В годину смут и перемен. Часть 2. Зазеркалье русской революции

Тихая свадьба в Сельцах, да с дракой в городе (1913 г.)

Сельская свадьба – дело непростое и хлопотное. Тут прямыми участниками событий выступают и вся родня жениха с невестой, и все соседи. На фоне скукоты, однообразия и вечных забот в борьбе за пропитание редкий судьбоносный праздник у кого-либо из односельчан, живущих во многом общей жизнью, – отдушина в их повседневности. А тут еще ожидалась и богатая свадьба самого авторитетного и достойнейшего земляка. Ох! И погуляем на то!

Венчание Ивана с Наталкой было назначено на 4 февраля 1913 года. К этому сроку с момента летнего побега Натальи от Ломовых пришлось сделать немало.

Во-первых, благодаря щедрой взятке и личному шапочному знакомству Ивана с полицмейстером Вдовушкиным девушка была официально легализована в их волости. Фамилия Ропакова считалась достаточно распространенной в Сельцах, поэтому, поначалу поселив ее у своей дальней родственницы, бабки Нюры, Иван погодя выправил своей невесте документ с видом на жительство как самой что ни на есть родной внучке той самой бездетной старухи Анны. Подправили только год рождения, чтобы замести следы ее прежней жизни у Ломовых с приклеившимся к ней нездоровым диагнозом.

Другой крупной заботой Ивана Васильевича стало обустройство собственного очага. Их старый-престарый родовой дом на окраине деревни и так был перенаселен многочисленной родней, поэтому рядом с ним осенью была скоро воздвигнута еще одна небольшая изба-четырехстенок – добротная и теплая, но всего лишь в одну небольшую светелку с печкой. Иван изначально воспринимал это строительство как временное жилье «на вырост», чтобы через несколько лет уже отстроить для своей личной семьи на новом участке большой капитальный дом на века.

Заботы молочного кооперативного товарищества в этот период времени забирали у двадцатилетнего «предпринимателя» все силы без остатка, заботы же о собственном хозяйстве Ивану пришлось полностью переложить на младшего брата Николая. Только в часы полного угасания дневного света выбирался Иван к своей Наталке, чтобы в минуты между страстными поцелуями порешать с ней очередные житейские вопросы, включая пошив платья и прочие предсвадебные атрибуты. Конечно, дело было для селян проторенное, все проигрывалось по наезженной колее не один раз за год. Если вдруг не случалось очередной свадьбы в самих Малых Сельцах с их двумя десятками дворовых хозяйств, то уж рядом, в Больших Сельцах, где крестьянских изб было кратно больше, это дело происходило с регулярным постоянством. Потому и деток рожалось на селе каждый год безмерно. Любили граждане в обоих Сельцах это дело…

Самым сложным для Ивана, как ни странно, было уговорить свою девушку пойти за него замуж. Нет, она, конечно, уже совсем вошла в этот омут любви и не ждала от жизни никаких иных путей-дорожек, чем та, где она будет навсегда с ее Ваней. Но только, памятуя о своей прошлой душевной болезни, страшилась, что не имеет на то права… Иван, кажется, совсем тогда измаялся, уговаривая ее не думать про плохое и объясняя, что случившаяся с ней болезнь (точнее, помутнение) была никакой не хронической и неизлечимой, а только следствием трагических событий в ее жизни и их эмоциональных рецидивов.

Это же ей авторитетно сказал и специально привезенный из города доктор по нервным болезням. Но Наталка все равно оставалась в нерешительности, ей казалось, что если во сне периодически видятся почившие ее отец с братом, то это означает, что болезнь все еще остается при ней. С другой стороны, доводы сторонних людей, значительная трезвость и житейская рассудительность в ее мыслях и действиях постепенно придавали девушке уверенность, что с ней все в порядке, а вот сны – они и есть сны…

