В годину смут и перемен. Часть 2. Зазеркалье русской революции
TekstСкоро Иван стал предположительно догадываться, где у Ломова может быть лежка. Он с самого начала полагал, что если тот осел в их уезде, то искать банду надо на одном из дальних хуторов в абсолютно глухой местности среди дремучего леса и болот. Иначе бы за такой продолжительный период времени молва уже разнесла, где он чаще всего всплывает, а этого как раз и не было зафиксировано. Попробуй он осядь в той же Коште на горе – там, почитай, пять сотен жителей. Многие по делам постоянно ездят и в город, и в соседние села. Всем замок на рот не повесишь. А здесь, в укромном хуторе, можно поубивать хозяев мужского пола, детей взять в заложники, тогда бабы сами будут молчать как рыбы и под страхом смерти детей никому из соседей ни полслова не расскажут. Да и контакты хуторских с соседями по жизни сами по себе редкие – может год пройти, пока в деревне спохватятся и начнут судачить, что там случилось с их знакомыми отшельниками, почему так давно никого не видать, а не послать ли пацанят узнать: не померли?
Добравшись до волостного села Абаканово и объехав его стороной, бандит выехал на проселок в сторону Никольского. На заре прошли селение Покров, миновали худой, размытый паводком мостик через речку Шухтовку. Да, на телеге тут сейчас не вариант проехать было бы. Куда он там дальше намылился ехать после Никольского? Может, в Дору? Вот где места глухие да лихие.
За развилкой после Никольского бандит постоял в раздумье, но не поехал далее по большаку к Глухаревке, а свернул налево на малоприметную тропу-вырубку в сторону Ярцевских болот. Так теперь бы и врага не упустить и дать знак отряду, куда надо за ним повернуть, а то они так в сторону Доры и уйдут все. Иван аккуратно вывернул с корнем три полусухие ели и выложил на дороге за собой стрелку из них. Авось догадаются. Ждать остальных – можно упустить свой «колобок», показывающий заветную дорогу. Хотя теперь все стало более-менее понятно: где-то здесь должен быть Ярцевский хутор. Видимо, там и отсиживаются бандиты с ранее угнанным скотом, если только его уже не распродали через доверенных барыг.
Несколько часов Иван и его группа разведки вели наблюдение за хутором. Близко подойти не получалось – с хутора просматривались ближние подходы, которые приходились на открытую болотистую местность с озерами. Кроме того, со стороны строений слышался собачий лай – можно было легко обнаружить себя. Пройдя стороной через заросли кустарников, Иван убедился, что путь, по которому они сюда пришли, – единственный, чего-то другого с названием «дорога» здесь быть не могло. Вероятно, тайные тропы через громадное моховое Ярцевское болото у местных имеются, но с лошадьми, поклажей, скотом бандиты по ним точно не выйдут из окружения.
Расчет был следующий: вернувшийся бандит расскажет своим, что с ними произошло в Сельцах. Знать, что все убиты, а не ранены, он наверняка не может. Значит, красногвардейцы могли выпытать у захваченных раненых, где их схрон. Тогда скоро сюда должен прийти большой отряд красноармейцев, и Ломову с подельниками останется только без всего нырять в болотные тропы. Весь грабеж и добыча, получается, были напрасными. Нет, на их месте Иван бы срочно начал сбор и ушел бы с приметного места в другие, запасные дебри. Наверняка на примете у Павла такие базы еще есть. Ждать прихода воинских отрядов красных он не станет. А про то, что отряд такой уже засел в засаде на единственном выходе с хутора, он знать не может. Еще час, и Ломов побежит.
Предположение бывшего кавалерийского разведчика, георгиевского кавалера оказалось верным. Скоро было замечено движение многих всадников от хутора в их сторону. Похоже, был там и ранее угнанный с Селец и с других мест скот. Разведчики переглянулись и вопросительно посмотрели на командира – план засады уже был проработан в деталях, требовалось только подтверждение на то от Ивана. Тот первый раз за все время нахождения в родной сторонушке улыбнулся и скомандовал: «По местам! Мой выстрел первый!»
