В годину смут и перемен. Часть 2. Зазеркалье русской революции

На границе тучи ходят… (1914 г.)

Вдовушкин был прозорлив не только про судьбу самого Ивана, но и про то, что служба в армии тому не придется в тягость. Конечно, первое время мучила разлука с семьей, хотелось увидеть и побаюкать новорожденную дочку (Наталка все же оказалась права и родила Клавку, о чем ему и отписала). Часто думалось и про оставленное на брата хозяйство молочное да маслодельное. Иногда (обычно с утра после сна) на этот счет у него рождались дельные мысли, которые Иван даже одно время взялся записывать. В душе же еще скребли кошки, что и по судебному делу его могут отозвать обратно. Но ничего такого не случилось, видимо, полицмейстеру удалось все же замять то происшествие.

Зато в роте, несмотря на молодость, Иван быстро добился дисциплиной своей и многими природными умениями покровительства не только от младших, но и от старших командиров. Его часто ставили в пример, командир отделения в случае отлучек доверял только ему свою команду под управление. Солдатам тоже это нравилось, так как Васильевич был в меру строг и в меру дружен со всеми. Многие считали его своим товарищем и старались не подводить, когда его назначали главным по команде. Уже на третий месяц службы Иван стал ходить во главе конного дозора, обычно из трех-четверых верховых, а через полгода, аккурат перед началом войны 1914 года, получил первую лычку ефрейтора.

Отряд их пограничной стражи находился в краевой части Курляндской губернии, в некотором отдалении от места стыка сухопутной и морской границы с Восточной Пруссией. Ближайшим городом считалась латвийская Либава (теперь Лиепая), где имелся крупный торговый порт и военно-морская крепость. Исторически сложилось так, что среди горожан было много людей немецкого происхождения, тяготевших в своих симпатиях к Германии, отчего командир отряда часто говорил про какую-то пятую колонну у него на загривке…

Балтийское море, которое ранее Иван мечтал хотя бы посмотреть одним глазком, теперь стало постоянным пейзажем в месте его службы. С дозорной вышки можно было одновременно наблюдать за самим морем и за выступом немецкой Куршской косы с пресноводным заливом от впадающей в него большой реки Неман. Рядом с их границей была и другая – между территорией Ковенской губернии (Литвы) и все той же Восточной Пруссией. Поэтому охранная задача для их отряда распространялась и на эту линию разграничения.

Особым удовольствием для пограничников было конным нарядом проходить вдоль песчаного пляжа морского побережья. Хотя погода не баловала, а с моря обычно дул промозглый ветер, срывающий капли с волнующихся гребней волн, удовольствие от этих прогулок все получали неописуемое. Много раз довелось задерживать лодки рыбаков, не справившихся с ветром и вынужденных выброситься на песчаный берег, чтобы переждать бурю. Так как большинство таких «своих» рыбаков было знакомо пограничникам и те знали, кто это и где живет, то о таких происшествиях только составляли протоколы и ехали дальше. Однако редко случались и «вражеские» рыбаки-немцы. Нечасто, так как они предпочитали в непогоду просто от греха заходить через «свой» пролив в закрытый от ветра Куршский залив и там отсиживаться. Каждый случай поимки пограничниками немцев тщательно расследовался с приглашением на пляж офицеров, и затем в столицу летели срочные депеши о «пресечении нарушения границы», за что начальство сверху хвалили и награждали.

Ивану нравилась его военная служба. Работая у Милютиных, он привык справно выполнять хозяйские поручения, а тут вообще все по уставу – делай как прописано и не ошибешься. Дисциплина ему тоже импонировала, она позволяла отучить народ от праздности, шатания и нерешительности, придать каждому действию солдат определенную цель или задачу. Если что-то потом не получалось – сразу можно было понять: задача ли командира оказалась неподъемной или у допущенных ошибок и промахов есть конкретные имена.