Окончательно все страхи по этому поводу у Натальи ушли, когда однажды ее будущий деверь Николай, ее давешний спаситель, явившийся в нужный момент и в нужном месте в образе ангела на «крылатом коне», съездил в дальний край и привез к ним в дом странного человека в монашеском обличии. Гость был непонятного возраста, суховатый как жердь, молчаливый и, мало сказать, по всей своей натуре – странный. Глаза его бегали по избе, по стенам, по потолку, словно в паутине отыскивая там точки прозрения. От него волнами исходил какой-то невообразимый жар, и эти набегавшие вдруг волны были всегда приятны и волнительны. Видимо, такие непонятные эмоции люди воспринимают от тех, кого теперь принято считать экстрасенсами и целителями. Позже не только Наталья, но и присутствовавшие дальше на процедуре внушения сестры Ивана скажут, что тоже чуяли те волны и испытали те волнения…

Монах же наконец прервал свое сканирование дома и его жителей, поднял вверх ладони рук и провел ими несколько раз вокруг головы Наталки, иногда на мгновения задерживая свои движения. Затем его взгляд уперся в ее лицо с чайными (как их называл Иван) глазками, его губы, плотно охваченные волосами густых усов, при этом зашептали какое-то заклинание.

Дальше то, что происходило с ней, Наталья как бы и не ощущала. Николай же и его сестры ясно чувствовали, что в те моменты она находилась в глубоком сне, но притом могла слышать все, что монах ей говорит под гипнозом. Показалось даже, что в эти моменты ее подбородок выполнял кивающие-подтверждающие на слова движения. Собственно, сам целитель только и сказал внятно одну фразу: «Ты здорова! Болезнь никогда к тебе больше не воротится! Выйдешь за своего суженого замуж, родишь ему семь здоровых детей: двоих сыновей и пять дочек! Все они будут жить долго и счастливо! Аминь!»

Потом девушка мгновенно очнулась, обвела присутствующих таким же всепроницающим, как был до того у монаха, взглядом и радостно заулыбалась. Обращаясь к приезжему целителю, она неожиданно сказала: «Ты очень добр, Федор Иванович. Спасибо тебе за твою великую помощь и за то, что подарил мне частичку себя!»

На это чужак резко отпрянул: «Разве я сказал кому здесь свое имя?!»

– Разве нет? – удивилась девушка. – Это же твое имя мирское. А сам ты родом с белозерского села Крохино, как и весь наш ропаковский род. Сейчас тебе, несмотря на угрюмый вид твой, нет еще и сорока годков. Да и не монах ты вовсе, а служил в полиции урядником, я знаю. А вот за церковь и веру ты действительно пострадаешь еще. Почему-то ясно это вижу теперь… Боже! Что это вы все на меня так смотрите?! Неужто опять я в безумстве своем?! Это же мой дядя Федор двоюродный! Слышу голос знакомый – вот и узнала свояка нашего Богданова⁹.

 
__________________________________________
 

Упомянутый выше полицмейстер Вдовушкин оказался на поверку не только компетентным служакой, но и неплохим душевным человеком, выросшим до своего чина от самых низов из крестьянского сословия. История, пересказанная ему Иваном и дополненная допросом Наталки, про обстоятельства убийства ее брата с похищением Ломовым драгоценного семейного раритета его, кажется, вполне убедила. Но дать официальный ход этому делу у него, естественно, не получилось. Сам молодой барин ожидаемо ушел в отказку, предложив следствию «не слушать полоумную…» Других свидетелей найти тогда не вышло, провести обыск в усадьбе и в городской квартире такого достойного и благочестивого господина, конечно, тоже сверху никто не санкционировал.

Попытка полицмейстера в другой раз инициировать пересмотр наказания для ранее неправедно обвиненного в том убийстве мещанина Захарова опять же не была успешной, решений суда (тем более по прошествии долгого времени) менять было не принято. Однако по уезду от тех действий полиции все же пошел нехороший слушок о возможной роли в памятном для многих убийстве самого что ни на есть Павла Ломова, главного тогдашнего свидетеля и друга убиенного – якобы это и было причиной удивившего горожан факта внезапного обогащения помещичьего сынка.

