В годину смут и перемен. Часть 2. Зазеркалье русской революции

Хлеб, на выращивании и торговле которым Российская империя строила основу своего процветания в XIX веке, к началу века двадцатого на мировом рынке начал заметно дешеветь из-за его перепроизводства в Америке, где технологические мотивации у фермерства были как раз на подъеме. Выход из назревшего кризиса в России был объективно найден в стремительном подъеме ее промышленности, а взять деньги на эти гигантские материальные затраты правительство могло только из кармана крестьянства, что и вызывало его обеднение такими же высокими темпами (нечто подобное потом повторится при сталинской коллективизации и индустриализации, а также в период хрущевской оттепели). Всегда затюканный властью натуральный сектор (крестьянство) в указанные периоды выполнял роль бездонной дойной коровы, но иногда и его от этого беспредела переполняло…

В дополнение ко всему сказанному еще и традиционные российские беды: технологическое отставание по всем отраслям, тотальное ограничение гражданских и экономических свобод населения, запредельный уровень коррупции, бюрократизации и халатности в институтах государственного управления. Стихийно возникающие в обществе отдельные яркие инициативы и ростки самоуправления не то чтобы в корне отторгались (выше автором показана даже их системная поддержка на разных уровнях власти на примерах развития молочного производства Н. В. Верещагиным, а также подъема ряда отраслей и самого городского хозяйства города Череповца под предводительством И. А. Милютина), но требовали недюжей пробивной силы, которой далеко не все подвижники и патриоты России обладали тогда, впрочем, как и сейчас.

Экономика страны для устойчивого подъема должна быть не просто свободна от пут снизу, но и заботливо поливаться и сдабриваться сверху. Первому мешает отсутствие инициатив и конкуренции из-за бюрократизации и коррупции чиновников, а второму – проблемы самодержавной ментальности, избегающей гласности и общественного контроля за государственными деяниями и бюджетом. Века проходят, а старые проблемы остаются…

Глава 2. «Тихой» год, а за ним опять «тихой…»

Кому работа, кому ссылка. В Тотьме (1905—1909 гг.)

Служба Ивана в Тотьме подзатянулась… Рассчитывал, когда нанимался, на годик-другой, а вот уж и четвертый к концу подходит. Недавно в июне справил свое 17-летие. Осемнадцатый год пошел, не шутка! Целая вечность прожита…

Тотьма – городок приятный, церквей красивых много, и все разные. Некоторые очень оригинального вида – сказывают, что это «стиль тотемского барокко» называется. Сильно красив расположенный в самом парадном месте на высоком берегу Сухоны Богоявленский собор и рядом с ним в комплексе Казанская церковь с колокольней, а еще необыкновенно выглядит уголок города, где вместе выстроены барочная церковь Параскевы Пятницы, да с ней еще церкви Рождества Христова и Входоиерусалимская. Но главный красавец этой местности – конечно, белокаменный Спасо-Суморин монастырь, выделяется в поле как отдельный сказочный город со своими храмами и высокими стенами. А еще неплоха Сретенская церковь, что рядом со зданием городской управы. В общем, церквей тут хороших – считать не пересчитать. Не жалели тут местные купцы средств на храмы – видимо, много нагрешили, что столько красоты за свои грехи потом выстроили.

Берег реки Сухоны в городе такой же высокий, как и в Череповце, да только обустроен одними деревянными лестницами и практически голый, без леса, значит. Потому не такой красивый, как у нас дома. Дома больше деревянные, в один, реже в два этажа. Если бы не столько храмов, то самое бы походящее ему название было – большая деревня. Особенно красив город в начале лета, да чтоб вид был с самой реки, как он выглядит при подходе с парохода.

Сами они с хозяином поселились, почитай, в главной части города – на Торговой улице. Квартира у них в два этажа. Барин, конечно, обосновался в спальне наверху, там же и гостиная, и кабинет его. А вот Ване досталось с кухаркой делить нижний подсобный этаж. Но зато у него есть своя каморка под лестницей. Удобно – сам себе хозяин в ней. Там же еще рядом и кухня с прихожей. Сначала они месяц жили в городской Северной гостинице, а потом уже Милютин арендовал на постоянной основе себе эту квартиру. Ванька, конечно, при нем. Как хвостик, и по городу, и в конторе под боком.