Засада удалась на славу. Перед боем Иван попросил бойцов по возможности пленных не брать. Не хотелось ему смотреть в глаза нелюдям, которые насиловали и калечили его сестру, убивали мать. Ломова и Кляпа он надеялся застрелить самолично. По тактике отхода в таких случаях один вожак, скорее всего, будет возглавлять колонну, другой же пойдет замыкающим. Находиться сразу в двух местах у Ивана не получится, поэтому он свое место в засаде расписал по жребию, подбросив монетку. Выпало находиться в голове засады. Так и сделал, полагаясь на божий промысел.
Первым в дозоре банды ехал на коне однорукий, с ним еще другой, но не Ломов. Значит, Павел будет в конце. Если его не убьют наши сразу же, то он захочет вернуться на хутор и далее будет уходить по болоту. Это плохо.
Раздробив метким выстрелом голову Кляпа, Иван тем самым открыл охоту на бандитов. Сам же прекратил огонь и побежал за спинами своих стрелков, не разбирая дороги, по дебрям через поваленные стволы и кустарник в сторону хутора. Каким-то чутьем во время своего бега он осознавал, что все выстрелы производят только его бойцы. Лишь когда он уже оказался в хвосте бандитской колонны, прозвучало два или три ответных запоздалых выстрела, но и они быстро заткнулись.
Случилось же то, чего больше всего командир засады и боялся, – Ломов и еще один подручный бандит сумели выбраться из-под обстрела его отряда и сейчас улепетывали, но не в сторону хутора и Ярцевского массивного болота, как он думал, а значительно левее, через, казалось бы, залитое водой открытое водное пространство, которое он принял за озеро. Но оказалось, что это вовсе не озеро, а лишь затопленное паводком низинное кочкообразное поле или луг. Бандиты, а за ними Иван бежали по нему пехом, утопая в грязной липкой жиже. Через несколько минут этого кросса все сапоги были оставлены на том поле и брошены – их засосало в грязь, доставать же обратно было немыслимо долго.
Несколько раз бандиты стреляли в догоняющего, но без успеха. Ивану сильно мешала шашка на боку. Надо было ее еще до боя снять – бесполезная ведь, да и ножны деревянные с кожаной обтяжкой тяжеловаты. Но теперь бросить родимую в затопленную жижу – это выше его сил. Ведь это не просто вещь, а его спутник и товарищ с первого порохового 14-го года.
Водное поле все не кончалось, Ломов был в отрыве, тогда как его спутник, наоборот, отставал. Выстрелив еще раз в Ивана и промахнувшись, последний беглец от усталости сел на первую же попавшуюся по дороге кочку, отбросил в сторону бесполезный обрез и поднял руки вверх, прося пощады. Здесь-то и пригодилась добротно наточенная шашка, надо было беречь патроны.
На удивление, там, где не должно было быть ничего, кроме звериных троп в принципе, а полагалось быть исключительно топям, Ломов находил какие-то приемлемые для человека выходы и проходы. Но по его следам как привязанный бежал преследователь. Чутье подсказывало Павлу, что догоняющий его враг крайне опасен и один на один ему будет с ним не разобраться – схватку эту он проиграет. Надо убегать, а это у него получается лучше, и расстояние между ним и преследователем постоянно увеличивается, в чем Ломов убеждался, посматривая назад своим одним глазом. Здоровье ему позволяло держать высокий темп бега по пересеченной местности, по завалам из гниющих стволов деревьев, по ямам и буграм. Скоро преследовавший главаря бандитов красноармеец совсем скрылся из вида. Павел прислушался – шума преследователя больше не было. Но это не повод расслабляться. Надо срочно уходить дальше. В ближайшем селе Покров у него есть где укрыться.
__________________________________________
За свою эпопею бандитских налетов в 1918 году Ломов и его подельники убили уже немало народа. В каждой деревне если обнаруживались люди, в той или иной степени являвшиеся сторонниками или наймитами власти, они подлежали публичной казни. Так желали некоторые его братки, считавшие, что борются против коммунистов за освобождение крестьян, но сам-то Павел был давно равнодушен к любой политике. Он бы с удовольствием сейчас жил в полюбившейся Франции, но судьба уготовала ему оказаться здесь, на его опостылевшей родине, в самое неподходящее время. Куда теперь денешься. Разве что если неслыханно разбогатеть, достать драгоценностей и золота – тогда можно подумать о возвращении в Европу. Сейчас же ему эти бандитские прилюдные убийства и слава борца с большевизмом только на руку. Главное, чтобы народ боялся, молчал и беспрекословно подчинялся их силе.
