В годину смут и перемен. Часть 2. Зазеркалье русской революции
TekstГлава 7. Большевизм матереет, а война возвращается…
Побег со своими, но и от своих (сентябрь-октябрь 1917 г., осень 1919 г.)
Бывший санитар Юго-западного русского фронта Осип Степанович всю жизнь потом считал свое пленение австрияками проявлением милости божией, иначе бы не дожить ему до наступления мирных времен, не вернуться до дома. Привыкший на своей малой родине к аскетичной жизни, мелкий по росту и по весу, он мог легко и долго обходиться без нормального пропитания, а его закаленная нервная система выдерживала любые моральные и физические ущемления. Сколько его ни били в плену (и охранники, и свои же уголовные морды), сколько ни мучили болезни или скученность на этапах и в бараках – он все выстоял и перенес, только огрубев и закалившись от всех этих испытаний, немыслимых для избалованного комфортной жизнью человека.
По натуре человек он был малоразговорчивый, стеснительный и потому малокомпанейский, но всегда доброжелательный, открытый, неунывающий и безотказный (конечно, в пределах доступных для него возможностей). Другие, более авторитетные пленные относились к чудине покровительственно, никогда его не приближали к элите, но и шустрить не понукали. Были и такие, что считали его достойным полноценного общения в рамках высшей касты.
После долгих мытарств по разным австрийским лагерям военнопленных судьба привела Осипа летом 1917 года в немецкий лагерь на территории Баварии, в местечко Айхах недалеко от города Аугсбурга, который, в свою очередь, был равноудален от сложнопроизносимого города Ингольштадт, что на Дунае, и от самой столицы Баварии города Мюнхена. Их расконвоированную группу русских пленных определили на строительство дороги, старшим по бригаде был определен свой же фельдфебель, но иногда наездами появлялся управляющий работами немец, а при нем бывший русский офицерик, балакающий по-немецки, в качестве переводчика.
Куда тут бежать – первый же встречный (пусть хоть ребенок) сразу же побежит сдавать беглецов своим. Да и в силу низкой образованности русские пленные солдаты очень примитивно осознавали, в какой части света они вообще тут теперь находятся. Чтобы не тратиться на конвои в Аугсбург, немцы их разместили жить в походных палатках на дорожном становище в некотором отдалении от Айхаха. Кормили – и то слава богу. Работа физически тяжелая, но тупая, зато в отсутствие надлежащего досмотра можно и полентяйничать немного, схалтурить, если что.
Сентябрьским дождливым вечером 1917 года, как раз после ужина, к ним в палатку неожиданно зашел незнакомец с проявляющейся щетиной на лице. По виду тоже из русских пленных, но сильно изношенная и выцветшая одежда явно когда-то была офицерской. Не сговариваясь, вся команда в палатке, включая Осипа, инстинктивно поднялась, как будто они и не в плену, а в окопной землянке, а к ним действительно заглянул строевой офицер. Человек обвел всех пристальным взглядом и жестом показал, чтобы садились.
– Чайком, земляки, не угостите? – спросил он, видимо, чтобы снять напряженность в неловкой обстановке. Конечно, чего ж не угостить гостя – налили ему кружку да предложили чего было из остатков вечерней своей трапезы: «Покушайте, чем бог послал, вашеблагородь». Человек с охотой принялся и за чай, и за хлебушек, благодарственно кивая головой на пожелания ему здравия, потому как рот оказался сразу же забитым едой. Через некоторое время гость закончил прием пищи и еще раз всех горячо поблагодарил.