В общем, как известно, дыма без огня не бывает, потому и эта обывательская молва стала вдруг катастрофически негативно влиять на репутацию как раз разворачивавшего в Череповце свои бизнес-дела теперь уже мутного для всех младшего Ломова. В некоторых приличных домах города ему вдруг стали отказывать в аудиенциях, а просватанная дочь из знатного вологодского рода неожиданно дала задний ход…

Наконец, уже летом 1913 года после того, как в Сельцах состоялась свадьба Ивана и Натальи Ропаковых (даже фамилию не пришлось менять), с господином Павлом Ломовым случилось еще одно нехорошее имиджевое событие, заставившее его скоро надолго уехать из Череповецкого уезда. Детонатором этого события стала как раз случайная встреча в трактире с приехавшим в город по делам молочного товарищества новым суженым Наталки Иваном.

Трактир был ритуальным местом для деловых встреч заезжавших в Череповец купцов и приказчиков. Это не какие-нибудь чайные, куда ходила обычно публика попроще и где были обустроены только общие длинные столы. Здесь уровень посетителей начинался с извозчиков, которые и поесть были не дураки, да и любили погреться водочкой. Последнюю, подаваемую из-под полы после введения в военные годы сухого закона извозчики иронично потом назовут «белым чаем» и будут хлебать из блюдечек.

Трактиры же, хоть и разнились по предпочтениям на всякий вкус и кошелек, но зато человеку уважаемому давали возможность за рубль-полтора отведать там несколько изысканных блюд традиционной русской кухни и почувствовать притом себя полноценным хозяином жизни. Хорошо обученные мальчики и юноши – половые – могли не просто обслужить посетителей, но и рекомендовать гурманам блюда по их вкусам и претензиям, за что, конечно, полагались ответные щедрые чаевые – основной и немаленький источник дохода у половых, самые настырные из которых потом нередко поднимались и до хозяев своих заведений.

В «благородном» трактире, в котором состоялась та памятная встреча, как раз шла музыкальная часть с выступлением случайно попавшей в медвежий угол столичной второсортной и немолодой певички. Павел Ломов, уже изрядно наклюкавшийся в отдельном кабинете, услышав приятное сопрано, вышел на публику подивиться голосу и антуражу выступления. Здесь же как раз Иван с местным купчиной обговаривали свое молочное дело. На какой-то момент оба эти коммерсанта отвлеклись, любуясь дамой «в перьях» и дивясь ее редкому высокому голосу. Музыкальное сопровождение местными лабухами тоже было на вполне приличном уровне.

Однако, как только закончилось выступление, пьяненький Ломов, недолго думая, полез к ней поцеловать ручку… И, хотя та женщина в принципе не возражала против его слюнявых лобызаний и была готова даже последовать в отдельный кабинет на вполне привычные для бедствующей угасающей артистки «угощения», никто не ожидал, что вдруг потерявший ориентацию в пространстве ухажер создаст натуральный конфуз…

Его правая рука, пытаясь взять даму под ручку, соскользнет, а сам помещик притом оступится – в результате чего в непроизвольном падении Павел Ломов схватится за плечики платья певицы и тем самым разорвет их тонкую материю. Зрители, к своему ужасу, после того узрят обнаженную верхнюю половину еще вполне привлекательного женского тела. Тем не менее сам кавалер как-то устоит на ногах, выполнив притом неуклюжее приседание с аллюрным возвратом в исходную позицию.

Видевшие этот позор и надругательство над благородной дамой люди поднимут, естественно, шум, а пожилой купец – партнер Ивана по переговорам, находясь в наибольшем сближении с происходящим, выскочит к Ломову и с размаху отвесит тому увесистую пощечину, после чего постарается прикрыть от публики наготу опозоренной певицы. На удивление, Павел Ломов от ответного оскорбления мгновенно протрезвел – видимо, такие взбучки (как и в случае с разоблачением его Наталкой) каким-то удивительным способом на время полностью снимали с него синдром опьянения, и он мог сразу же возвращаться в трезвое управляемое буйное состояние.

Как только произошел инцидент с пощечиной, Ломов легко в ответ нокаутировал купца-защитника, отбросив его фланговым боксерским хуком в сторону музыкантов. Утратив живую «ширму», раздетая и уже осознавшая свое унижение плачущая дама опять была выставлена на обозрение и осмеяние.

