– Всё еще впереди, мой мальчик. Не расстраивайтесь.
Коля встал, прошелся по комнате. Залез в холодильник и найдя там газировку налил себе полный стакан и осушил его залпом. А Игорь развернулся ко мне.
– Жалко, только, что мы не можем для нее ничего сделать. – продолжил он свою мысль. – Поэтому, просто сосредоточимся на чем-нибудь другом. Это поможет нам дождаться развязки.
Тень его паучих рук заплясала на столе.
– Может, – осторожно сказал я. – Мы могли бы, хотя бы ее перенести. В стазис-капсулу например… Как представляю, что она вот так, просто болтается по отсеку, как кукла какая-то, аж трясет.
– Нельзя. – сказал Олег. – Мы можем, только испортить всё. Только больше проблем создадим.
– В стазис-камере у нее больше шансов сохраниться. Не думаю, что мы можем там что-то испортить. – казал Коля.
– В отсеке минусовая температура. – констатировал Игорь.
– Значит она уже давно замерзла и ничего мы не сможем испортить. Но поступим как-то по-человечески. Хотя бы сохраним ее тело для родных. Думаю для них это важно. – сказал я.
Все замолчали.
– Ну да, висит там неприкаянная. – с непреодолимой грустью в голосе отозвался Олег. – Как мусор какой-то. Что мешало сразу капсулу предложить?
Коля щурился от выпитого, потирая глаза и сжимая себе виски.
– Наверное, правила гигиены. – сказал он, начав растирать себе шею.
Мы все непонимающе уставились на него. Коля начал оправдываться6
– Ну, следующему пассажиру, не очень бы хотелось, наверное, ехать в этой капсуле…
– А как он узнает? – спросил Фадин. – И даже более, откуда ты знаешь, что так ранее не делали в твоей капсуле7
Его от этого передернуло. Олег за это время успел все обдумать и выработать план.
– А знаете, пойдемте к этому Вадиму. И потребуем его перенести девочку в камеру. Это не дело. Это он в конце концов за всё отвечает. И только у него и этого, второго…
– Юры. – говорю я.
– Да, у них двоих, только ничего нет. Ничего. И это на их борту произошло убийство…
Олег разгонялся все сильнее. Немного посопротивлявшись, в итоге все зараженные этой идее мы уже шли по темным коридорам Спичка искать Можжелевского. Каждый, наверное, всё-таки по своим причинам. Спичка гудел и дрожал под гнетом напирающих волн невозможного океана. Корабль мчался вперед.
Мы кучкой, держась за стены и друг за друга. Под светом сферы пробивали себе путь.
Пылаев дежурил в рубке. Можевелевского мы нашли заспанного в своей каюте. Открыв нам дверь почти сразу он насмерть стоял на пороге. Взъерошенный и злой. В отлаженной форме.
Высокий и плотный, в махровом халате и пушистых тапочках, круглолицый Олег стоял против него. Рядом с ним стоял Коля, зелёнощекий, короткостриженный, в расправленной и расстегнутой рубахе. За ними возвышался тонкий и длинны, будто палочник Фадин. Руки держал в карманах, искрился и слега качался, будто на ветру. А рядом такой же я, с грязными патлами, впалыми красными глазами, похожий на крысу.
Олег начал сразу. Они были с Вадимом примерно одного возраста.
– Вадим. Неправильно это. Ну неправильно это. Инструкции, всё понимаю. Но и нас пойми. Жалко девочку.
– А. – Вадим устало вздохнул.
– Ну нельзя так. Ты пойми. Давай ее в капсулу перенесем. Давай?
Можеевский, видно опытный. Стоял не шелохнувшись. Осматривая по очереди наши оплывшие рожи в слабом свете сферы. Мне думалось, что он также попытается спрятаться. Как тогда, в гостиной.
– Поймите, товарищи. Не положено.
– Да ну что начинаешь. – тут же парировал Олег. – Ну совсем молоденькая же. У меня дочь ее возраста.
– Я понимаю. Но есть правила. Им нужно следовать. Отсек опечатан. По месту прибытия будет сдан следственной группе. Я им что скажу?