– Ну, давайте, братцы, познакомимся. Я – поручик Тухачевский Михаил Николаевич. Был, как и вы, в плену. Четыре раза бежал, но все неудачно. В итоге определили в лагерь для неисправимых беглецов, что недалече здесь, в Ингольштадте. Не хочу, знаете ли, с прочими господами офицерами с утра до вечера в карты резаться да дурацкие ностальгические разговоры разговаривать. В настоящий момент опять в пятый раз в бегах – иду, хоронясь от людей, в сторону Швейцарии. Но иду только по ночам, старые ошибки свои стараюсь больше не допускать. А Швейцария, братцы, это страна в самой что ни на есть середке Европы, может, слыхали? Горная, райски красивая, с водопадами да снежными вершинами, ну и она к тому же еще и нейтральная от всей этой войны. Хочу до нее этим месяцем дойти, пока зима не придавила. А уж через нее потом окольным путем можно вернуться в Россию да повоевать там еще маленько. Ну что! Нет желающих мне кампанию составить? А пленили меня, знаете, братцы, обидным способом – сонного при вражеской вылазке. Дозорные наши уснули, сукины дети, вот и меня с ними захватили. А так не подумайте – я не какой-нибудь там трус или иуда. Я за полгода моей войны на фронте пять орденов за храбрость имею. Вот ей-богу (перекрестился)!
Народ в палатке наконец смекнул, что к чему и что за лихо этого офицерика по ночам в чужой стране гоняет. Конечно, все наслышаны были, что некоторые пленные из германского плена бегут. Охраняют несерьезно – вот и бегут. Но, видимо, все они вот такие – отчаянные да нахрапистые, наверное, больше из офицеров бегуны те. Что у этих господ на уме, и не поймешь никогда. Многие из них сами на фронт просились да сами первыми под пули бросались в первой же атаке. Оттого погибали ни за что, по-глупому. А что бы им не пожить-то еще? Ведь все от роду было дадено родителями – белая кость, одним словом. Крестьянскому же парню, да без образования, да без языков – вообще страшно куда из лагеря уходить. Потому немцы их и не охраняют толком. Нет уж, ты, мил человек, нас не смущай своим побегом смелым – мы тебя тут и обогреем, и накормим, и спать уложим, если хошь… Однако ты иди, знаешь ли, своей дорогой, а мы уж здесь останемся конца войны дожидаться. Божий промысел на то имеется. Там, на небе, знают, куда нас в итоге определить треба. В неволе, конечно, жить плохо, потому как по дому каждый из нас скучает, по жинке, по детишкам да по хозяйству – зато ни тебе обстрелов, ни газов, ни окопной окочурки.
– Я с вами пойду, вашеблагородь! – неожиданно произнес в наступившей гробовой тишине обычно тихий и умиротворенный Осип, – Швейцария? А можно и в Швейцарию эту! Мне все одно – надоело здесь, хоть на стенку лезь… Да и стройка наша – она же все равно на ворогову победу работает! Не хочу, чтобы германцы от моих трудов здесь потом на фронте преимущество имели.
– Верно говоришь! Ну вот! Один молодец уже нашелся. Говорили мне местные немки, что здесь паркплатц где-то с русскими на дорожном строительстве имеется. Дай, думаю, попытаю счастья, загляну к ним – может, и найду себе напарника в путь неблизкий. С моего-то лагеря офицерского никто не решился пойти на пару, хотя там и французских офицеров29 немало было, а для них Швейцария почти что домой родной. Конечно, и я там не каждому мог об этом деле довериться. Тебя как звать, солдат? Осип? Чудина? Это что – фамилия такая? Нет? Прозвище? Ты забывай, брат, кликухи эти собачьи – человек должен с именем да с фамилией на свете жить, а не по кликухам. С какого года рождения, с 1893-го? Смотри-ка, выглядишь мальчишкой, а мне полный ровесник – я тоже с этого года. А сам-то чей? Вологодский, стало быть? Из санитаров? Тебя-то как в плен угораздило попасть? Офицер подвел? Предал, значит, плешивый? Ну, это тоже бывает – песья шваль и среди нас имеется в достатке. У меня к этим маменькиным сынкам, поверь, никакого расположения, а тем более жалости нет, если что. Для сведения: я сам из Смоленской губернии, отец дворянин родовитый, да зато мать крестьянского происхождения. Так что корни мои разномастные. Окончил в четырнадцатом году военное Александровское училище и как лучший по курсу получил назначение в лейб-гвардии Семеновский полк, да сразу пошел туда подпоручиком. А тут и война вдруг подоспела – попросился на Западный фронт, был там ранен. Так с первых дней и до февраля 1915 года все на фронте был, а тогда уж и плен случился. Ну, вот мы с тобой анкетами и обменялись – надо, паря, знать, кто тебе, если что, спину прикрывать будет. Ну, давай, собирай свои манатки, если харчи какие есть, тоже бери, да идти надо, пока темень – она наша защитница. Днем нас быстро немчура вычислит, хоть среди полей, хоть через лес пробирайся. Поэтому днем надо затаиться в укромном месте да лучше сил набраться. А вы уж, братки, нас завтра сразу с Осипом не сдавайте, коли что.
