.

Рядом с кладбищем находилась автобусная остановка, и Аркадий порой стоял на ней, ждал, разглядывал могилы. Думал, о тех, кто в них. Что мертвецов туда свело? Что сталось с их мечтами?

Какой след они оставили кроме этих могил?

Вот, скажем, взять яблоки симиренковские. Кем был тот Симиренко? Наверное, садоводом и даже селекционером. А вот что за человек он был – высокий или низкий, лысый или кучерявый – не помнит людская молва. Зато яблоки его на любом колхозном рынке осенью имеются.

Или вот, скажем, за заводом имеется поселок имени Лизы Лепехиной, основанный рабочими из сел, которым лень было домой ездить каждый день. Лепехинцы как на подбор – щуплые, низкие, с дрянными зубами, с папироской меж ними, с запахом перегара. И кем бы ни была та Лиза, но дала она наименование целому отряду рода человеческого.

А тут что? Обелиск из двухмиллиметрового стального листа, могилка, которая сотрется с лица земли, едва за ней перестанут ухаживать.

Аркадий приходил домой, но его ждала не семья, а приятель Пашка. Он рассказывал о том, как он провел день на заводе:

– Ты думаешь, я весь день сидел, сложа руки? Я еще поспал…

–

И вот тот день настал.

Глава 40

На проходной должны были проверять пропуска, а после трударям вменялось в обязанности оставлять их в табельной. Но вахтеры традиционно зевали, а табельщицы, как говориться, «рисовали восьмерки», не особо обращая внимание на содержимое ячеек пропускного табло.

Аркадий и Пашка зашли где-то без часу полночь вместе с третьей сменой – далее на территории завода было не так уж и трудно затеряться.

В этот время завод напоминал парк – шумели деревья, высаженные вдоль дорог, дул свежий ветер. И лишь грузовик, тянущий на прицепе какую-то емкость, мог разрушить идиллию.

– Ты таблетки не забыл?.. – спросил Аркадий.

Пашка похлопал себя по карману на рубашке-бобочке.

– Со мной.

В аптеке были куплены таблетки кофеина. По плану Пашка должен был подбросить его в чифирь мастеру с участка раскроя полотнищ. Мастер сидел еще при Сталине по политической статье, впадал в лагерную ностальгию и чифирил в обеденный перерыв. От кофеина в чифире у него прихватит сердце. Вызовут скорую, и ее вызов станет сигналом начала операции.

Впрочем, прежде требовалось нейтрализовать столовую.

Аркадий в те часы ощущал всю хрупкость своего плана – ведь все могло пойти как-то иначе.

Ожидали они на втором этаже недостроенного здания насосной станции.

Как странно – но Аркадий совсем не ощущал волнения. И время шло не быстро и не медленно, а как всегда. Хорошо было бы почитать книжечку, но ее не имелось. Да и зажженный фонарь мог их выдать. Быть может, это происходило потому, что еще не поздно было все отменить.

Пашка даже вздремнул на листах картона брошенных на бетонный пол.

Над заводом висело безоблачное и звездное небо.

А когда начало светать, Аркадий достал газовый ключ, сказал:

– Пора.

–

Ночью вода в корпусе была без надобности, и ее отсутствие заметили, когда в баню пришли мыться рабочие с третьей смены. К тому часу вода затопила весь коллектор и била фонтаном через люк.

Рабочие ушли из бани грязными и злыми.

Новая смена столь сильно в воде не нуждалась, паче опыт подсказывал, что к вечеру ее дадут. Ибо цех нуждался в тоннах воды для охлаждающих ванн, для приготовления смазывающе-охлаждающей жидкости.

Но раньше утренней смены в столовую приходили повара – около шести, чтоб накормив рабочих, закрыться и уйти домой в два. Обычно сначала пили крепкий чай, чтоб окончательно проснуться, открывали опечатанную кладовку, холодильники, где хранились продукты. Начинали греть воду, чтоб к десяти открыться и впустить первых проголодавшихся, накормить их горячими пирожками, борщом.

Но в тот день, открыв кран, заведующий столовой не обнаружил там воды. Принялся звонить начальнику паросилового цеха, который отвечал, среди прочего, за водоснабжение.

– Если в кране нет воды… – пошутил начальник цеха, намекая на не совсем русскую национальность заведующего. – Знаю, что нет. Большая авария на трассе. Залило коллектор. Не обещаю, что сегодня вообще воду дам.

В столовой заспорили – расходиться или нет. Желающих сидеть и полдня ждать зарплаты нашлось немного, у всех имелись дома дела. А деньги, как тогда рассуждали, целей будут.

Заведующий объявил санитарный день, поскольку тараканы обнаглели. Засыпали все отравой, закрыли окна и отправились по домам.

Часам к девяти у фонтанирующего колодца собрались «водяные» из энергетического цеха. Придя, как водится, устроили совет – что же делать. Следовало, конечно же, перекрыть вентиль где-то выше по трубе, ближе к насосу или вовсе вырубить насос. Но на магистрали находились другие цеха, и насос вырубать запретили. Оттого заспорили, в каком колодце и какой задвижкой надо перекрывать затопленную линию. Также требовалась мотопомпа, чтоб откачать воду и добраться до порыва.

Оттого работа прервалась и не начавшись – кто-то пошел сверяться по чертежам, кто-то отправился за помпой. Оставшиеся расположились рядом, у колодца. Было неплохо. Даря прохладу, журчала вода, превращая скучные заводские аллеи в лесистые берега какой-то реки. Грела мысль о грядущей зарплате, неизбежной как дембель.

Лишь когда время приблизилось к десяти, работа пошла – перекрыли линию и тут же принялись откачивать воду. Как раз приехал Старик, проводящий осмотр территории перед совещанием. Он недовольно осмотрел место аварии, пошлепал по образовавшимся лужам, заглянул в еще неосушенный коллектор. Так ничего и не сказал рабочим, но по лицу было видно – недоволен. Впрочем, это мало что значило – он был недоволен всегда.

И вот когда вода уж была откачана почти до дна колодца, под землю спустился ремонтник, чтоб оценить масштаб порыва. Но порыва не было. Кто-то перекрыл трубу, ведущую в бытовой корпус, и открыл вентиль аварийного сброса. Газовый ключ, которым, очевидно, крутили задвижки, лежал тут же.

– Вредители! При Сталине за такое расстреливали! – крикнул ремонтник, стоя по колено в воде.

Но в его голосе имелось явное удовлетворение – не надо было ставить хомут или врезать новый кусок трубы. Требовалось лишь закрыть задвижку сброса и подать напор на линию.

Об устранении аварии следовало бы доложить начальнику цеха, но тот уже зашел на совещание. Быть может, если бы причину аварии обнаружили на четверть часа раньше, события пошли иначе.

Но они пошли – как пошли.