Игорь Семенович, не справляясь с раскачивающим его пьянящим порывам, положил свои длинные пальцы на плечи Олегу. Почувствовав опору, он слегла подался вперед, наклонившись к нам.
– А по-другому нельзя? – сказал он. – Если допустим, текущее место хранения может навредить телу. Тогда, мы, наверное, должны найти иной способ сохранить его. Правильно?
Я наблюдал за ними то одним глазом то другим. Подпирая стенку рядом с дверью.
– Вот да, профессор дело говорит. – сказал кивнул грузно Олег.
Можелевский постоял, так переводя взгляд с одного на другого. Обдумывая следующий шаг.
– Там все законсервировано. Поймите. А если это патоген какой-нибудь? Это же по всему кораблю разлетится мигом. – он подался вперед, в голосе его звучала сердечность. Когда я смотрел на него левым глазом, то был уверен, что сердечность эта настоящая, когда правым – что он просто хочет от нас отделаться. К единому мнению прийти у меня не получилось. Пуча глаза или жмурясь – все одно. Потому я продолжил дальше слушать.
– Я бы помог. Помог бы. Самому смотреть на это тошно. Но нельзя. Для её же блага нужно соблюдать правила. Так мы быстрее поймем, что случилось. Вдруг среди нас убийца? Что тогда? Мы ему так только поможем…
Олег вмиг залился пунцом, не успел тот договорить. Путь был ошибкой и даже сердечность в голосе не помогла.
– Среди нас!? Да чтобы кто-то из нас вообще ее пальцем тронул!?
Он уже совсем был пьян.
– Не могу ничего исключать. – сказал Вадим насупившись.
Видно было, что Вадим давно на флоте. Он смотрел на нас как на маленьких детей, надравшихся и не готовых принять данность такой, какая она есть.
Олег не унимался.
– Ты мне скажи, ты мне скажи. Это твой корабль. Ты тут главный.
Вадим перевел взгляд с Олега на меня, потом на Колю, потом на Фадина. Выискивая среди нас того, с кем можно было говорить. Затем, определившись, продолжил, обращаясь к Фадину.
– По-человечески, очень хочу помочь. По долгу службы – не могу.
Жикривецкий хотел было взорваться снова, но Коля схватил его за руку и начал похлопывать по плечу баюкая.
– Не нужно, не нужно. Вадим Сергеевич прав. Мы все тут хотим сделать как лучше. Но только ему за это нести ответственность.
Вадим начал напирать.
– Вы только хуже делаете. – сказал он. – Понимаю ваши чувства, но идите-как проспитесь. Пока ничего не натворили, о чем потому будете жалеть. С ней, – он осекся, метнув на меня быстрый взгляд. – с ей телом, все будет в порядке. Капсула не предназначена для перевозки покойников.
Еще какое-то время мы простояли молча. В каком-то странном состоянии, где никто уже не хотел продолжать, но и никто не был готов отступить. Фадин мягко улыбнулся, паучьими руками обвивая Олега, пока тот безропотно пыхтел перегаром в лицо Можжевелевскому как самовар.
– А теперь идите спать. Иначе всех запру по каютам. – твердо сказал Вадим.
С каждым его действием я все больше удивлялся. Тот ли передо мной Вадим. Или его может быть подменили? Но каким бы глазом я на него ни смотрел, определиться так и не смог.
– Извините за беспокойство. – сказал Игорь и потянул Олега за собой.
Дверь со щелчком перед нами закрылась. Затем последовал глухой удар кулаком о косяк. И только после этого, мы вчетвером, качаясь и придерживая друг друга поплелись обратно.
Я плелся последним, думая о том, какая это всё безумная глупость. Спичка сотрясался то и дело. Наверное, смеялся над нами. А меня начало мутить.
Двигаясь в алкогольном тумане, пьянящем дурмане идей, мы оказались перед отсеком, в котором была она. Вышли на него со стороны единственного, хорошо освещенного коридора. Там же, где до этого я встретил Колю. Впереди была темнота, и только на полу светилось белое пятно. Окно ярким маяком в двери ведущей к Лиле.
Теперь уже мы вчетвером стояли на границе свети и тьмы. Каждый, невольно думал о том, как мы сюда пришли.
– Бедная, бедная девочка. – расчувствовался Олег, потирая руку.