Казалось бы, большой разницы нет, где парню жить: и Череповец, и Тотьма – небольшие тихие провинциальные города на торговых реках. Там Шексна, здесь Сухона. В обоих городках жители в основном занимаются обслуживанием судоходства да лесным промыслом. Есть какое-никакое промышленное производство, а еще оба города известны в крае своими продвинутыми учебными заведениями. В Тотьме это и учительская семинария, и женская гимназия, и громадная каменная трехэтажная Петровская ремесленная школа.

В Череповце, правда, теперь есть еще и железная дорога. Идет прямиком из самого Санкт-Петербурга. О такой в Тотьме пока только мечтают, да слухи ходят: будет ли, не будет, да скоро ли… А еще там, на череповецкой малой родине, вся его родня деревенская в Сельцах осталась. По ним парень дюже скучает, особенно по сестричкам-хитрюгам. Часто почему-то вспоминается и городская новая знакомая Наталка, его однофамилица, а может, даже и дальняя родственница. Знакомство было уж больно мимолетное, да память – странная вещь… Что ни сделает теперь по жизни замечательного или в горькие минуты тоски – все она перед глазами стоит, улыбается озорными глазками.

Кстати, здесь, в Тотьме, тоже нашелся один уважаемый господин, который при знакомстве с ним крайне заинтересовался фамилией Ивана. Сказался, что и он тоже из тех самых Ропаков, чьи предки жили на Белом озере. Вот и странно: у Ивана в семье предание есть, что их прапрапрадед родом был с тех мест, а еще однофамильная семья Наталки недавно оттуда переселилась в Череповец, ну и сам купец этот тотемский, получается, такой же выходец из их белозерского рода-племени. Купец интересно про своих рассказывал, да, конечно, не ему самому, Ваньке, а хозяину, равному ему по чину – Василию Милютину.

Оказывается, корабелы тотемские всегда были на Руси наипервейшими, а потому они-то на восток через всю Сибирь в прошлом по рекам и волокам пути и прокладывали. Добирались аж до Байкала-озера, недалече от которого на реке Ангаре тотемцы и основали город Иркутск. А потом еще век за веком по налаженным торговым дорогам они дальше до океана чукотского хаживали и сам этот океан бурный (хотя его почему-то Тихим кличут) тоже на кочах пересекали, били каланов аж в самой Америке! Так вот, доподлинно известно, что прадед по женской линии того нового знакомца по имени Иван Кусков в Америке как раз русский город Форт Росс и построил для защиты от аборигенов местных и для ведения промысла морского зверя. Ну а уж к зрелым своим годам он в отставку вышел, управление городом сдал да и обратно в Тотьму вернулся в 1823 году. Да не один, а вместе с индеанской женой, и та дева ему уже в Тотьме потомство принесла. Получается, что купец этот не только дальний родственник их белозерских предков, но еще и потомок индейцев самых настоящих, про которых разные приключения в книгах писаны. Вот такие дела!

Ну а дальше прежний наш царь Александр Николаевич все те земли заокеанские: и Аляску, и Алеуты, да и Калифорнию – разным американцам с мексиканцами возьми и продай! Земля российская велика, конечно, и без того, да вот с Америкой бы интереснее было! Иван тогда набрался смелости и поинтересовался: почему продали-то? В ответ Василий Иванович первым нашелся: «А каланов всех перебили, вот там русскому промышленнику и нечего стало делать. Край – обуза! А то, что область та золотом неимоверно богата, на котором потом вся их Америка и поднялась, – так кто ж знал тогда? Это, видимо, такая наша родовая печать русского промысла и русской же политики: сначала сдуру, не подумавши, делать, а потом, одумавшись, искать тому объяснения…»