Конечно, было и то, что теперь называют дедовщиной или неуставными отношениями. Например, после приезда новобранцев в отряд на разбивке один старослужащий солдат сразу стал издеваться над ними и наводить на них шороху: «Завтра отведаете наших щей и каши, но перед тем я вас так загоняю, что едва та пища в рот полезет…» Этот урод (даже не ефрейторского звания) потом каждого, кто шел в уборную, заставлял раз десять возвращаться к нему и отдавать честь, а также громко петь всего «Боже, Царя храни…». Но постепенно все разновозрастные солдаты (особенно постоянно находящиеся с ними в одной команде) притерлись друг к другу, а многие и близко сдружились – ведь вместе тянули одну общую армейскую лямку. В обращениях даже незнакомых друг другу солдат часто звучали такие слова, как «земляк», «брат», «товарищ».

Однажды в послепасхальные апрельские дни Ивану и трем его солдатам по наряду за обнаружение пришлой лодки (та оказалась груженой контрабандой) дали на воскресенье увольнение в Либаву. Это было редкое событие в жизни простых служак – даже большее, чем пасхальный праздник, прошедший, кстати, для них в наряде… Сначала все долго дружно обсуждали, что они будут делать в городе. Понятно, что первым делом следовало отнести на почту письма, собранные со всей роты, далее Иван давно хотел, и сослуживцы его в этом деле поддержали, сфотографироваться в форме, чтобы отослать карточки домашним. Ну и, ясное дело, надо вольно прогуляться по городу да полюбезничать с девками на набережной, и можно даже немного позадирать местных парней – «чухню». Следовало также хорошо потратиться на пиво, курево и прочие изысканные угощения – «один раз живем!».

При фотографировании Иван сговорил фотографа-немца сделать снимки не в его мастерской, а рядом со зданием их отряда, где стоял пограничный столб с гербом и где было написано наименование их части: 3-й отряд 4-й пограничной Рижской бригады. Конечно, притом пришлось оплатить извозчика в обе стороны, но зато снимки вышли как бы официальные, будто не они сами сговорились сниматься, а так их командиры распорядились в качестве поощрения за службу.

Кстати, во время фотографирования мимо них случайно оказался один из старших офицеров бригады. Поняв, что хотят его подчиненные и зачем они это делают, он не только не пресек такое дело, но и похвалил всех за идею, которая ему очень даже понравилась. Далее этот офицер еще проявил и собственную инициативу – попросил немного подождать, сходил в оружейную и вынес им для фотографирования шашку. Позже этот офицер велел ввести по бригаде мероприятие с фотографированием при параде в официальную практику для всех отрядов, как новый вид поощрения низших чинов.

В результате Ивану довелось потом до начала военных действий еще раз по приказу сфотографироваться в аналогичном ракурсе (уже не только с собственной шашкой, но и в придачу с винтовкой на плече). Случилось это после его назначения начальником пограничного наблюдательного поста Феликсберг (местечко Юркалне на побережье между портовыми латвийскими городами Либава и Виндава – теперь Венстпилс). Удивительно, что та, первая фотография в результате не сохранилась, а вот вторая осталась потом у внуков на века с чернильной припиской даты: VI.1914.

До начала германской войны (хотя царская власть пытались тогда называть ее второй и даже великой, отечественной) с того памятного дня повторного фотографирования оставались считаные дни – уже через десять дней, 28 июня, девятнадцатилетний боснийский серб Гаврило Принцип в Сараеве застрелит эрцгерцога Австро-Венгрии Франца Фердинанда и его морганатическую супругу Софию Хотек, а через месяц, 29 июля, император России Николай II после обоюдных словесных обвинений и угроз с императорами Австро-Венгрии и Германии в эмоциональном порыве подпишет приказ об общей мобилизации в стране, что станет точкой невозврата в разрешении локального балканского конфликта.

Тем самым царское правительство приняло свое роковое (как потом выяснится, самоубийственное) решение, вступив чисто на эмоциях в тотальную Первую мировую войну (и это после позорного проигрыша в войне с предыдущим, куда более слабым противником – Японией), втянув в нее за собой еще и страны союзной на тот момент коалиции Антанта. Историки потом будут долго спорить: зачем это было нужно именно России? Да, империализм европейских держав мечтал о силовых переделах сфер влияния и мировых рынков, но что было мотивацией для инициатора войны России (где империализмом, в общем-то, еще и не пахло) – страны, которая потом первой же и смылась с поля боя, подписав сепаратный с Германией Брестский мир и цинично предав бывших союзников.

История – удивительная вещь! «Никогда этого не было, и вот опять!»

Распутин пролетел, а император в гневе (1914 г.)