Коля не заметил того, как вновь начал грызть ногти. Не решаясь подойти ближе.
Один Фадин стоял с каким-то пугающим умиротворением на лице. Свет на полу напоминал свет луны. Такой же бледный, далекий и холодный.
– Мы так монго говорим о ней. – сказал он. – Но никто не приходил сюда ни разу. Чтобы просто взглянуть на неё. Рассмотреть поближе.
– Я был. – сказал я.
В ответ он похлопал меня по плечу.
– Не думаю, что смогу. – сказал Коля. – Хотя признаюсь, мне любопытно.
Мы с Игорем посмотрели на него, и он тут же начал оправдываться, еще более вгрызаясь в ногти.
– В том смысле, что может быть удастся узнать что-нибудь. Найти какие-нибудь детали.
– Бедная. Бедная девочка.
– Мне кажется, мы должны взглянуть. Николай прав.
Дурман стал для меня тяжелой пеленой. Хотелось просто раствориться сейчас где-нибудь, чтобы выбраться из этого состояния. Я отошел от них, и прислонился к стене в темноте коридора.
– Там ничего не видно. – сказал я. – Обычно она плавает по дальней стороне отсека. Ничего необычного тоже нет. Синий комбез. Светлые волосы. Стеклянные глаза. Пальцы почернели.
– А это уже интересно.
Последнее явно заинтересовало Игоря. Все это время они так и стояли единым целым. Его пальцы оплели плечи Олегу, пока Коля держал того под руку.
– Давайте взглянем, пока мы тут. – сказал Коля.
Тут же Фадин легонько подтолкнул Олега вперед. Тот сделал шаг в темноту, но тут же остановился как вкопанный, прямо у границы светлого пятна на полу. Все встали вместе с ним.
Пятно молочно-лунного цвета начало темнеть.
– Сейчас. – твердо скомандовал Игорь и в едином порыве они переступили через него и подошли к двери.
А я подошел следом.
Коля с Игорем прильнули к стеклу пытаясь рассмотреть, что там было. Олег, насупившись смотрел в пол.
Лиля плыла через отсек, медленно вращаясь. На уровне стекла. Ее соломенные волосы, казалось, совсем выцвели. Синие губы, окоченевшая плоть, торчащие белые кости. Кожа больше похожая на тонкую прозрачную бумагу. Не знаю, насколько её вид соответствовал тому, как должны были выглядеть покойники. Но даже в смерти, оставшись следом от жизни, следом чего-то иного, она осталась красивой.
– Мда, бедняжка. Ничего не разглядеть… – сказал Фадин, ему пришлось стоять полуприсев, руки растопырив упереться в дверь и задрать голову. Больше было похоже на то, что он собирается забраться по стене.
Коля отпрянул почти мгновенно. Отошел к дальней стене, где сначала в сердцах пнул переборку, и та ответила ему оглушительным звоном. А затем скорчился пополам и начал блевать в углу. Одно рукой упершись в балку, другой держась за живот.
Игорь тем временем продолжал.
– Вроде ничего необычного. Следов повреждений нет. Ран не вижу. Крови нет. Комбинезон цел…Олег, может взглянете?
Тот покачал головой.
– Бедная, бедная девочка.
Затем нехотя, украдкой взглянул в иллюминатор.
– Ничего не находите?
Глаза у Олега округлились. Я подходить не стал.
– Вокруг рта фиолетовые пятна. – сухо сказал он и отвернулся. – Видите?
Фадин прильнул сильнее и прищурился. Долго елозил перед стеклом и наконец подтвердил. Как потом оказалось, при ближайшем рассмотрении, вокруг губ у нее были чуть видимые пятна фиолетового цвета, еле заметные. Как лепестки, расходящиеся в стороны.
– Фиолетовые пятна – признак отравления. – сказал Фадин, отойдя от двери.
– Чем? – спросил Коля, отплевавшись.
Где-то в углу уже копошился робот уборщик недовольно жужжа.
– Фацелией. – одновременно ответили Игорь и Олег.