Одного комбедовца по имени Фома он как-то сам спас от расправы. Было это в деревне Погорел – мужичок просил пощадить его. «Лизать сапоги мне будешь?» – и тот лизал. «Найдите нам говна! Есть это будешь?» – и тот ел. Под конец он согласился лично расстрелять своего же соседа – такого же комбедовца из их ячейки. Противно было даровать этому червю жизнь, но Павел понял, что теперь эта тварь будет его личной шавкой, станет его ушами и глазами в данной местности. Потом по аналогичному сценарию он навербовал (замазав кровью) в разных селениях еще пяток шавок, планируя довести их счет по штуке на каждую деревню.
Революционные власти ему не нравились до изжоги, хотя были юные годы, когда Павел и сам искренне верил, что его судьба – дело революции. Ни первая новая власть от Временного правительства, которая засадила его в тюрьму год назад, ни следующая, уже большевистская, отказавшаяся даровать свободу наравне с Кляпом и другими уголовными подельниками, не грели его воспоминания. Большевики припомнили ему его дворянское происхождение, а то, что он сидел вместе с их же товарищами в одних холодных застенках Временного правительства, уже ничего не значит?
Сначала Ломов долго обживал Череповецкую уездную тюрьму, которую когда-то в 1905 году они, учащиеся городских училищ, ходили дружно с демонстрациями освобождать. В конце 1917-го, уже после переворота в Петрограде, его перевели недалече в лагерь для бывших царских офицеров и полицейских. Именно там он среди заключенных встретил своего «сажальника» следователя Вдовушкина. Посмеялся над ним тогда еще: «Что, помогли тебе, полицмейстер, твои ляхи?» И именно с этим напыщенным честным дураком повели их вместе к стенке. Как только в большевистской среде на уровне губернии или уезда какой-нибудь контрик или просто «хороший человек» кончал очередного комиссара, то в их лагере из строя обязательно отбирали каждого десятого в заложники, против которых сразу же приводился в исполнение расстрельный приказ революционного трибунала…
В тот раз единственная попавшая в тело Павла пуля удачно прошла навылет, не задев жизненно важные органы. Пока лагерное начальство организовывало похоронную команду, Ломову удалось выбраться из-под грузного тела случайно заслонившего его бывшего полицмейстера и дать деру. Этот счастливый случай Павел тогда воспринял как карт-бланш, как знак свыше, чтобы еще пожить в свое удовольствие и отомстить всем, кому он оставался должен. Но две мести для своей бывшей невесты Наталки и ее муженька-недотепы Ваньки, лишившего Павла не только плотно повязанной его паутиной девушки, но и полноценного зрения, он продумывал особенно тщательно.
Первый раз в марте рассчитаться с ними в Сельцах не получилось, дорожки разбежались и не совпали. Второй, вчерашний случай оказался роковым для его людей – обхитрили его голодранцы красные. Но сам-то он опять, похоже, выкарабкался из-под тел, и это тоже верный знак, что будет даден еще и третий шанс для отомщения проклятущим Ропаковым.
__________________________________________
Оторвавшись от погони, Павел Ломов окольными путями через лес вышел на берег речки Шухтовки и вдоль нее добрался до покосившегося моста на дороге из Никольского в Покров. Потом, подумав как следует и предположив, что на околице Покрова его может ожидать красноармейский патруль, он перебрался на противоположный берег разлившейся в половодье речки и двинулся в обратном направлении. Надо было перекантоваться в лесу до темноты и только тогда уже проникать в село, чтобы у доверенного человечка получить кров, согреться, да, наконец, приобуться (сапоги ведь были потеряны при отходе), босиком бегать по лесам и болотам – это еще то удовольствие…
Когда наступило время двигаться на Покров, Павел неожиданно обнаружил, что, уйдя в сторону от речки, он потерял надежный ориентир и теперь хаотично блуждает по болотистым перелескам, не имея возможности сориентироваться, куда и как дальше двигаться. От мокрой холодной земли в отсутствие обуви его начинала колотить зябкая дрожь. Впрочем, возможно, что она была лишь следствием наступившей легкой паники.
