Сделав полный круг, он постоял немного у колонны когитатора, затем похлопал по нему по-дружески и вернулся к игре.
– А тут, признаться честно, мне очень душно. – обвел он руками кабину, пока шел к луже. – Тут я страдаю.
Прицелился навскидку и плюнул на пол. Мгновенно в недрах корабля зажужжал робот.
– Да что ты будешь делать. Тебе сегодня везет.
– Четыре – два.
Мы просидели так еще какое-то время болтая обо всём, а затем разошлись. Его сменил Можжевелевский. Он появился в дверях внезапно. Ни слова нам не сказал. Просто по-отечески похлопал Пылаев по спину и отправил его спать в каюту. Меня же он вообще проигнорировал.
***
Долго бродил по кораблю после этого разговора, всякий раз прокручивая его в голове. Никак не хотелось возвращаться в каюту. В моих скитаниях по его железному чреву, среди лиан проводов, раскидистых деревьев силовых установок и маковых полей стазис капсул мне вдруг открылось следующее.
Быть может, существует такая сила, что вела меня сюда в это событие?
Была ли она еще до меня? До того, как познакомился с Лилей. До того, как улетел из Дубовой Теснины.
Нечто, для нас совсем незаметно. Настройка, сюжет, что крутит мою жизнь как хочет.
Возможно, эта сила и собрала нас всех здесь. Сила пустоты. Которая носит нас от несчастья к несчастью. От катастрофы к катастрофе. Ведет к необратимым изменениям. Ведь ничего иного и не могло бы появиться из этой вязкой пустоты.
Возможно, влекомый этой силою, я попал в эту передрягу и ей же пойманный попаду в следующую. Быть может, эта сила определился все на многие годы вперед.
Но так. Напрямую мне её не рассмотреть. Если она есть, то есть ее следы. Следы ее взаимодействия с нами. Найдя их, я найду её незримое присутствие. А с ним исток аккрециозии.
На борту, судя по всему, все такие. Раз всех нас случайных людей в итоге собрало вместе на корабле. По-видимому, сила этой вязкой незримой пустоты разлита между нами. Разлита, как-то градуально расходясь от эпицентра. Ведь все мы здесь оказались в одно время и в одном месте, стали свидетелями трагедии.
Это говорит о двух вещах.
Я остановился вдруг, поняв, что хочу есть.
С одной стороны, нужно рассмотреть наше с Лилией взаимодействие на предмет хотя бы тонких, мельчайших проявлений этой силы. В нашем с ней сопряжении, такие следы должны были бы присутствовать.
С другой стороны, нужно было поискать эти следы в других. В тех мотивах, что привели их сюда. В их историях, поступках, надеждах и чаяниях.
До ресторана мне нужно было пройти несколько секций, спуститься на лифте, пройти по длинной смотровой палубе, в конце свернуть налево и войти в высокие раскрытые двери.
Стоило об этом подумать, как мне вспомнился Фадин. Его сгорбленная долговязая фигура в хитине глубокого кресла за столиком. Он напоминал мне громадного паука. С планшетом в руках и дымящейся сигаретой. Сквозь воспоминание он смотрел на меня криво улыбаясь морщинистым ртом.
Быть может, концентрация этой силы и была катализатором, что выбил самое слабое звено?
Влекомый этими мыслями, намериваясь прийти в ресторан я оказался у Лили. Стоял в углу, прислонившись к стене и смотрел на пятно света на полу. Ей тень, практически скрыла его, так что на полу остался только блик полумесяца.
Корабль гудел, Лиля плыла под потолком. Дрожащая тень на полу качнулась. Обернулась черной птицей, и мгновенно взлетев, упорхнула в сторону библиотеки. В хлопках её крыльев пахнуло свежестью. Такой же как утром на озере Ичи.
Перед тем как это случилось, мне показалось, что я услышал ироничный смешок.
– Здравствуй Пандорум. – сказал я вслух, будто проверяя реальность на ощупь. – Когда уже Митридат…
Было ли действие этой силы, подобно судьбе, нити которой пряли норны, или что-то вроде того. Или оно было выражено как-то иначе? Быть может, знай я исход, знай, что такое действительно существует, то прогнал бы Лилю от себя раньше. Так, чтобы никогда ее не знать и не видеть.