***
До прибытия на Митридат оставалось не больше недели. Спичка скользил гладко, почти без дрожи. Почуял своими длинными антеннами дом и несся к нему с особым рвением. А быть может, всем нам так хотелось поскорее разделаться со всем этим, снять с себя оковы ожидания и муторного томления, отчего наша общая воля, подобно невозможному ветру, направляли корабль вперед к цели.
Версия отравления стала спасением. Напряжение спало.
Мы хотели было лечь спать, но Можжевелевский настоял на своем.
– Это всего лишь предположение. – как-то бросил он. – Кто-то из вас провел экспертизу? Нет. Тогда сидите по каютам и не высовывайтесь. Скоро прибудем.
У Лены с Лидой я забрал один из цветков Фацелии в зиплоке. И подолгу, бывало, рассматривал его по ночам при слабом свете, лежа в своем кресле, укрытый полусферой экрана.
Цветок был мясистый и плотный. Насыщенно фиолетового цвета с красными прожилками, похожими на сетку сосудов. С желтым нектаром внутри.
Не припомню, чтобы когда-нибудь видел её с этим. Оттого, какое-то странное чувство несоответствия не покидало меня.
Цветок стал хранить под подушкой. Стал лучше спать. Совсем без сновидений. Не знаю, было ли это связано. Или быть может, версия с отравлением так на меня подействовала. Но теперь, каждый раз перед сном я шарил рукой под подушкой, и не мог уснуть до тех пор, пока он не окажется у меня в руке.
Несколько раз, просыпаясь среди ночи, чуть не загнался от страха, когда с первого раза не смог отыскать его под подушкой.
До боли странное чувство.
Что-то могло измениться с ней, за то время пока мы были не вместе. Или это было с ней всегда, и я просто не замечал?
Всеобщее расслабление от этой новости, никак не отразилось на мне. Разве что в вопросе сна.
Не могло это событие её смерти, разрешиться вот так банально и просто. Отравлением в пустоте. Вся грандиозная драматургия, которая выстроилась вокруг этого события, что словно смерч засосало внутрь столько судеб и жизней, сплетя их вместе, не могла разрешиться вот так – ничем.
Теперь событие ее смерти ничего не значит, оно не стало чем-то. Оно не привнесло нечто. Но стало ничем. Стало еще одной аркой в жизни, не получившей развития.
Дубовая Теснина. Перелет. Персеполис. Институт. Лилия. Смерть. Митридат. Что дальше?
Беспорядочный набор неподчиненный никакому правилу.
Быть может, так и выглядит жизнь? Быть может, в этом и есть ее смысл? Стоит только приблизится к центру – тому, что по ту сторону пустоты, как горизонт схлопывается, выбрасывая тебя во вне. Событие умирает ничем так и не став. Вся жизнь таким образом всего лишь череда касательных.
В касании вспыхивают звезды, полные экстатического огня переживаний и тут же гаснут. Но стоит тебе отойти, и развернувшись полетел к центру, то есть риск, в таком событии стать чем-то. Чем-то иным. Привнести что-то в мир. Как будто это слишком тяжелое для нашего существования движение, которое ты не переживешь, и не успел стать чем-то, станешь тут же ничем. Растворишься, заняв свое место. Оставив все наиболее конкретное в себе позади.
Тогда один единственный путь становится возможным – бесконечно ходить кругами, зажигая такие звезды событий. Возможно, двигаясь по спирали. Только так твоя плотность, остается цельной, не сгорая в экстатическом пожаре. И только так в движении по касательной у нее есть возможность привнести в мир что-то иное. Но только чуть-чуть.
Пока что, с того расстояния от события во времени, на которое мы успели отойти мне никак не удавалось рассмотреть даже то самое чуть-чуть.
Отчего я тут же впал в уныние, согласившись скорее с тем, что это просто случайная череда случайностей. Просто выпавшие кости. Только мне результат чересчур везет. Или совсем нет. Это как посмотреть.
Еще большее удивление у меня вызывали теперь Лида и Лена, не вылезающие из трипа весь полет. Они все это время жили в каком-то своем мире странных теней и фантазий. Интересно, их преследовали фантомы?
– Гравитация осязаема. – говорила Лена и смеялась. – Почувствуй.
По глазам ее было видно, что она не шутит. Все это происходило наяву. При этом обе они выглядели вполне адекватными. Нормальными что ли. Правда слегка рассеянными и заторможенными. Хотя это было вполне естественно для них.
