Академия родная

Ленин с антиматерией

Прямо напротив нашего Штаба в добрые советские времена находился винно-водочный магазин, всего-то улицу перейти – ровно сорок три шага, если от ворот до дверей. Так как эти два заведения являли собой (философски) диалектические противоположности, то этот магазин получил у нас название «Антимир». Ну а водку, которую там продавали, само собой окрестили «антиматерией». Всем хорош был этот магазин, за исключением одного факта – очередь в ликёро-водочном отделе всегда наполовину состояла из офицеров медицинской службы.

Первый семестр закончился, мигом пролетел и первый зимний отпуск. Вот уж и второй семестр на дворе. Предметов разных добавилось, мы уже некоторые медицинские слова понимать научились. Доучились мы до середины семестра. А 22-го апреля, как тогда было всем известно (как сейчас – не знаю) день рождения дедушки Ленина. Академия в этот день не училась – проводилась конференция ВНОС (было тогда такое полезное общество – Военно-Научное Общество Слушателей, а может и до сих пор существует, пардон, опять не знаю). И был тогда такой весёлый предмет с двумя экзаменами и итоговой оценкой – история партии назывался. Так вот, к этому самому 22-му апреля, кафедра истории партии устраивала нам, курсантам-первоклашкам, праздник, и был нам этот праздник что лошадям свадьба – сами все в цветах, а морды в мыле! А главным на этой кафедре был специалист политико-воспитательной работы полковник Гудков – самый страшный из общественников-философов, да ещё и солдафон порядочный.

Назначил нам этот Гудков на 21-е апреля праздничный супер-семинар в Ленинской Комнате нашего общежития. Понятно, Ленинскую Комнату убрали как следует – вся в кумаче, в лозунгах, а между ними боевые листки и стенгазеты наш патриотизм показывают. Как во всякой порядочной Ленинской Комнате, гипсовый бюст Вождя на красной тумбе. Мы купили цветов, Вождя украсили, лысину ему от пыли протёрли – порядок! А чтоб кто ненароком натюрморт не попортил, Вождя отнесли в конец помещения и поставили за партами – как в Президиуме Верховного Совета СССР, если кто помнит.

Сидим мы с Колей вечером 20-го апреля в курилке и рассуждаем, как бы лучше халявный день провести. Конспекты Маркса-Энгельса с Лениным «законспектированы» за час и на год вперёд – куплены за червонец у второго курса, подписи преподов сведены, обложки и титульные листы переклеены. К семинару готовиться – что воду в решете носить: что Гудкову стукнет, то и поставит, он больше правильность мысли любил и ещё чтоб отвечали убеждённо, так, чтоб кулаком себя в грудь. И решили мы, что самое время водки выпить – уроков-то делать не надо. Водку на первом курсе мы пили без комфорта, в туалете после отбоя, когда сержанты и старшина уже спят, ну и если дневальные надёжные насчет «стука». В питейное время дневалил Сив, курсант Сивохин, парень свой, проверенный, к тому же потенциальный участник мероприятия. Один риск оставался – к нему «на тумбочку» со стаканом бегать. А службу мы на первом курсе несли ответственно – хоть даже выпьем, но пост не оставим!

Послали мы Колю Миляева в «Антимир» за антиматерией. Он мужик ушлый, выбрал момент, когда очередь цивильная была – ну, в смысле из гражданских людей. Подходит к прилавку, платит, отоваривается, начинает засовывать антиматерию в портфель. И тут, как назло, подваливает какой-то кэп с Первого Факультета. Коля, ясное дело, ноги в руки и бегом на выход шагом марш. Но чинно так, всё как надо по уставу, даже честь капитану отдать успел. А капитан тот с гнильцой оказался. О курсанте же вся информация на форме – сам зелёный, погон красный, змейки в петлице, на рукаве жёлтая нашивка – гордый «минус», первый курс. Посмотрела та гнида в справочник телефонов Академии, звонит начальнику курса и докладывает ситацию. Слава Богу, хоть сам на опознание перед строем не припёрся, что частенько случалось в то тяжёлое время.