Если бы эта мифическая сила имела бы образ, то она бы была девушкой.
Мне тут же, яркой вспышкой, представился ее образ. Живой и ясный.
Шестикрылая, в платье легком, атласом шелковом, расшитом кружевом. В серебре и белом золоте, в россыпи драгоценных камней. На челе диадема, венец с вороньими перьями. Локоны черные. Кожа бледная белая слегка светится. Веснушек россыпь, лицо девичье, глаза черные омуты, практически не видно белков. Тонкие, бескровные губы.
Я пошел вслед за птицей. В ресторан сделав крюк через библиотеку.
Это она, эта девица, смотрела на меня из темноты коридоров и улыбалась, ее дыхание легкое было разлито в воздухе на Дубовой Теснине. Награда или дар. Поцелуй пустоты. Она ступала босыми ногами по холодному полу коридоров, шелестели легонько, где-то там впереди всегда за следующим поворотом её одежды.
Она принесла мне миф в дар. Дар, который я не хотел бы брать ни за что. Взамен которого молил бы дать другой. Дар прожить собой целую жизнь, будто песнь. Через события, чувства, через ту видимость мира от которой я не мог отделаться.
– Мифиида. – сказал я шепотом, будто бы ей в след.
Так назвал, случайно, ту силу, ту пустоту, что вела наши жизни по одной ей ведомому сюжету. Присутствие которой рядом, отзывалось во мне аккрециозией.
Мне представлялось, как они с Лилией кружатся вместе в медленном танце, в мертвом отсеке под звуки далекие флейты. Фотосфера надомной светила ярко. Мифиида бежала впереди меня, смеялась, роняя перья. Так словно бы наяву. Призрачный образ, всегда скрытый за поворотом или укрытый непроницаемой вуалью.
Она парила беззвучно, расправив могучие крылья, по ту сторону света фотосферы. Она несла мне события, от которых я не могу уйти. Дар, от которого я не мог отказаться.
Сам не заметил, как перешел почти на бег. Гулкие шаги мои отдавались эхом далеких барабанов, играющих в лесу. Наверное, там и нашли нас эти существа. Волоокие крылатые девы. Они подарили нам историю. Подарили нам сюжет, персонажей, а вместе с тем архетипы и личность.
И вот мы взяли их с собой на свои корабли. До сих пор они прячутся от нас, но уже не среди ветвей, а среди лабиринтов коридоров, опутанных проводами. Ожидая в ближайшем будущем, прямо перед тобой. Там куда ты посмотришь лишь через секунду. Всегда рядом и недосягаемо далеко.
Так, что, если повезет, ты сможешь услышать только шелест крыл, легкой капелью звон украшений, невесомое дыхание рядом.
Они подарили нам древних богов, в которых мы смогли увидеть себя. Они подарили нам Христа, в котором мы смоги найти всю полноту нашего бытия и увидеть свой предел. Они подарили нам бесов и существ, населяющих сказки и суеверия – как отражение нашей ограниченности. Нашей конечности. Худшего в нас.
Двери библиотеки открылись передо мной бесшумно. Звук этот так был похож на взмах крыльев, что невольно я покрылся мурашками, а волосы на затылке встали дыбом. Библиотека встретила меня темнотой и отстраненной монументальностью стеллажей, уходящих по обе стороны коридора вдаль.
Перед тем как войти, я попросил корабль о сопровождении.
Фотосферы подключились и лениво по выползали в проход из-за стеллажей. Будто множество любопытных глаз, рассматривая гостя.
Я сделал шаг под сень их взглядов и замерю. В миг покрывшись холодным потом. В другом конце коридора открылись вторые двери приветливо приглашая меня двинутся дальше к ресторану.
На полу лежало черное перо.
Гул Спички вывел меня из оцепенения. Стало не по себе. Сначала я долго смотрел на свои руки, пытаясь в который раз разглядеть дрожь. Щупал пульс на липкой шее. Но все было в норме. На ум сразу пришли многочисленные инструкции с плакатов по самодиагностике психоза.
Никаких признаков не было. Либо у меня был особый случай. Обойдя перо по максимально длинной дуге, я добрался до выхода. Сфера надо мной размеренно покачивалась, освещая мне дорогу. Остальные вернулись к стеллажам. Корабль резко вздрогнул, затем стих.