Вообще, знал ли я их, вне трипов?
Сколько бы, не пытался вспоминать, так и не понял.
На всякий случай отсыпал у них немого стимов. Но никак не решался попробовать все вместе и сразу.
– Возможно не тут. По прилету. – сказал я Лене, пересыпая в небольшую колбу блестящий порошок.
Она энергично закачала головой.
– Там не то. Нужна пустота вокруг. – похлопала по железному боку звездолета. – Эффект пустыни. Только так можно найти собеседника.
– Собеседника?
Лена, улыбаясь развела руки и покрутилась.
– Бездну.
– На планете всё не так. – подключилась Лида. – Просто выспишься. Увидишь много красочных снов. Все слишком притупленное получается. Смазанное пятно, а не трип.
– В пустыне, насколько я помню, собеседники не очень. – говорю, рассматривая на свету, сквозь стекло колбы крупные песчинки стимов.
В тот разговор мы сидели в каюте Лены, на голосфере изучая свежий контент в инфосфере. Мы весь вечер прождали Колю, но он так и не появился. Все чаще он стал запираться у себя, а при встрече твердил мне о том, что все не могло быть так просто.
Я был с ним согласен, ведь чувствовал то же самое. Но виду не подавал. Тяжелое отрицание случившегося засело в нем занозой. Мне не хотелось бередить эту рану.
– Может её опоили? – говорил он и глаза его возбужденно блестели.
Чайник в каюте Жикривецкого и женское белье.
Резкими стали краски. События выпуклыми и обособленными. Наверное, так сказывается на нас пребывание в замкнутом пространство столь долго время. Запертые вместе мы начали отчетливо видеть друг друга.
Разгадка чайника и белья раскрылась сама собою. Постоянным пребыванием то Лиды, то Лены в каюте Жикривецкого. То, что ранее мы перестали замечать, что стало обыденным и далеким теперь проступало с новой неоспоримой ясность в круговороте будней.
Их маршрут я мог предсказать с невероятной точностью и всегда старался с ними разминуться. Места, в которых они триповали в темноте коридоров, пути которыми они проникали в каюту Олега, где находились остальное время. Все это стало новой обыденностью. Было изучено до мелочей.
Фадин стал еще более меланхоличен и неразговорчив. Его я находил либо в гостиной, монументальной фигурой в глубоком кресле, погруженным в раздумья в тишине. Либо одиноко жующим свой салат в гулком помещении кафе. Еще я находил его в коридорах, он шел будто плыл через них как призрак.
Высокий, с непропорционально вытянутыми руками и ногами. Чуть покачиваясь при ходьбе. Впервые на его лице я видел здоровый румянец. Так сказывалось на нем пребывание на корабле.
Всё-таки интересно, откуда он родом?
Коля становился все более невыносим. Постоянно твердил о том, что отравление то предлог. Что правда скрыта у нас перед глазами, но никто не хочет её видеть.
Мне кажется, у него начал развиваться психоз, после того как он её увидел.
Легкая дрожь, стеклянные глаза, зацикленность на идее. Болезненная необходимость заниматься каким-либо делом. Хорошо, что помимо разговоров о Лиле, он сосредоточился на изучении материалов по пятнадцать-восемьдесят девять.
Можжевелевский стал угрюм. Редким исключением мы видели его за барной стойкой кафе, где пучеглазый робот паук подливал ему кофе. Остальное время он прохаживался по кораблю, наблюдая за нами.
Весь при параде. В лакированных туфлях, гладкой выбритый, в отглаженной форме со сверкая эмблемой звездного флота и звездами на погонах.
Он являлся к нам как по часам с, как он сам говорил, инспекцией. Удостовериться, что выполняются все предписания. Особенно его интересовала каюта Олега.
Оставшееся время он либо дежурил в рубке, либо сидел в каюте.
Единственный человек, с которым мне было приятно проводить время, в те недолгие часы, когда аккрециозия ослабляла свою хватку и мне более не хотелось убегать прочь в дальние коридоры корабля, был Пылаев.
Приходил к нему в рубку во время дежурства, а вне его старался не надоедать. Все чаще я находил его у иллюминатора, за которым была Лиля.