Сам Иван за прошедшие три года на пароходах с Василием Ивановичем тоже по Сухоне много хаживал по купеческой надобности. Были неоднократно в Вологде, в Устюге, да и в самом Архангельске на Двине. А один раз в прошлом году господин Милютин взял его даже с собой на Соловецкий остров, что в Белом море. Вот уж где красота необычайная повстречалась! Что там говорить, впервой по морю шли, да острова разные много им по пути встречались. Какое там у хозяина дело тогда было в монастырских землях, парень так и не усек, а может, просто так, за компанию с паломниками, решил Василий Иванович в святое место по личной причине поехать. В 1907 году весть печальная к ним пришла из Череповца о смерти батюшки родимого хозяина – городского головы Ивана Андреевича. Тогда хозяин один, без него, ездил на похороны Милютина, да говорил, что так и не успел к отпеванию. Возможно, в Соловках-то он и хотел прощение сыновье за то у господа отмолить, да еще и за упокой отца дары монастырю вез. Больно уж эти Милютины богобоязненные всегда были…

А еще в том же годе сначала из газеты, а потом и из письма от отца своего пришла Ивану другая печальная весть – о кончине в Пертовке Николая Васильевича Верещагина. Да еще за год до тех событий в Сельцах семья его схоронила и любимого, но сурового деда Ивана. Вот так получается, они все, его учителя и наставники по жизни, враз, один за другим, и ушли в иной светлый мир. Отец только и жив, слава богу! Один раз он даже своим ходом с братом Николаем наведывался к «блудному» сыну в Тотьму – увидел, что с парнем здесь все в порядке, живет в достатке, обрадовался и со спокойной совестью возвернулся к своему семейству в Сельцы. А самого-то Ваньку хозяин за все то время, что он в Тотьме в услужении у него, так до дома ни разу и не отпустил на побывку, даже в нерабочий зимний период. Что уж говорить про обещанную ранее учебу в Александровском училище на механика. Правда, не отказывал, а все обещал только, что «потом» да «вот уже скоро…» Хотя сам-то хозяин Василий в Череповец за те годы много раз отъезжал, и даже надолго, а его вот, мальчишку зеленого, здесь следить за делами пароходства оставлял, будто Иван что ни на есть его приказчик, а не простой посыльный и в доме служка.

Нет, купец Василий Иванович человек, с одной стороны, и шибко деловой, и, когда надо, отчаянно смелый, а еще взаправду совестливый. Когда заметил, как ему Ванька в деле важен стал, платить начал аж по 60 рублей в месяц! Притом так и сказал: «Вот тебе, Ванюха, достойное жалование, равно как у поручика в армии – только, пожалуйста, не воруй и не ври, а то прибью, да так, что и мокрого места не останется!»

Все бы ничего, только когда сильно затоскует хозяин по дому да по жинке, по дитяткам и внукам своим уже народившимся, да начнет оттого пить горькую – такого безобразия от него наслушаешься! Всех подозревает, всех ненавидит, никому не верит, все вокруг него враги да подлые людишки! Ну, и про самого Ваньку тоже в таком роде часто орет: «Подлая тварь, нищета голозадая, небось только и ждешь, чтобы господ благородного сословия сдушегубить! Да спалить богатство-то наше, трудами нажитое! Морда революционная, со ссыльными якшаешься! Прокламации с ними пишете! Пошел вон! Стой! Давай еще за смирновской лихо сбегай!» И вдогонку опять: «Чертина! Холуй! Свинья!»

Какое счастье – давеча тот уснул, храпит как хряк в своей комнате. Ванька заглянул туда: все ли в порядке? Сапоги с хозяина стянул, ноги на кровать забросил, подушку под голову всунул – пускай себе пузыри пускает, мямли свои жует… Потому теперь можно немного и почитать у себя в коморке при свече да повспоминать свои былые путешествия.

В поездках

Отдельные факты в повествовании заимствованы автором из рукописи тотемского крестьянина Замараева А. А.