Общеизвестно влияние старца Григория Распутина на императрицу, а через нее и на государя Николая II. В основе этого влияния лежали необъяснимые способности «царского друга», оказывавшего феноменальное лечащее воздействие на больного гемофилией наследника Алексея. Помимо «благодати» от того лечения мальчика «космосом» этот простой сибирский мужик («божий человек»), вероятно, имел и некоторые способности к ясновиденью, однако, скорее всего, его видения были фрагментарными, запутанными и не представляли возможности малограмотному крестьянину глубоко их осмыслить. Такими фокусами тогда, да и теперь, владеют многие люди, чаще всего даже не подозревая этого до конца своей жизни. Еще большее количество желающих стать колдунами, предсказателями и целителями превратили подобное фейковое искусство в шоу, а точнее, в способы своего обогащения, проще сказать – в способы обмана и мошенничества.

Можно спорить, какое благотворное воздействие в разрешении сербского кризиса мог бы оказать Распутин на императора, а через него и на правительство. Но так случилось, что 29 июня 1914 года, на следующий день после начала возгорания дипломатического кризиса, Григорий был по бытовухе тяжело ранен ножом в живот некоей Хионией Гусевой в его родном сибирском селе. Была ли это ее личная воля либо же она только вершина айсберга заговора заинтересованных лиц, но Григорий, находясь без сознания, безусловно, на долгое время выпал из процесса влияния на царскую семью в определении наилучшего способа разрешения того политического кризиса. А ведь к его наущениям, как это ни банально и ни кощунственно звучит, Россия могла бы прислушаться… «Кабы эта стерва меня ножом не пырнула – не было бы войны. Не допустил бы!» (из воспоминаний Григория Распутина)

Но провидец почему-то не увидел тогда ни самого готовящегося акта террора против себя, ни какого-либо предвестника войны для всего мира…

Тем не менее осталось несколько тревожных телеграмм, где старец удаленно предостерегал Николая II от вступления России в войну. Однако воздействие от его телеграмм (возможно, государь их даже и не читал) далеко не то же самое, что «игры с бубном» при своем личном присутствии с гипнотическими посылами в «чакру» аристократическим слушателям. Факт остается фактом – в 1912 году именно Г. Распутин удержал Николая II от начала войны при очень похожих обстоятельствах, что случились дальше в 1914 году.

В данном случае речь идет только о том, что, как на грех, многие объективные и субъективные факторы, которые могли бы побудить царя сначала отмерить, а потом резать, в совокупности своей не сработали. Роковое решение Николая, абсолютного иерарха власти в стране, никак не было сколь-либо вынужденным (как раз наметились вполне дипломатические варианты для того, чтобы обуздать кризис с минимальным ущербом для той же Сербии). Скорее это решение следует признать странным, так как оно явно было сделано отцом империи в состоянии аффекта, без здравого анализа последствий или трезвой оценки самих возможностей России проводить войну такого масштаба.

Сейчас то, каким образом Первая мировая война все же состоялась в 1914 году, выглядит примерно так: императоры с обеих сторон немножко чего-то не поделили между собой (совсем чуть-чуть), но «по-пацански» стали играть мускулами и вставать в позы, все больше и больше пытаясь запугать противника. Вслед за ними уже на волне предъявления ультиматумов заигралась и общественность этих стран. В какой-то момент военные решили, что все зашли уже так далеко в этих угрозах, что если давать задний ход, то противная сторона решит, что войну угроз она выиграла и теперь может добивать противника. С другой стороны, если продолжать медлить с принятием крайних мер (под которыми следовало понимать всеобщую мобилизацию), то можно и опоздать к началу военных действий – тогда опять же неподготовленной стороне легко будет проиграть в начавшейся войне тому, кто в этом деле вырвался вперед… Вот и пошли с обеих сторон отмашки.

Кроме того, напуганные и издерганные случившимся генералы и взбудораженное общество совершенно безосновательно полагали, что молниеносные рейды армии и флота быстро поставят вражеский стан на то место – туда, где им и полагается быть… Причем эти мысли и доводы пришли одновременно во все головы сразу обоих потенциальных военных соперников и их «групп поддержки».