Юра стоял к нему близко. Руки скрестив на груди. Смотрел беспристрастно. Будто бы силился разгадать что-то в ней.
Все их действия теперь подчинялись какой-то странной идее. Стали диковатым ритуалом, который вырисовывал пеструю картинку их действий. Слишком сложным, чтобы разобраться в хитросплетениях последовательностей. Но при этом достаточно упорядоченным, чтобы основные рисунки, как полновесные гаммы или аккорды, легко читались и стали узнаваемыми в окружившей нас новой повседневности.
Если потом мне вздумается, вспомнив, описать это время, то слово «диковатое» будет как нельзя кстати.
Ясно, мне удалось рассмотреть только свою часть рисунка.
Я приходил к Пылаеву в рубку. Мы болтали какое-то время, пока не уставали друг от друга. Потом шел в свою каюту, блуждая бесцельно по инфосфере. Изнеможденный засыпал. Как проснусь – ел и отправлялся бродить в недра корабля в сопровождении фотосферы. Хотя, уверен, что я смог бы пройти Спичку насквозь в кромешной темноте и ни разу не заблудиться.
Когда надоедало, то шел в библиотеку, что-нибудь делать. А после. В отсеки без гравитации, где по холодным тоннелям можно было беспрепятственно нестись вдоль линий коммуникаций, как по кишкам корабля.
Замерзнув – возвращался обратно. И, не зная, чем себя занять шел к Пылаеву.
Мне кажется, он единственный кто сохранил ко всему происходящему здоровое отношение.
Так в один из дней мы сидели с ним на ступнях, уходящих вниз, к выходу из рубки и пили пиво. Бутылку за бутылкой. Во мне уже играл хмель, а он был трезв как стеклышко.
– У вас разве не импланты, чтобы химию отслеживать – спросил я.
Юра кивнул.
– Но они ничем не отличаются от обычных медицинских, которые есть у всех. Просто настроены на специфические маркеры.
– Пандорум?
– Ага
– У Коли мне кажется уже начинается.
– Да, я заметил. – он прищурился и посмотрел в сторону прохода – Мы даже обсудили это с Вадимом.
– И что? Мы его усыпим?
Ступеньки впереди были обрамлены подсветкой. Юра сидел, широко раздвинув ноги. Мы по очереди плевали на лестницу и смотрели как сюда раз за разом возвращается уборщик.
– Шизы плохо переносят стазис – он покрутил пальцем у виска.
Я вопросительно посмотрел на него, дожидаясь объяснений. Он пожал плечами.
– Не знаю. До конца не понятно. Но, судя по всему, сознание, где-то на глубинных уровнях не отключается у таких, и он будто бы не спит, а начинает вариться в этом состоянии внутри капсулы в своей голове.
– Как горшочек -говорю я.
– Как горшочек – подтвердил Юра. – И после полета просыпаются уже необратимо поехавшими.
Он посмотрел на блестящую вспененную лужу под ногами выцеливая место. Мы плевали по очереди не просто так. Мы плевали по очереди до тех пор, пока лужу не считает система корабля, как достаточную и не пришлет за ней уборщика. Проигрывал тот, кто запустил это событие. Так, каждый из нас старался уже плюнуть как можно меньшую каплю.
Счет был равным. Два-два.
– Так что мы будем с ним делать?
– По инструкции, надо накачать его транками и обездвижить. Обеспечить уход. У нас даже есть игольник на такой случай.
Он загадочно посмотрел на меня.
– Можно я пальну?
Пылаев рассмеялся и толкнул меня в плечо.
– Еще чего. – выдержав паузу добавил – Сам хочу.
Затем он долго выцеливал место и наконец плюнул. Мы замерли, прислушиваясь к звукам корабля. Тишина затянулась. Лужа была довольно большой. Каждый ход мог оказаться последний. Юра потянулся, бросив на меня победный взгляд. Но следом, раздалось характерное жужжание. Откуда-то из бокового прохода вылез паук с выпученными зелеными глазами.
Попшикал чем-то на лужу, отчего та испарилась. Пролил все раствором. Вытер насухо. Прошелся паром и вытер снова. Затем также жужжа уполз обратно.