Когда уже оказался в коридоре. Мне зачем-то захотелось обернуться.
Мифиида смотрела на меня улыбаясь из глубины библиотеки, укутавшись в свои крылья. Белое личико, омуты черных глаза из-под широкой серебряной диадемы. Блеск камней. Яркий как звездный свет. Стоило мне выйти за порог как свет погас.
Лицо русалки на чернводной глади.
Я не успел ничего сказать. Двери закрылись. Наваждение пропало.
– Теперь так. – сказал я в закрытые двери.
Смерть Лилии, поиск ответа на вызов аккрециозии, рассуждения о силе, что плетет узор наших жизней. Все это теперь причудливым образом слилось в сбежавшей мысли, став причудливым фантомом. Странно, что он родился так поздно.
По пути к ресторану, я не выключал сопровождение корабля. Спичка трясся, смеясь надо мной. В своих поисках, гоняясь за тенями, кажется, я забрел на опасную тропу, и вот те, кто прятался в тени, решили мне показаться.
– Ты бредишь, Артём. – повторял себе я, меняя коридор за коридором.
Выйдя на смотровую палубу, я наконец остановился, прекратив свое поспешное бегство. Металлом одетый пляж, уходящий вдаль, напротив закрытых век корабля. Всюду разбросаны были пустые, утопленные в пол капсулы-лежаки. Отсюда можно было наблюдать за посадкой и взлетом.
Обычно, здесь собирались пассажиры, до того, как отправится в долгий путь и разбрестись по капсулам и гостиным. Здесь же встречали свет нового мира, к которому приносил их Спичка. Место, чтобы было единым для всех пассажирских кораблей.
Отключив сопровождение, я остался в гулкой темноте. Технические огни, подобно далеким звездам, призрачно изумрудного цвета освещали в даль убегающий пляж слабым светом. Под сводами корабля, надо мной шелестел единственный фонарь фотосферы.
Успокоившись, я медленно побрел вперед, в сторону ресторана.
Помнится я уже был здесь. Белый корабль, лазурной блестящей стрелой завис над мраморным морем в голубой дымке. Под нами внизу плавали катера и виндсерфы на зеленых волнах.
Наш лайнер завис пришпиленный к пространству и казалось, ничего не могло его сдвинуть. Золотой свет заливал палубы. Мы стояли на открытой террасе под плавником корабля, в его тени. Солнце было высоко. И смотрели на то, как живет под нами экзотический мир.
Лиля посмотрела на меня как-то иначе. Не помню, чтобы видел ранее такой взгляд. Пронзительно как-то, отгоняя от себя дым сигареты.
– Не хочу отсюда улетать никогда.
Я выкинул сигарету и приобнял её за талию.
– Тебе быстро наскучит.
– Море и песок – да. Но я не хочу отсюда уходить.
Вновь она внимательно посмотрела на меня, положив руки мне на плечи.
– Не понял.
– Из этого момента. Из момента прощания с этим миром.
Она вновь заглядывает мне в глаза, но от меня там, только стеклянный твердый взгляд.
– Почему не из момента встречи?
– Ты не понимаешь. – мягко сказала Лиля и уткнулась в мое плечо.
– И даже этого не скрываю…
Ветер, гуляющий над морем, треплет волосы. Приносит прохладу и свежесть. Облака кучевые туллятся на подложке небосвода. Их солнце золотит по ту сторону корабля. Внизу впереди тихие волны. Лагуна в объятиях острова, ввысь вздымаются скалы, утопая в зелени. Необычная тишина вокруг. Наш корабль будто бы спит, чуть покачиваясь на волнах.
– Что-то вот должно уйти, остаться позади. – сказала она. – растворится в ласковых лучах далекого солнца. И что-то новое прийти. Чувствуешь? Это должно случиться здесь из этого момента. Мимолетной переменой. – Лиля глубоко вздохнула. – Но ты все испортил.
– Опять? – говорю я. – Теперь-то как?
– Теперь в этом моменте накурено. – отвечает она и смеется.
Я смеюсь вместе с ней, прижимая ее к себе крепче. Напеваю тихонько что-то ей на ушко, и мы медленно кружимся в танце, высоко-высоко над морем.