В отличие от Тухачевского, Осип бежал тогда из плена лишь в первый, а не в пятый, как его напарник, раз. Поэтому, хотя он и старался во всем полагаться на своего более опытного товарища, учиться всегда приходится именно на своих, а не чужих ошибках. По большому счету, Тухачевский его просто максимально использовал, чтобы обеспечить свою безопасность. В ночных переходах и на дневных биваках будущий полководец при любой потенциальной опасности (о которой Оська обычно даже не догадывался) посылал того вперед на разведку, в дозор. Также в обязанности Осипа обычно входила и добыча (правильнее сказать – воровство) съестных припасов.
Возможно, им сопутствовала удача, а может, просто количество перешло в качество, но в итоге эта парочка действительно добралась до самой границы Германии со Швейцарией. Осип уже в тонкостях знал их дальнейший маршрут в Россию: после Швейцарии будет Франция, потом Англия, Норвегия, Швеция, ну а Финляндия – считай, уже и есть не что иное, как «сени» Российской империи. Случайно ли произошел в этой схеме сбой или, может, сам поручик посчитал своего напарника дальше лишним в его передвижениях по Европе, но в итоге Тухачевский продолжил полет по своему намеченному пути в одиночку, а Оська погорел в последнем рейде за провизией – был обнаружен, догнан и задержан какими-то спортивного вида мальчуганами лет пятнадцати – бойскаутами.
Убегая от них, Осип, чтобы не навлечь беды на своего прятавшегося недалече товарища, специально бросился бежать в противоположную от Михаила сторону, где и возможные пути отступления для него были неведомыми. Конечно, бежать следовало именно в гору к наблюдавшему за происходившим из своего укрытия Михаилу, а уж вдвоем они бы с этими безоружными юнцами непременно справились. Да и идти в светлое время на вылазку, конечно, изначально не стоило, тем более что на оставшийся небольшой переход до безопасной Швейцарии продовольствие у них еще имелось в достатке. Тем не менее Тухачевский ненавязчиво, подначивая Осипа на слабо, подвинул того самого выразить желание попытать счастья. Вот и попытал…
Чего Осип до конца жизни потом не понимал, так это то, почему, когда на него набросились те немецкие пацаны, его Михаил, наверняка видевший, что, кроме них, больше преследователей нет, а потом, скорее всего, наблюдавший, как эти парни ведут связанного Оську практически мимо места укрытия поручика, не выскочил из-за засады и не освободил его тут же от нового плена. Как он тогда был уверен, что вот сейчас, вот через мгновение это произойдет и они с товарищем даже вместе накостыляют этим борзым мелким гансам во все свое русское кулачное удовольствие. Нет, не выскочил, а Осипа вечером местные пьяные бюргеры от души избили ногами, да так, что приехавшим наутро забирать русского беглеца полицейским пришлось буквально волочь посиневшее после экзекуции тело до своей повозки.