Пылаев выругался.
– Тогда что делать с Колей? – спросил я.
– Ничего. Прилетим – поспит. Покушает плотно. Подышит свежим воздухом и все как рукой снимет. До чего-то фатально это развиться не успеет.
Спичка гудел, заходя на вираж в невозможном пространстве. Пылаев рассказывал про реперные объекты, которые начинаешь слыть спустя время полета. По которым можно ориентироваться.
Уже недалеко. Слышишь? – сказал он и промурлыкал только ему понятную мелодию звезд, едва различимую в вибрациях корабля. – Так что все с ним будет нормально.
Юра встал, застегнул рубашку ворот рубашки. Сверил время. Китель надел, застегнувшись на все пуговицы. Аккуратно, надел фуражку. Постоял, изучая мониторы, и затем съел пластинку, убивающую запах.
– Прости за вопрос, – сказал он вдруг, оторвавшись от мониторов. – Почему ты так спокоен?
– Не понял. – сказал я.
– Слишком спокоен, для того, что произошло. Вы же были вместе…
Пылаев встал на край ступени, руки убрав в карманы.
– Защитная реакция, наверное. Может, когда все разрешится и груз осознания рухнет на меня. То его тяжести я сначала буду рыдать без слез, потому что ни тут же испарятся от силы этого осознания. А потом меня навечно выкинет в область черной сухой меланхолии. Пока точно не знаю…
– Иронизируешь… – сказал он. – Почему разрешится? Думаешь это неокончательная версия?
– Не знаю. Пока нет официальной бумаги. Такой чтобы безапелляционно с тяжелым синим оттиском печати. Все это одно сплошное… – я не смог подобрать слово – вязкое время? Состояние?
– Ты раньше не сталкивался со смертью? – сказал он куда-то вперед и вниз.
Подвесить хотел вопрос в помещении, чтобы от него было не увернуться как от колокольного звона. Но меж тем, можно было, при желании проигнорировать. Или ответить самому.
– Что-то вроде того. – сказал я.
Исход, который обнаружился случайно, меня не устроил. Все это было большим разочарованием. Это открывающее событие, пусть даже и страшное, горькое по своей природе, нелепое, должно было, как мне того хотелось, пролить свет на мою жизнь. Пролить свет на аккрециозию. Дать результат. Вылиться во что-то преображающее. Дать ответ. Но чем больше я вглядывался в него, тем более болезненным становилось состояние пустоты.
– Родителей не стало, когда мне было восемь. На Дубовой Теснине я переехал из города к бабушке и дедом. – сказал я сам не зная зачем.
Пылаев внимательно посмотрел на меня. В глазах его читалось сочувствие. На это я только покачал головой и жестом показал ему плевать на ступеньку. Он улыбнулся, и ни слова не говоря, выцелил место и смачно харкнул. Сразу повысил ставки.
Бабка была безумной. Не в том смысле, что совсем без ума. Но… – я посмотрел на потолок, выискивая слова и собирая слюну. Пока позади меня щелкал себе под нос кормчий когитатор. Удвоив лужу, продолжил. – Она будто бы всего боялась. Будто чувствовала вечную тревогу…
Дом стоял на холме, в глубине вишневого сада. Всегда в молоке тумана. Поодаль холодные озера в тени горных отломов. У самого дома – пруд. Она выходила на террасу, вечно замотанная в халат. Ходила без остановки взад и вперед пытаясь занять себя каким-то делом.
В темноте рубки я отчетливо представил эту картину, сочную и живую, как наяву.
Будто бы вокруг нее было поле невиданной силы, что искажало всю информацию, которая поступала к ней. Так, что любое слово звучало как угроза. Любой жест был враждебен. Весь мир был страшной тенью, с которой нужно было бороться. Она медленно пеклась всю жизнь в такой тревоге.
Пока был жив дед, было ничего. Не понимаю, что он вообще в ней нашел. Но когда его не стало, все резко поменялось. Ее тревога искажала все вокруг в доме. Это как жить в огне, постоянно следя за тем, чтобы она не сбежал, не перекинулся на соседние дома, не обжег тебя самого.
Я рассказал ему об этом. Пылаев слушал молча.
– Почти двести лет так прожила – закончил я.