Ряды одинаковый сидений разбросаны вокруг. Гулкие своды. Одинокая фотосфера. Пережив это снова я улыбаюсь как дурак. Прошу корабль включить здесь везде свет.
Но этот свет не такой.
Слишком искусственный. Слишком жесткий и принципиальный. В нем нет мягких красок, нет алеющего в пышных облака солнца, нет широкой золотистой кисти. Есть свет тяжелых ламп. Их задача отделить предметы друг от друга. Разорвать их континуальность. Этому свету не повторить и толики того дня, в небе неизвестного мира. Зато в нем предметы обретают свою форму. Зато в нем не так страшно.
Постояв так немного, осматривая мертвый отсек. Попросил все отключить и побрел в сторону ресторана. Пусть лучше, по пути, меня заберет к себе Мифиида.
В тот отпуск мы много гуляли по пляжам Эллады. Купались в теплых морях, жили в маленьких домиках у воды. С выхода сразу отправлялись плавать. Бродили по местным паркам, прятались в тенистых чащах. По вечерам пробираясь к людям в танцы, в веселье, задорные песни и шум.
Я увез ее тогда от смерти отца.
Подальше, на край мира, на самом красивом из кораблей. Тут Лиля вновь начала улыбаться, впервые за долгое время. Что не мешало ей, по ночам сидеть на причале, прямо за дверями нашего дома, смотреть на море и тихонько плакать.
По утрам, делая вид, что ничего не было. Что все в порядке.
Для меня это сейчас было просто далекой картинкой, в которую верилось с трудом. Все эти воспоминания представлялись мне выдумкой, кем-то подложенной мне в голову, пока я спал. Или был в стазис-капсуле.
Что было там? Какие-то крючки, чтобы оживить его, подтвердить его подлинность? Я пытался в деталях представить это место.
Простыни легкие, светлые, всегда свежие. Махровые мягкие одеяла. Подушка чуть слышно пахла эфирным маслом. Подушка Лили её виноградным шампунем. Небосвод, убегая вдаль размягчается и стекает на землю, становясь беспечным, самозабвенным морем. Его легкие волны несут к нашим ногами звездный песок, прямиком из туманностей.
Мне видно её со спины. Она содрогается от рыданий за звуконепроницаемой стеклянной дверью. А я лежу и смотрю в потолок.
Во мне будто бы ничего не изменилось. Чувствую, как устал. Как раздражен. Считаю огоньки на потолке в люстре. Один за другим. Сбиваюсь и начинаю снова.
Тяжело вздыхаю. Будто лайнер, пришпиленный к пространству невидимой силой, не в состоянии двинуться куда-либо пока работают пустотные двигатели. Лежал придавленный аккрециозией, переживая все то же состояние отрешенности.
Теперь мне все это видится чем-то далеким, чем-то потусторонним.
– Бред. – говорю себе под нос, лишь бы не разбудить эхо. Плетусь вперед, в страхе обернуться. Найти там теперь ее лицо. Её выразительный взгляд. Чтобы не дай бог не рассмотреть её, и не плениться ею.
Мифиида принесла мне новый сюжет. Новый миф, в котором мне придется жить. С которым я буду связан. Ангел метаморфоза. Богиня катастрофы. Валькирия перемен. Но тогда вопрос с Лилей становится еще более остро.
Если это изменение для меня, то что было для неё? Справедливо ли это, что я получу изменение, а она завершение? Хотя, если существует такая сила, то завершение она получила по моей вине. Глупость.
Может быть, они собирают сюжеты? Один за другим. Их жатва. Из которой они будут плести полотно судеб. Людей нынче много, на всех нужны крепкие нити.
С этими мыслями я вышел на лестницу и вцепился в перила. Нужно явно провериться на Пандорум, Артем. Это уже не смешно.
***
В ресторане было темно. Как обычно. Пока шел к нему, успел полностью погрузиться в свои мысли. Пустые столики, вокруг кресла сферы-коконы. Пустота. Полоски света на баре подсвечивали паукообразных машин по ту сторону стойки.
Одуванчик фотокристаллов, спустившись из темноты потолка пушистой макушкой, светился над одним столиков в центре. Там в своем коконе-кресле сидел Фадин-паук. И столик его ломился от еды.