Увидав, что «наших бьют», Иван просто по впитавшимся у него с детских лет пацанским понятиям не мог не ответить за соседа-купчика. Он еще не понял тогда, с кем приходится иметь дело, и лишь размашисто врезал кулаком в лицо Ломову, чтобы нейтрализовать того (иначе бы, наверное, за все то, что Павел раньше сделал с жизнью Наталки, да за убийство ее брата Дмитрия он бы точно бил бы во всю свою природную мощь, и не раз). Тем не менее так случилось, что в этот момент в руке у него была зажата граненая рюмка с водкой. Сам удар пришелся Ломову в нос, в результате чего тот сложился с противным хрустом, но вот рюмка в момент удара почему-то раскололась в ладони бившего, и острая часть стекла от удара вошла в левый глаз скандалиста…

 
__________________________________________
 

Происшествие то случилось осенью 1913 года, в семействе молодых Ропаковых как раз ожидалось вскорости прибавление первенца, а за неделю до того на сельском окружном сходе прошла предварительная жеребьевка по рекрутскому набору общевоинской повинности. В жеребьевке по правилам должны были участвовать все потенциальные новобранцы возраста Ивана (1892 года рождения), даже такие уважаемые в общине, как, например, сам Иван Васильевич. Иногда раньше случалось, что жребий падал на многодетного главу семейства или на не вполне здорового крестьянского сына. Тогда была возможность либо его семейству выставить взамен другого своего кандидата в рекруты (желательно холостого), либо же хорошо заплатить отступные любому обделенному жребием желающему приобщиться к военной службе.

Вообще, вероятность загреметь в армию в мирный год была невысокой – обычно требовалось от сельской общины (прихода) средней численности подать список кандидатов всего на десяток будущих солдат и моряков, что могло составлять лишь по одному рекруту на деревню. Да и этот список был еще далеко не окончательным – часть ребят потом браковала медицинская комиссия, а часть оказывалась сверх плана призывного уездного набора, и ее отправляли в запас.

В тот 1913 год жребий неожиданно выпал на приехавшего с опозданием на сход Ивана. Конечно, еще до этого мероприятия холостой брат Николай заверил Ивана, что никакая служба в армии тому не грозит, потому как если и случится такой невероятный случай шального выбора, то он, его младший брат, не позволит, чтобы первый ребенок у Наталки родился в отсутствие отца. Иван же на это только посмеялся и сказал, чтобы тот дурака не валял и вообще не думал про такое – у него, как у главы семейства, денег всегда хватит, чтобы выкупить и себя самого, и младшего брата со временем. А пойдут служить те деревенские ребята, которые сами охочи. Им же двоим скоро сеструх замуж выдавать пора, надо им на приданое зарабатывать – вот о чем думать следует, а не про армию судачить.

Разумеется, когда жребий вдруг неожиданно все же выпал на Ивана, то его это никак не смутило, и уже к вечеру было сговорено с одним парнем из соседнего села и с его родителями, чтобы тот вызвался выйти на замену (ну, а также обговорена и сама сумма наличной поддержки за это патриотическое дело). Брат Николай мало что не вышел еще на призывной возраст, был важнее дома на собственном хозяйстве, да еще он много помогал теперь на маслодельне, был сведущ и в других делах их кооперативного молочного товарищества. Потому все чаще и чаще в делах насущных Иван полагался на Николая в большей мере, чем на других своих доверенных партнеров из ближнего сельского круга. В конце концов, случись что с ним самим – Николаю хоть и будет сперва трудно и, может, стремно, но все же он должен выдюжить. Ну и, наконец, два года разницы в их возрасте тоже были важным аргументом для рекрутировавших – в мирное время зеленых восемнадцатилетних парней просто изначально не рассматривали в качестве кандидатов даже при прямой семейной замене.