На одной стороне весов обосновались страны: Россия, Франция и Великобритания (блок Антанта), на другой – Германия, Австро-Венгрия и Италия (Тройственный союз). Однако относительно скоро (в 1918 году) число участников, втянутых в эту военную авантюрную мясорубку, достигнет аж 38! (К слову, из всего 59 стран, существовавших на тот момент в мире.)

Глобальные реконструкции и планы оздоровления мира почему-то всегда рождают безмерный хаос и расслоение конструкций. Причем первыми, согласно законам физики, разваливаются наиболее крупные системы – в данном случае это были монстры-империи: Российская, Германская, Австро-Венгерская, Турецкая… «Кто сеет ветер – тот пожнет бурю!»

Большое влияние на государя, безусловно, оказала внешняя сторона дела: эйфория «справедливого мщения за братьев-сербов и православных славян», поднятая в прессе и всколыхнувшая общество не вполне адекватными людьми, играющими словами, как спичками с керосином, и явно метящими своими «проповедями» к приобщению их к лику «богоотцов». Под воздействием этого неуправляемого гипноза словоохотливых российских патриотов и лидеров разных социальных сообществ и территориальных образований, а также из-за явного самообмана с верой в безраздельное превосходство императорской военной машины была начата доселе неведанная по кровопролитию и бестолковости, кошмарная, а в итоге опять позорная война с революционным беспощадным выхлопом классового и антирелигиозного геноцида, погубившая судьбы десятков миллионов людей (а с учетом пришедших на гребне войны эпидемий испанки и тифа летальные потери в мире оцениваются от 30 до 100 миллионов).

Конечно, и до того язвы балканской хронической болезни уже не раз давали о себе знать: в 1908—1909 гг. австрияки аннексировали территорию Боснии и Герцеговины (за что, собственно, и мстил сербский террорист приехавшему в оттяпанное Сараево как к себе домой эрцгерцогу), а в 1912—1913 гг. прошли так называемые Балканские войны, уже с более выгодным для Сербии и России итогом боестолкновений. Но если разобраться, степень всех этих и, по сути, похожих (например, с боями России на Кавказе с Турцией) военных и дипломатических столкновений на периферии существовавших тогда обширных империй никак не выходила на грань конфликта мирового уровня и тем более мировой войны.

Теперь поставим себя в положение российского императора и самодержца – оценим природу его амбициозных действий: а) из-за проигрыша Японии в 1905 году абсолютный монарх (не пожелавший до того разумно разделить с выборным сообществом страны зоны ответственности) в военном деле уже давно чувствовал себя униженно, а тут все наперебой начали уверять, что победа станет верной и даже легкой – то есть можно будет отыграться и самореабилитироваться перед народом; б) пошла неуправляемая волна народного патриотизма и общенационального идеологического подъема, дивиденды от которой Николай собирал с большой охотой, и потому в какой-то момент он просто осознал, что если теперь ему не дать боя и отступить, то его вновь поднявшийся было на этой волне авторитет совсем упадет и может больше не вернуться; в) псевдопрофессионалы, составлявшие, к сожалению, из-за неумелого и коррумпированного руководства страной большинство в правительстве и в военных ведомствах, почему-то не легли у него поперек пути, и никто из них не пошел на обострение, защищая альтернативные решения; г) наконец, сразу же его стали атаковать дипломаты союзнических стран, уверяя, что обострение Антанте сейчас выгодно как никогда.

Все вокруг только и говорили о скорой неминуемой победе, а потому сами начинали в это абсолютно верить – в обществе возникла аура самогипноза в отсутствие конструктивной критики. Сомневающихся в окружении царя с каждым днем кризиса июля 1914 года оставалось все меньше и меньше (они «перековывались»), а редких упертых государю слушать больше не хотелось.