Очутившись на пороге, взглядом окинув зал ресторана, невольно я поднял взгляд на это маленькое солнце. И ошалел. Не решаясь войти. Прямо на нем, легко касаясь пушинок кристаллов, на мысочках стояла, сама не более чем невесомая мысль, Мифиида. Она смотрела на меня, держась рукой за стебель. Пока прямо под ней, длинные тонкие пальцы Фадина-паука орудовали вилкой с ножом.
Стоило мне посмотреть на неё, как она, вороненые крылья раскрыв, легко оттолкнувшись взмыла ввысь, скрывшись во мраке. Чуть качнулся одуванчик под ней. Легким переливчатым смехом залились фотокристаллы. Заплясали тени, дрогнули будто от дуновения ветра.
Спичка натужно загудел, сотрясаясь всем телом.
Из кармана достал капсулу с фацелией. Она была похожа больше на блестящую конфету. Кажется, мне давно пора было отправится в стазис. Но вспомнив слова Юры, убрал ее обратно, во внутренний карман куртки, направился через весь зал к Фадину-пауку.
– А, Артем. – он поприветствовал меня дежурной улыбкой. Из-под тени полусферы, скрывающей его лицо вырвалось наружу облако дыма.
В тени его лица было не разобрать, но мне показалось, что что-то двигается у его головы, когда он говорил, словно мандибулы.
Сел без спроса в кокон напротив, нарочно придвинулся ближе. Когда глаза более-менее привыкли, я смог всмотреться в его лицо. Две короткие блестящие механические, в несколько сочленений, пятипалые ручки были прикреплены к его костюму в районе воротника. В одной тлела длинная сигарета, вторая в сложенном виде зависла, ожидая команды.
– Интересная штука.
Он рассмеялся и затянулся демонстративно.
– Студенты подарили. Знаете, очень удобно.
Фадин говорил, а свободна рука жестикулировала в такт его слов. Затем отложил вилку и нож, вытянул свои настоящие руки, они оказались настолько длинными, что перекрывали весь стол.
– Всё шутили, что пока я поднесу сигарету ко рту, успею сделать всего одну затяжку…
– Находчиво.
– Неудобно только стряхивать пепел. Все равно приходится помогать им.
После попойки в каюте Олега мы с Игорем больше не разговаривали. Всячески избегая друг друга. Быть может, это было мое желание. Я вообще старался никому не показываться. Или по случайности. Не знаю.
– У меня, кажется, Пандорум начинается. – говорю я буднично, заказывая на планшете еду.
За барной стойкой тут же начинается суматоха.
– Что-то конкретное?
– Вижу то, чего нет.
– Слишком рано.
Фадин-паук вновь принялся есть. Он разрезал мясо на тонкие кусочки, подолгу вымачивал в подливе, затем аккуратно затаскивал в кокон и наслаждением жевал. В перерывах курил.
– Может на фоне стресса. – многозначительно протянул я.
– Тогда слишком поздно.
Маленькой ручкой он отгонял дым. Вентиляция в кресле уже не справлялась.
– Тогда у меня нет идей, что это может быть.
– Видения в скольжении обычное дело. Так, собственно, последнее откровение о Пределе было и получено. Если верить источникам.
– Звучит слишком серьезно. Может быть пока не поздно, лучше поменять все на психоз. Тут все как-то приземленнее что ли получается.
Фадин-паук рассмеялся. Мне показалось, что за его смехом, наложенным будто поверх его мыслей, я слышу шелест крыльев.
– Вы же видели крепости-монастыри в глубоком космосе.
– Им кажется запрещено приближаться к планетам.
– Всё верно. – он отправил в рот очередной кусок мяса. – К старцам стекается много паломников. Пустота свята. Чем здесь хуже?
Мы помолчали, каждый думая о своем. Мне вспомнились лица Людей-Омутов с фотографий. Их поселения вокруг хребтов.
– Как думаете, у пятнадцать-восемьдесят девять, есть нечто подобное? Это центрирующее религиозное чувство? Почему мы не находим у них предметов культа?
– Думаю да. Но оно несколько редуцировано. Думаю, мы сможем найти некую иную форму этого чувства, выраженную в обычаях или обрядах.