К сожалению, так сложилось, что одна девушка Марфа из их села, к которой у Николая с детства имелась большая симпатия и которая вроде как и сама благосклонно относилась к младшему Ропакову, отмечая неимоверную доброту и преданность своего застенчивого ухажера, в итоге в одночасье предала того и вышла замуж за сына состоятельного мещанина из Череповца. Поначалу она просто безрассудно сбежала к тому парню в город. А он был красив, строен, удал, но по натуре явно развращен интересом к своей персоне со стороны девок – классический бабник. Тем не менее свадьба у них все же в городе потом случилась по настоянию отца жениха и после скандалов со стороны родителей самой Марфы, хотя, конечно, родителям невесты до того пришлось много стыдиться перед сельчанами и прилюдно каяться за этот ее неблаговидный и антицерковный поступок.

Николай же после того случая погоревал годик, обходя сельские посиделки с девками стороной, но со временем тоску свою научился понемногу отпускать. Однако уже большой привязанности ни к кому из потенциальных деревенских дев не чувствовал и влюбляться в них не спешил. Брату же на встречные вопросы обычно отвечал так: «Пока не встречу такой, как твоя Наталка, – не женюсь!»

Рекрутский набор как крайняя неизбежность (1913 г.)

И вот теперь тот нелепый случай в трактире с покалеченным в драке холеным Павлом Ломовым… Конечно, все свидетели, а потом и все городское благородное и не до конца благородное мещанско-купеческое сообщество было исключительно на его стороне. Ломова же порицали и хаяли на всех углах, а его увечья (сломанный нос и выбитый глаз) считали божьей карой. Но все же за то, что ты превратил (хоть и непреднамеренно) богатого и не последнего в высших кругах уездного масштаба гражданина дворянской крови в наглядно изуродованного инвалида по пьяной лавочке, полагалось возмездие, и нешуточное. Каторга неотвратимо замаячила для Ивана на горизонте, тем более что адвокат Ломова не стал тянуть с соответствующим обвинением в полицию и от лица своего доверителя подал заявление.

В этой связи в кабинете знакомого Ивану полицмейстера Вдовушкина тогда случился следующий разговор:

– Иван Васильевич, дорогой ты наш, каторга тебе светит, и сделать что-нибудь с этим я теперь бессилен. Вот заявление от Ломова, а вот свидетельские показания от граждан, присутствовавших на той драке в трактире. Конечно, те последние все дружно отзываются о ваших с купцом Ярмиловым поступках в защиту гражданки Серовой с наивысшей степенью поддержки. Это, конечно, разжалобит немного судью, но что же мы имеем в остатке-то? Известный благородный, но пьяный человек из лучших побуждений выходит на сцену поблагодарить за полученное художественное удовольствие замечательную артистку, гостью нашего города, но, к сожалению, делает неловкое непроизвольное движение – происходит явный конфуз. А вот и два других таких же пьяных посетителя того же питейного заведения из благородных же побуждений зачинают драку, и притом один из них серьезно калечит того самого первого благородного любезного гражданина. Вот что мы имеем в нашем остатке: коллективное хулиганство и поножовщина – да, да! Стекло от твоей рюмки приравнивается к ситуации, как если бы ты полез в драку, имея в руке натуральный нож!

– Да, Панкрат Андреевич, не знаю я, как это получилось, с рюмкой-то! Держал ее с налитой водкой, совсем не начатую даже. Все переговоры в руке держал, чтобы партнера своего купца Ярмилова не обижать. Сам же я и не выпил тогда ни капли! А тут такое случилось. Рука, что ли, во время удара эту рюмку разломила сама, то ли уже когда в нос ему ударил, она там разбилась о лицо его.

– Иван, да кто ж это теперь точно подтвердит. Трезвый с рюмкой водки в руке – никто же не поверит тебе! Так оно не бывает по жизни! Даже вот купец твой Ярмилов Иван Александрович, которого я до тебя допросил уже, говорит, что выпили вы тогда на пару треть штофа, не более… А знаешь что… Я-то ту историю вашу про убийство брата жинки твоей сразу вспоминаю, а вот думаю, что Ломов да его адвокат верно пока не просекли эти факты и не дотумкали, что это ты и есть теперь ответчик в его избиении. А как они узнают да разберутся, что к чему, то история другая уже выйдет: будто бы ты из мести специально там все подстроил и покалечил барина не случайно, не по глупости, как это сейчас выглядит, а даже очень на то преднамеренно и обдуманно. Тогда уже тебе припишут самое что ни на есть покушение на убийство, да, пожалуй, и с отягощением!