Вспоминать – это значит про себя рассказать воображаемой Наталке: как оно там все с ним было. Вот про последнюю недавнюю поездку в Архангельск:

Второго июня был мой семнадцатый день рождения, а уже на следующий день сели мы с барином на пристани в колесный пароход «Гоголь». Он, как всегда, расположился с комфортом в первом классе, а я среди пассажиров третьего класса на самом дне корабля. У него, значит, каюта отдельная, с личным стюардом и с богатыми угощениями. У меня же в трюмной каюте, понятно, людей как соленых огурцов в кадке. Да я все больше на палубе подле его же каюты слоняюсь – вдруг звать начнет по делу, надо быть на стреме. Из интересного на реке в этот раз видел моторную лодку, пробежала мимо нас очень шибко – только мы ее и видели. Вот такие чудеса теперь есть: не только суда под паром, которые как паровоз ходят, но и иной мотор керосиновый для лодок изобретен. Не у нас, конечно, с Европы или с Америки привезена та машина диковинная. Прямо автомобиль речной.

Идем по реке, колесами крутим, да еще вниз – течение нам помогает. Прошли пристань Брусинец, обогнали там знакомый пароходик «Зосиму». Чаек над рекой много видели. Вечер погожий, теплый. Луна полная светит нам дорожку по реке. Берега слева крутые, лесистые, завораживающие. После села Березовая Слободка ширина реки уменьшилась до полуста сажень. Потому места еще красивше стали, берега же местами вырастают как скала. Особенно впечатляет в сумраке, хотя темнеет в эту пору совсем за полночь. Ночи-то белые!

Пароход здесь идет строго фарватером. Вообще, мелей летом много бывает, местами приходится лот или шест спускать – замерять глубину под килем. После полуночи прошли селение Опоки, и я ушел спать вниз. Нашел там куда приткнуться. В одном месте баба пьяная матом ругается, вот с ней никто и не хочет рядом сидеть. Ничего, пусть ругается. Велика невидаль, когда я уставший – пусть хоть в ухо кричит. Правда, в итоге мне тоже это надоело – пришлось ее локтем в бок пихнуть и знаками так показать: мол, в кармане нож, а потому могу и ножом, если что… На мое счастье, она струхнула и скоро успокоилась.

Утром подошли к Устюгу, берега уже шибко ниже пошли. Там большая остановка была после 250 верст пути. Василий сразу же ушел куда-то по своему делу, меня с собой не взял. Потому я по привычке прогулялся в собор и к ризнице, где еще с прошлого раза заприметил резную по дереву картину апостолов и Христа с ними на сюжет тайной вечери. Все на месте. Тут в соборе посетители обычно тянутся к гробницам устюжских чудотворцев Прокопия и Иоана, а мне это ни к чему – потому поднялся живо на колокольню. Там разных колоколов более двух десятков есть, а большой колокол – вообще в тысячу пудов! Звонарь местный про то мне поведал. Виды на город с колокольни, я скажу, завораживают. Люблю я бывать в Устюге том: пристань изрядная, удобная, протяженная, в городе много торговли, а улицы – прямые, длинные и в большей части камнем мощеные. Все по-культурному и богато.

Вечером снова тронулись на пароходе в путь. Через несколько верст в реку Сухону влилась большая река Юг. В этом месте, знаешь, изрядно красиво. Да и далее тоже. Река становится много ширше. Прошли пристани Красавино, затем Приводино. В Красавино-то мы с Василием Ивановичем до того специально как-то ездили на бумагопрядильную и полотняную фабрики. Там Милютины у них оптом много чего скупают для перепродажи.

Через 300 верст от нашей Тотьмы еще большой город – Котлас. Выдающийся город! Отсюда река сильно больше пойдет – Двина! Здесь также много хлебной торговли, включая теперь и милютинские амбары. Видел хитрые приспособления для погрузки хлеба – через клети прямо можно ссыпать зерно в трюмы барж, грузчики, получается, не нужны более. Далее еще была большая река Вычегда. Чем ниже по течению, тем река все более и более становится полноводной, а ширины аж до версты – не то что наша Сухона или Шексна.