Шеф наш, майор Коклюшин, как Зевс на Олимпе, гром и молнии мечет, велит старшине курса водку найти, изъять, виновных наказать. Весь вечер Сашка-Абаж, он же Апулаз, старшина в смысле, шмон делал, всё перерыл, много чего интересного у курков нашёл, одной «гражданки» – хоть магазин открывай, а водки нету. Он уже Шерлока Холмса переплюнул – и в толчки лазил, и плафоны вскрывал, и огнетушители тряс, и чердак осмотрел, и кусты перед входом на предмет свежевскопанной земли, ну нигде нет! Нет водки. Сашка злой, приказ не выполнен – ни водки, ни виновников.

Утром следующего дня после завтрака возвращается к девяти ноль-ноль наш многострадальный первый десантный взвод на курс. Входят все в Ленинскую Комнату аки агнцы на заклание. Рассаживаемся, у всех уже вместо крови чистый адреналин в венах – злого Деда Гудка ждём. А этот политический гуру что-то задерживается, что вообще для Гудка нетипично было, уж очень он военный полковник был. Наконец появляется. Запыхавшийся и красный, вроде как кросс на три кэмэ сдавал. И ещё здоровенный портфель тащит. Мы думаем: наверное, полное собрание сочинений В.И. Ленина с собой принёс, все пятьдесят три тома, и Маркса ещё четыре тома сверху.

Гудок на убранство нашей славной Ленинской Комнаты посмотрел – и в ярость. Глаза как у быка на корриде выпучил и орёт: «Товарррищщщи курррсанты! Это что за безобразие! Это кто до такого додумался! Как вы смели! Завтра такой великий день! Для всего прогрессивного человечества! День Рождения гения! Весь мир как один! А вы! Никакой политической сознательности! Кто Ленина сзади поставил?!»

Командир нашего взвода, прапорщик Чудык Василь Петрович, или попросту Вася Чудак, чуть не обосрался. Это же надо так оплошать – семинар не начался, а Гудка уже завели. Чудак, заикаясь, пытается ситуёвину поправить: «Сс-сейчас ввв-ппперёд переместим. Чтобы все видели! Задний ряд встать! Быстро бюст на перёд!» Вообще Васька Чудак неплохой мужик был, простой как валенок, но за нашего брата всегда заступался, что средь кусков редко случалось. Да и мы его старались не подводить, по возможности, конечно.

Ребятки тумбу под Лениным со всех сторон облепили, нежно подняли и понесли, да бережно так, как неразорвавшуюся бомбу. Не хотят, чтоб цветы посыпались, и чтоб Гудок ещё сильнее разошёлся. А Гудок портфель открыл, достал оттуда учебник по своей долбаной партейной истории, журнал, ручку, а сам портфель не закрыл, а просто прикрыл и возле своего стола поставил. Потом из-за стола вышел и между рядами ходит, патриотические лозунги выкрикивает. Ребята Ленина по другому ряду несут, не там где полковник Гудков, а там, где его портфель. Уже из поля зрения Гудка вышли, как один курсант, что задом наперёд шёл, о его портфель спотыкается. Ленин опасно кренится, и его тут же подхватывает куча рук, но тумбу то они бросили. И тут с тумбы вылетает бутылка водки и хрясь на пол вдребезги. Всем, кроме Гудка, видно, что она просто стояла на тумбе под пустым изнутри гипсовым бюстом.

Гудок замолкает на полуслове, вздрагивает и почему-то втягивает голову в плечи. Будто это он уронил. Несколько секунд тишины, как на минуте молчания. По всей Ленинской Комнате несёт водярой. Затем Гудок медленно поворачивается, а все вытягиваются со своих мест, чтобы лучше рассмотреть место происшествия. На полу в луже лежит раскрытый портфель полковника Гудкова, рядом осколки стекла и ТРИ бутылки водки. Из портфеля выкатились. Но, похоже, не все. Похоже, в портфеле ещё как минимум столько же осталось. Портфель теперь сдутый, и формы проступают чётче. Видно, Гудок их своей идеологической макулатурой перекладывал, чтоб не звенели. И ещё видно, что вояки общественных наук отмечают день рождения Вождя, как свой собственный. И наконец совсем видно, что Гудков думает, что это его водку разбили. И видно, что Гудку такой неудобняк, что его, такого правильного, на разлагающем примере столько рыл засветило.

Гудок тихо так:

– Убрать надо бы…

– Есть убрать, товарищ полковник!