__________________________________________
Следующим местом лагерного заключения Осипа стала гористая Словакия, куда он, чередуя этапы, попал в декабре 1917 года. К этому времени он, как пес, зализал свои раны и следы издевательских побоев, но уже, как побитая собака, озлобился на все и вся вокруг. И хотя пленные, склонные к побегам, после каждой неудачной попытки направлялись в лагеря со все более жесткими условиями (и по охране, и по более тяжелому труду), этот тертый теперь мужик решил, что непременно будет бежать снова и снова, как до того рассказывал Михаил. Зачем? Ведь понятно, что даже при удаче выиграть один шанс из ста ему на той стороне фронта не отпуск домой выпишут, а снова отправят пушечным мясом в окопы. А чем это лучше плена? Да ничем! Та же война, только не с изнанки, как теперь, а опять с лицевой стороны.
Весной 1918 года, когда пригрело солнышко, Осип в составе группы военнопленных из восьми человек снова ушел без спроса из лагерного плена. Только теперь их путь был в обратную сторону, к Карпатам, в саму Россию. Что-то вовне произошло странное за прошедшие месяцы его плена – вокруг все говорили о новой революции в России и о предстоящем замирении с германцами. Ходил упорный слух, и на то были веские основания считать, что на днях новая большевистская власть в России сепаратно подпишет мир, после чего их, русских бедолаг, начнут освобождать. Но многие тысячи пленных солдат и офицеров, находившихся в это время в немецком и австрийском плену, не дожидаясь долгожданной новости об освобождении, сами вдруг пошли на восток. На удивление, их больше не ловили с собаками и не задерживали на территории неприятеля. Видимо, германское правительство решило про тех пленных примерно в таком русском духе: баба с возу – кобыле легче!
Вместе с новыми товарищами по плену, работавшими с ним на словацком горном руднике, Осип дошел до верховьев реки Тиссы, до закарпатского городка Хуста, где вместе с венграми проживала значительная часть украинцев. Еще немного оставалось: буквально перемахнуть через невысокие Карпаты, как раз там, где он воевал до пленения, и будет уже долгожданная житница Украина, а среди его попутчиков, считай, половина хохлы.
Однако в голове Оськи опять все как-то не заладилось и переклинило, опять все завертелось поперек общему решению: когда никто не бежал – он бежал, теперь все бегут, а ему расхотелось, значит… Беглецы уже прознали про Брестский мир и про то, что Россия отдала свой фронт немцам, сама же фактически распустила армию, а потому всем воля идти до дома. Говорят, что по этому иезуитскому миру кайзеру отойдет вся наша Прибалтика, Польша, Белоруссия и Украина. А еще называли какие-то фантастические цифры предстоящих выплат по контрибуциям и репарациям (знать бы, что это такое…) – хорошо себе так навоевали их благородия с товарищами…
Нет, не будет опять ничего хорошего из того, что теперь произошло в мире. Не будет в России немецкого порядка – не знают еще фрицы, во что они вляпались здесь. За время мытарств в плену по Австрии и Германии, Чехии и Словакии Осип понял неизбежность общего вселенского краха не только для проигравшей войну России, но и для Германии с Австрией. Все уже на исходе – и люди, и хлеб, и деньги, а на подходе только болезни с беспощадными к уставшим людям эпидемиями.