Ну, моя жизнь в третьем классе тебе, Наталка, наверное, не шибко-то интересна будет. Народу там много, тесно, накурено. Сам-то я некурящий. Баловство это, только кашель дразнить. Когда люди в каюте не спят – многие чаевничают или читают. Ну, это те, что городские и грамотные. Когда со многими познакомишься, то можно тоже у них выпросить что-нибудь почитать. Но для того сперва нужно долго погутарить. Иначе никак. Если вдруг находится среди пассажиров гармонист – он тогда играет, конечно, другие же как могут пляшут. Всем весело, про тесноту да про другие неурядицы люди и не вспоминают тогда. Я-то сам не шибко танцевать приучен, но если песни затянут наши задушевные – оно, конечно, подпеваю.

На одной пристани видел табор цыган. Куда без них… Откуда этот народ? Перекати-поле. Говорят, с заморской Индии. Читал я про путешествие тверского купца Афанасия Никитина – вроде там ничего про них не было сказано…

На пристани Черевко всегда можно видеть готовых к отправке в ящиках больших поросят. Таких, что пудов по десять… Их только в этих местах ростют. Интересно, это порода такая или для того особая кормежка требуется? Надо будет Василия спытать. Он, если сам знает такое, то доволен будет меня поучить-то. Ну, а коли и сам не знает – просто выматерит. Но это мат добрый, без истерики.

На 375-й версте от Устюга идет впадение другой большой реки Ваги. У меня всегда с собой в дороге список с речной лоции имеется – потому весь путь я сравниваю то, что вижу, по нему. А многое вообще теперь на память знаю. Потому для пассажиров третьего класса я тоже, как и гармонисты, человек нужный – все знают про мою лоцию и потому идут с вопросами, что да где… На Двине в тех местах тоже шибко много мелей и островов, потому пароход обычно идет здесь медленно, матросы измеряют фарватер шестами с обоих бортов. Как только весь шест не уходит под воду – смотрим мели. Если сядем, потом самим без помощи не сойти.

На Сухони нашей от Тотьмы до Вологды это вообще беда. Бывает, летом в жаркий период вся навигация пароходная встает. А бывает так, что и до самой следующей весны некоторые пароходы, застрявшие на мелях, кукуют. Это вообще для них стремно. Вот недавно один застрявший пароход большой при ледоходе на Сухони побило льдом до того, что через день его и затопило. Главное тут – не прозевать начало ледяной сдвижки, чтобы вовремя потом отойти в безопасное место на реке и пропустить ледяной вал с торосами мимо. Когда же потом по реке одна шуга пойдет – считай, что спаслись. Бывает, в начале апреля та шуга еще идет вовсю, а первый пароход с Вологды уже навигацию начал. Но та упомянутая с пароходом авария, к счастью, не с нашей компанией приключилась. Василий наш бы такого ни в жизнь не допустил, хотя одно его судно тоже разок всю зиму в реке в ледяном плену куковало.

Значит, в Архангельске мы были 7 июня с утра. А выходили в поход, как я сказал, на следующий день после моего дня рождения – значит, 3-го. Всего в пути прошли 925 верст. В Архангельск теперь довелось сходить уже в третий раз. Город, из тех, что видели по пути, самый большой, много каменных зданий. Среди них даже в три этажа не редкость. Вся река напротив города – в пароходах, встретили там и пару своих, милютинских.

Василий ходил к ним на поверку, опять меня с собой не взял. Капитаны, значит, опять его в стельку пьяным напоили. Мне от хозяина были другие поручения – разнес письма по разным конторам, забрал от них в обратный путь счета и прочие бумаги. Те, что не были запечатаны, бегло просмотрел: неплохо у Милютиных торговля здесь идет. Но все больше их стал интересовать товар заморский, галантерейный. А я вот бы на месте моих благодетелей подумал, чтобы рыбой начать промышлять. Она здесь шибко дешева, можно сказать, даром отдают. А отвези ее в ту же Тотьму, то там цены уже вдесятеро будут выше: сколько здесь пуд стоит, то там за такие деньги продашь всего-то пять фунтов. Цены наши тотемские можно сбить на раз. А сохранение товара – если мы масло возим, то рыбу-то и подавно. Ну, может, определенная часть и попортится, но все равно прибыль все расходы с гаком покроет.