– Говорят беседа лечит. – сказал я, сменив тему. – Лучше любого лекарства. Не хочу правда надоедать Вам…
На мгновение в круге света над столом показалось из-под непроницаемого кокона кресла его заинтересованное лицо. Его бородка была жесткой и блестящей, будто синтетическая.
– О чем будем беседовать, мой мальчик? – по-отечески спросил Фадин-паук. – Вы хотите поговорить о том, что видите?
Я отрицательно мотнул головой, стараясь не смотреть в темноту позади него. Боялся увидать там вновь свою шестикрылую принцессу.
– Это всё глупости. – говорю я. – Мозг так изголодался по людям, что рисует образы там, где их нет. Теперь в тенях чудятся силуэты и лица. Тут просто нужно на воздух.
Одуванчик над нами чуть качнулся. Присел под чьим-то весом. Совсем чуть-чуть. Я смотрел на то, как на столе раскачиваются тени, под придавленным светом. Меня пробил тут же холодный пот.
– Тогда, о чем вы хотели бы поговорить?
– О чем угодно.
К нам подполз, шустро перебирая конечностями, робот официант. В его начищенном до блеска металлическом лице я видел себя, наш столик, Фадина-паука. В искаженной перспективе его руки были еще длиннее и тоньше.
Дожидаясь, пока он расставит блюда, я закрыл глаза. Старался дышать размеренно и спокойно. Лишь бы не увидеть лишнего в отражении его забрала. Когда он ушел, я медленно открыл глаза.
– Молитесь перед едой?
Сначала я не понял вопроса. Но уловил посыл, молча кивнул.
– Расскажите, почему из всех направлений вы захотели изучать пятнадцать-восемьдесят девять?
После недолго молчания, в котором он с чувством пережевывал мясо, затем размеренно запивал вином, из-под купола кокона-кресла вырвалось облако дыма.
– Меня интересует функциональная стороны вопроса. – начал он. – С одной стороны, они уже довольно сильно отдалились от нас. Что нужно сделать, чтобы вернуть их в русло реки человечества. Придать им нужную антропоформу. С другой стороны, к ним еще применимы критерии, которые мы предъявляем себе. А значит, на их модели, можно… – он замялся, подбирая слова. – Много сказать о нас самих. Как на побочной ветви. И третье, наверное, узнать, а что будет, если мы поможем им отойти еще дальше от нас. Будем ли мы с этой дистанции лучше видеть и понимать самих себя?
– Это всё внешность, Игорь Семнович. Как цель исследования – да. Принимается. Но это не про вас, как мне кажется. Чего, все-таки хотели бы в этом найти вы сами?
На этих словах я накалываю на вилку оливку, сыр и помидорку. Следом лист салата. Все в равных частях. Это должно дать оптимальный вкус.
– Мы можем признать их нечеловекоподобными. – говорю я. – И на этом основании их истребят, как опасных мутантов.
– Странные мысли, Артем. Помимо формально стороны вопроса, есть еще дух. И дух говорит нам, что это тоже результат творения. С чем я в принципе согласен. Может быть, мы могли бы интегрировать их в Империю. В том виде, в котором они уже сформированы… Если для них вообще существует такой понятийный аппарат. Смогут ли они стать часть сложной социальной структуры, или для них это вовсе неведомо. Вот в чем вопрос.
Его длинные пальца, то растопыривались, то складывались вместе, образуя причудливые узоры, пока он говорил. Гипнотическую паутину сопровождающую его речь.
– Как бегунок. – говорю я.
Фадин-паук непонимающе смотрит на меня, его пальцы замирают в статичном узоре. Взгляд изумленный и даже его маленькие руки выражают недоумение. Если он остановится хоть на мгновение, то тут же рассеется как наваждение. Как волна, как дым. Будто бы Фадин-паук существует только в гипнотическом танце, которым он сопровождает каждую мысль.
Что каждое слово идет не из его рта. А является лишь выразителем всей суммы сложного танца. Так, что воспринимать его нужно всем существом, как единый узор.
Свет люстры-одуванчика стал еще более напористым и плотным. Он давил сверху на нас вычерчивая в этой паузе резкие тени. Представляя все предметы вокруг нас в их наиболее точной, выпуклой, максимальной реалистичной форме.