Семинар прошёл как по маслу. Никогда Гудок таким смирным не был. Вася Чудык, правда, потом нам морали читал. Всем вместе для профилактики, но конкретных виновных даже искать не пытался. Хороший был прапор.

Курага

Все знают, что это такое – сушёные абрикосы. Калия много, можно больным-сердечникам давать. Да и просто так штука вкусная.

Пролетели последние апрельские дни, вот и май за окном. Возле морфологического корпуса какие-то кусты жёлтым цветут. Природа проснулась и зовёт на подвиги. А нам надо учить анатомию. На подвиги ещё не хочется, а «спланхи» (спланхнологию, науку о человеческих внутренностях) учить уже не хочется, зато постоянно хочется жрать. Не то чтобы нас мало кормили, но как-то выходило, что через час после еды наши изнеженные организмы требовали пищи. Желательно не из курсантской столовой. Раем казался килограмм еды. Любой еды со стороны.

Перерыв на занятии по анатомии. Потрошили подсохших заформалиненных трупаков. Кожа на них уже золотисто-коричневого цвета. Запах не беспокоит, к тому же воняет в основном формалин. Страх перед мертвечиной и брезгливость прошли полгода назад. Перчатки одни на отделение, да и на фиг они нужны – в них уже трупного жира полно, что снаружи, что внутри. Старший лейтенант медицинской службы, молоденький наш препод, Гайворонский, вышел первым и в коридоре не топчется – значит, можно руки не мыть, не корчить из себя утончённых интеллигентов.

Было у нас во взводе два кадета-суворовца – Кривенков и Толкачёв. Разные суворовские училища они закончили, но кадетская юность их крепко связывала. Так вот с того момента стал Крив врагом Толкачёву:

У окна стоит Толкачёв и ест курагу. Нет, не ест – жрёт! По несколько штук в рот пихает. И глотает как анаконда. Боится, что сейчас просить начнём. Да видим мы, с какой скоростью ты абрикоски аннигилируешь! Не будем просить. Крив его друг, ему не западло. Он подходит и становится плечом к плечу с Толкачёвым. Тот усиливает темп. Уже поглощает питательное вещество, как чёрная дыра в центре преморбиальной галлактики. В руках осталось всего две кураги. «Угости!» – просит Крив, а Толкачёв ему: «Закрой глаза, открой рот». Тот делает, как сказано. Толкачёв суёт ему в рот курагу. Крив со смаком сжимает челюсти. Потом открывает глаза. Глаза округляются, зрачки расширяются. Выплёвывает курагу на ладонь. На ладони лежит мумифицированное трупное ухо. Все ржут. Крив бежит к крану полоскать рот.

Через пару лет прислали мне из дому урюк. Это тоже сушёный абрикос, только мелкий и с косточкой. Сели мы перекусить перед отбоем. Случайно в комнату забегает Крив. «Крив, будешь урюк?» К горлу Крива подкатывается комок. Видно, что парень борется с рвотным рефлексом. Рефлекс побеждает. Крив выскакивает в коридор и там блюёт фонтаном. Мы мудро заключаем: «Ага, ситуационная фиксация!»

Жевательная или мимическая?

Вот и маю конец. Подходит зачетная неделя – страшная пора перед летней сессией. Зачеты по анатомии своему преподавателю редко кто сдавал, такое на кафедре считали дурным тоном. Нашему отделению выпадает сдавать зачёт профессору Льву. Лев – это не кличка, это настоящая полковничья фамилия, которую тот вполне оправдывал, хотя и был известный шутник.

Мышцы лица делятся на жевательные (ими, понятно, жуют) и мимические (ими, понятно, мимику выражают, рожи строят). Что такое большая ягодичная мышца (Musculus gluteus maximus) тоже знает каждый. В интеллигентной среде это называется ягодицей, а в просторечье просто жопой. Анатомически эти образования и понятия вроде никак не связаны. Так вот, частенько профессор Лев в подходящих ситуациях совершенно серьёзно задавал опрашиваемому курсанту такой глупый вопрос: «Товарищ курсант! Скажите, милейший, Musculus gluteus maximus к какой группе мышц относится? К жевательным или мимическим?»