На пристани архангельской увидел в этот раз знакомый уже мне пароходик «Вера». На нем мы в прошлом годе и ходили с паломниками на Соловки. Тут все таким образом устроено: если тебе в монастырь дорога, то сначала кучкуешься с богомольцами на Соловецком подворье. Коли лето, как сейчас, то народу всегда уйма будет. До двух недель можно сидеть и ждать очереди на корабль до монастыря соловецкого. Иногда, правда, приходит сразу два или три парохода, и тогда большая часть уплывает на них. Мы с барином плавали на Соловки уже в осень, потому желающих было меньше, и потом для таких, как Василий Милютин, вообще нет понятия «очередь». Он тут, почитай, какой-никакой, но хозяин. Может и на собственном пароходе в инспекции ходить, но считает, что это расточительно. У той нашей поездки были свои тяготы – потрепало нас в море тогда штормом нещадно… Мне-то ничего, а хозяина всего вывернуло от морской болезни. Он потом спрашивал меня: «Почему тебя-то качка не берет? Ты же не моряк!» – «Так я же Ропак! Это по-поморски „торос ледяной“ означает! Моя фамилия от этих самых поморов и идет, я точно знаю. Потому, значит, предки мои за свои века столько бурь пережили, что теперь никакая морская болезнь нам, Ропакам, еще долго не страшна!»

Честно говоря, я не того тогда боялся, что качка, а то, что «Вера» эта наша посудина хлипкая была, хоть и железный корпус, а размер совсем не впечатляющий. Корабль запросто могло волной вынести на скалы, так мне казалось тогда. Валы набегавших волн поднимались такие высокие, что суденышко падало меж них с полной потерей горизонта вокруг себя. Внизу в трюме на женщин особенно страшно было смотреть, загадили все места. У всех глаза отчаянные, можно сказать, на мокром месте, и только шепотом у бога спасения просят.

Море бушует, берегов ни в одну сторону не видать! Ветер холодный, промозглый. Вдали наблюдали плавающие льды. А потом пришел еще и туман глубокий. Идти в туман пароходу никак невозможно, потому заякорялись. На якоре в волну вообще жуткое дело, того и гляди что судно на борт положит. А я чем дальше, тем веселее, хожу по судну и только всех подбадриваю. Капитан парохода увидел это и велел мне помогать команде. Вот тут я вообще загордился. Здоровые мужики, как и бабы, все в трюме попадали, а меня их спасать призвали.

В итоге так и шли: то туман, то мели, то качка великая… 350 верст прошли от Архангельска за сутки с гаком. Монастырем, когда его увидели вдали за мысом, я прям залюбовался. Стены белые каменные, башни круглые, храмы писаные, колокольня – лепота! Так в старину, кажется, говаривали.

Пока мы были на острове, я жил вместе с барином в отдельном помещении в каменной трехэтажной гостинице «Преображенская». Он там подолгу молил свое покаяние, а я опять шнырял где надо и где не надо. Соборы обойти – это понятно, на колокольню двухъярусную влезть к колоколам опять же прицениться (большой на нижнем ярусе в 1140 пудов и еще несколько по 300—500 пудов, малых вообще не сосчитал). В Преображенском, самом старом соборе картины были: «Христос на Голгофе», «Укрощение бури» и еще какие-то. Хороши! Другие соборы: Троицкий и Успенский – не такие старые, но даже сами-то покрасивше первого будут.

Запомнились еще пробоины в стенах крепостных и на церквях от ядер англицких. Это когда давно война с турком на Черном море была, то англичане со своей эскадрой приходили экспедицией к Архангельску и к Соловкам. От монастырских провианту требовали. А им монахи кукиш показали, да еще и сами по кораблю стрельнули. Вот те со злобы и постреляли много ядер в стены. Стены толщины громадной, даже не скажу сколько сажень – им те выстрелы как дробины по валунам.