– Что же делать-то, Панкрат Андреевич? Ситуация, видимо, безвыходная – думал надысь, что вот смешно же: жребий мне случайно выпал в рекруты идти. А пожалуй, что жребий-то совсем иной в меня попал. Это же сколько же мне годков светит теперь за подонка этого, Павла Ломова, в каторге сидеть?

– Так-так-так! Что ты там про жребий мне сейчас сказал? В армию должны забрать? Жеребьевка схода общинного! А ты небось откупиться собираешься? Не вздумай, брат! Иди в рекруты, да поскорее, как можешь спеши туда! Вот тебе мой совет! Армия, знаешь, не тюрьма и не каторга. А тебе-то там совсем хорошо будет, с твоими командирскими качествами до унтера дослужишься.

– Да как же так. Не пойму я что-то…

– Сейчас я тебя отпущу, дело все равно требует разбирательства. Да велю своим не спешить, пусть пока всех свидетелей обстоятельно допросят, да потом Ломова из больнички дождутся для допросов. Две-три недели эта бюрократия на твоей стороне работать будет. А там, глядишь, следователя на дело это назначат. Где же теперь наш обвиняемый мерзавец Иван? Нужен, мол, для окончательного допроса! А вот же он – царев указ! Пока суд да дело – рекрутирован был наш подследственный в армию государеву! Все по закону! Что там ему вменяют-то? Хулиганство? Дебош пьяный? Да пусть теперь в войске нашем российском исправляется! Там его живо отучат водку пить да руки распускать, где не надо! Вот оно как будет! Знаю, даже когда до губернатора дело твое дойдет (ну, это если только адвокат Ломовский сильно расстарается), то именно так в деле от себя он и отпишет! Ему-то и не понять разницы вовсе: что армия, что каторга – все для народа едино! Так что, Иван Васильевич, должник ты теперь мой вечный. Но денег с тебя не возьму ничуть – все чисто делаю из одной симпатии к тебе и антипатии к Ломову. Как для родного для тебя за это похлопочу! Знай!

Выйдя на улицу от полицмейстера, Иван понял, что тот кругом единственно прав. Ехать надо срочно – отменить замену свою. Люди, конечно, сразу и не поймут его нового решения. Но потом, конечно, разберутся, что к чему. Пусть Николка остается на хозяйстве да артелью молочной учится заведовать. Семья и дело – это главное теперь. Жена, видимо, родит уже без него. Однако сестры да мать помогут с этим делом. Кто же там будет-то у них? Сын ли, дочь ли? Предсказатель тот с Белого озера обещал быть двум сыновьям и пяти дочкам – ровно так же, как и в семье его собственных родителей: он с Николой да пять сестренок. Ну, правда, раньше и еще дети были, да некоторые померли в детстве. Вот только не сказал тот леший, в каком же порядке их детишки должны народиться. Ну да и ладно. Лишь бы были, а более наперед им и знать ничего не надо. Николай справный, хоть и молод еще. Будет ему надежной заменой в доме. Обидно, что старших сестер, наверное, он без меня замуж уже отдаст. Надо будет наказать, чтобы сфоткали их потом в городе с мужьями да мне карточки высылали в полк. Наталка-Наталка! Прямо сердце заходит оттого, что долго я опять тебя не увижу. Ну сама-то она, чай, привыкла уже подолгу одной оставаться, все-таки часто случались мои отъезды уездные по делам, но, конечно, это все не то же, что в армию уйти на несколько лет. Хорошо, что деньги в хозяйстве имеются, да по их жизни и немалые. Любое лихолетье можно пережить. Надо будет не забыть еще наказать, чтобы, если сын родится, Борисом назвали, а если дочка – Клавой. Наталка, правда, почему-то точно знает, что там у нее в животе девонька будет. Похоже, она и сама немного провидицей стала. Уж сколько раз соседям разное такое предрекала и ни разу не ошиблась. А вот ведь и со жребием тем на рекрутство так она же мне наперед молвила: «Если выберет тебя судьба по армии – не отворачивайся! А мы с дочкой тебя дождемся, не переживай!»