Этот жесткий свет, делал разговор еще более невозможным. Наваждение на грани предела всякой реальности. Чем четче становились границы предметов за столом, тем больше растворялся Фадин-паук.
Чтобы не упустить нить, я уточнил.
– Бегунок эквалайзера. В ряду таких же бегунков человеческих существ, так или иначе отклоняющихся от единой линии – особой кривой, единой кривой человечества.
Причудливые узоры пальцев его рук изменились. Фадин-паук затянулся, став красной точкой в полутьме полусферы. И выпустив едкий дым, снова начал выплетать узор мыслей.
– Не совсем понимаю, о чем ты, Артём.
– Ну, бегунок. Хотите подвигать его вверх, затем вниз. Посмотреть, что будет. Насколько можно толкнуть их в нечеловеческое. В одну или другую сторону, отклоняясь от единой кривой.
Он рассмеялся.
– Мне кажется, вы не совсем понимаете, как работает эквалайзер. Но метафора понятна. Но, это сильно упрощение. Да и вряд ли мне хватит сил сделать что-то подобное.
Фадин-паук вновь показался на свету. Стал поспешно нарезать мясо. Налил себе еще вина.
– Но, это действительно интересно, – он орудовал ножом до скрежета тарелки. – Вам никогда не хотелось бы узнать, что творится по ту сторону мира за границей нечеловеческого бытия? Перед какой судьбой брошены они, а перед какой мы?
– Согласен. Для исследователя это очень хорошая цель. У вас, кстати, очень изощренный костюм…
На этих словах Фадин-паук отстранился в темноту кокона. Все движения его замерли, даже красная точка сигареты замерла, не становясь горячее и злее и не потухая. Просто замерла в темноте далекой красной звездой.
Наверное, такой же каким было солнце его мира.
Было забавно видеть, как его маленькая ручка на шее, рефлекторно потянулась поправить ворот рубашки под твидовым пиджаком, пытаясь прикрыть блестящую биомеханическую ткань костюма, облегающего его тело. Но тут же была одернута, скорее всего, строгой какой-то мыслью. И вернулась на место.
Выпалив это, я не смотрел на него. Я рассматривал тарелку перед собой, всячески стараясь избегать отражений вокруг. В поту, под нависшем надомной прожектором люстры. Чувствуя на себе жесткий колючий взгляд Фадина-паука.
– Простите, – нарочитое виновато говорю я, ковыряясь вилкой в салате, разглядывая сыр и крупные черные маслины. – Если это личное.
Фадин-паук не смягчился. Он улыбнулся снисходительно, но взгляд его остался таким же жестким и колючим. Одна из его маленьких рук вытянулась беспомощности, не дотягиваясь до пепельницы на столе, сжимая окурок.
Он медленно поднял пепельницу ей навстречу. И затем также медленно поставил ее на стол. Пока вторая рука копалась во внутреннем кармане его пиджака. Вновь вытянула оттуда новую сигарету. Закурил.
– Ничего. Все в порядке.
– Вы родом с довольно жесткого мира?
– Нет. Все в пределах, как вы выразились, единой кривой. Гравитации маловато. И излучение посерьезней, но в целом, жить можно. – он взял паузу, о чем-то размышляя, и затем сдался, смягчившись. – На других мирах мне плохо. А дома, дома я могу отдохнуть. Расправить плечи. Вздохнуть полной грудью. Там, кстати, единственное место, где я совсем не курю…
– А почему?
– Не тянет.
– И тем не менее, вы так далеко от дома и довольно давно… Вынуждены постоянно таскать на себе эту броню и датчиков и биоткани…
– Нет, Артём. Эту броню мне не снять. Это часть моего тела.
Мои брови предательски поползли вверх. Но я вовремя их перехватил. Фадин-паук заметил это и улыбнулся, впервые, как мне кажется, за все это время улыбка его была искренней, человеческой.
– Ничего. – он опередил мои извинения. – Редкая болезнь. Раз в два-три года, мне приходится проходить операцию по замене всего этого… – его ручки активно жестикулировали, помогая ему рисовать гипнотические узоры. – Всю кожу, кости, мышцы, сухожилия, часть органов. Иначе он бесконечного внутреннего конфликта я попросту развалюсь.