99 % курсантов этот прикол знали и с улыбкой объясняли, что такого быть не может. Но были уникумы. Например, у «пеликанов» (курс годом старше моего) один грамотей сказал, что это жевательная мышца. Тогда профессор Лев достал из портфеля шоколадку и предложил её незадачливому анатому со словами: «Ставлю пять, если Вы мне продемонстрируете участие большой ягодичной мышцы в акте жевания».

На нашем же курсе курсант Аслан Бахтадзе заявил, что это мимическая мышца. Профессора Льва такой ответ совсем не смутил: «Бахтадзе, сразу ставлю вам пятёрку, как только вы мне этой мышцей улыбнётесь. Даю неделю на тренировку вашей низовой театральной мимики. Через семь дней в это же время в этот же класс заходите с большой ягодичной улыбкой. А если не получится – тогда попробуете пересдать зачёт».

Длина двенадцатиперстной кишки

Зачёт по мышцам сдан, остались всё те же «спланхи». Любому нормальному курсанту, более-менее прилежно изучавшему анатомию, такой вопрос кажется сущей халявой – чего тут думать, двенадцать перст по-старинному, ну а один перст около двух сантиметров, или что-то около (прижмите палец к линейке). Значит, вопрос элементарный – высчитать проблем нет. Но всегда найдутся уникумы, которые, назубок зная талямо-лимбическую и стрио-паллидарную системы мозга или что-нибудь еще более мудреное, в таких простых вещах теряются.

Это был козырный вопрос профессора Льва на зачётах, не говоря уж об экзамене. Казалось, об этом знали все поколения курков с самого первого занятия. Парадокс, но несколько раз в году в ловушку попадало от одного до пяти незадачливых «счастливцев». На моих глазах это случилось с нашим прапорщиком Васькой-Чудаком. Учился он весьма прилично, но как говорится, и на старуху бывает проруха.

Идёт зачет по кишкам и прочей требухе. Вась Петрович уверенно отвечает на все вопросы. Всем присутствующим ясно, что зачёт успешно сдан. Бодро декламируются последние факты о строении ТОНКОГО кишечника (его длина шесть-восемь метров). Профессор Лев делает крайне участливую физиономию и как бы не расслышав переспрашивает: «Товарищ Чудык, так какова, по-Вашему, длина ДВЕНАДЦАТИПЕРСТНОЙ кишки?»

Ясно, что мысли нашего взводного летают совсем не в той области, и он уверенно повторяет только что сказанное: «Шесть-восемь метров, товарищ профессор!»

Лев, как будто ничего не произошло: «Подойдите к трупу».

Довольный Васька подходит.

Лев: «Так, теперь от трупа строевым шагом отмерьте мне приблизительно эту длину, ну хотя бы по направлению к двери.»

Прапор, всё ещё ничего не подозревая, начинает грюкать восемь строевых шагов. Подходит почти вплотную к двери. Лев, улыбаясь, смотрит на него и с лёгкой иронией дает команду: «Один шаг вперёд, дверь открыть!»

Васька выполняет и оказывается в коридоре на пороге анатомички спиной к профессору. Профессор Лев берет за уголок его зачетку и, как ниндзя, швыряет ее Чудыку между лопаток. Оторопевший Васька растерянно оборачивается, и Лев ему сообщает: «Зачёт Вы с позором провалили. Длина двенадцатиперстной кишки равна ширине двенадцати пальцев, то есть сантиметров тридцать в максимуме. Очень простой был вопрос! Вам придётся пересдавать».

Побегайте!

Уж если зашел разговор о прапорщиках и швырянии зачеток, то эту историю не обойти. После «требухи» у нас зачёт по «гисте» был, это мы гистологию так называли. Наука такая, где разные ткани да клеточки под мелкоскопом смотреть надо. Наверное, мадам Хилову, доцента-гистолога, наследную дочку великого профессора Хилова, «изобретателя» уникальной схемы гистогенеза (может, и «великого» надо было взять в кавычки, уж очень нестандартным его учение было) помнить будут многие поколения курсантов. И есть за что. Ну то, что она тётка была очень умная и «гисту» знала в совершенстве, – факт бесспорный. Но за одно это народной любви не заслужишь. А вот то, что личностью она была незаурядной, хотя и с большой долей возрастающей год от года стервозности, здорово ее выделяло. Хилова в пантеоне лиц Академии стояла особняком десятилетиями. Я не профессиональный биограф-хилововед, но ее исключительность могу подтвердить хотя бы этим эпизодом.