Долгожданные Погорелка с Чудью почему-то больше не манили и по ночам во сне не звали к себе нечаянного отшельника. Образ Шурки-Амазонки тоже поблек с годами разлуки. Осип вспоминал эту соседскую бестию, но столько времени пролетело – она уже небось давно замуж вышла да детишек кому-то рожает. А вот в отрогах Рудных гор в Словакии одна чернявая дивчина его зацепила – они с ней тогда прогутарили в ее местечке до рассвета, и как же не хотелось потом утром уходить с тех мест дальше в забытую богом Россию. Может, потому и мысль теперь эта крутится – не идти с хлопцами далее, а вернуться к ней, да, может, и жить в успокоении глухой горно-лесной европейской провинции? Язык словацкий за месяцы работы на руднике в Татрах он стал уже понимать, а со временем вообще выучит как родной. Язык лучше немецкого – много общего, хотя ближе, конечно, к украинскому, но и похожие на русские слова в нем тоже имеются. А девица та, Мирославой звать, лет двадцати, не более – не замужем, но, видать, очень хочет, раз своих парней-односельчан, угнанных австрияками на фронт, ждать не желает, а вот готова так сойтись с невыразительного вида малорослым чужаком, но, правда, уже свободным во всех отношениях – и от войны, и от прочей там политики.
__________________________________________
Третий свой исход с чужого края совершил Осип уже поздней осенью 1919 года. До этого он действительно вернулся в Словакию к сироте-хуторянке Мирославе, с коей они жили общим хозяйством полтора года. Когда соседи стали коситься на их разврат, пришлось сходить в церковь и прилюдно обвенчаться. Омрачало то, что с детишками в их семье что-то не задалось. Но, может быть, и прожил Оська там с ней весь свой накукованный век, только как в округе стали появляться с войны словацкие мужики, Мирославу прямо подменили, и понесло ее налево… Терпел это Осип недолго и однажды в полночь по-тихому, не попрощавшись, сгинул – ушел привычной дорогой в сторону родной сторонушки, бросив честно нажитое хозяйство, скотину.
Чем ближе подходил тогда Осип к родному краю, стаптывая невесть какие уже по счету солдатские кирзовые сапоги, тем больше и больше начинала щемить в нем тоска по родне и по деревне, особо часто вспоминался тятя Степан. Как же он так поступил-то сам? С пленения не подал домой весточки, что жив-здоров. Да здоровы ли там они сами теперь? Ох, беда-беда!
Путь его домой был логистически странным – далеким от движения по прямой: какие-то хаотические повороты и развороты, где-то остановки, чтобы заработать себе на скудное пропитание, где-то пешком, где-то ехал поездом на крышах вагонов, в общем, как повезет… Петляя по родной сторонушке через Украину в Белоруссию, посещал Осип и некоторые уже знакомые места – вот здесь они шли когда-то с полком, вот здесь была их учебная часть.
Наступивший новый 1920 год (уже по григорианскому календарю) встречал в дорожной суете в Полоцке вместе с познакомившимися в пути гарными хлопцами белорусами, после чего те помогли добраться до соседнего Витебска, от которого по прямой можно было доехать поездом на Петроград, а далее, если повезет, пересесть на железку вологодского направления.
Но нет тебе! Мирно спящего на вокзале на лавке, его растолкали какие-то вооруженные агрессивные люди и отвели в комнату на втором этаже, где состоялся небольшой расспрос с подвохом. Подвох состоял в том, что его, казалось бы, уже во всем тертого и перетертого, но как есть бездокументного, человек в кожанке сначала минут пятнадцать стращал и пугал, заставляя тем самым честно признаваться и рассказывать весь свой жизненный путь. Записав в тетрадь полученные анкетные данные, сведения о службе санитаром, сроках плена и о прочих послевоенных мытарствах, допрашивавший Осипа человек уже вполне мирно резюмировал, что в его лице военно-революционный комитет в первый и в последний раз прощает бродяжку Осипа Степановича за его дезертирские похождения и дает возможность искупить вину сразу перед обоими республиками – РСФСР и недавно созданной БССР. Короче, сейчас зайдет товарищ с винтовкой, который и отведет несознательного воина на формирование в ближайшую часть Красной армии: «А то эти белополяки, понимаешь, совсем распоясались… А у нас тебя и помоют, и накормят, и вновь обмундируют – смотри: твои сапоги совсем раскисли… Сапожник, понимаешь, без сапог!»
Трудный Брестский мир – победная капитуляция советской власти (февраль-март 1918 г.)