Я тяжело вздохнул, накалывая салат на вилку в нужной пропорции.
– Это, наверное, так же тяжело, как всегда, таскать с собой свою мертвую бывшую….
Фадин-паук рассмеялся, закашлявшись дымом. Впервые он вылез на свет настолько, чтобы можно было в деталях рассмотреть его. Смеялся он долго. Сигарета в его маленькой ручке беспорядочной болталась перед его носом рассыпая пепел и искры.
– Да, Артём, как бы это ни звучало. Но да. В точку. Ничего не чувствуя нести грузсвоего мертвого тела.
– Как это, ничего не чувствуя?
Он замолчал на секунду. Посмотрел задумчиво куда-то наверх. Сердце мое в этот момент замерло. Но судя по тому, что взгляд его просиял, никого он там не увидел.
А значит Мифиида, оставалась в границе мною контролируемого безумия. Столь реальная и оттого настолько жуткая мысль. Можно ли было растворить эту мысль? В паузе, до его ответа, я начал скидывать мысли о ней. Пытаясь явственно представить картины с Дубовой Теснины. Заснеженные горы, луга и долины. Широкие проспекте Персеполиса, ясное всепроникающее солнце, которое развеивает все видения. Растворит все досужие мысли.
Мой разум брошенное семечко в пустоте далекого космоса, наконец, попав в животворящую природу прорастет мною, растворится в Пане, разлитом в зеленеющем космосе. Возможно, в этом и природа фантомов. Вдали от живого мира мысли уплотнялись, становясь реальными, будто бы разум сам пытался создать жизнь вокруг себя. Или избавленный от чудовищного давления других вокруг, разум распушался, расплетался, развеиваясь вокруг.
Про себя я надеялся и молился, на то, что погружение в воспоминания о мире вокруг избавят меня от сбежавшей мысли.
Эта мысль унесла меня в миг, и только голос паука Фадина вернул меня за стол.
Где-то во тьме надо мной рассмеялась Мифиида. Незримая богиня в кружевных шелках. В серебре, изумрудах и золоте. Солнечноликая с глазами черными как сама пустота, как проблеск бездны.
Вдруг ожил Фадин. Голос его был подобен грому, настолько он вдруг оказался неожиданно реальным. За него заговорили жесты, и узор его рук.
– Как будто между мной и миром, тонкая-тонкая маслянистая пленка. Нефть или что-то вроде того. И свет, – он задумался вращая глазами. – Свет человеческого тепла, который тут между нами существует, в жестах, в сердечных жестах и поступках, в улыбках, укорах, подколках, в сопереживании… Будто бы он через эту пленку, не то, чтобы не проникает совсем, – Фадин закрылся на этих словах облачком дыма. – Но он, этот свет, какой-то осенний что ли. Отдаленный. Тусклый, почти мертвый. Как будто глухой.
Он помолчал, ожидая реакции. Всем своим видом я показал, что понимаю, о чем речь.
– Потому я люблю свой дом. Моя звезда очень агрессивна. Но все еще в спектре. Она очень радикальна.
– Как на Персепоилисе?
– Нет. На Персеполисе ровное, мощное, ласковое стабильное солнце. Оно скорее всеобъемлющее. Вездесущее. На моем же мире звезда исступлённо бросает реки энергии на планету. С такой страстью, какой я еще нигде не видел.
Ему принесли вино, мне глубокий бокал темного пива. Холодное, ласково пенилось, заходясь испариной.
– Только там можно почувствовать норму? – спросил я.
Фадин размеренно кивнул.
– Норму… Почувствовать хоть что-нибудь. Стабильное, ясное, близкое. Пробиться, сквозь пленку.
– Неужели нет больше места, где можно почувствовать полноту жизни?
– Только одно… – он взял театральную паузу, прежде чем продолжить. – Когда вводят в сон, чтобы ободрать с меня это всё. – он оттопырил ворот рубашки, показывая серебренную ткань костюма. – Есть краткий миг, прежде чем окончательно впасть в забытие. В тот момент, когда всё уже сняли. Ты лежишь на границе смерти и жизни, подключенный к машинам. Полностью голый, в этом смысле. И вот тут – можно почувствовать…