С нами учился еще один прапорщик, Тумаев, или Тума по-нашему. Был он весьма неглупым, что для прапоров в общем-то не характерно. И в довершение ко всему Тума был отличный спортсмен. Мастер спорта по лыжам и биатлону, он постоянно выступал на соревнованиях. Да и остальное, с его-то мышцами, было на уровне где-то между первым разрядом и мастером спорта. Мужик был очень высокий, сложения правильного, атлетического, размер ноги этак сорок шесть или более. Короче моложавые преподаватели женского пола на Туму посматривали с интересом, что последнему порой выходило плюсом в оценках. Но не у Хиловой – Хилова была тот ещё синий чулок.

Приходит Тума на зачет по гистологии. Один вопрос ответил более-менее, на втором поплыл. Доцент решила «помочь» – подкинула с полдесятка дополнительных вопросов. Результат тот же: пятьдесят на пятьдесят. Хилова сквозь очки на Туму уставилась, как Наполеон в трубу под Ватерлоо, и с издевочкой спрашивает: «Красавец прапорщик, уважаемый Тумаев! Объясните мне, как такое возможно, что вы довольно прилично знаете первую половину пройденного материала и совершенно не владеете тем, что изучалось после?»

Тума, как все крупногабаритные силачи, был мужиком простым и до наивности честным. Вот он своим громогласным басом ей и отвечает: «Товарищ доцент! Сначала я учил как все, а потом началась полоса соревнований – то бег, то кросс, то эстафета, то лёгкая атлетика, а как снег выпал, то вообще подумать страшно – биатлон и лыжи без перерыва. На беду свою, спортсмен я – выступаю и за Академию, и за Ленинградский гарнизон, и за округ. Вы меня простите, но, как военный человек, я под приказом – отказаться не могу. А это время… время, которое должно бы потратиться на гистологию…»

Честно всё Тума сказал. За такую речь любой обычный доцент сразу один балл добавляет. Но Хилова – это не обычный доцент, это Хилова: «Хм-м-м, прапорщик. Значит, бегать любите? Так побегайте!» С этими словами Хилова подходит к окну и в открытую форточку выбрасывает зачетку Тумаева во двор морфологического корпуса.

И вы думаете, что тумаевский случай – нечто особенное? Ничуть не бывало! Это у неё привычка была такая. На нашем же курсе она выкинула зачётку одного фехтовальщика и доподлинно известно, что у «пеликанов» она точно так же поступила с каким-то чемпионом-гиревиком, а у «дебилов» (два года разницы с нами) выкинула аж четыре зачетки. Слухи о её неординарном поведении с курсантами-спортсменами разлетелись вроде бы по многим советским ВУЗам. Потом добренькие доцентики кучу спортсменских зачеток в окна повыкидывали, подражая нашей незабвенной Хиловой. На такие изобретения патент не требуется и копирайт никто не соблюдает. Однако есть весьма веские основания полагать, что доцент Хилова была первооткрывателем. А дальше что, дурное дело – не хитрое!

Очаговая рыбалка

Сдали мы последние злючие зачёты, но перед летней сессией нас ожидало еще одно интересное мероприятие под названием «Очаг». «Очаг» – это зона ядерного, химического и бактериологического заражения. Только понарошку. Ежегодные учения такие. Завезли нас, первокурсников, в Красное Село – ходить в атаку с «бэтээрами» да изображать из себя убитых и раненых, после того как над нами ядерная бомба взорвется.

И выпало нашему отделению идти помогать эту ядерную бомбу делать. Интересно сооружать собственными руками собственное завтра – завтра эта бомба нас убить-поразить должна. Тогда бомбу делали основательно: из досок сооружался весьма крепенький высокий настил-эшафот, на нем строилась из бочек с соляркой некое подобие египетской пирамиды (если не Хеопса, то уж Рамзеса точно), а в каждую бочку опускался взрыватель с небольшой толовой шашкой в полиэтиленовом пакете. На следующий день над этим местом пролетал самолет и бросал макет ядерного фугаса на парашюте. Макет падал на землю недалеко от места «бомбы», и в этот момент подрывалась установка. Громадный гриб пламени и здоровое черно-оранжевое облако характерной формы давали хорошую иллюзию ядерного взрыва. Мы все падали на траву, и начиналась показушная работа военных медиков по этапам эвакуации и ликвидации последствий очага поражения.