Германия начиная с Февральской революции 1917 года лелеяла надежду заключить с Временным правительством сепаратный мир на Восточном фронте, чтобы сосредоточить свои усилия на Западном. По представлениям Генерального штаба, ей тогда бы хватило военной мощи, чтобы одолеть французско-английские войска и установить контроль на западе Европы.
Был даже подготовлен проект договора от 7 мая по перемирию с правительством Керенского, достаточно выгодный на тот момент для России. Однако Временное правительство его демонстративно отвергло, проведя в июне безрезультатное и позорное для себя наступление с потерей Риги.
Следующая надежда у Германии на заключение сепаратного мира с Россией появилась после октябрьского вооруженного переворота большевиков в Петрограде. Приняв декрет о мире, Второй съезд советов декларативно предложил всем воюющим государствам договориться о прекращении войны на условиях «без аннексий и контрибуций». Но такое пацифистское предложение не могло, конечно, устроить ни одну из противоборствующих держав. Отказались вести мирные переговоры даже в российской ставке военного командования. В итоге правительство Ленина назначило на должность верховного главнокомандующего бывшего прапорщика Николая Крыленко, а главным переговорщиком назначался нарком иностранных дел Лев Троцкий.
Как только на Восточном фронте пошла волна братаний и большевики объявили о своей готовности завершить войну даже с уступками, германский генерал Эрих Людендорф подготовил план наступления на Западном фронте с учетом потенциально освобождающихся на Восточном фронте 50 немецких дивизий. План был сразу же утвержден кайзером Вильгельмом II. Фактически у Германии это был последний шанс уйти от поражения в войне, так как скоро ожидалось прибытие в Европу американского воинского контингента, а это не сулило для будущего Центральных держав ничего хорошего.
Таким образом, обе воюющие на востоке силы (Россия и блок Центральных держав во главе с Германией) готовы были спешить с заключением мирного соглашения. Фронт к этому времени стабилизировался по ломаной линии от Западной Двины до Днестра.
Первые переговоры в Брест-Литовске, где располагался штаб германского командования на Восточном фронте, начались в конце ноября 1917 года, но длились только три дня, единственным итогом их стало десятидневное затишье на фронте. Позже делегации опять проводили новые встречи – российская сторона поэтапно отказывалась от ряда своих первоначальных жестких требований, а Германия соглашалась пролонгировать перемирие еще на очередную неделю-две. И хотя российская делегация имела наглость провозгласить проводимые ей мирные переговоры от лица всех стран Антанты, другая сторона прекрасно понимала весь фарс и блеф этой инсценировки, но ей и нужен был исключительно двухсторонний сепаратный сговор.
Германия была готова в мирном договоре зафиксировать сложившуюся на фронтах линию разграничения, но при условии увода Россией своих войск из Ливонии и Эстонии, где проживал большой процент немецкоязычного лояльного ей населения. Тем самым можно было ожидать, что эти страны после отхода русских частей самоопределятся и добровольно войдут в блок союзников Германии. В частности, советской делегации было по первому разу странно услышать на переговорах, что судьбу Польши, Литвы и Курляндии Германия обсуждать не намерена, так как эти оккупированные немцами страны и территории уже официально объявили о своей независимости и о том, что больше никак не связывают свою дальнейшую судьбу с Россией. Таким образом, страны Центрального блока лишь «предоставили этим народам возможность на самоопределение, но никак не аннексировали их…»
Наконец, В. И. Ленин, желавший скорее уладить вопрос мирного договора с Германией, в начале января 1918 года поручает Льву Троцкому самому ехать в Брест-Литовск и возглавить там советскую делегацию. Несмотря на то что с другой стороны в переговорную делегацию, помимо Германии, входили представители Австро-Венгрии, Болгарии, Турции, решающую роль играли, конечно, личные установки от германского канцлера Вильгельма II.