Местные говорили, что англичане тогда на соседнем Заицком острове поживились-таки стадом баранов, а вот одинокий козел от них нагло скрылся – где, непонятно: остров маленький, безлесный. Искали его вороги долго, но так и не нашли. Ну а как уплыли их пароходы, он возьми и возвернись. Монахи на то его чуть ли не святым объявили, в забой не пустили. Зато все паломники, пока козел жив был, обязательно его навещали и мзду монахам оставляли за то.

Еще я много ходил в тот раз по окрестностям большого острова Соловецкого – на озера, коих немало и меж которыми монахи каналы проделали. Добирался пешком и до ближних скитов монашеских, на дачу там игуменскую забрел случайно однажды. Запомнился крутой подъем на Секерину гору, вид с нее сногсшибательный. Знали монахи, где себе райский терем соорудить! Прямо зависть за их там житие на том месте брала. Ощущение, что стоишь на облаке небесном и всю землю внизу наблюдаешь.

Питались мы в монастыре с Василием по-разному: то с братией в трапезной зале, то сами с самоваром сиживали в гостинице. Пробовал я там рыбу очень нежную, треска зовется – вкуснота необыкновенная! Жирная, прямо тает во рту. Смешаешь ее с клюквой да морошкой – объедение! Этих ягод в лесу да еще грибов в то время было – хоть косой коси. Никак не унесть.

Вернулись мы потом в Архангельск все на той же «Вере», но уже без шторма, без туманов и без приключений. Потому быстро. Теперь вот все это вспомнилось. Хорошая была та поездка, душевная. И Василий мой свои богоугодные дела справил. Он всю поездку тогда от Тотьмы и до обратного возвращения горькую не пил, а потому был вполне вменяем и даже сильно к себе меня располагал по дружбе. Иногда он очень даже хороший человек.

Сейчас вот не так было в последней поездке. И на пароходе хозяин много пил и куражился, а потом и в самом Архангельске на неделю целую уходил в запой. Тут куда ни кинь – все купцы, его партнеры. А для них тоже повод – Милютина «по чину» принять, чтобы обиды на архангельское гостеприимство не имел. Наконец, уже в середине июля возвратились мы благополучно в Тотьму с пересадкой в городе Котласе. Времени это заняло почти неделю.

Основная моя работа в дороге – следить за пьяным барином: чтобы за борт не свалился и чтобы не скандалил с такими же благородными пассажирами, как и он сам. Других дел и поручений в поездках моих немного – все больше стандартные обязанности денщика-ординарца: сюртук да рубахи держать в порядке, сапоги начистить. Иное дело в самой Тотьме, когда мы в конторе пароходства. Здесь без меня уже никак. Сколько бы хозяин ни был в запоях или в отъездах – я там ключевая для всех фигура: пока капитанам и приказчикам не дам своего благословления от имени Василия Ивановича Милютина – все будет заторможено. А чтобы разобраться в его коммерции, тут надо было поднатореть по делопроизводству немало. За эту работу мне хозяин теперь и платит больше, чем приказчикам. Только они, слава богу, того не знают и считают меня чем-то наподобие телеграфа, который лишь механически связывает их с временно отсутствующим директором-распорядителем. А ведь на самом-то деле я и есть временно и безупречно исполняющий обязанности управляющего! Решения по пароходам, складам, ремонтам – все решительно на мне. А для того надо знать хорошенько, что, да как, да и по сколько. Давеча усмотрел, что баржа одна перед отплытием негодная совсем была. Вроде и не мое это дело, но отпусти ее так, как была, – потом Василию забота великая выйдет. Вот от имени барина я все текущие поездки и перестроил – нормально вышло: ни простоев, ни задержек, ни убытков особых. Выкрутились… Слышал как-то, матросы наши меж собой говорили: «А молодой наш Иван Васильевич-то (то бишь обо мне) – не сынок ли на самом деле господина управляющего? Глядишь, через годик-другой он его тут и заменит совсем!»