 
__________________________________________
 

Дальше у Ивана все как-то закрутилось, завертелось… Скоро на окраине Череповца была проведена окончательная жеребьевка на рекрутский набор в солдаты, когда были собраны кандидаты от всех уездных волостей. Набранного народу приехало больше, чем того требовалось. На приемном пункте насчитали около пяти сотен внесенных в списки человек, которые опять меж собой тянули жребий для того, чтобы определить «ближние» и «дальние» номера. Вызывали по списку по волостям и после того уже тянули этот новый жребий, так как по плану власти должны были набрать только четыреста человек рекрутов, поэтому сто лишних номеров в жребии сделали пустыми – по ним приехавших на сборы должны были только зачислять в запас. Многие новобранцы у ящика со жребиями молились, чтобы им выпал «дальний» пустой номер, но Ивану это было теперь никак нельзя, и на свою удачу он вытащил номер первый!

Потому на следующий день уже опять поехал в город в местную казарму на врачебно-военную комиссию. Большинство набранных здесь же и ночевали, но жителям города Череповца и ближних сел разрешали переночевать дома. На комиссии заставили раздеваться наголо и ходить полдня по очередям с одной «фиговой» бумажкой в руках, в которую врачи поочередно писали результаты своих осмотров. Деревенским парням и мужикам, таким, как Иван, особо стыдно от того не было, а вот городские ребята сильно тушевались (в комиссии были лица женского пола, и некоторые даже им хорошо знакомые), но куда уже деваться – здесь ты как бы и сам не свой…

Каждого проверяемого по цепочке сначала заводили на весы, с которых взвешивающий громко кричал писарю: стока-то пудов и стока-то фунтов. Потом тем же манером смотрели рост по линейке на стене. Далее пожилой врач заглядывал всем в рот, а за ним еще и в задницу. Люди терялись, телились и запаздывали в очереди, поэтому все кругом без конца на них орали: «Повернись, наклонись, шевелись…» Ну а в самом конце всей этой экзекуции – приговор председателя комиссии: куда ты будешь годен. К Ивану по здоровью никаких нареканий не было, двух зубов нету – так это у всех такое аналогично, на то оно и деревенские драки. В итоге ему вписали службу в корпусе пограничной стражи, про который он вообще до того и слыхом не слыхивал.

Уже позже выяснилось, что это 37-тысячное войско особого назначения в мирное время относилось даже не к военному, а к финансовому ведомству, но при всем при том офицерским чинам полагались звания по штатам армейской конницы, а в состав многофункционального корпуса входило даже одно военно-морское соединение – Балтийская крейсерская таможенная флотилия. Шефом корпуса на момент призыва Ивана в службу был граф В. Коковцев, министр финансов и одновременно председатель предвоенного правительства.

Сам-то Иван хотел втайне попасть на морской флот, все-таки в кораблях он мало-мальски что-то понимал по бывшей своей службе в пароходстве у Милютиных, хотелось ближе познакомиться с этой романтической профессией. Но вот не случилось. Что ж, стража так стража – там на месте разберется, что к чему. Главное – уйти подальше от каторги, а через три-четыре года службы, бог даст, все здесь и позабудется.

Была возможность после зачисления в армию отправиться на целый месяц снова до дома – «для продолжения гулянок», но Иван проявил мало кому понятную сознательность и попросил отправить его в войска как можно скорее. Начальству это явно понравилось, за что новоявленный рекрут получил первое поощрение и отправился служить вместо положенного всем его напарникам Дальнего Востока в относительно близкую и спокойную тогда Прибалтику, в четвертую Рижскую бригаду второго пограничного округа. Как самому нижнему чину, ему полагались голые зеленые погоны, глядя на которые Иван в первый год службы непременно вспоминал травы на своих луговых покосах в Сельцах.