Поэтому Николай II, несмотря на то что на словах министрам и дипломатам еще говорил дежурные фразы про то, что войны не допустит, и только что клятвенно в телеграмме обещал кайзеру Германии «разрешить ситуацию мирно», сам-то уже захотел совсем другого пути. Он сам того захотел! И потому заставил себя принять жесткое решение и объявить сначала мобилизацию в приграничных с Австро-Венгрией российских губерниях, но в тот же день, осознавая, что общество ждет от него еще более решительного приказа, распространил мобилизацию практически на всю свою обширную империю. Теперь он мог и был достоин считать себя до конца твердым политиком, упиваясь два дня этим своим волевым решением (пожиная притом слащавую лесть придворных лизоблюдов), пока 1 августа 1914 года до Германии, непроизвольно отодвинувшей в сторону наиболее заинтересованную сторону конфликта Австрию, окончательно не доходит, что их спарринг-партнер Россия с ее императором – лжецы, и потому те их банально уже загнали в угол. Пора наконец укусить этого русского медведя, схватить его первыми за горло…

Таким образом, Николай II в этом случае не столько показал твердость и единение своей нации, сколько элементарно разрушил имевшееся до того момента общее доверие с немцами, поставил жирный крест на любом компромиссном варианте разрешения данного политического кризиса.

Дальше императоры, как это принято среди левиафанов, «идут на вы…» – война неизбежна, и платить за это удовольствие придется всем потенциальным участникам, причем всем их потенциалом экономических и трудовых ресурсов – жизнью и здоровьем описываемых выше Иванов, Осипов, Наталок, братьев, стариков, земляков-соседей и, конечно же, их народившихся в двадцатом веке детишек… Кто там льет безутешные слезы об убиенных большевиками царских отпрысках? А миллионы других детей не в счет? А ведь их отцы не ставили своих подписей на безумных решениях о начале войны…

Глава 4. Горький урожай полей сражений

Пограничная тишина (1914—1915 гг.)

На момент начала Первой мировой войны Иван Ропаков уже успел отслужить в корпусе пограничной стражи в Прибалтике без малого девять месяцев, стать ефрейтором и начальником берегового поста в небольшом латвийском местечке Юркална на Балтийском море. Обязанности его небольшой команды (отделения) состояли в патрулировании побережья и в пресечении возможной контрабанды со стороны германской Восточной Пруссии. Ближайшее начальство находилось в городе-порту Либаве, поэтому молодой ефрейтор был независим в принятии своих решений и мерах ответственности за свои приказы.

Общий срок его службы в мирное время должен был составить четыре года, поэтому Иван очень наделся в Рождество 1917—1918 года вернуться домой. Меньше служили только в пехоте и артиллерии, да и там, если призывавшийся до армии не имел никакого начального образования (хотя бы трехклассной церковно-приходской или земской школы), его обычно оставляли на службе еще и на четвертый год. Новобранцы, имевшие высшее образование, служили только по полтора года. Самый большой срок службы был на флоте – пять лет.

После того как в начале XX века царским указом снизили сроки службы со всеобщих шести лет, всеобщая воинская обязанность, введенная Александром II в 70-е годы, уже не казалась народу каким-то тяжелым бременем, сроки службы и льготы от нее были многим (особенно крестьянским) семьям вполне комфортными. Кроме того, всеобщей эта повинность была только в названии – вытянуть жребий в период жизни 21—43 лет доводилось далеко не каждому, а многих призывников сразу же после приписки переводили в ополчение, в действующую армию их могли взять только в случае объявления мобилизации на войну. Как правило, не подлежал призыву единственный сын в семье или старший в семье сирот. В стране также действовала сложная и многогранная система отсрочек, в том числе по имущественному положению (для владельцев бизнеса). Не брали в армию инородцев (нехристианское население), крестьян-переселенцев в Сибири, русских на Сахалине и Камчатке, студентов. Зато после армии мужики возвращались домой уже совершенно другими людьми – поголовно грамотными и вполне себе самостоятельными. Многие успевали в армии овладеть дополнительными рабочими навыками и специальностями, что способствовало их дальнейшему закреплению в городах на различных производствах.

О предстоящем и неизбежном начале войны 1914 года в отряде Ивана узнали по объявленной царем всеобщей мобилизации – как раз и для тех, кто ранее на рекрутском наборе вытянул «дальние» номера по жребию. Однако предпочтение, конечно, отдавалось тем запасникам, которые ранее уже проходили действительную военную службу в императорской армии и для них не требовалось специального обучения.

В первую волну по мобилизации было призвано порядка 3,1 миллиона человек, совсем юной молодежи в этом наборе было мало. Еще через год прошла вторая, более обширная волна мобилизации в императорскую армию, где основной забор происходил уже по части зеленых рекрутов-ополченцев. Всего же было мобилизовано 6,2 миллиона человек, из которых половина не имела опыта военной службы в действующей армии. Кроме того, своим чередом в течение всей войны шел и обычный призыв новобранцев, достигавших призывного возраста в 21 год (таких набралось 4,4 миллиона).