Наконец бандит, кажется, сориентировался по направлению, куда следует идти, чтобы выйти на Покров. Когда-то в незапамятные времена в этой местности был скит и даже небольшой монастырь, где жил и служил богу схимонах преподобный Сергий Шухтовский (в миру Стефан). Сколько раз банда Ломова проезжала здесь, запутывая свои следы, и Павлу в голову даже не приходило это вспомнить. А вот теперь, пока он увязал голыми пятками в болоте и дрожал от холода, мысль про то вдруг осенила его. Только бы не пришлось тут ночь коротать. В карманах нет даже спичек, чтобы разжечь огонь. Все пришлось бросить, когда неожиданно зажужжали со всех сторон пули и показалось, что наступает конец его вольной жизни.
Выбившись из сил, Ломов остановился, раздумывая, стоит ли ему теперь использовать два оставшихся в обрезе патрона, чтобы разжечь огонь. Теоретически это было возможно. Сухой порох из патрона – отличная вещь для розжига. Он быстро отогнал эту мысль – оружие еще может понадобиться. Но минут через десять уже вполне уверил себя, что это единственный выход из создавшейся ситуации, – без костра он тут ночью просто околеет, а искать в темноте среди лесного болота выход на село стало очевидно, что бесполезно.
Павел уж и не помнил, кто ему и когда рассказывал про такой способ разжигания огня в безвыходной ситуации. Сначала надо было собрать то, что можно будет запалить от выстрела: сухие веточки, сухой мох, трут. Для такого дела даже не жалко надорвать шубейку и использовать ватную подкладку. Далее требуется вынуть из патрона пулю и изъять из нее половину порохового заряда, а в освободившееся место в гильзе следует забить измельченную сухую вату. Наконец, произвести холостой выстрел в место разведения костра – должно вспыхнуть, особенно если выстрел придется точно в то место, где будет на вате лежать сэкономленная часть пороха. Дальше только раздувай огонь и подкладывай заготовленный хворост.
Ломов решил, что одним патроном можно вполне пожертвовать. Все сделал по инструкции, но удалось добыть огонь только при второй попытке. В итоге теплый очаг есть, а патронов нет. Из оружия оставался только старинный нож-кинжал. Это трофей от первого саморучно убитого им человека – Дмитрия Ропакова, старшего брата Наталки. Раньше кинжал всегда был с Павлом в саквояжике в память о добытом из него алмазе, который на много лет сделал его обеспеченным и уважаемым человеком. Теперь же этот нож он подпоясывал на ремне – так было надежнее в его кочевой жизни, полной опасностей.
В жутком ажиотаже Ломов первое время после розжига костра в удачно найденном им среди болота сухом местечке с ельником пытался поддерживать огонь. Постепенно образовались устойчивые угли, и он успокоился на том. Если даже огонь потухнет, то его снова можно раздуть. Павел развесил рядом на палках свои мокрые штаны и блаженно начал «поджаривать» прямо в жаре пламени озябшие побелевшие и пораненные на сучьях ноги. Нет, все правильно он сделал. Сейчас обсушится, согреется, а завтра будет уже совсем другое настроение. Да и волков, если что, огонь отпугнет. А в этих местах их, говорят, не стаи, а тучи. Сейчас, после голодной зимы, звери особенно опасны и коварны.
– Ну что, обсушился? Молодец, огонь запалил. После тебя доброму человеку пригодится.
– Кто здесь? – встрепенулся Павел, и его рука непроизвольно потянулась к отложенному вместе с ремнем в сторону кинжалу. Кто с ним разговаривает из темноты, видно не было. Голос был каким-то неестественным, нечеловеческим. А ну если это сам преподобный Сергий явился? Бред какой-то!
– Палач! Он же судья, он же, если хочешь, адвокат твой.
– Ты знаешь, кто я? Ты призрак?! Не пугай меня!