Так вот, за день до Апокалипсиса-Армагеддона работаем мы спокойненько, катаем себе бочки, и тут видим, как два прапора-подрывника на пару с капитаном-сапером решили бочку умыкнуть. Выбрали ту, что поновее да без вмятин, и закатили в свой крытый «ГАЗ». А взрывчатку достали и примотали изолентой к другому запалу из соседней бочки. Провод же просто обрезали. Мы это дело смекнули и, пока следующий ряд бочек не поставили, быстренько и незаметно из этой бочки запал достали и лишнюю тротиловую шашку отмотали. От греха подальше спрятали ее тут же недалеко в кустах. Шашка как была в полиэтилене, так мы ее даже не разматывали. Землицей и дерном присыпали, чтоб не сдетонировала по соседству с «ядерным» взрывом. И чтоб никто не нашел, если пропажи хватятся. Потом эту бочку другими бочками заставили. Только мы работу закончили, как офицеры пригнали солдат и выставили возле «бомбы» боевой караул. Значит, тротил нам сегодня ночью не забрать… а мы и не торопимся. Похоже, пропажу никто не заметил.

Наутро все в атаку, потом самолеты над головами, взрыв, затем разнос-развоз кого куда по площадкам дегазации-дезактивации и дальше по медпунктам, медбатам и госпиталям. Короче, «Очаг» в разгаре. Только вечером следующего дня нам удалось в «эпицентр» сбегать. Лежит себе наша шашка, ничего с ней не сталось. Решили мы ее в наш домик принести. Принесли, сели и думаем, что с ней делать. А тут у нас один взвод в наряде по столовке ошивался и за столовкой костер из старых досок палил. Вот и стукнула нам идея словить немного рыбки и у них на том костерке ухи сварить. Тогда терроризма не было и тротил использовался исключительно в мирных и благородных целях.

Пошли мы через дырку в сетчатом заборе, что еще с абитуры была известна, вниз за железную дорогу – сразу за ней здоровые пруды. К пруду подошли, когда уже вечерело. Хотя в белые ночи темноты не жди. Подумали, где место получше и куда кидать. Вот и позиция выбрана. Коля Миляев где-то надыбал (наверное стырил у того же сапера) сантиметров тридцать-сорок бикфордова шнура. Такого плотного, в черной полупрозрачной изоляции, который под водой горит. Мы аккуратно проволоку от патрона обрезали, а усики от капсюля отогнули. Потом этими усиками к капсюлю прикрепили бикфордов шнур. Затем капсюль-детонатор со шнуром опять в шашку засунули.

Огляделись – вроде вокруг никого нет. Еще раз осмотрели место, куда кидать. На вид самое глубокое место получается. Засунули в пакет небольшой камень, чтоб уверенно шашку на дно пустить, подожгли шнур, кинули и бегом от берега за бугорок. Проходит минута. Думаем, уже взрыв должен быть. Ничего. Встаем и идём к берегу. Ещё с минуту всматриваемся в воду. И тут замечаем нашу шашку – лежит она почти на поверхности на здоровой куче из плавающих водорослей, листьев кувшинок и стеблей тростника. Коля говорит с досадой: «Всё, просрало! Наверное шнур потух. Щас полезу доставать». И с этими словами начинает скидывать свое х\б галифе.

И тут как бабахнет! Грохот такой, что мы все сразу оглохли. Затем на нас с неба посыпался плотный дождь из водорослей, ила и другого мусора. Оказывается, во-первых, если взрывать не электротоком, то этот детонатор имеет приличную отсрочку, а во-вторых, пруд именно в том месте, куда мы нашу глушилку закинули, был глубиной сантиметров в двадцать-тридцать, с очень илистым дном. Коля же нас уверял, что если два-три метра воды будет – то глушить безопасно и почти не слышно. Рыбу мы искать не стали, да, наверное, кроме каких-нибудь мальков там ничего и быть не могло. А стали мы тикать с того места, что было у нас сил. Уж больно громко и заметно все получилось. Потом полночи втихаря форму от ила отстирывали. Не-е, на рыбалку лучше с удочкой. Надежней.