В частности, по этому набору в действующую армию в 1915 году забрали младшего брата Ивана Николая и их бывшего земляка-товарища Осипа Чудину с Погорелки. Последний по причине ранее полученного в стычке с бандитами пулевого ранения был забракован на медицинской комиссии, но ввиду беспрецедентного собственного упрямства его пожелание удовлетворили и все же зачислили в ротные носильщики (санитары). Забегая вперед, нельзя не сказать, что в итоге из общего числа мобилизованных в России 12 миллионов солдат 3/4 были убиты или ранены либо же пропали без вести (в основном пленены).

Теперь, по прошествии более вековой давности, каждая страна – зачинщица мирового военного пожара пытается найти доказательства того, что в те исторические дни их политические верховные лидеры до конца пытались предотвратить начало полномасштабных боевых столкновений, но их якобы провоцировала враждебная сторона, не желающая мира. Отчасти, возможно, так и было, но повторюсь, что очаг конфликта мог быть неоднократно погашен в течение предшествующего объявлению войны июля – как в самом своем начале (пока габсбургская Австро-Венгрия еще не объявила Сербии ультиматума, а потом и войны), так и позже – когда русский император вел вполне успешные и доверительные переговоры со своим родственником¹⁰ кайзером Вильгельмом II, чтобы тот оказал влияние на австрийского императора Франца-Иосифа и чтобы всем наконец вернуться за стол переговоров. Возможно, свою черную роль с провоцированием Германии фактом начала русской мобилизацией и вынуждением ту объявить России первой войну сыграл лично министр иностранных дел С. Д. Сазонов, заводивший колебавшегося Николая II своим субъективным подозрением о плутовстве кайзера…

Итак, 31 июля 1914 года (по новому стилю, а по старому – 18 июля) в Российской империи была объявлена всеобщая мобилизация в императорскую армию (сам документ о мобилизации государь в двух вариантах подписал еще накануне, 29 июля). На тумбах объявлений во всех городах России обывателей немедленно привлекли изданные на броской красной бумаге мобилизационные сообщения. Народ, как пчелы вокруг развороченного кем-то улья, загудел…

По историческим данным, в этот же день в российский МИД в Петербурге прибыл германский посол граф Фридрих Пурталес с последней попыткой остановить войну. Он потребовал от министра Сазонова объяснений, а также отменить объявленную мобилизацию (которая, собственно, до 2 августа еще физически и не была начата в России), на что получил изворотливый ответ: «Приостановить мобилизацию уже технически невозможно, но Россия далека от того, чтобы желать войны». Вечером посол снова вернулся в министерство, чтобы передать ноту об объявлении Германией войны России, после чего, по воспоминаниям самого Сергея Сазонова, посол «отошел к окну и заплакал…»

 
__________________________________________
 

В Курляндии, в отличие от центральных и восточных областей Российской империи, народный гнев и патриотический подъем против объявленных врагов Германии и Австрии был куда слабее – эдакое молчаливое разочарование с глубокой внутренней надеждой, что, может, в итоге как раз теперь все и переменится… Все-таки ни значительный процент жившего в Прибалтике 180-тысячного чисто немецкого населения, ни большая часть исконного населения прибалтийских народов (в прошлом своем также ставшая носителем немецкого языка) этой войны не желали и против немецкой нации, естественно, воевать не хотели. В этой связи в небольших гарнизонных городках (где, собственно, русского населения было крайне мало) отмечались лишь незначительные выступления в поддержку будущей войны – преимущественно со стороны чиновников, офицеров, их жен и детей. Некоторые церемониальные мероприятия с личным составом на эту тему были проведены в полках и отрядах.