– Я все знаю. Был ты когда-то нормальным парнем, добрым, заботливым. Но искушение золотым тельцом пережить не смог – убил своего лучшего друга, предал девушку любимую. И чем дальше, тем больше ты губил свою душу. Скоро стал убийцей и насильником, закоренелым бандитом и извращенцем.
– Да, но это все обстоятельства. Жизнь сама вывела меня на эту дорожку. Я не хотел, сопротивлялся этой дьявольщине, а людишки вокруг скверные, черти мохнатые, меня толкали на путь недобрый. Если бы не я, то и меня! Пощади меня, старец! Я… я тоже уйду в монахи, отмолюю-ю грехи, добрые дела еще сделаю! Это я с виду бандит, а в душе хороший!
– Врешь! Не осталось в тебе ни капли чести или души покаянной, чтобы снова возродиться в человека. Перегнила в тебе, Паша, душа твоя. До основания перегнила и разложилась в прах. Вот и сейчас ты о прощении просишь, а сам нож как ядовитая тварь подбираешь, чтобы еще кого убить им можно было. А я ведь неубиваемый! Ты верно сказал: дух я вселенский. То самый дух, который отведет тебя в геенну огненную! Нож-то брось в сторону! Не отягчай больше свою вину! А то и разговаривать с тобой дальше не стану!
– Вот! Бросаю, святой отец. Не гневись только. Может, душа моя и в потемках, а только есть там еще место к исправлению. Я чую это теперь!
– Говори тогда, кто в Сельцах женщину убил, кто ее дочь мучил пытками и насилием? Не смей только врать! Как на духу рассказывай!
– Я сам к ним даже не прикасался. Это все Кляп, садистская морда. Я только велел наказать как следует, ведь она да невестка ее Наталка нас в милицию сдали. Если бы не они, я бы, может, уже далеко отсюда был и никого бы больше не убил. А когда Кляп с ними там все начал, то я вообще из дома прочь вышел!
– Чистоплюй, значит. Только приказы отдаешь. А сам рук своих кровью не марал. Кляп за то уже получил, жаль, недолго мучился. А вот тебя смерть только готовится в свои объятия взять. По закону нашему тебе и выбирать-то особо не из чего: либо четвертование, либо огненное чрево тебя ждет.
– Ой, боженьки мои! За что? Не мучай меня! Боюсь ведь!
– Ну да я тебе снисхождение сделаю. Начал ты свой путь на службе у дьявола с этого кинжала, которому Годун название, – от него и погибнешь!
Сердце Ломова забилось в страшном предчувствии, он даже не почувствовал, как обугливаются его пятки в огне костра, распространяя по округе запах горелого мяса. Ему стало не просто страшно, а страшнее страшного. В голове помутнело, как будто эту голову стали сжимать между наковальней и молотом и бить-бить-бить… Последнее, что он понял, – что мертв и это теперь навсегда. Если мертв, то почему все равно так больно?!
Прежде чем Иван вышел из тьмы на свет костра, чтобы, как палач, воткнуть кинжал в шею этого змия, он догадался, что тот мгновение назад умер сам, можно сказать, собственной естественной смертью. Завалившийся на бок с единственным остававшимся целым глазом навыкат труп Ломова выразительно подтверждал наступивший бесславный конец для бывшего помещика-революционера, а в финале бандита-изверга. Либо его сердце от страха не выдержало, либо произошло мгновенное кровоизлияние в мозг.
Жаль, и этот умер быстро, так и не помучившись…
Иван бросил в огонь подсохшие уже штаны умершего бандита, а потом и всю остальную его верхнюю одежду. Оттащил труп в сторонку, чтобы случайные взгляды на него не мешали Ивану самому нормально высушиться. Как замечательно, что Ломов сумел тут разжечь костер. С одной стороны, он и сам теперь может обсохнуть и нормально дотерпеть до утра, чтобы выйти к людям. А с другой – если бы не те два холостых выстрела да замелькавшее в лесу пламя огня, не найти бы ему место, где схоронился матерый бандит. Все-таки при погоне его старые раны, полученные на германской войне, дали о себе знать, и он этого гада упустил, а еще сбило то, что, когда, преследуя, дошел до моста, почему-то подумалось, что Ломов мог уйти здесь не в село, а в обратную сторону по другому берегу Шухтовки. Трудно было принять такое решение и вернуться в лес, но все же правильно, что Иван доверился своему нюху, иначе бы упустил беглеца совсем. Места дремучие – просто так этот лес даже дивизией не прочешешь, а не то что его небольшим отрядом. Кстати, как они там? Все ли уцелели в давешней перестрелке в лесу? Ничего, завтра он все доподлинно узнает. Разберутся и с теми, кто и почему укрывал бандитов. Может, и в захваченной скотине найдутся их ропаковские коровенки. Хозяйство все же надо будет начинать налаживать. Нельзя больше жить одной войной.