С приездом Троцкого был поднят вопрос о том, кто должен представлять интересы Украины, в результате обе стороны подтвердили свои позиции, что «Украина имеет право самоопределиться». Но и на этом этапе продолжения переговоров с подключением к ним Троцкого все пошло по наезженной дороге: большевики периодически берут на десять дней таймаут и едут на обсуждение ситуации в Петроград к Ленину, а противник соглашается очередной раз продлить перемирие на фронте до возвращения делегации «с новыми согласованными ЦК РСДРП и ВЦИК инструкциями».
Челночная дипломатия длилась до конца января 1918 года, когда значительная часть авторитетных большевиков начала заявлять следующую позицию: «прекратить мирные переговоры с империалистической Германией». Ленину все труднее было продвигать установку немедленного заключения сепаратного мира. Масла в огонь подлили массовые беспорядки в Австро-Венгрии и в самой Германии, что было интерпретировано Троцким, Бухариным и другими как призыв развернуть в Европе знамя мировой революции.
В решающий момент ЦК РСДРП пошло против мнения Ленина – резолюция Троцкого «войну прекращаем, мира не заключаем, армию распускаем» набрала девять голосов против семи у сторонников Ленина. Далее эту консолидированную позицию большевиков поддержала союзная фракция левых эсеров, после чего ее одобрил и Третий всероссийский съезд советов.
Тем временем Украина самоопределилась, делегация ее Рады незамедлительно приехала в Брест-Литовск, где подписала уже свой мирный договор с немцами. В обмен на военную помощь от Германии она обязалась поставить в Австро-Венгрию один миллион тонн зерна, другое продовольствие, сырье. Далее большевиками была сделана еще одна непростительная ошибка – они сдуру обратились по радио к германским солдатам и рабочим с призывами «убить императора Вильгельма, генералов и побрататься…» На это сразу же последовал жесткий ультиматум кайзера правительству Ленина: срочно отвести свои войска за линию Нарва – Псков – Двинск, а также безотлагательно подписать мирный договор на условиях Германии. Важным пунктом этого соглашения стало примечание о том, что любая область России, попавшая в текущие границы оккупации Германии или Австро-Венгрии, может также в последующем «самоопределиться» (т. е. отделиться от России).
Тут бы как следует задуматься: что делать? Но товарищей большевиков уже понесло на волне «мировой революции». Троцкий передает 28 января делегатам стран Центральных держав письма о том, что «Россия выходит из войны… и отдает приказ о полной демобилизации своих армий… делая это в интересах всех народов…» На следующий день Троцкий послал главковерху Крыленко телеграмму о демобилизации армии, и тот издал такой приказ, даже не уведомив правительство Ленина. Одновременно в Петрограде ВЦИК и Петросовет публично поддержали указанные действия делегации Троцкого в Брест-Литовске.
В итоге неподписание мира Германия расценила как прекращение ранее достигнутого перемирия и 16 февраля (здесь календарь в России как раз на две недели перескакивает вперед с юлианского на григорианский календарь) официально возобновила «состояние войны». Чем все могло закончиться – сложно представить.
Ленин 17 февраля в ультимативной форме ставит вопрос в ЦК РСДРП по новому голосованию о мире на условиях Германии, и опять ему не хватает одного голоса – он в унизительном меньшинстве. Его оппоненты уверены, что никакого немецкого наступления в результате не будет, а наоборот: сейчас в Германии начнется восстание против кайзера и всеобщее братание в войсках, что приведет к распространению революционного движения по всей Европе.