Он присвистнул.
– Как погибли родители? – осторожно спросил Пылаев, цедя каплю слюны на пол.
– Скрыв скольжения.
– Скверно.
Мы выпили еще. Я пива, Пылаев заварил себе крепкий кофе. Тонкая нить разрешения вопроса об аккрециозии ускользала от меня в разговорах. Вилась красной лентой в людях, которые хотели просто выбраться из консервной банки. Ответ тонул в версиях и предположениях.
Мне хотелось, чтобы Спичка заложил еще один вираж. Чтобы мы летели еще вот так несколько недель, дней или месяцев. Неважно. Столько сколько потребуется, чтобы разобраться. До тех пор, пока не вызреет ответ.
Наличие официальной бумаги, которая подтвердит отравление и глупость всего произошедшего, тотчас разорвет этот континуум и раскрутит спираль аккрециозии с новой силой. Ввергнет меня в еще более гулкую и звонкую пустоту.
– Мне не верится. – сказал я. – Лиля была слишком умной, чтобы закончить вот так.
Пылаев хотел было что-то сказать. Но промолчал.
– Почему ты пошел во флот?
– Ты уже спрашивал.
– Мне кажется, то было вранье. Есть что-то еще.
Юра призадумался. Улыбнулся лукаво, будто взвешивая все за и против.
– Сбежать ты не хотел. – сказал я, подталкивая его. – Ты не выглядишь как беглец.
– Верно. – он кивнул размеренно.
Молчание затянулось. Пока я делал лужу на полу ещё чуть больше. Удовлетворившись результатом, в ответ получив тишину, за которой не последовало, реакции системы я продолжил.
– Трагедия – это только событие, на ряду с другими событиями. Это как, не знаю, звезды в небе. Большие и меньшие. Губительные и не очень. Всяких полно. Проблема в другом, когда тебя носит от одной трагедии к другой и ты ничего не можешь с этим поделать. Вот это интересный вопрос, как по мне. Которым стоит задаваться, когда видишь всё это. В чём спасение для человека?
Пылаев молчал вглядывался в блестящую пенную лужу. Вязку и склизкую.
– В покаянии.
Добавил в нашу игру оттенки кофе. Он поймал мой изумленный взгляд.
– Там, где мы можем перешагнуть свой предел в сторону бесконечности. Там настоящее изменение. Там покаяние.
Мы помолчали, прислушиваясь к кораблю. Счет по-прежнему остался три – два.
– Откуда ты это знаешь?
– У меня мать была достаточно религиозна. Вот вокруг нас невозможный Великий Океан. У нас тут последний очаг, если хочешь. Отсюда ближе всего к вечности. Думаю, это и есть ответ на вопрос – почему флот. Наверное, мне всегда хотелось быть ближе…
– Потому ты хочешь перевестись на военную флотилию?
Он неопределенно мотнул головой.
– Наверное да. Никогда не думал над этим с такой точки зрения. Но да. Скорее да. Как там писал кто-то из древних? Что только в бою, между сражающимися сторонами, впереди атаки, есть такая граница… – он прочертил линию в воздухе. – отделяющая живых от мертвых.
Я присел на корточки на ступенях. Одно из негласных правило было – цельность лужи. Плевок отдельно не засчитывался, и нужно было переплевывать. Губы, вытянув трубочкой я долго мне пришлось долго висеть над целью, раскачивая вязкую слюну.
Система не ответила.
– Под Орешком собирается большой флот. – говорю я тыльной стороной ладони вытирая губы. – Что-то будет…
Пылаев хмыкнул.
– Всегда что-то будет. Всегда будет борьба и битва. И в ней все родится и погибнет и в ней откроется истина и придет в мир. И в ней же всё старое уйдет. Такой вот наш удел. Быть на острие.
С кофе в руках он начал, раскачиваясь расхаживать по рубке, обходя щелкающий себе предоставленный когитатор, чеканя на ходу цитируя кого-то, а может выдавая экспромт.
– Копьё в цель брошенное затупится, меч опущенный зазубрится, зайдется искрами, стрелка выпущена надломится, потеряет жало. Дай мне только сил и стойкости. Господи, волю твою исполнить. Слово обещанное сдержать.