Иван, понимая, что вся его небольшая военная команда в нетерпении ждет объяснений от него лично, как от командира (притом что он никаких разъяснений сверху еще не успел получить), только и мог, что несколько раз повторить из написанного в объявлении: «Божию Милостию Мы, Николай Второй… объявляю всем верным Нашим подданным…» На провокационные же вопросы «Будет ли теперь война с германцем?» Иван отвечал уклончиво: «Кайзер побоится, Россия-то посильней да помногочисленнее будет. А коли и случится – то, видимо, границу придется нам тогда с вами передвигать поближе к Берлину. Так что, может, еще мы с вами, братцы, в самой Германии послужим». Этот ответ некоторых никак не устраивал: «А коли поубивают тут нас теперь? Мы же ближе всех к прусам стоим? Пока еще наши регулярные войска придут? Может, уже завтра их десант приплывет, а у нас здесь ни пулеметов, ни орудий – одни винтовки да шашки с конями». – «Да, что десант! Сами же немцы местные нас здесь завтра и повяжут!» – предполагали другие. «Может, нам срочно следует в Либаву податься? Васильевич, ты как считаешь? Не пора нам к свои податься?»

– Хватит дурь нести! Мы с вами люди что ни на есть государева войска! Без приказа никуда не пойдем – ни взад, ни вперед! Так и знайте! Если кто вдруг «потеряется» – объявлю дезертиром, и тому не поздоровится! Сегодня назначаю караульные наряды вокруг заставы. Треть состава по-прежнему на охране берега и на вышке, треть отдыхает и столуется, а последняя треть – в охране самой заставы. Все при оружии и при полной амуниции. Никого не подпускать, кроме если кто из штаба к нам прискачет. В темное время обязательно друг у дружки пароль спрашивать, и обратно чтобы отзыв был. Сегодня пусть будет пароль «шашка», а отзыв «штык». Не перепутайте! И еще! Всем в три дня выучить азбуку Морзе, листок на стене давеча был повешен. В ночное время с вышки будете мне фонарем тренироваться команды подавать – кто не сумеет, дополнительные наряды получит. Которые же пока грамоте у нас не разумеют – тренируйтесь для начала хотя бы команду SOS подавать: три коротких, три длинных и опять три коротких сигнала. Понятно?! Это несложно. Остальным заучить по несколько телеграмм, там они все на бумаге показаны. Дежурный с вышки семафорить должен бегло, играючи, без ошибок. Это то же, что устав, знать теперь полагается. Я выучился, значит, и вы сможете! Что непонятно? Да, Морзе тот как ни есть немец, а вот слова и буквы в телеграфе зато наши, русские. Немцам их ни в жизнь не понять!

Солдаты в ропаковской команде напрасно летом 1914 года опасались вражеского десанта или иного наступления врага, длительный период на их участке фронта ничего знаменательного не происходило. Лишь изредка с моря подходили немецкие корабли и беглым огнем обстреливали береговые постройки, аккуратно стараясь при этом попасть и в вышки пограничных постов.

 
__________________________________________
 

Воспользовавшись тем, что германские войска в начале военной кампании были преимущественно заняты продвижением на Францию и стремились первым делом захватить Париж, со стороны литовской части фронта в Прибалтике 17 августа началось большое русское наступление 1-й армии Ренненкампфа и 2-й армии Самсонова – то есть фактически всего Северо-Западного фронта.

Удар Ренненкампфа был заточен прямо на Кенигсберг. В результате произведенных ударов значительная часть Восточной Пруссии оказалась быстро занятой русскими войсками. Первоначально этот прорыв был более чем внушительным – сам Кенигсберг, казалось, неминуемо будет окружен и взят 1-й армией. Однако уже скоро оба русских удара были отбиты, и наступавшим войскам пришлось не просто существенно отойти, но и поиметь болезненное тактическое поражение с несением крупных людских потерь.

Причинами неудачного завершения крайне успешного на начальной фазе русского наступления явились удачные кадровые перестановки у самих немцев (назначение фон Гинденбурга командующим 8-й армией, а его начальником штаба – Э. Людендорфа), а также разобщенность наших армий и присущее первым дням наступления русских «головокружение от успеха». В результате немцы сконцентрировались сначала на противодействии нашей 2-й армии, а потом отбросили и 1-ю армию с главного направления. По свидетельству историков, поражение русских армий могло бы быть здесь еще более фатальным, но немцы сами сняли с фронта значительную часть своих резервов и перекинули их против англо-французских союзников, которым тем не менее после победы на Марне в начале сентября удалось сорвать немецкий блицкриг и создать на западноевропейском театре военных действий крепкую стабильную оборону.