Ночью Ивану приснился на месте стихийного бивака странный сон. Кто-то, похожий на него как две капли воды, брал его за руку и вел куда-то в незапамятные места и времена к его мертвым предкам. Еще этот кто-то похвалил Ивана, что он вновь обрел их родовую реликвию – нож, ранее похищенный из семьи. Сон был длинный и очень приятный, несмотря на то что вокруг Ивана всю ночь ходили призраки мертвецов.
Знал бы ушедший в приятные сновидения босой воин, что само место костра невероятным образом расположилось прямо над скрытой три века назад от людских глаз могилой одного из прародителей его рода – оставшегося в устных преданиях легендарного воина Ропака.
__________________________________________
Успешное и, что важно, быстрое полное уничтожение банды Ломова и выявление в уезде его скрытых пособников позволило отряду Ивана заслужить авторитет у советской власти в Череповце, ему оказали там дополнительную поддержку, что позволило увеличить истребительный эскадрон до полусотни. Комиссара в итоге в отряд так и не дали. Среди бойцов отряда случился один партейный крестьянин – он в бумагах и значился комиссаром.
Деревню на сходе жители равнодушно согласились переименовать в Красное Сельцо, и даже какое-то время в документах так и писалось, что место рождения детишек – Красное Сельцо. Но все равно название это не прижилось, и со временем жители вернулись к Большим и Малым Сельцам или просто к Сельцам.
После ликвидации банды и снятия от нее угрозы родным все временно эвакуированные в город вернулись жить домой. Иван хоть и числился командиром красного эскадрона, но, если не было надобности срочно ловить и преследовать очередные банды в их волостях, как и все его остальные бойцы, жил больше у себя на деревне, где понемногу налаживал сначала свое, а потом и общедеревенское «коммунное» хозяйство. Иногда, правда, приходилось отдавать дань советской власти и участвовать в подавлении контрреволюционных (читай – рабоче-крестьянских) выступлений, как это было при подавлении в июле в Ярославле левоэсеровского мятежа и осенью 1918 года при ликвидации Пришекснинского народного восстания.
Жена Наталка после случая с разгромом банды Ломова очень обрадовалась тому факту, что ее бывший жених Павел умер естественным образом, а не от пули или удара ножом ее мужа. Еще она была очень удивлена возвращению заветного украденного когда-то ценой жизни ее брата заветного кинжала Годуна, но когда позже увидела его однажды в руках народившегося летом 1920 года сыночка Бориса, предложила спрятать куда подальше. Спрятали, да так замечательно, что дед после смерти жены и сам не смог вспомнить куда…
Сестра Ивана немая Татьяна по его настоянию и благодаря оказанной денежной помощи от губкома ездила в 1919 году на лечение в Петроград, но по возвращении все же осуществила свою сокровенную мечту и осознанно ушла в монастырь в Парфеново30, где, по ее словам (общалась она с другими людьми через записки, а вот бог ее и так, видимо, понимал), прожила самые счастливые годы. Крайне редко она навещала в миру своих родственников, при этом очень радовалась весточкам о каждом новорожденном ребенке в семьях братьев Ивана и Николая, а также своих старших замужних сестер. В голодные годы 20—30-х годов, когда в области умирало, не дожив до школьного возраста, до трети крестьянских (колхозных) детей, в их семьях не случилось ни одной детской смерти. Татьяна верила, что такие исключения – только благодаря ее молитвам и самоотверженному заступничеству перед Богом.