На следующий день начинают приходить с фронтов сведения о быстром продвижении немецких войск вглубь советской территории. Части российской армии, согласно полученному ранее приказу Крыленко о демобилизации, уходит в тыл, бросая свои позиции, артиллерию и военное снаряжение…
На попытки Ленина по радио донести до германских властей согласие подписать мир на условиях капитуляции противник, видя повальное бегство российской армии, уже не спешит ответить. За пять дней они сдвигают линию фронта на восток на 250—300 км, занимая обширные территории в Белоруссии и Прибалтике (Эстония тут же объявляет о своей независимости от России). До Петрограда германским войскам остается пройти каких-то 170 км, из-за этой угрозы советам приходится 12 марта эвакуировать правительство и другие институты власти в Москву, перенеся туда и столицу РСФСР.
Еще более масштабное продвижение германских и австрийских войск происходило на юге, где они фактически оккупировали всю Украину, включая Киев, Харьков, Донбасс, Крым. Немецкие части умудрились даже зайти в российский Ростов-на-Дону. Дошло до того, что для занятия станций и городов России, Прибалтики и Украины немцам вообще не понадобились их военные соединения – они просто ехали по новым территориям в поездах и автомобилях и, не встречая фактического сопротивления от недавно созданных там советов, разоружали малочисленные отряды красногвардейцев, формируя в каждом следующем населенном пункте свои комендатуры.
Смешно читать имевшую место в этот кризисный момент риторику некоторых членов ЦК партии большевиков, как то: «будем приобретать оружие и продовольствие у Антанты, пора вооружать революционную армию» и т. п. От имени ВЧК публиковались сообщения о том, что «до сих пор мы были великодушны к врагам народа», но «вот время настало…»
В новой ситуации и с уходом Л. Д. Троцкого в отставку с поста наркома иностранных дел Ленин еще раз 23 февраля ставит вопрос о заключении мира, притом что от Германии поступили новые, более жесткие требования на его подписание. Премьеру пришлось даже пригрозить, что если это решение принято не будет, то он уйдет с должности председателя правительства и выйдет из ЦК. Назревал раскол. В результате из Совнаркома добровольно вышли шесть его оппонентов. Всю ночь большевики с левыми эсерами дискутировали, пока ВЦИК не одобрил, казалось бы, совершенно неприемлемые условия мира.
Рано утром царскосельская радиостанция передала в Берлин, Вену, Стамбул и Софию согласие Советской России подписать капитуляцию на предъявленных ей новых условиях. И хотя некоторое время в рядах РСДРП(б) еще будут идти активные протесты и дискуссии по поводу этого решения ЦК и ВЦИК, Ленину удалось невероятное: он уломал не только элиту своей партии, но и сами низы партии – от местных советов и партийных ячеек «за мир» проголосовало постфактум большинство в 53%.
Подписание мира прошло 3 марта в Брест-Литовской крепости. Фактическая новая граница советского государства получила наименование «линия Гофмана», к западу от нее теперь под немецким протекторатом проживало 56 миллионов человек из прежней Российской империи и была сосредоточена добрая половина всей экономики страны…
Позже Ленин признается, что на переговорах у него с Троцким была следующая договоренность: «…Мы держимся до ультиматума немцев, а после ультиматума мы сдаемся… Тактика на затягивание переговоров была верна, хотя неверной она стала, когда снова было объявлено состояние войны…»
__________________________________________
Воспоминания унтер-офицера Ивана Ропакова, как посыпался Западный фронт и как их прославленная сибирская дивизия драпала с территории Латвии в конце февраля 1918 года от малочисленных немецких дозоров в сторону Петрограда, не менее поучительны, чем сухие строки исторических фактов.
Войско еще было вполне боеспособно, солдаты хоть и без энтузиазма, но готовы были делать свое привычное дело – воевать. Повалилась же оборона от дурных некомпетентных голов вчерашних семинаристов и прапорщиков, севших в кресла министров и главкомов. Говорят, две основные беды России – дураки и дороги. Это так, но отсутствие дорог нас нередко спасало от вторжения вражеских армий. А вот дураки, перепрыгивая из грязи в князи на волне неразберихи в периоды смут, представляли просто катастрофическую опасность для всего живого и даже неживого, но построенного живыми.